Текст книги "Имитация. Когда космос становится реальным"

Глава 4. Угрозы полета

Не смотря на то, что нас было всего четыре человека на борту корабля-макета, однако жизнь происходила в интенсивном ритме. На Земле существует огромное количество способов хорошенько провести время. Можно пойти на дискотеку или в бар, в театр или на свидание, прогуляться по парку или поплавать в бассейне. Можно сидеть в Интернете или поиграть в пэйнбол, общем, обычному человеку доступно куда больше развлечений, чем обычному космонавту. Но даже тем астронавтам, что кружили над Землей, было чем себя занять: любоваться планетой. Во время прохождения МКС по темной стороне планеты, когда Солнце не засвечивает ночное небо, на нем проявляются такие впечатляющие картины звезд, которые просто нереально увидеть с поверхности планеты по причине атмосферы, смога, засветки и прочих неприятных для любого астронома факторов. Поэтому самые большие обсерватории в Чили и на Гавайях стоят на высоте в несколько километров: помимо отсутствия облачности там очень разреженная атмосфера, из-за этого космические объекты видно очень хорошо. Можно налетать вокруг планеты множество раз и постоянно подмечать для себя новые детали. Ну а ночная Земля с ее сеткой городов и вовсе может привести в восторг любого, даже многое повидавшего человека.

Все это хорошо, но не для нас. Хотя бы потому что мы сидим на Земле и не видим реалии космоса. Всего в двадцати метрах от корабля-макета находятся люди, которые отслеживают эксперимент, и они загружают нам на мониторы искусственные проекции окружающего космоса. А это только звезды, галактики и Солнце, что касается Земли, то ее уже и не видно – она рядовая точка на ночном небе. Смотрет каждый день на это, конечно, интересно, но в конце концов это наводит тоску и какой-то ужас. Ты начинаешь понимать бесконечность и безграничность Вселенной, а себя ощущаешь не просто пылью, а атомом в размере окружающего мира. И история твой жизни, всего человечества – это краткий миг со времен Большого взрыва. Когда начинаешь с философской позиции рассуждать, то приходишь к мнению, что нет смысла лететь на Марс и другие планеты, так как это все равно не будет принадлежать людям – это все наши иллюзии. Правда, на такие темы с коллегами я не решался говорить, чтобы не сочли меня меланхоликом, чем-то обиженным на судьбу и недовольным обстоятельствами человеком. Наоборот, я чувствовал себя даже вполне жизнерадостным, просто на какой-то миг очутившимся в замкнутом пространстве и загруженным делами особой важности.

Я не страдал клаустрофобией, поэтому стены не давили на меня, я чувствовал себя прекрасно, осознавая, что участвую в важном деле. Ни разу не возникло желание выйти из него, дать отбой своему «полету». Мне было просто управлять своим настроением. Когда находился в своем жилом отсеке, то был предоставлен самому себе и окунался в свои думы, мечты, надежды. Это был мой мир, где можно дать волю фантазиям, рассуждениям, занятиям. Узбеки так устроены, что им нравится поддерживать свое мироощущение, хорошее настроение, даже если им в этот момент совсем плохо. Я часто смотрел фильмы советской эпохи, особенно сделанные в Узбекистане. «Буря над Азией», «Седьмая пуля», «Огненные дороги», «Ташкент – город хлебный», «Ленинградцы, дети мои» привлекали меня своей историчностью и отражением реальности тех прошедших лет. Не меньше внимания уделял и современным узбекским лентам частных киностудий, которые все больше напоминали индийские мелодрамы. И все равно, в них ощущался колорит восточной жизни, я как бы вплывал в суету привычного мне быта, где смешивалось все: и драма, и комедия, и экшн, и что-то такое, чего не могли показать кинематографисты других стран – дух народа, влияние истории. Это были мои этнические и духовные корни, и они тянули меня с особой силой. Иногда я лежал на кровати и под музыку группы «Ялла»88
  Популярная вокально-инструментальная группа, основанная в 1970-х годах в Ташкенте. Основное направление: современная фолькмузыка, эстрадное исполнение.


[Закрыть], песни Севары Назархан99
  Популярная узбекская певица.


[Закрыть] рассматривал фотографии своей семьи, размышляя, кто чем сейчас занят, как решают проблемы.

Уверен, что и мои близкие, родные тоже задавались вопросом: что делает Анвар, почему давно не пишет?.. Никто не знал, что я на борту корабля-макета, провожу испытания для будущей марсианской экспедиции. А когда узнают, то гордится будут так, что хоким1010
  Хоким (узб.) – глава местной администрации.


[Закрыть] города может предложить назвать одно из улиц (или переулок) в мою честь… хе-хе, как не скромно. Не скрою, в эти минуты я краснел от смущения. Кроме этого, любил рисовать. Рисовал карандашами, но чаще всего на бумаге были динозавры, растения мезозойской эры. Трудно сказать, что тянуло меня к этим доисторическим животным, может, просто отвлекало от непростой жизни в изоляционной среде, где контакт с другими людьми – только через мониторы. В любом случае, я не жалел ни минуты, что согласился на эксперимент. Где-то подсознательно верил, что меня могут пригласить и в настоящий космический полет… ну, не в первый и не в третий, но уж в седьмой наверняка! Ведь уже в этом испытательном стенде я хорошо изучал корабль, пытался понять все, что было связано с поддержкой жизни. А во сне видел склоны Чимганских гор, редкие кустарники у дорог, мутную воду, бегущую в арыках, стрекоз, висщих над камышами, глинобитные домики сельчан и собак, что гоняли стадо баранов по зеленой, еще не высцветшей от солнца долине. Это было мое прошлое, которое всегда тянуло своей философией размеренной жизни.

Книги, которые я читал из бортовой библиотеки, также насыщали мою жизнь и давали немало пищи для размышления. Например, я интересовался историей астронавтики, и узнал, что мечты о полетах в космос так же стары, как и само человечество. История донесла до нас удивительные по прозорливости фантазии, легенды, имена мечтателей, пытавшихся иногда осуществить реальный земной полет, уподобиться птицам. В древних литературных источниках содержатся даже рассказы о былых космических полетах. Так, при раскопках древней Ниневии в библиотеке ассирийского царя Ассурбанипала на глиняных цилиндрах обнаружили письмена со странным сказанием: за 3200 лет до нашей эры некий царь Этан взлетел на такую высоту, с которой вся Земля представилась ему маленькой, как «хлеб в корзине», а затем и вовсе стала невидимой. А за 15 веков до начала нашей эры в древнеиндийской поэме «Бхагавадгпте» йогам давались наставления для путешествий на Луну. В другой индийской поэме того же времени герой Рама совершает космический полет; в иной рукописи сообщается, что в XII в. до нашей эры китайский правитель Вон И, якобы, подобно Раме, путешествовал в околоземном пространстве. По широко распространенной легенде, дошедшей до наших дней, китайцы когда-то были жителями Луны, а затем по каким-то причинам решили переселиться на Землю.

Примерно около 1500 г. н. э. китайский изобретатель Ван Гу соединил два коробчатых воздушных змея, укрепил их фермами и устроил на них сиденье. В нижней части змеев Ван Гу поместил 47 пороховых ракет, которые на старте поджигали 47 человек. Эта первая попытка совершить полет с помощью пороховых ракет закончилась, увы, трагично. Уже при взлете ракеты взорвались и Ван Гу погиб. Имя этого полулегендарного смелого ученого присвоено одному из кратеров на обратной стороне Луны.

«М-да, они, конечно, вряд ли могли оторваться более чем на 10 метров от земли, учитывая те технологии, но вот я, к примеру, не оторвался ни на метр, хотя нахожусь в самом мощном корабле в мире», – рассеянно думал я, вздыхая о том, что подобно древним для меня полеты в космос пока мечта. И после шел работать согласно расписанию. Пропускать свое дежурство мы были не вправе.

Конечно, экипаж постоянно был чем-то занят, и это снимало напряженность, не позволяло унывать, скучать, испытывать дипрессию. Много времени мы уделяли тренировкам по устранению угрозы. Как свидетельствует опыт, нештатные, или попросту аварийные, ситуации возникают нечасто, но готовым быть к ним нужно всегда. Причиной может стать любая опасная ситуация на борту: внезапная разгерметизация отсеков, острое заболевание у кого-то из космонавтов, сбой в работе ЯЭУ, угроза взрыва и проникающая радиация или еще какой-нибудь «космический форс-мажор». Теоретически это потребует экстренную эвакуацию экипажа на Землю. Если вы на орбитальной станции, вращающейся вокруг Земли, то для этого всегда пристыкован дежурный «Союз», «Орион», «Клипер», «Драгон», которые играют роль спасательной шлюпки. Но для летящих на Марс такой возможности не имеется. Взлетно-посадочный модуль «Перископ» не может стать таким «спасательным кругом», на нем не доберешься до Земли. Даже членам «Аполлон-13» после аварии из-за взрыва жидкого кислородного баллона пришлось возвращатся на своем корабле, использовав, правда, второй «обитаемый объем» – кабину лунного модуля «Аквариус», наличие которого во многом помогло экипажу справиться с возникшими проблемами. Пережив несколько неприятных дней, страдая от холода и недостатка кислорода, электричества, отремонтировав подручными средствами систему удаления СО2, астронавты успешно вернулись на Землю 17 апреля 1970 года. Хладнокровие, самоотверженность, профессионализм – вот главное оружие человека в космосе.

Как нам пояснили диспечеры, пожар на корабле – это то, чего боятся все люди в космосе. В условиях невесомости, казалость бы, угроза не столь значимая – отсутствует конвекции, а значит, нет и притока свежего кислорода, так что любое возгорание должно угаснуть само собой. Однако «подпитывать» огонь может работающая система вентиляции. Коварство космического пожара в том, что его трудно засечь по звуку – пламя само по себе не шумит. Кроме того, слабые звуки заглушаются гулом работающего оборудования. При горении опасно не столько пламя, сколько концентрация токсичных продуктов горения, а также их прогонка по отсекам станции системой вентиляции. Поэтому основными подходами к борьбе с возгораниями является своевременность их обнаружения с помощью специальных датчиков огня и газоанализаторов, а также выключение вентиляции; кроме того, при строительстве корабля используют огнеупорные и негорючие материалы. При искусственной гравитации огонь распространяется менее быстрее, однако это не означает, что опасность уменьшается, ведь полностью заменить материалы на стойкие к огню невозможно.

В связи с этим каждый астронавт обязан обучится всем методам борьбы с угрозами, которые могут иметь место во время полета. Это требует не только индивидуальных качеств в человеке, но и работа в коллективе, принятие совместных решений и совместной ответственности. Но именно коллективный подход получал какой-то сбой, причем лишь в узком сегменте – я и Ушаков. Было трудно не замечать даже нашим коллегам, что напряженность между нами потихоньку росла. Нет, не было у меня каких-то проблем с Саркисовым или Ульяновой, но вот с Ушаковым нет-нет да проскальзывало нечто такое, что могло выродиться в конфликт. Я чувствовал это и вовремя уходил от столкновения, прекращал разговор, старался не заводится, если в мой адрес Сергей бросал каку-то колкость. Наверное, ему хотелось разрядки от скопившихся негативных эмоций, стресса, но я не считал себя «громоотводом» и не желал, чтобы мой коллега разрешал свои психологические проблемы за счет меня.

Несколько раз я говорил это Марине, и та обещала урегулировать проблему. Она увеличила ему дозу стрессоустойчивых препаратов, но нельзя сказать, что это как-то смягчило обстановку. Ашот тоже ставил пару раз Сергея на место, когда его голос зашкаливал при обсуждении тех или иных аспектов полета, внутреннего распорядка, только тот лишь пожимал плечами, делая вид, что не понимает, о чем идет речь. Конфликтовать напрямую с командиром, который физически превосходил Ушакова, было бессмысленно и опасно. Ашот имел право выдворить испытателя из корабля, предварительно огласовав это с Масляковым. Это означало прекращение участия человека в имитации и лишении всего, что тот мог получить.

Причину Сергея в нервозности и вспыльчивости я видел в его… сексуальной неудовлетворенности. Может, за стенами Тестово-испытательного центра он без сложностей разрешал проблему, но здесь ему явно не хватало женского внимания и ласки. Марина, естественно, не собиралась ему подыгрывать, она участвовала в эксперименте не в качестве проститутки или гейши. Ничего предсудительного и неестественного в этом не было. Астронавты, находящиеся долгое время на орбите, тоже испытывали подобный дискомфорт; усилием воли и при помощи аутотренинга они управляли эмоциями и желаниями. Я тоже подавлял в себе сексуальные желания таблетками. А вот Ушаков, как я подозреваю, фармакологические средства игнорировал и, таким образом, накапливал в себе взрывоопасный «заряд» эмоций.

И однажды сорвался. Это было на втором месяце полета. Я находился в жилом отсеке у Марины, где обсуждал с ней рубаи хорасанского философа и поэта Омар Хайяма. Это был любимый мой восточный литератор, и, как призналась бортврач, она тоже увлекалась поэзией Средневекового Востока.

«С той, чей стан – кипарис, а уста – словно лал,

В сад любви удались и наполни бокал,

Пока рок неминуемый, волк ненасытный,

Эту плоть, как рубашку, с тебя не сорвал!» – прочитал я. В свою очередь, Ульянова продекламировала с такими чувствами, словно фразы жгли ей душу:

«Мой совет: будь хмельным и влюбленным всегда.

Быть сановным и важным – не стоит труда.

Не нужны всемогущему господу Богу

Ни усы твои, друг, ни моя борода!»

– М-да, – несколько ошарашено произнес я. Почему-то не подозревал, что в этой строгой женщине, которая полностью увязала себя в науке и в карьере большого медика, можно увидеть литературную душу, человека, чувствующего жизненные реалии сквозь естественные эмоции.

Вдруг Марина меня спросила:

– Ты действительно думаешь, что своим участием в имитации прославишь узбеков?

Я пожал плечами:

– Знаешь, в Ташкенте есть станция метрополитена «Проспект космонавтов», где установлены барельефы астронавтов и космический пейзаж. Станция была построена в советское время и символизировало участие нашей республики в космических программах, у нас даже было научно-производственное объединение «Коинот», которое было связано с обслуживанием космонавтики, в частности, там создавались приборы для лунных станций… Теперь Узбекистан в независимости, но мы никак не связаны с освоением околоземного пространства, тогда как уже небольшие страны, например, Северная Корея, ЮАР развивают национальные проекты в космосе. И я подумал… что даже в имитационном полете я заявлю о своем этносе как о космической нации… Может, это тщеславие или гордость, но согласись, ничего плохого в этом нет..

Ульянова задумалась, а потом медленно кивнула, видимо, соглашаясь со мной. Я тут взглянул на часы: нужно было идти на дежурство, только не на Центральный пост, а на работу в оранжерею: там намечался богатый урожай помидоров и моркови. Махнув рукой врачу, я вышел из ее отсека и… носом в нос столкнулся с Ушаковым. Он был бледным, его трясло, видимо от перевозбуждения. Судя по всему, он находился здесь не случайно. Подозреваю, последние полчаса он стоял у двери Марины и пытался услышать сквозь сталь, что происходило внутри помещения. Такое поведение меня не удивило, но озадачило.

– Ты… ты был с ней, – процедил он то ли утвердительно, то ли вопросительно. Но смысла фразы я не уловил.

– Ты о чем? – спросил я, хотя где-то подсознательно понял, о чем может идти речь. Неужели он думал, что мы с Мариной здесь развлекаемся? Ну, не стихи читаем, а занимаемся любовью?

Сергей набычился:

– Что думаешь, все бабы твои?

– О каких бабах ты ведешь речь? – осторожно спросил я, стараясь протиснуться между бортинженером и стеной. – Я никогда не считался Дон Жуаном или Казановой, и у меня есть только одна женщина – моя супруга!

– Ах, какой верный муж! – с деланным восторгом произнес Сергей, и его глаза налились злобой. – А сам спит с женщиной на борту корабля! А эта женщина потом пишет ему самые лучшие отчеты здоровья. На себе испытала твое здоровье-то, Анвар?

– Ты говоришь глупости, но с тобой ругаться я не намерен, – сердито заявил я. – Между мной и Мариной ничего нет. А если бы и были, то это не твои проблемы…

– Нет, мои! – воскликнул тот, хватая меня за руку. – Это женщина призвана обслуживать нас всех, не только тебя! Ее включили в экипаж, чтобы иметь сексуальные контакты со всеми нами! – все в рамках эксперимента. Так что теперь моя очередь!

Это было слишком! Бортинженер перешел все моральные границы.

– Чего?! Ах ты, мразь! – тут я не выдержал накипевших чувств и ударил Ушакова в челюсть. Сделал я это, конечно, неправильно, безрассудно, но только сейчас меня мало интересовали последствия. Он отлетел назад и затылком врезался об стену. К счастью, вся обшивка покрыта прорезиновой тканью и она погасила энергию удара. Однако это не охладило пыл коллеги, который ловко вскочил и кинулся в атаку. Он бил меня местерски – хук справа и слева, опперкот, видимо, в свое время Ушаков занимался боксом и измолотил не одну «грушу». Только быть такой «грушей» я не собирался, блокировал удары и, в свою очередь, кулаками отстаивал свою позицию, нанося тоже ощутимое воздействие противнику.

– Что вы тут делаете! – заорала Марина, которая услышала наш конфликт через незакрытую дверь и выскочила к нам, чтобы остановить. И была шокирована, увидев нашу драку.

А мы бились не на шутку. У меня текла кровь из разбитого носа, а под глазом у Сергея «светился» большой синяк. Этот бой мало напоминал спортивный спарринг, однако и на уличную драку не был похож. Это, скорее всего, схватка двух опытных профессиональных противников. Я как-то упустил возможность сказать коллегам о своей военной службе в ВДВ. Но Ушаков тоже получал где-то навыки рукопашного боя, так как атаковал грамотно и эффективно. На такое интересно смотретьсо стороны, но вполне болезненно очутиться в самой схватке.

В коридоре было светло. Плафоны горели ярко и я видел, как дергались жилы на шее коллеги, как наливались кровью его глаза. Ушаков был одет в шорты с множеством карманов на липучках, футболку со своим именем, кроссовки «Адидас» – казалось, он пришел на соревнование, а не разбираться со мной по поводу своего права на секс с женщиной. Наверное, это было впервые в истории испытаний, когда словестный конфликт быстро перерос в физическое противостояние.

Итак, меня атакуют. Я перехватил руку Сергея, нырнул вниз, одновременно подставив свое плечо и дернув его за ногу. Он, охнув, потерял равновесие и упал на пол, но при этом успел провести подсечку и я шмякнулся рядом. Ого, недурно! Меня это подзадорило. Мы вскочили одновременно и заняли боевые позиции. Бороться в условиях невесомости, когда ты вращаешься в воздухе и не можешь опереться о твердую поверхность, невозможно, но мы же в условиях земной гравитации, поэтому можем управлять своими телами и движениями, задумывать атаку и контрприемы. Наверное, мои гормоны зашкаливали, я весь кипел от возбуждения и хотел дать показательный урок коллеге. Тот, не сомневаюсь, имел желание показать свое право альфа-самца.

– Ты труп, Анвар! – орал Ушаков, не соображая, что наша драка и его угрозы записываются на видеокамеры. Это потом станет основой для обвинения в нарушении правил имитационного полета и последующего выдворения с борта. Из-за этого болвана нас всех могли снять с испытаний.

– Это мы еще посмотрим, козел! – прорычал я.

И тут Марина ошеломила нас обоих. Она не стала спрашивать, кто виноват или разнимать нас. Просто левой ногой нанесла эффективный удар в грудь бортинженеру, что тот охнул и осел. Я хотел было улыбнуться увиденному, но получил болезненные пинок в живот и согнулся. Слезы брызнули из глаз, дыхание перехватило. Вдобавок Ульянов врезала мне ребром ладони по шее, что я потерял на несколько секунд сознание. Что было с Сергеем – я не видел, но уверен, что женщина обошлась с ним не менее жестко, чем со мной.

Когда я очнулся, то мой противник тяжело дышал, присев на колени, а над ним стоял, схватив его за шкирку Ашот. Марина находилась рядом и молча наблюдала, как командир орал прямо в ухо Сергею:

– Ты что тут устроил, идиот! Я все видел через мониторы! Тебе могут предъявить уголовное обвинение в бунте! – лицо Ашота было злым и серьезным. Было похоже, что он с трудом сдерживает себя, чтобы своим здоровым кулаком не погладить ухо бортинженера.

– Я не бунтовал, – прохрипел несостоявшийся «альфа-самец». – Анвар…

– Анвар ответит за себя, а ты отвечай за свои действия! – продолжал говорить Саркисов, держа бортинженера как нашкодившего кота. – Ты понимаешь, а то я, как командир, имею все судебные полномочия? Я могу осудить тебя как преступника! И не расчитывай на дисциплинарное взыскание! В лучшем случае тебя «высажу» на Землю, и мы «полетим» без тебя! В худшем, в ТИЦе тебя передадут Трибуналу гарнизона, к которому мы формально относимся! Там ты поймешь, что натворил!

– У него дисбаланс с гормонами, – просипел я, вставая. Шея у меня ныла – да, Марина умела бить. – Не нужно его высаживать! Мне кажется, ему просто необходимы успокоительные препараты.

Я не врал. В этом испытательном полете нам не обойтись без бортинженера. Сергей человек неплохой, профессионал своего дела. Просто эмоциональный всплеск на фоне сексуальной неудовлетворенности. Но ведь это дело исправимое. Нельзя нарушать эксперимент из-за этого, иначе вся имитация потеряет смысл. Мы сами должны урегулировать проблему, найти способ решения, чтобы настоящие астронавты в реальном полете знали, как избегать подобного конфликта. Уверен, что Масляков поддержал бы нас. Впрочем, там сейчас наверняка обсуждают то, что сейчас здесь произошло.

Ашот поднял на меня взгляд и сказал:

– Анвар, я не ожидал от тебя…

Вдруг корабль затрясло, послышался удар, азатем еще два сильных, потом замигали красные лампы, оповещая нас об опасности. По ушам ударил вой сирены. Что случилось? Мы вскочили, позабыв о наших передрязгах. Если это учебная тревога, иницированная ТИЦом, чтобы перевести избыток нашей энергии в другое русло – наверняка диспечеры видели нашу драку и таким образом решили ее остановить, – то это было уж больно реалистичным моментом. Хотя не представляю себе, чем это надо было стучать по обшивке, чтобы трясся корабль, весивший несколько тысяч тонн. В любом случае, не реагировать на это нельзя.

– Быстро в Центральный пост! – заорал Саркисов, отпустив Сергея и бросаясь к командному отсеку. Мы последовали за ним. У меня текла кровь с носа и я просто зажал ноздри, Ушаков хромал, видимо, получил от меня чувствительный удар, однако темпа не снижал. Марина закрывала за нами люки.

Вбежав в Центральный пост, мы бросили взгляд на индикаторы, которые фиксировали состояние корабля. ЯЭУ была в исправности, двигатели тоже не были повреждены. В двух отсеках – в спортивном и медицинском – снижалось атмосферное давление, возможно, из-за столкновением с метеоритами. «На корабле пробоины! Утечка воздуха!» – вскричал Ашот, оглядываясь. Чувствовалось, сейчас он был в своей тарелке, принимать решения в острых ситуациях – это то, чему его учили в ВВС. Одно из страшных событий на корабле – это крупная пробоина или внезапно открывшийся в полете люк. Экипаж почти мгновенно оказывается в космическом вакууме, и если он не находится в спасательных скафандрах, то падение давления вызывает вскипание растворенных в крови газов, а воздух в альвеолах легких резко расширяется, приводя к их разрыву. Человек получает тяжелую баротравму, теряет сознание, и уже через минуту спасти его невозможно. Именно из-за этой угрозы для выхода в открытый космос приходится использовать специальные шлюзовые камеры с двумя люками – внешним и внутренним, которые нельзя открывать одновременно. Но такого нет внутри корабля, поскольку, как я сказал выше, между отсеками существует воздушный баланс.

Только сейчас угроза для нас реальна, с учетом того, что мы находимся в гипоксической среде, то есть в пожаробезопасной атмосфере, где активно используется аргон и поддерживается относительно низкая концентрация кислорода. В настоящее время на борту применяется смесь, состоящая из 14% кислорода, 53% азота и 33% аргона при давлении 5 метров водяного столба. Это позволяет гасить возможное пламя и не дает возможности огню распространятся по кораблю, и при таком составе воздуха на хорошем уровне сохраняется умственная и физическая деятельность человека; во всяком случае мы, испытатели, не ощущали отрицательного воздействия. Следует заметить, давление у нас не такое, как на обычных орбитальных станциях, например, МКС – 101,3 килопаскаля, что отмечается на уровне моря на Земле. Поэтому резкая смена атмосферной составляющей грозит декомпрессией и соответствующими для нас негативными последствиями.

Учитывая то, что поврежденные отсеки были закрыты люками, нам напрямую не угрожала смертельная опасность, однако даже ограниченная разгерметизация ставит нас в сложное положение – без этих помещений не обойтись. Если отсеки окажутся без воздуха, то нам туда не войти в обычной одежде. Если войти в скафандре, то из других отсеков в разгерметизированный, как в сообщающихся сосудах, начнет поступать воздух, что приведет к новым потерям драгоценных ресурсов. Поэтому искать дырки в корпусе нужно сейчас, пока еще не поздно. И заделать специальными «заплатками», которые есть в ящиках. Известно, темп потери воздуха, который вытекает в вакуум примерно со скоростью звука, пропорционален диаметру отверстия. Несложный расчет показывает, что при получении сантиметровой пробоины отсек объемом 100 кубометров будет терять давление примерно на 10% каждые пять минут. То есть экипаж имеет в запасе несколько десятков минут на эвакуацию, даже если не использовать резервные запасы воздуха. Через отверстие диаметром один миллиметр воздух будет вытекать в 100 раз медленнее. Правда, и обнаружить такую пробоину гораздо сложнее. Видимо, в ТИЦе решили создать для нас имитацию аварии, близкой к реальности.

– Давление в отсеках снижается, но у нас есть пять минут до критического уровня, когда человеку нельзя там оставаться, – сказал Ашот, сделав быстрые подсчеты на компьютере. – Все состредоточится – начнем процедуру ремонта!

– Убери вой сигналов – нервы режут! – попросил Ушаков, побледнев настолько, словно лишился крови. Саркисов не стал спорить, правда, он не убрал, а только уменьшил звук до приемлемого уровня. В ТИЦе должны были увидеть, что наша команда готова ко всем неожиданностям. История с дракой уплыла в сторону и о ней мы сейчас не вспоминали.

Итак, в двух отсеках были пробоины, скорее всего, от метеоритов. Нужно было их найти и залатать. И действовать следовало быстрее, пока весь воздух не выйдет из помещений, иначе потом придется работать в скафандрах, что значительно сложнее – ведь нужно было работать при земной гравитации в скафандре, весящем 90 килограмм. В спортивный отсек «D» можно было попасть из жилого «С» (только тогда придется перебегать из отсека в отсек, что займет немало времени), а в медицинский – из «Е» или из обратной стороны «колеса» – «I», что намного ближе. По приказу Ашота все мы бросились в отсек «I», стараясь не задевать блоки и секции главного корабельного компьютера, после открыли люк и вошли в медицинский корпус. Встроенные в стены инфракрасные детекторы, улавливая тепло наших тел, мгновенно включали освещение. Нам в уши ударил свист уходящего в космос воздуха. Дыра хотя оказалась величиной с пятикопеечную монету все же была видна – прямо над прибором диагностики. Если бы это была реальность, то мы, наверняка, испытали бы шок и ощущение нечто жуткого, словно смерть дышет нам в ухо, а так понимали – это иницировка опасности для экипажа, с которой необходимо справится в рамках отведенных минут. Как бы волноваться не стоит.

– Я остаюсь здесь! – крикнула Марина, бросаясь к аварийному ящику, чтобы извлечь инструменты. Как заделать пробоину? Вначале требовалось выдавить из пасты клеющуюся массу, которая закупоривает щель. После накладывают легкую сталь и впаивают в корпус при помощи портативного автогена. Этого достаточно, чтобы устранить угрозу, однако на этом операция не завершается. После следует выйти в открытый космос и наложить сверху на обшивку толстый слой металла – тогда корпус вновь станет цельным.

– Анвар и Сергей, ступайте в следующий! – приказал командир. – Я помогу Марине! – и он стал влазить на стул, чтобы встать на уровень пробоины. Ульянова протягивала ему инструменты и «заплатку».

Мы не стали спорить и, открыв люк, вошли в спортивный отсек, и сразу услышали свист. Но вот где пробоина найти сразу не смогли, видимо, она была среди приборов или скрыта мягкой внутренней обшивкой. Я выхватил детектор, включил и стал водить, пытаясь уловить движение воздуха. А Сергей заряжал «шприц» клеем. Его лицо было сосредоточено, и ничего не выдавало тот факт, что несколько минут назад мы дрались.

– Нашел? – спросил он. Я обратил внимание, что Ушаков все равно взволнован: у него покраснело лицо, дергалась губа, а пальцы были напряжены. Синяк под глазом – мой эффективный удар – приобрел лиловый оттенок. Тяжело в учении – легко в бою! Только мы на практике такое не проходили, учится приходилось находу.

– Нет, – ответил я, продолжая детектором обследовать внутренее пространство отсека. Наконец запищало. Ага, дырка за блоками, но ее не видно. Для этого следует раскрутить шурупы на панели и открыть ее, что я сразу сделал. И тот час мы увидели дыру в коропусе диаметром в три сантиметра. Мне показалось, что сквозь нее я узрел далекие звезды. Только раздумывать, что это значило у меня не было времени, я бросился вновь к ящику. А тем временем бортинженер, прорычав что-то невнятное, выстрелил из «шприца» в дыру клейкую массу и стал лопаточкой ее проталкивать внутрь обшивки. Свист тот час затих, значит, утечка воздуха прекратилась. Потом я подал заплатку и Ушаков быстро приварил ее к металлу, причем сделал он это очень аккуратно, что шов оказался ровным и без зазоров. Сварочный аппарат практически не искрил, лишь плазменная синяя дуга мягко и бесшумно вплавляла сплав в пробоину. Сделав шаг назад, мой коллега долго любовался своей работой и сказал мне, улыбаясь:

– Как портной залатал… кстати, первый блин комом не вышел…

– Да, качественно поработал, – согласился я. – Я бы так не смог. Осталось только выйтии наружу и наложить на внешний корпус заплатку.

– Это сделаем, наверное, чуть позже, – решил Сергей, весело посмотрев на меня. Казалось, что между нами не было ни драки, ни недопонимания, никакой агрессии в его движениях я не замечал. Наверное, мелькнула мысль, нам нужны такие ситуации, когда мы сплачиваемся и забываем обиды и недоразумения.