Текст книги "Два дня и три ночи"

Хатчисон был одним из представителей той редкой расы, для которой море было естественной средой обитания. Теоретически каждый может стать таким же, как он. Нужно только родиться с некоторыми экстраординарными способностями, а потом ежедневно развивать их в самых разных условиях в течение двадцати лет. Хотя это и не дает полной гарантии успеха… Гениальность – одна из тех загадок, которые не поддаются логическому решению.

Хатчисон вел катер так, как не смог бы его вести ни один рулевой на широко рекламируемых океанских регатах. Однако такие экстра-профессионалы обычно не носят адидасовских спортивных костюмов. Изредка их можно встретить разве что на далеких рыболовецких трассах.

Его сильные руки управлялись со штурвалом и ручкой реверса с нежностью крыльев бабочки. Его глаза видели в темноте лучше совиных, а на слух он мог определить, например, где ломается волна: на мели, на рифах или на песке. Каким-то волшебным образом он точно угадывал направление и силу вырывавшихся из темноты волн, после чего, точно и моментально регистрируя направление и скорость ветра, течения и корабля, так же точно и моментально принимал единственно верное решение. Десять минут рядом с таким существом – и нормальный человек, до сих пор считавший себя морским волком, понимал, что ничего не знает ни о море, ни о кораблях.

Он вывел катер между десятком Сцилл и Харибд на полной скорости. Рифы щерились острыми челюстями с обоих бортов, но мне казалось, он не обращает на них внимания. Во всяком случае он даже не смотрел в их сторону. Его двое помощников – парнишки по сто восемьдесят восемь сантиметров роста каждый – скучающе зевали. За несколько минут до того, как я начал различать смутные очертания чего-то, Хатчисон уже маневрировал. И вот мы причалили к «Огненному кресту». Мне показалось, что с такой легкостью я не смог бы даже в ясный день и в трезвом виде припарковать машину на платную автостоянку.

Выскочив на палубу, мы для начала напугали деда Артура и его мужественную помощницу, которые, естественно, не заметили нашего прибытия. Представив им Хатчисона и объяснив ситуацию, я вернулся на моторку, а через несколько минут, передав сообщение в Лондон, снова был на «Огненном кресте».

Дед Артур и Хатчисон уже понимали друг друга с полуслова, как два высококвалифицированных мошенника, в ночь перед судом попавшие в общую камеру. Бородатый гигант-австралиец через каждые полтора слова именовал деда Артура адмиралом. Дед Артур размяк от этих комплиментов и готов был простить мне всю мою грубость и неотесанность за то, что я привез на корабль такого приятного собеседника.

– Куда мы теперь плывем? – как бы между прочим поинтересовалась Шарлотта.

Отвечать мог только я, поскольку Хатчисон был готов выполнять приказы, а дед Артур не был готов их отдавать.

– Сейчас мы нанесем визит лорду Кирксайду и его очаровательной дочери.

– В замок к Кирксайду? Вы не говорили, что мы туда поплывем. – Шарлотта, как и любая женщина на ее месте, была немного раздосадована тем, что не ориентируется в ситуации.

– Эта идея возникла у меня спонтанно, – нахально отозвался я. – Но еще у меня есть мысль выпить кофе. Пойду приготовлю четыре чашечки.

– А я пойду прилягу, – сказала Шарлотта утомленным голосом. – Я устала.

– Подождите еще секундочку. Я хочу вернуть долг, – запротестовал я, шутливо грозя ей пальцем. – Ведь я пил кофе, приготовленный вами. Теперь ваша очередь пить мой кофе.

– Ну хорошо. Только прошу вас, недолго.

Это получилось даже быстрее, чем я думал. Через несколько минут я возвратился к моим соратникам, держа в руках поднос с четырьмя чашечками, в три из которых я налил кипяток, всыпал растворимый кофе и сахар, а в четвертую, кроме обычных ингредиентов, добавил кое-что еще.

Тим Хатчисон выпил кофе одним глотком и, оглядев наше печальное воинство, не терпящим возражений тоном заявил:

– Теперь вы можете немножко отдохнуть. Разве что кто-то из вас сомневается в том, что я справлюсь с кораблем…

Сомневающихся не было. Первой, сообщив нам, что засыпает на ходу, ушла в свою каюту Шарлотта. Через несколько минут дед Артур и я последовали за нею. Тим пообещал разбудить меня, как только мы приблизимся к замку. Дед завернулся в плед и заснул на кушетке в каюте радиотелеграфиста. Я лег в своей каюте.

Через три минуты я снова встал, взял трехгранный напильник и, неслышно пройдя по коридору, постучался в дверь Шарлотты. Не получив ответа, вошел внутрь, закрыл за собой дверь и включил свет.

Она спала как убитая. Ей не удалось даже раздеться и добраться до кушетки. Я поднял ее с ковра, уложил на матрас, укрыл двумя пледами, после чего, завернув один из рукавов ее платья, тщательно исследовал следы, оставленные веревкой.

Освещение в каюте было хорошее, и мне хватило минуты, чтобы отыскать то, за чем я сюда пришел.

* * *

Сойти с борта «Огненного креста» без традиционных орудий пытки – акваланга и подводной лодки – было действительно приятно. Тем более что Тим Хатчисон умудрился высадить меня прямо на мол. Каким образом он нашел его в темноте, при проливном дожде и густом тумане? Я никогда не узнал бы этот секрет, если бы Тим позднее сам не раскрыл его. Он дал мне в руки фонарь, послал на бак, и вдруг из темноты прямо передо мной выросла бетонная стена, как будто «Огненный крест» шел к молу по радиопеленгу. Тим сдал назад, и тяжело падающий и снова поднимающийся нос «Огненного креста» остановился, как на якоре, меньше чем в метре от мола. Еще через несколько секунд, когда я, воспользовавшись удачным моментом, спрыгнул, Тим дал полный назад, и «Огненный крест» растворился в тумане. Я попытался представить себе деда Артура на месте капитана «Огненного креста», выполняющего подобного рода маневры, но сегодня у меня с воображением было плохо. Зато я легко представил себе более реалистичную картину: дед Артур мирно посапывает в каюте радиотелеграфиста и видит во сне, как он участвует в великосветских раутах.

Чтобы взобраться с бетонной пристани на вершину скалы, я использовал отвесный обрыв, где еще не ступала нога человека, а первая же ступившая подверглась серьезным испытаниям. Камни выскальзывали у меня из-под ног, не раз показавшийся надежной опорой камень вдруг предательски срывался вниз, увлекая за собой всю тяжесть моего тела. У меня не было никакого специального снаряжения, кроме чрезмерного собственного веса – это хорошо помогает в альпинистских делах, особенно если хочешь максимально быстро падать. Со мной были отнюдь не невесомые фонарь, пистолет и моток капронового шнура. В лучшем случае шнур мог бы помочь в альпинистских эскападах, в худшем – на нем можно было повеситься. Черный юмор – признак оптимизма.

Я влез на вершину и, оставив замок справа, направился на север вдоль лужка, с которого старший сын лорда Кирксайда в обществе своего будущего зятя неудачно взлетел на самолете. Двенадцать часов назад я пролетал здесь с Уильямсом.

Лужок заканчивался обрывом, и мне показалось, я заметил там что-то, что мне не понравилось. Или, наоборот, понравилось настолько, что я решил вернуться сюда еще раз.

Травянистая полоса была плоской и ровной, так что я мог идти достаточно быстро, не прибегая к помощи сильного фонаря, который, впрочем, в любом случае не стоило зажигать в непосредственной близости от замка.

Замок был совершенно мертвый – темная, сонная, без единого огонька громада; казалось, его обитателей совершенно не интересует одинокий турист, совершающий плановую экскурсию по местным достопримечательностям. Но это впечатление могло оказаться обманчивым. Я живо представил себе пиратов в бойницах замка, ждущих светового сигнала от сообщника, пообещавшего выдать им некоего Кэлверта, и передвинул чехол с фонарем на поясе за спину.

И вдруг я натолкнулся на что-то теплое, мягкое и живое. От внезапного удара я не удержался на ногах и упал на спину, больно ударившись о предсмертно хрустнувший подо мной фонарь. Но и мой соперник оказался на четвереньках. Мои нервы были натянуты как постромки. Мгновенно среагировав, я выхватил нож, и у противника уже не было шансов подняться на ноги… Впрочем, он и не собирался этого делать. Во всяком случае использовать в качестве опоры не две ноги, а четыре было для него делом привычным. В радиусе трех метров от него распространялась вонь похуже, чем в ангаре у Хатчисона. Интересно, почему козел, пасущийся среди цветов и душистой травы, так мерзко воняет? Конечно, запах – его личное козлиное дело, ведь это я пришел к нему в гости, а не наоборот. Запах сигар Тима Хатчисона тоже не вызывал восхищения. Хотя я, конечно, ни в коем случае не хотел сравнить моего славного шкипера с козлом.

Я поблагодарил хозяина лужка за то, что он не воспользовался ни рогами, ни копытами, отстегнул от пояса и выбросил то, что раньше называлось фонарем, и направился дальше. Когда мне показалось, что пропасть уже совсем недалеко, я встал на четвереньки и начал передвижение на минимальной скорости, ощупывая руками траву перед собой. Такие неудобства были вполне оправданны, поскольку в мои сегодняшние планы не входило падение в море с огромной высоты. Разве что по ходу дела мне понадобилось бы исследовать останки самолета младшего Кирксайда.

Пять минут передвижения в такой малоприятной и утомительной позе – и мои руки уцепились за край обрыва. Я вытащил из кармана мини-фонарик – что-то вроде светящегося карандаша – и для начала включил его под пиджаком, побоявшись, что свет будет слишком заметен со стороны. Напрасные опасения. Светлячок по сравнению с моим фонариком мог бы чувствовать себя величественной сверхновой звездой. Но даже такой подсветки мне хватило, чтобы найти то, что я искал: по земле проходила борозда шириной пятьдесят и глубиной десять сантиметров. Это была свежая рана, ну, может быть, не совсем свежая, поскольку в некоторых местах уже появились стебельки молодой травы, но во всяком случае эти специфические сельскохозяйственные работы велись совсем недавно, и это подтверждало мои предположения: именно здесь располагалась последняя взлетная полоса искомого самолета, а учитывая, что людей в самолете не было, он вместо того, чтобы взлететь, упал в пропасть, оставив на краю лужка эту борозду.

Ну что ж, это был тот уровень научного познания действительности, когда гипотеза уже могла быть признана фактом: эта борозда, разбитый корпус корабля оксфордских биологов и заплаканные глаза Сьюзан Кирксайд давали достаточно к тому оснований.

Легкий шорох раздался со стороны замка. Я отшатнулся в ужасе – пятилетний ребенок мог бы сейчас столкнуть меня в пропасть, и я был бы не в силах ему сопротивляться. Я выставил вперед обе руки: в одной мини-фонарик, в другой – пистолет. Но это оказался всего лишь мой приятель козел. Его желтые глаза блестели, и я начал опасаться, что он пришел за тем, чтобы наказать меня за наглое вторжение в свой прерванный сон. К счастью, дело обстояло не так плохо. Его привело любопытство, а может, он почувствовал родство наших душ. Ночь. Одиночество. Скука. И вдруг приходит кто-то на четвереньках… «Здравствуй, Кэлверт», – сказал козел. «Здравствуй, козел», – ответил Кэлверт.

Шутки шутками, но испугался я всерьез. Еще несколько таких приключений – и я стану заводом по производству адреналина. Отодвинувшись от пропасти и осторожно обойдя рога моего нового приятеля, я ласково потрепал его по остро пахнущей шерсти и пошел к замку.

Дождь, так же как и ветер, немного успокоился, зато туман еще более сгустился, если эту подвешенную в воздухе желатиновую смесь можно было сгустить еще, не завершая превращения уже даже не газообразного вещества в жидкое, но жидкого в твердое. Туман клубился вокруг меня, прилипал к одежде и делал движения почти невозможными. Видимость сократилась до четырех метров. На секунду я с тревогой вспомнил о Хатчисоне, затерявшемся где-то в этой мокрой вате, но тут же отбросил эти мысли: с некоторых пор я доверял ему больше, чем себе.

Я шел, стараясь все время чувствовать ветер правой щекой, потому что именно таким образом можно было продвигаться точно по направлению к замку. Моя одежда под непромокаемым плащом все больше и больше пропитывалась влагой. Я подумал, что сейчас согласился бы поменяться местами с иссыхающим на солнце аравийским бедуином, с тем только условием, чтобы уже через пять минут меня, основательно подсохшего, вернули в прежнее состояние.

Я чуть не врезался лбом в стену замка, но все же не врезался. Очевидно, предки – пещерные люди – все же передали мне часть своих умений. Жаль только, я не знал, как их правильно применить. Вот, например, сейчас я совершенно не ориентировался, куда мне нужно идти, направо или налево. С соблюдением всех предосторожностей, стараясь отыскать калитку, я пошел налево. Вскоре мои руки нащупали угол стены. Значит, я был слева от главного входа. Я двинулся обратно.

Мне повезло, что теперь я шел против ветра, иначе не почувствовал бы запах дыма и табака. По сравнению с крепкими сигарами деда Артура или тем более с фабрикой нервно-паралитических газов Тима Хатчисона этот аромат был слаб и неконкретен. И все же мое обоняние еще не выключилось окончательно – какой-то человек стоял у ворот и курил. Устав караульной службы не разрешает часовому курить. А устав надо чтить. И этот курящий на посту человек сейчас убедится в глубокой философской обоснованности свода правил воинской службы. Никто не призывал меня конфликтовать с козлами, пасущимися на краю пропасти, но ликвидация вражеского часового входила в круг моих прямых обязанностей.

Я взял пистолет за ствол. Человек опирался об угол ворот. Огонек сигареты достаточно точно указывал место расположения его лица. Ждать пришлось недолго. Когда он затянулся в третий раз и огонек сигареты сверкнул так ярко, что на секунду затруднил ему возможность видеть в темноте, я сделал шаг вперед и сильно ударил в то место, где, по всем правилам, должна была находиться голова. К счастью, его анатомическое сложение не отходило от антропологических норм.

Его ноги подломились. Я подхватил обмякшее тело, и в этот момент что-то больно ударило меня в бок. Я позволил часовому самостоятельно продолжить падение и занялся предметом, воткнувшимся в мой плащ. Это был остроконечный штык, венчающий карабин калибра 7,69 мм. Откуда здесь взяться военному снаряжению? Хотя от наших друзей можно ожидать любых неожиданностей. Тем более в таком цейтноте. У них было совсем мало времени, но и у меня оставалось его немного. Приближалось утро.

Я направился в сторону пропасти. Из-за тумана мои глаза все еще ничего не различали, поэтому штык пригодился слепому в качестве постукивающего по асфальту кончика тросточки. Правда, вместо асфальта здесь была жирная грязь, а вместо тросточки – карабин. Но все равно, если бы Ее Величество учредило орден «За нахождение края пропасти во мгле и тумане», я был бы первым его кавалером, впрочем, скорее, вторым, поскольку первый экземпляр ордена был бы вручен деду Артуру. На краю пропасти я нарисовал прикладом две пятнадцатисантиметровые борозды на расстоянии тридцать сантиметров друг от друга. Будем надеяться, часовой утренней смены поверит, что это следы зазевавшегося и упавшего в пропасть предшественника.

Разоруженный мною человек тихо скулил. Прекрасно. То есть прекрасно не то, что он скулил, а то, что не потерял сознание: значит, мне не придется тащить его на себе. В качестве кляпа я воткнул ему в рот скомканный носовой платок. Наверное, в этот момент дед Артур упрекнул бы меня в негуманности: если у моего пленника был насморк, то уже через несколько минут он вполне мог умереть мученической смертью от удушья. Но у меня не было времени исследовать его гайморовы пазухи, поскольку и моя, возможно, не менее мученическая гибель была перспективой не столь уж безнадежной.

Он не пытался бежать или оказать сопротивление. Тем более что предварительно я спутал его ноги, – впрочем, достаточно свободно, чтобы дать ему возможность передвигаться, – крепко привязал кисти рук к плечам и грубо всадил в бок ствол пистолета. Насколько я знаю из художественной литературы и по собственному опыту, этот комплекс мер позволяет добиться послушания даже от человека, начисто лишенного инстинкта самосохранения.

У моего пленника этот инстинкт не был атрофирован. Кроме того, с дыхательными путями у него тоже был полный порядок. Он не задыхался, и я тоже вздохнул спокойно. Когда мы оказались у подножия ущелья, ведущего к пристани, я приказал ему лечь, привязал кисти рук к ногам и оставил в таком положении. Согласно караульному уставу часовому после несения службы полагается отдых.

Я вернулся к воротам. Второго стражника не было. Войдя в ворота, я прошел через большой двор и добрался до парадного входа. Двери были закрыты только на щеколду. Я открыл их и, задним числом сожалея, что не взял у часового наверняка имеющийся у него фонарь, вошел в кромешную темень холла.

С первого же шага меня стали преследовать кошмары. Мне казалось, что вот сейчас я наткнусь на какую-нибудь античную вазу и она разобьется со страшным шумом, или толкну грохочущий скафандр, то есть доспехи, средневекового рыцаря. Впрочем, существовал и более тихий вариант – насадить свой череп сквозь глазные впадины на торчащие из стены оленьи рога. Я остановился.

Вытащив из кармана мини-фонарик, я убедился, что батарейка села. Теперь с его помощью я не смог бы разглядеть даже поднесенный к самым глазам циферблат часов. Вчера я обратил внимание на то, что замок построен симметрично, так, будто стены возводили по трем сторонам квадрата. Значит, если главный вход был в центральной части с видом на море, а парадная лестница располагалась напротив, следовательно, я мог не бояться и свободно продвигаться вперед.

Так и получилось. Поднявшись на десять ступеней, я почувствовал, что лестница разделяется на два лестничных марша. Я повернул направо. Шесть ступенек. Еще один поворот. Восемь ступенек. Коридор. В конце коридора маячил слабый огонек. Кто бы там ни был, он наверняка не услышал меня – я преодолел двадцать четыре ступеньки совершенно беззвучно и благословил архитектора, порекомендовавшего строителям сделать ступени из мрамора.

Я шел по направлению к источнику света. Он сочился сквозь приоткрытую дверь. Я рискнул заглянуть внутрь и увидел угол шкафа, угол ковра, угол кровати, с которой под прямым углом свисала нога в ботинке. В комнате раздавался громкий храп. Я толкнул дверь и вошел.

Вообще-то я пришел сюда, чтобы встретиться с лордом Кирксайдом, но, должно быть, ошибся комнатой, поскольку лорд Кирксайд наверняка не стал бы валиться в кровать, не сняв ботинки, брюки с подтяжками и фуражку, а уж тем более не прижимал бы к боку карабин с примкнутым штыком. Я не видел лица спящего – фуражка была надвинута почти на нос. Рядом расположился столик со скромным натюрмортом из большого фонаря и наполовину опустошенной бутылки виски. Стакана не было. Да он и не требовался спящему: судя по всему, этот человек относился к той достаточно многочисленной породе людей, которые умеют радоваться маленьким земным радостям, не слишком отягощая себя стремлением угнаться за всеми нововведениями цивилизации. Это был, очевидно, тот, второй часовой, который должен выйти к воротам на рассвете. Я бросил в его бутылку несколько таблеток, полученных от аптекаря, и, мысленно выразив надежду, что, в очередной раз почувствовав жажду и отхлебнув из бутылки, он заснет хотя бы до полудня, прихватив с собой фонарь.

Следующая дверь налево вела в ванную. Над грязным умывальником рядом с не менее грязным зеркалом висели два грязных полотенца. Помещение наверняка было отведено моим знакомым – часовым, а они не привыкли жить в апартаментах с прислугой. Следующей была такая же грязная и неубранная спальня. Очевидно, здесь жил любитель сигарет, которого я оставил дышать свежим воздухом.

Я перешел на другую сторону коридора и направился в левую часть здания. Здесь должны были располагаться комнаты лорда Кирксайда. Точно. В шкафу в первой комнате я увидел вещи вполне благородного предназначения. Кровать была застелена. По всем правилам симметрии напротив должна была находиться ванная. Думаю, мои часовые не чувствовали бы себя здесь в своей тарелке. Клиническая чистота помещения указывала на аристократическое происхождение владельца. В расположенной на противоположной от умывальника стене аптечке я нашел лейкопластырь и узкими полосками заклеил большую часть стекла трофейного фонаря так, чтобы наружу пробивался только узкий, но достаточно сильный луч. Сунув остаток пластыря в карман, я снова вышел в коридор.

Следующие двери были заперты на ключ. Но в те годы, когда строили старинные замки, современных замков еще не существовало. Я вытащил из кармана лучшую в мире отмычку – полоску пластмассы и вставил ее между дверью и косяком на высоте замка. Теперь нужно было потянуть дверь за ручку в сторону петель, воткнуть полоску поглубже, возвратить дверь на место, повторить эту операцию несколько раз – и можно было входить в комнату. Но прежде я замер на пороге и прислушался. Все было тихо.

Приоткрыв дверь, я снова замер. В комнате горел свет. Я поменял фонарь в руке на пистолет, пригнулся и резко пнул дверь. И тут… ничего не случилось. Я выпрямился, вскочил в комнату, закрыл за собой дверь и подошел к кровати. Сьюзан Кирксайд не храпела, но ее сон был так же крепок, как сон часового. Ее волосы были перевязаны голубой шелковой косынкой. Я вгляделся в лицо спящей. «Двадцать один год», – сказал лорд Кирксайд, но сейчас я не дал бы ей больше семнадцати. Иллюстрированный журнал, выскользнувший из рук, упал на ковер. На тумбочке рядом со стаканом воды лежала упаковка с успокоительными таблетками. Трудно заснуть мисс Сьюзан Кирксайд в родовом замке, тяжелые сны снятся ей в эту ночь…

Я заметил в углу умывальник с зеркалом и, подойдя к нему, попытался привести себя в порядок. Не хотелось пугать девчонку. Еще несколько минут пришлось потратить на то, чтобы привести ее в чувство после снотворного. Наверное, постепенность этого процесса избавила меня от пронзительных воплей ужаса, которые обычно сопутствуют обнаружению в собственной спальне незнакомца, вооруженного пистолетом. Наконец она открыла все еще ничего не понимающие глаза. Я изобразил самую галантную из имевшихся в моем распоряжении улыбок, не ожидая, впрочем, что она ответит мне книксеном.

– Кто вы? – услышал я испуганный голос и увидел заспанные и расширенные от страха глаза. – Прошу вас не прикасаться… Не прикасайтесь ко мне, я буду кричать.

Я взял ее за правую руку, чтобы продемонстрировать, что даже в такой ситуации мужское прикосновение может быть вполне платоническим.

– Кричать не надо. Трогать я вас не буду. Не бойтесь. Постарайтесь взять себя в руки. Говорите шепотом. Я понятно излагаю?

Она смотрела на меня, и страх понемногу уходил из ее глаз. Ее губы беззвучно шевелились, как будто она хотела что-то сказать. Вдруг она уселась на постели.

– Я знаю вас. Вы Джонсон из вертолета.

Резкое движение открыло моему взору вполне симпатичные обнаженные плечи.

– Прошу прощения, мисс – заметил я, – ручаюсь за свою выдержку, но все же провоцировать меня не стоит.

Она ахнула и укуталась в одеяло так, что сверху остался только нос.

– На самом деле меня зовут Филипп Кэлверт. Я государственный служащий. Я пришел сюда как друг. – Жаль, что это была не рождественская ночь. В таком настроении я вполне бы справился с ролью Санта Клауса. – Ведь вам нужен друг, Сью? Вам и вашему отцу? Простите, я хотел сказать – лорду Кирксайду.

– Чего вы хотите? – прошептала она. – Что вы тут делаете?

– Я пришел, чтобы положить конец вашим страданиям. – Санта Клаус постепенно превращался в Робин Гуда. – Я пришел, чтобы получить приглашение на торжественную церемонию бракосочетания мисс Сьюзан Кирксайд с мистером Джоном Роллинсом. Мне было бы удобно, если бы свадьба состоялась в конце будущего месяца. У меня как раз появится несколько свободных дней.

– Прошу вас, уходите! Вы все испортите! Если вы действительно друг… Я прошу вас… Я умоляю, оставьте замок немедленно!

Кажется, ей действительно хотелось, чтобы я ушел. Ну что ж, даже в молодости я не переоценивал эффект, производимый мною на симпатичных девушек, а уж теперь, в предпенсионном возрасте…

– Если я не ошибаюсь, эти люди прочно вбили кое-что в вашу очаровательную головку. Или вы по натуре слишком доверчивая девушка. Неужели вы верите им, Сью? Неужели вы не понимаете, что ни один из свидетелей не имеет ни малейшего шанса на спасение?

– Но ведь я сама слышала! Мы были вместе с отцом, когда мистер Лаворский пообещал, что ни с кем ничего плохого не случится. Он подчеркнул, что они люди бизнеса, а бизнес не имеет с убийством ничего общего. Почему, по-вашему, я не должна ему верить?

– Значит, это был Лаворский… Возможно, во время разговора с вами он думал именно так, но в течение последних трех дней его друзья и он сам убили уже четверых людей, не говоря уже о том, что меня самого пытались отправить к праотцам четырежды.

– Вы лжете… Этого не может быть… Оставьте нас в покое… Я ничего не хочу знать!

– Ну что ж. Не эти слова я ожидал услышать из уст наследницы одного из старейших родов Шотландии. Вы трусиха. Ладно. А где ваш отец?

Моя реплика произвела эффект: ее щеки зарумянились, а в глазах вспыхнули огоньки обиды. Она выдернула свою руку из моей.

– Не знаю. Мистер Лаворский пришел к нему вчера в половине двенадцатого вместе с капитаном Стиксом. Они вышли, не сообщив мне, куда идут. Они никогда ничего мне не объясняют… Почему вы сказали, что я трусиха?

– А когда он вернется?

– Почему вы сказали, что я трусиха?

– Потому что вам легче принять успокоительную ложь в изложении преступника и убийцы, чем отважиться услышать правду. Потому что вы боитесь довериться мне, единственному человеку, который может что-то изменить и помочь вам. Потому что вы – маленькая, легкомысленная, взбалмошная, упрямая девчонка, мисс Кирксайд. Скажу больше, мистеру Джону Роллинсу повезло, что он не успел жениться на вас.

– Что это значит?

Все-таки порода есть порода: ее глаза сверкнули диким огнем, и слава Богу, что в руках у госпожи не оказалось хлыста для наказания дерзкого вассала.

– Он никогда не женится ни на вас, ни на ком-нибудь другом, поскольку покойники не слишком заботятся о продолжении дворянского рода. Даже такого достойного, как ваш, – ответил я довольно грубо. – А Роллинс совсем скоро станет покойником. И Сьюзан Кирксайд хочет помочь ему в этом. Потому что Сьюзан Кирксайд не может отличить правду от лжи, а вернее, боится это сделать.

И все-таки она мне не верила. Необходим был какой-то последний, но очень важный, решающий аргумент, а его у меня… Нет, был! Ощутив внезапный прилив вдохновения, словно музыкант, импровизирующий на сцене, я расстегнул рубашку и сдернул с горла шарф. Она побледнела. Зеркало на стене отражало мою фигуру.

– Как вам это нравится? – спросил я ее.

– Квист? – прошептала она.

Я взглянул на свое отражение в зеркале, и увиденное также не привело меня в восторг. Творение Квиста было в полном расцвете. Калейдоскоп красок украшал мою шею.

– Вот здорово! Оказывается, вы знаете его имя. А его самого?

– Я знаю их всех или почти всех. Повар рассказал мне, как во время одной из обычных пьянок Квист бахвалился, что играл в театре роль душителя и однажды, поссорившись со своим партнером из-за женщины, задушил его на самом деле. – Она совершила над собой усилие, чтобы отвести ошеломленный взгляд от моей шеи. – Я думала, он просто хвастун, – закончила она с угнетенным видом.

– А Лаворский и Стикс, по-вашему, миссионеры? – не давал ей опомниться жестокий Кэлверт. – А Жака и Крамера вы знали?

– Да.

– Я убил их сегодня вечером. Обоих. Они свернули шею одному из моих друзей и пытались убить моего шефа и меня. Перед этим я убил еще одного. Я предполагаю, что его звали Генри… Вы понимаете теперь всю серьезность ситуации? Или вы до сих пор считаете, что мы все танцуем на вашем зеленом лужке и поем: «Каравай, каравай…»?

Судя по всему, сеанс шокотерапии подействовал. Ее лицо побледнело.

– Меня сейчас стошнит, – сообщила она сдавленным шепотом.

– Сейчас не самый подходящий момент, – бесстрастно отреагировал я.

Я чувствовал себя не лучшим образом. Конечно, мне нужно было обнять ее за плечи, успокоить, убаюкать: все будет хорошо, ну-ну, маленькая, не волнуйся, дядюшка Кэлверт спасет тебя, все будет хорошо… Но, к счастью, у меня был целый набор воспоминаний, которые помогали мне продолжать экзекуцию.

– У нас нет времени играть в прятки, – настаивал бессердечный Кэлверт. – Вы хотите выйти замуж за Роллинса? Да или нет? Да? Тогда очнитесь! Когда вернется ваш отец?

Она взглянула на раковину умывальника, словно решая, стоит ли давать волю рвотному рефлексу, потом, все же отказавшись от этой мысли, еще раз оглядела меня.

– Вы такой же, как они. Убийца…

Я схватил ее за плечи и довольно чувствительно встряхнул.

– Он сказал вам, когда вернется?

– Нет. – Она смотрела на меня с отвращением. Давно уже я не доводил женщин до такого состояния. И, наверное, не скоро повторю попытку. Я отпустил ее плечи.

– Вы знаете, что делают эти люди в замке?

– Нет.

В это я, пожалуй, мог поверить. Ее отец, конечно, знал все, но мог попытаться уберечь дочь от лишней информации. Наверняка сам Кирксайд был не настолько наивен, чтобы надеяться, что хотя бы кто-нибудь из жителей замка останется в живых, но он мог попытаться внушить убийцам, что ни в чем не ориентирующаяся Сью не будет опасным свидетелем. Но если так, то старый лорд так же беспомощен, как и его дочь. А впрочем, если бы я оказался в его положении, разве не стал бы я цепляться за самую ненадежную соломинку в поисках спасения?

– Вы ведь знаете, что ваш жених жив, – констатировал я. – Так же, как ваш брат. Так же, как другие запертые здесь люди. Не так ли?

Она кивнула.

– Сколько их?

– Двенадцать. Как минимум двенадцать. Среди них есть даже дети: трое мальчиков и девочка.

Количество пленников совпадало, плюс двое сыновей Макдональда и мальчик с девочкой, которые находились на борту спасательного катера из числа пропавших суденышек. Я не верил в милосердие бизнесмена Лаворского. Но, с другой стороны, я не удивлялся тому, что люди, в разное время ставшие нежелательными свидетелями, все еще оставались в живых. Причина была проста: живые, они были средством шантажа, в то время как мертвые стали бы поводом для мести.

– Вы знаете, где их содержат? В таком замке наверняка много всяких укромных мест.

– Уже четыре месяца мне не позволяют приближаться к подземельям. Наверное, они там.