Текст книги "Букет из мать-и-мачехи, или Сказка для взрослых. #Мистический роман"

ГЛАВА 4

АРСЕН

В середине сентября произошло яркое событие: в класс поступила новая девочка. Пришла она вместе со своей мамой, которая заменила ушедшую в декрет дневную воспитательницу. Уходили, – вернее уезжали, – они тоже вместе каждый день после обеда. Девочка была другая, непохожая на остальных. Домашняя, и, разумеется, избалованная. Говорила она хуже Арсена, соображала тоже (но лучше Олега с Пашей). Симпатичная, пухленькая и веселая, с пушистыми косичками, она радовалась другим детям, если те играли с ней. Звали ее Ася.

Все внимание Арсена (кроме, конечно, его обязанностей) переключилось на новую девочку и её маму, которую, тоже, как ни странно, звали Викторией Юрьевной. Они сразу подружились с учительницей, начали смеяться из-за совпадения имён. Но внешне вторая Виктория была совершенно другая: бледная, хрупкая, с длинными темными волосами и серыми глазами, обрамлёнными такими длинными ресницами, каких Арсен никогда не видел раньше. Она куталась в толстые свитера и шарфы; ей было холодно в помещении интерната.

Арсен пытался разговаривать с ней; часто подходил, улыбался; но в результате всегда повторял лишь то, что мог:

– Где ваш дом? Как вы живете? Кто Асин папа? Мой папа полицейский. У нас есть кот…

Эти фразы были выучены, произносились нормально и понятно, а все остальное шло мучительной тарабарщиной…

Виктория слушала, отвечала, задавала вопросы: про кота, про брата, про город… Но он не мог ответить так, как хотелось; фразы не выстраивались понятно. Он вымученно улыбался и заглядывал в глаза; она же пыталась понять что-то между строк. Не до конца разбирая его речь, она тоже говорила немного. Улыбалась, не гнала; но и разговор не клеился… Зато, когда она принималась за изготовление различных картинок, заготовок для аппликаций, стенгазет, – он всегда садился рядом, помогать, и здесь у него получалось…

Ася не соблюдала школьные правила – ей это было незачем. Могла не пойти на завтрак – для чего? Она дома поест. Могла заснуть на диване во время урока; или же просто играть там с игрушками. К тому, что в школе нужно сидеть за партой и заниматься, она привыкала медленно.

Зато Виктория очень старалась – ради дочери. На переменах она звала всех детей поиграть в мяч, в паровозики, собирать конструктор, – она делала все для того, чтобы дети играли вместе, и это всем было приятно. Она радовалась, когда Арсен играл с Асей. Конечно же, она часто приносила из дому игрушки и книжки. А также конфеты с печеньем, которые поначалу брала для себя, к чаю, потому что воспитателям обед не полагался. Единственным, кто почти никогда не брал предлагаемого угощенья, – был Арсен. Вернее, он брал, а затем распределял между детьми, – строго по одной; остальное возвращал Виктории, потому что знал, что иначе ей будет не с чем пить чай.

Впервые среди новых книг Арсену попалась действительно интересная, и он стал читать ее не потому, что надо, а потому, что хочется.

– Читает, – улыбнулась Виктория вторая, кивнув на него Виктории первой.

– Да ну, – пожала плечами та. – Вы потом спросите у него, что он там понял… Он не понимает.

– Не понимал бы – не стал бы читать, – возразила вторая. Учительницу взяло за живое, и на следующей перемене она спросила Арсена:

– О чем ты читал?

– Там Мауг-ли… джун-ли… – запинаясь, с трудом выговорил он раньше никогда не произносимые слова. – Слоненок упал. Мальчик помог…

– Надо же, – произнесла учительница.

Две Виктории часто и с удовольствием обсуждали журналы мод, наряды, рассматривали каталоги, что-то примеряли и покупали; иногда к ним присоединялись и другие учительницы. Женский коллектив…

Как-то раз учительница сказала «его Виктории»:

– А вы знаете, какая вы красивая? Просто интересно, знаете или нет…

Та смутилась, и не ответила.

А Арсен тогда сразу понял, почему ему так приятно смотреть на нее: правда, ужасно красивая… До того ему просто не приходило в голову выразить это словами… даже для себя самого. И внезапно он выпалил:

– Да! Очень! – и запоздало испугался, что сейчас она засмеется над ним, – по правилам взрослых. А она вдруг смутилась еще сильнее, улыбнулась тихонько, опустив голову…

И почему-то с каждым следующим днем она становилась красивее и красивее. Чудо? Или же… всё просто. Дали, наконец, отопление, – и она сменила толстые свитера и джинсы на платья, юбки и кофточки; перестала ежиться и дрожать, вечно прильнув к большому масляному радиатору. Стала больше улыбаться; улыбаться ему… А взгляд её – нижние ресницы размером с верхние, – просто гипнотизировал Арсена…

Уроки музыки проходили в большом зеркальном зале, очень холодном, – направляясь туда, Виктория обычно накидывала теплую шерстяную шаль. А если не успевала по какой-то причине, – тогда шаль приносил Арсен, и бережно укутывал ее плечи, улыбаясь…

Маленькая жизнерадостная музыкантша очень громко играла на большом фортепиано, и пела одни и те же распевки каждое занятие. Возможно, они лучше всего подходили для детских голосов и постановки речи, но надоели до смерти. Особенно надоела Арсену песенка про бедную «Старую синичку» с нудным-нудным мотивом. Встретившись взглядом с Викторией в зеркальном пространстве, он понял, что ей она надоела не меньше. Она выразительно закатила глаза к небу, заговорщицки улыбнулась, вздохнула, и встала.

– Мария Геннадьевна, – вежливо произнесла Виктория, – а нет ли у вас караоке с детскими песнями, и микрофонов?

На самом деле она уже давно приметила несколько микрофонов в шкафу, а прекрасная стереосистема и видеомагнитофон простаивали без дела, явно «не для этих».

– Ой… ну не знаю, – растерялась музыкантша. – Вы думаете, в микрофоны они будут петь?

– Давайте попробуем. Дома у Аси получалось, – Виктория нежно улыбалась.

Оживились все. Мария Геннадьевна включила телевизор и видео; Арсен пытался поучаствовать в техническом процессе, предлагая свою помощь, которая была категорически отвергнута, что, впрочем, не сильно его расстроило. Ася выбирала один за другим диски со знакомыми детскими песнями; остальные с любопытством наблюдали. Дружно решили послушать песни из «Красной Шапочки», «Буратино» и «Мэри Поппинс». Пели хором. Олег, конечно, не пел, но глядел на происходящее с интересом. Казалось, что здесь, в их маленьком мирке, происходит какой-то праздник, несмотря на рвущийся ветер и серое небо за окном. Сложную песню «Ветер перемен» Виктория тянула одна. Сейчас она казалась детям воплощением той самой волшебницы из кинофильма. Голос ее не был громким, но микрофон усиливал его, а пела она практически так же, как в кино.

«Уйду, когда ветер переменится; когда порвется цепочка», – говорила Мэри в фильме. Арсен помнил этот фильм, он смотрел его дома. Он не знал, что, волею судьбы попав в Лисовск, Виктория кормила и выхаживала старую дворовую собаку, и порой думала о том, кто же будет кормить Дружка, когда она уедет. А она непременно уедет, – не может же она всю жизнь провести в этом маленьком чужом городке. «Уеду, когда Дружок умрет», – как-то сказала она себе мысленно (Дружок был очень старым, но, на удивление, еще бодро пережил две очень холодные зимы). А этой осенью он исчез, чтобы больше уже не появиться… Виктория тоже тогда ещё не знала, что он уже не появится.

На физкультуре Виктория играла с ребятами в волейбол, прыгала и азартно вскрикивала, совсем как девчонка-старшеклассница. А после, упав рядом на сложенные маты, – отдышаться, – они с Арсеном разговаривали, и в такой обстановке говорить оказывалось почему-то легче. Наконец он смог более-менее связно высказать печаль по маме и дому; рассказал про старшего брата Мишку, которому и не думал завидовать, несмотря на его успешность, – напротив, гордился братом. Про свой город и дом; про кота Ваську. Про то, что в спальнях интерната холодно, а книжек мало. И всё равно она понимала не все слова, но слушала серьезно, задавала вопросы.

Однажды Виктория заметила какое-то пятнышко на его щеке, – на физкультуре немудрено испачкаться. Она извлекла из сумочки свой платок, подошла близко-близко, так, что сердце замерло, и вытерла платком его щеку… Ничего особенного, и другая воспитательница могла бы так сделать. Но её личный платок, а не какая-нибудь бумажная салфетка; и то, что она сделала это сама. Другие просто послали бы умыться, вот что. Да ну, глупости он выдумывает, здесь же просто не было умывальника рядом…

В какой-то момент Арсен понял, что ему не слишком приятно знать, что у Виктории есть муж. Хотя это, разумеется, ужасно глупо. К тому же она вообще здесь временно, и скоро уедет. Грустные разговоры об этом велись все чаще.

Оставался один день до каникул, когда все ученики, кроме сирот, разъезжались по домам. Виктория одевалась, собираясь идти домой. Ребята тоже столпились у шкафа с одеждой: переодеться и идти в столовую. Она уже накинула шубку и шарф, – и вдруг легко, почти невесомо дотронулась до плеча Арсена. Он обернулся, – догадавшись каким-то природным чутьем, мгновенно приблизился, – и она поцеловала его в краешек губ… Скорее всего, это вышло случайно, он просто повернулся слишком резко… его словно обожгло.

– Пока, – прошептала она беззвучно.

– Пока, – хрипло и тихо отозвался он… Да полно, было ли? Ведь в следующее мгновенье она была уже далеко, до него донеслось бодрое и громкое:

– До свидания всем!

А он стоял у шкафа, застывший и потрясенный, хотелось смеяться и плакать одновременно.

Вечером за ним приехала мама, и они спешили на последний автобус, а после того, долгой блаженной ночью под стук колёс поезда он вспоминал нежное прикосновение губ, недоумевая, было ли оно, или же ему лишь померещилось… А затем начались каникулы. Целая блаженная неделя дома… Она перечеркнула всё; только пролетела очень быстро.

Когда он вновь вернулся в интернат, ничто не радовало. Он опять смотрел в пустоту, и чувствовал себя в каком-то полусне. Даже Виктория казалась лишь тенью, а он был погружен в свою печаль. Виктория – первая кричала и возмущалась… А вторая смотрела всепонимающим взглядом.

В конце недели весь класс, кроме него и Олега, которому было все равно, – или же его эмоции были слишком глубоко запрятаны под толстой броней, защищающей слишком ранимую душу, кто знает? – разъезжался по домам. За Пашей приехал толстый громкоголосый папа, в точно таком же полосатом свитере, как у сына. Это было бы забавно, если бы Арсена вообще могло что-то развеселить сейчас. Не могло. Он сидел на корточках возле выхода, и, вытянув длинную ногу, вяло зашнуровывал ботинок. Виктория подошла все-таки, взглядом и губами обозначила:

– Плохо тебе?

И он вышел из своего тумана, впервые за эту неделю поглядел осмысленным взглядом, произнес:

– А моя мама не приехала…

– А должна была? – тихо спросила она.

– Нет, – покачал он головой, стыдясь собственной глупости. Ее рука легонько коснулась плеча, и стало можно дышать… Или ему только показалось это, потому что очень хотелось?

– Пока, – скорее почувствовал, чем услышал он.

Зашнуровал, наконец, ботинки; встал и пошел в столовую, а затем в свою (не свою!) комнату, где он будет целых три вечера вдвоем с молчаливым Олегом. Ну и ладно. Можно жить, можно дышать. Ничего не случилось, все нормально. И комната вовсе не уродливая, хоть и прохладная, и учиться надо, все учатся. У кого-то вообще нет семьи. У него есть. А еще… есть Виктория. Она еще здесь. Еще неделю так точно. Может, больше. Можно жить, – сейчас. А что потом… об этом он пока не думал.

ГЛАВА 5

ОН

Собрав волю в кулак, он вглядывался в цифры и буквы на памятнике. Но, кроме зашкаливающих эмоций, – ничего другого они не вызывали, не наводили на какие-либо разумные мысли. Кроме одной. Здесь могила, – где-то рядом и разгадка, – должна быть. Если он походит по ближайшему городу или селу; пообщается с кем-то, – может быть… Но для этого нужно тело.

– Астарий!

Старик приоткрыл глаза:

– Вижу, – пришел в себя? Как ощущения?

– А какими они могут быть? – мальчишеский испуг прошел, и сейчас он заговорил с цинизмом взрослого мужчины. – Несколько необычно, конечно, – топтать землю над собственными костями, но, дальше-то что? Да, ты показал мне годы жизни; но, извини, – этого мало, чтобы что-то понять… Дай мне тело, Астарий! На время! Походить – побродить здесь. Пообщаться…

– Дам, – на удивление спокойно отозвался старик. Но позже. Ты забыл, что не я у тебя на службе, образно выражаясь, а ты – у меня? Сначала выполнишь несколько заданий, поносишь чужие тела и души, а уже после возьмешь маленький отпуск.

– Давай прямо сейчас. Развеюсь хоть.

– Прямо отсюда? Ну что ж… Лети, птица подневольная… Просвещайся. Наслаждайся. Возвращайся. – Астарий взмахнул рукой, – и вновь возникла знакомая радужная дорога, и опять его понесло по радужному пути к сверкающим огням какого-то крупного города.

…

– Нет, это не мое! – стонал он, когда Астарий обмахивал его влажным полотенцем все в той же церквушке. Чисто психологический эффект, конечно.

– Зачем же ты, глупыш, вернулся в период ломки-то? Такого я даже от тебя не ожидал. Что за мазохизм?!

– Ничего, справлюсь. Я же все-таки дух, – слабо улыбнулся он голосом. – А иначе – разве вырвешься? Как можно? Это, правда, затягивает… Только к моменту начала ломки что-то и соображаешь, тогда и сумел уйти… Понял я все, дед, понял! Не надо мне такого счастья…

– Правильно говоришь, все так. Но попробовать было нужно, чтоб знать. Я прямо горжусь тобой, серьезно. Сильно тебя взяло. Другой кто, послабей характером, мог бы и не вернуться.

– Я помню, что хочу узнать свою тайну, – шепнул он.

…

Где-то в городе Н. известный рок-исполнитель впервые в жизни проснулся с каким-то странным ощущением, и чужой, незнакомой мыслью: «А дальше что? Концерты, концерты, деньги, слава, экстаз; затем выпивка, „отходняк“; затем, – снова, снова… это моя жизнь? Что будет, если… прекратить все это? Жениться, жить спокойно и размеренно, общаться с родными, воспитывать детей? в деревню уехать, на свежий воздух…» Усмехнулся: «Чего это я? Старею? Кризис среднего возраста?» Весь день он находился в подавленно-задумчивом настроении; к вечеру морок отпустил; полегчало, и всё благополучно забылось…

А где-то в подвале города Н. шестнадцатилетний Ромка жадно хватал воздух ртом. Ему было плохо, ужасно плохо. Дозы не было. И никого не было рядом. Встать он не мог; «оно» приближалось. Его охватила паника. Боль нарастала. Он забился, закричал; крик перешел в вой. Сознание не отпускало милосердно… Затем рядом появились люди в синей форме, что-то делали с его телом; он не понимал, – что. Затем они несли его на носилках; и он отключился… Очнулся он в палате с тремя койками и зелеными облупленными стенами. На соседних койках лежали еще двое подростков; они спали. Было… не больно… и легко дышать. Внезапно возникло чувство какой-то легкости; ощущение, что кошмар закончен, притом навсегда. Само собой в душе появилось решение, что теперь он сможет бросить это, и никогда больше не ввяжется… Это было не то испуганное обещание, которое он давал себе уже несколько раз, тоскливо понимая, что не сможет его выполнить; а твердое и ясное убеждение. На душе впервые за несколько лет стало светло и легко…

…

– Давай, родимый… слетай, поиграй немного в картишки, – проскрипел старик. – Не такое, конечно уж, шибко интересное дело, я бы сказал, но, – дело вкуса, конечно… Знать ты это должен.

Дух полетел по привычной уже радуге в казино «Торнадо» города Н. Вернулся через день. Усталый, измотанный.

– Ну как? Понравилось? – вопрошал Астарий.

– Нет. Затягивает, конечно… их. Меня не впечатлило. Энергетика грубая, плоская; никакого сравнения со сценой. Действует, только пока играешь…

– А что тогда долго так?

– Вникнуть надо было. Прочувствовать. Разобрался не сразу.

– Ты еще не понял, что значат деньги…

– Сейчас мне трудно это понять, – усмехнулся он. – Есть мне не нужно и не хочется; одежда не нужна; путешествовать и так могу везде, без всякой визы.

– Растешь, мальчик. Мудреешь. И впрямь – для всего этого нужно бренное тело… Ладно. Дальше будет то, что не связано с деньгами. Понравится.

– Любовь?

– Любовь. Порочная, конечно, – другой тебе не положено, кхе-кхе…

ГЛАВА 6

АРСЕН

Виктория уезжала. Они с Асей должны были уехать, – это было решено раньше, чем они появились в интернате. Так изначально было задумано. Но от этого не становилось менее больно. Хоть об этом и говорилось не раз, но все как-то не верилось до конца; и Арсену это было как обухом по голове. Он то ходил за ней следом, как привязанный; то, назло ей и себе, – убегал на всех переменах куда-нибудь подальше, чтобы не видеть ее… Виктория-первая постоянно расковыривала раны, громко сожалея и сокрушаясь, как же без них будет скучно. Любимая Виктория нервничала; в глазах у нее постоянно блестели слезы.

– Я буду приезжать! – сказала она одну из тех вещей, которые люди часто говорят, но практически никогда не исполняют; не по злобе своей, и даже не по забывчивости, а по вечной суетной занятости.

– Ко мне, – шепотом, почти непроизвольно добавил Арсен.

– К тебе! – захихикала Виктория первая. Она-то знала, что подобные обещания никогда не исполняются. По крайней мере, – такими, как она.

– К тебе, – беззвучно, мысленно произнесла Виктория вторая.

Он услышал. Они встретились взглядами, и этого было достаточно. Они вообще больше говорили глазами, чем другие люди словами. В силу того, что Арсен не мог, – мешал проклятый дефект речи, – говорить так, как хотелось сказать; а она старалась не выделять его среди других учеников, или, хоть не показывать этого… Говорили односложно; даже не шепотом, а легким артикуляционным движением и взглядом. Может, потому и возникла эта невозможная, немыслимая любовь, когда говорят души, минуя речь… Он улавливал ее шаги, ее голос; судорожно придумывал предлоги побежать за ней, чтобы хоть на мгновение оторваться от остальных, – придумывал их очень быстро и изобретательно: то – «Ася книжку забыла», то – «перчатку уронили»… Хоть миг, – наедине, или почти наедине; хоть чуточку дольше удержать ее прохладные пальцы в своих; скользнуть легким, как движение мотылька, поцелуем по щеке…

Однажды у него получилось поцеловать ее в губы. Случайно это вышло, или нет – он и сам не знал.

Последние дни перед отъездом Виктория ходила, как во сне; думала о чем-то своем… В тот раз она сидела в классе одна (какие-то несколько минут), ожидая Асю с дополнительного занятия; а он быстрее всех примчался со столовой. Не до еды ему было… А судя по тому, что Виктория с каждым днём становилась все прозрачней, – и ей тоже. Он сел рядом, а она даже не заметила, кажется; словно спала. Он осмелился приобнять ее, вернее, – едва коснуться теплых шелковистых волос и светло-бежевой шали… Тогда она вздрогнула, резко обернулась, и… её губы оказались в опасной близости – в нескольких миллиметрах – от его; а он, – вместо того, чтобы вежливо отодвинуться, – сделал этот шаг вперед. Мгновение. Боже! Правда?! Или нет?! Он отскочил от неё, как ошпаренный; и очень вовремя, – в тот самый миг дверь открылась – вошла Виктория-первая и ребята.

Ему ужасно хотелось расколотить что-нибудь, или биться головой о стенку… Вовремя подвернулся Пашка, с которым они зачастую шутливо дрались; а на этот раз Арсен намял ему бока довольно сильно. Надо отдать должное, Пашка не ябедничал…

А Виктория так и осталась сидеть, внешне совершенно спокойная. Даже Арсену не было заметно, что пол и потолок в ее глазах медленно менялись местами, и ей казалось, что она падает, падает…

Она уезжала.

– Скучать-то хоть будешь? – спросила вроде бы с улыбкой.

– Конечно… – шепотом.

И всё. Большего сказать нельзя. Он называл её: Вы, Вы! Без имени… к чему имена? Она такая одна. Вы, Вы! – запаленно, хрипло, шепотом…

ГЛАВА 7

ОН

– Не понравились девочки? Не впечатлили? – сокрушался Астарий.

– Не то, чтобы не впечатлили, – усмехнулся Он. – Телесные ощущения потрясающие. Но, – это всего лишь физическое удовольствие, временное. А девочки… как девочки… хуже, лучше? Не знаю.

– М-да… Не отошел ты еще… от своего бытия достаточно далеко. Глушит оно всё. Сам не сознаешь, но другие кажутся тебе разноцветным месивом. Да, сын мой, глубоко в тебе эта заноза засела…

– Сын мой? – иронически проговорил Он. – Так ты, оказывается, – святой отец?

Восковой подбородок Астария мелко затрясся:

– Сын мой, мне довольно долго приходилось изображать из себя кого-либо… а чей облик мне подходит более всего? Политика или поэта-декадента?

– Ну да… если уж приходится выбирать… лучшее из худшего, – то священник – самое подходящее. Оборванный папист, пожалуй…

– Я космополит, – с горделивой усмешкой изрёк Астарий.

– Ага… православный батюшка, ксендз… В конце концов, – старый раввин тоже ничего! Пейсы отрастить только. А вот на муллу никак…

– Да… вот и вырос мальчик, – посерьезнел старик. – Слышала бы тебя Виктория, – не поверила бы… Виктория – первая, учительница.

– А их было две?

– Кого?

– Виктории?

– Почему?

– Ты же уточнил: Виктория – первая. Значит, была и другая.

– Господи, их было много… Разных. В каждой жизни полно разных людей и имен. Что тебе это дает? Виктория, Стелла, Кристина, Анна… Даже Мухабарт Абдуллаевич и Ибрагим. Ну и что? Вспомнил кого? Полегчало?

– Не-ет… только странно… Я в этой стране жил?

– Да, а что?

– Имена все… космополитичные.

– Модные имена… Наталья…

– Наталья? Вот здесь – чувство какой-то вины…

– Возможно. Дальше что? Что ты зацикливаешься на этом? Тебе дана власть, свобода, возможность наблюдать их всех. Свысока. Играть в свои игры, искушать и веселиться. Смертные сказали бы… для вас это должно быть похоже на то, чтобы быть Богом!

– «Для вас…»

– Что?

– Ты сам все еще причисляешь меня к смертным.

– Я оговорился! Потому что ты упрям, как сто ослов, и цепляешься за мелочи, как они… Какое значение имеют имена?!

– Почему ты не хочешь, чтобы я знал, что было со мной? Кажется, я уже выполнил много заданий!

– Потому что это тупик! Нельзя цепляться за прошлое, а особенно в твоем случае! Ты должен быть свободен!

– А ты? Тоже все забыл?

– Я – другое дело… Слишком давно это было. Возможно, у меня и не было никакого прошлого.

– Или тебе это внушили.

Астарий резко дернул головой, сверкнул глазами… Повисло неловкое молчание.

– Забываешься, щенок, – тихо произнес он через какое-то время. – Я иду спать. А ты полетай, побудь… благородным идальго в средних веках, например.

– И такое возможно? – изумился дух.

– Все возможно. Все – тебе во благо… Ты же дух, какая разница, в каком времени вселиться в чужое тело и душу…

…

– Вернулся? Набрался ума – разума; галантности, чести, хитрости?

– Набрался.

– Поделишься?

– Нет. Я же набрался ума – разума, синьор, – в голосе духа звучала улыбка. Раз можно и вот так… во времени… – Может, мне просто слетать туда? В свое тело?

– Нет! – резко вскричал старик, и глаза его вспыхнули желтым огнем. – И так бед натворил! Пойми, кретин, своим исчезновением ты освободил и вас, и ее, и… других людей, причастных к этому.

– И оставил в ее сердце пустоту…

– Да откуда тебе знать это?! – затопал ногами Астарий.

Дух помолчал. Он вздохнул бы, если б был человеком. Затем произнес:

– Если существовало «мы», то не мог один из нас исчезнуть, не оставив другого с пустотой и болью в душе…

– Верно, – погрустнел Астарий, и шумно вздохнул. – Но так лучше. Эх… Ничего не остается, как дать тебе то, чего ты бы желал, но это будет болезненно. Зато выбьет прошлое… Оставит его в прошлом. Хоть и не по правилам, но пусть так, не то ты из меня душу вынешь. Лети, малыш! Вспомни свой «звездный» опыт.

…

Я вновь оказался на сцене. Но что это была за сцена! После огромного современного столичного зала с огнями, спецэффектами, великолепной акустикой и фонограммой, и тысячами влюбленных мерцающих глаз в темноте. Всего лишь жалкий Дом культуры в районном центре. Бархатный бордовый занавес, подсвеченные простыми прожекторами деревянные подмостки; несколько острых зеленых лучей для большей зрелищности; два гитариста и один ударник позади меня.

Здесь не было никакой фонограммы, что оказалось весьма приятно. Пел я сам, под свою собственную гитару. Черную, как и прошлый раз. Одет я был тоже во что-то черное, кожаное, заклёпочное. А выступление наше показалось мне куда лучшим, чем в прошлый раз: я буквально рвал душу и голос (я и не знал, что у меня может быть такой голос). И песня была моя собственная, – я это чувствовал; слова и мелодия ощущались родными, личными, созданными мной. А вот зрители отличались лишь количеством. Волны влюбленности и восторга обдавали меня так же, как и в первом моем «выходе» на сцену…

Последний аккорд… Зал замер. Я стоял, широко расставив ноги, обутые в черные узконосые сапоги, опустив гривастую голову и устало улыбаясь. В ушах (настоящих!) – еще звенело, руки еще держали аккорд. Зал взорвался аплодисментами. Ко мне устремился людской поток: кто-то нес цветы, кто-то – воздушные шары, а кто-то и пиво. Я наклонялся, благодарил, принимал подарки, снова благодарил… Призывно смотрели девичьи глаза; мерцали яркие, томные улыбки. Голову закружило. Такое разнообразие женской красоты! Многие казались очень привлекательными, как… разного вида конфеты в красивых фантиках.

Внезапно сердце дернулось, глаза прилипли. Она была не в сверкающем мини-платье; без декольте и яркой помады; черной кожи и заклепок. Простая черная футболка (а может, как раз шикарная?) облегала грудь; джинсы – не самого модного покроя, зато с широким поясом, подчеркивающим тонкую талию. Рука, протягивающая мне тёмно-красную розу, с нежными пальчиками и коротко подстриженными ногтями. В серых, распахнутых на меня глазах, плескалась детская радость. Поразило, что глаза эти не соблазняли, не хитрили, а просто любовались… любили… Тень от ресниц падала на неестественно белое в свете прожекторов лицо; нежно-розовый рот улыбался, а черная масса распущенных волос спускалась, кажется, ниже талии.

Я задержал её руку в своей лишь на миг дольше, чем было необходимо, – и сразу же ощутил на себе пронзительный взгляд, обжёгший ревностью. Ах да! Я и забыл совсем… (или лучше сказать – я этого даже ещё не знал!) В первом ряду, прямо напротив меня, сидела моя жена аж с тремя подругами! М-да-а… нерадостные перспективы. Сейчас она пойдет со мной за кулисы, и я должен буду общаться с ней и этими женщинами; слушать их восторги и замечания, показывать всё, аки гид в музее.

Все это пронеслось в голове за один миг… Я узнал, что я женат; что у нас есть сын. Жену я не то, чтобы сильно любил, но жили нормально. Отец ее был мэром соседнего города… Он незаметно помогал продвижению нашей группы; сейчас любому таланту нужна помощь, иначе не пробьешься. Жена исполняла обязанности менеджера, и получалось у нее неплохо. Да и все при всем, в общем-то. Почему нет? Внешность – приятный европейский стандарт: модная короткая стрижка, осветленная челка; очень даже ничего… Разве что, располнев после родов, она выглядела несколько гротескно в коже и заклепках.

Я сделал то, что должен был, – и чего мне совершенно не хотелось, – отпустил руку девушки. Продолжал приветствовать оставшихся поклонников, благодарить и улыбаться, – они же ни в чем не виноваты… Но настроение мое было испорчено.

Внезапно я услышал (почувствовал?) – сквозь шум, приветствия и овации, – слабый вскрик со стороны ступенек к левому выходу. Бож-ж-же мой! До чего доводит ревность! Я видел быстро удаляющийся от меня: «А я тут не при чём», – покачивающийся зад жены. Снежана с подругами, стуча двенадцатисантиметровыми шпильками, спешно покидали зал через общую дверь вместо того, чтобы всей толпой направиться за кулисы.

Обостренным восприятием я видел и слышал всё совершенно отчетливо; внутреннее видение отмотало для меня картинку на несколько секунд назад: Снежана метнулась к выходу вслед за «моей» девушкой, и, обгоняя ее, – внезапно словно бы потеряла равновесие, – ее резко качнуло назад, прямо на ногу незнакомки всем своим весом… Та, вскрикнув, опустилась в ближайшее кресло, и теперь ошарашенно переводила глаза со своей ноги – на Снежану. Почему-то никто не обратил внимания на произошедшее, – видимо, на самом деле, она вскрикнула очень тихо, так, что заметил всё я один.

Поспешно простившись с последними фэнами (очень кстати с их стороны, что они оказались последними, – иначе им бы не повезло – не успели бы подойти), я спрыгнул со сцены, и в две секунды оказался возле девушки.