Текст книги "Ночи нет конца"

– Тяжелый лед, – сообщал Сондерс. – По-прежнему тяжелый лед.

«Дельфин» нехотя поднимался. В следующий раз непременно захвачу с собой полотенце.

– Если мы неправильно учли скорость дрейфа, стукнемся еще раз, – заметил Суонсон. Повернувшись к Ролингсу, который все еще возился с осветительными приборами, он сказал: – На твоем месте я бы подождал. Может, через минуту придется начинать все сначала, а лишних ламп не предвидится.

– Сто футов, – доложил офицер. Голос его был не столь мрачен, как лицо.

– Вода становится прозрачнее, – внезапно произнес Ганзен. – Смотрите.

Действительно, вода стала не такой мутной. На экране монитора был различим верхний край ограждения рубки. И тут в десятке футов от рубки мы увидели неровные очертания подводной части льдины.

В цистерны хлынула вода. Командир поста без команды знал, что надо делать: субмарина, попав в слои воды иной плотности, взлетела бы ввысь, точно в скоростном лифте, и второй такой подъем мог оказаться роковым.

– Девяносто футов, – доложил он. – Корабль поднимается. – Снова заработали насосы, затем шум их смолк. – Подъем прекратился. Глубина чуть меньше девяноста.

– Удерживать корабль на этой глубине, – приказал Суонсон, наблюдая за монитором. – На этот раз, надеюсь, попадем прямо в яблочко.

– Я тоже надеюсь, – отозвался Ганзен. – Между краем рубки и этим мерзким наростом не больше двух футов.

– Действительно, тесновато, – признал Суонсон. – Сондерс?

– Секунду, сэр. Не могу разобрать. Хотя нет, проходим. Лед тонкий! – воскликнул он, не сумев сдержать волнения.

Я взглянул на экран. Сондерс был прав. Вертикальная линия, обозначавшая ледяную стену, медленно перемещалась по экрану, наверху была чистая вода.

– Давай команду, – произнес Суонсон. – Наблюдай за ледяной стеной: поверни камеру вверх, потом по азимуту.

Снова загудели насосы, и в цистерны устремилась вода. Стена льда, находившаяся менее чем в десяти футах от нас, медленно поползла вниз.

– Восемьдесят пять футов, – доложил командир поста. – Восемьдесят.

– Не торопись, – произнес Суонсон. – Теперь мы защищены от сноса.

– Семьдесят пять.

Насосы остановились, и цистерны начали заполняться водой. «Дельфин» поднимался едва заметно. Камера была повернута вверх, и мы увидели четкие очертания верхней части ограждения рубки, которая приближалась к гладкой поверхности тонкого ледяного покрова полыньи. Снова в цистерны устремилась вода, мы ощутили чуть заметный толчок, и «Дельфин» застыл на месте.

– Отличная работа, – осторожно заметил вахтенному Суонсон. – Попробуем толкнуть снизу плечиком. Нас сносит?

– Пеленг не изменяется.

Суонсон кивнул. Гудели насосы, выкачивая воду из цистерн, и подводный корабль постепенно приобретал положительную плавучесть. Нижняя поверхность льда не приближалась и не удалялась. Прошло еще какое-то время, было выкачано еще какое-то количество воды, но ничего не происходило.

– Почему он не продувает главную цистерну? – спросил я вполголоса у Ганзена. – Ведь в считаные минуты субмарина получит сотни тонн положительной плавучести, и такого давления, направленного на один участок, ледяной покров даже толщиной в сорок дюймов не выдержит.

– «Дельфин» тоже, – мрачно отозвался Ганзен. – При резком увеличении положительной плавучести он вырвется на поверхность точно пробка из бутылки шампанского. Может, прочный корпус и выдержит этот удар, но рули будут расплющены в лепешку, как пить дать. Тебе хочется провести под водой остаток своих дней, кружа на одном месте под шапкой полярного льда?

Мне этого не хотелось, и я умолк. Я посмотрел на Суонсона. Тот подошел к пульту управления погружением и всплытием и стал молча наблюдать за датчиками. Я забеспокоился, но тотчас понял, что Суонсон не из тех, кто легко сдается.

– Достаточно, – обратился он к командиру поста погружения и всплытия, – иначе полетим по воздуху, как дирижабль. Лед толще, чем мы предполагали. Мы попытались продавить его снизу, но ничего не вышло. Похоже, нужен резкий толчок. Заполни цистерны, только постепенно, опусти субмарину до восьмидесяти футов. Потом дай «пузырь» в балластные цистерны, и мы ринемся на лед, точно бык, увидевший красную тряпку.

Тех, кто установил на борту «Дельфина» систему кондиционирования воздуха, весящую двести сорок тонн, следовало бы привлечь к суду. Воздух, вернее, то небольшое его количество, которое у нас оставалось, был горячим и затхлым. Оглядевшись, я заметил, что воздуха не хватает всем. Всем, кроме Суонсона. Было такое впечатление, будто на нем невидимая кислородная маска. Мне хотелось верить: Суонсон не забыл, что постройка «Дельфина» обошлась в сто двадцать миллионов долларов. В сузившихся глазах Ганзена я заметил тревогу, и даже обычно невозмутимый Ролингс скреб заросший синеватой щетиной подбородок огромной, размером с лопату, ручищей. В наступившей глубокой тишине издаваемый Ролингсом звук был неестественно громок. Затем его заглушил шум воды, устремившейся в цистерны.

Мы уставились на экран. Цистерны продолжали наполняться до тех пор, пока между срезом ограждения рубки и поверхностью льда не появился зазор. Чтобы замедлить скорость погружения, включились насосы. Конус света, направленный на нижнюю поверхность ледяного покрова, тускнел, увеличиваясь в размерах, затем перестал увеличиваться. Погружение прекратилось.

– Пора, – сказал Суонсон. – А то нас снова подхватит течение.

Послышалось шипение сжатого воздуха, устремившегося в балластные цистерны. «Дельфин», словно нехотя, стал подвсплывать. Конус света начал постепенно уменьшаться в диаметре, а яркость его – увеличиваться.

– Дать «пузырь», – произнес Суонсон.

Расстояние между рубкой и льдом сокращалось слишком быстро. Пятнадцать футов, двенадцать, десять…

– Еще «пузырь», – сказал Суонсон.

Готовясь к удару, одной рукой я уперся в столик, другой ухватился за перекладину над головой. Посмотрев на экран, увидел, что нижняя поверхность льда приближается с головокружительной быстротой. Неожиданно изображение заколебалось, раздался удар. Корабль содрогнулся всем корпусом. Погасло несколько лампочек, затем на экране вновь возникло изображение: боевая рубка по-прежнему находилась подо льдом. В следующую минуту корабль затрясся как в лихорадке, палуба у нас под ногами стала давить на подошвы. Так бывает при подъеме в лифте. Вместо изображения рубки на экране появилось белесое пятно. Голосом, в котором слышалось волнение, командир поста погружения и всплытия твердил:

– Сорок футов, сорок футов…

Пробив лед, субмарина всплыла на поверхность.

– Приехали, – коротко произнес Суонсон. – Тут требуется одно – терпение.

Я посмотрел на его невысокую плотную фигуру, круглое добродушное лицо и в сотый раз удивился тому, до чего же редко железные люди внешне похожи на самих себя.

Не став изображать из себя бывалого подводника, я достал из кармана платок и вытер лицо.

– И такая история повторяется каждый раз? – спросил я у Суонсона.

– К счастью, нет, – улыбнулся тот. Повернулся к офицеру, командовавшему погружением и всплытием, и проговорил: – Вынырнули. Теперь надо бы подстраховаться.

В течение нескольких секунд в балластные цистерны поступал сжатый воздух.

– Теперь никуда не денемся, командир, – заверил Суонсона вахтенный офицер.

– Поднять перископ.

Снова послышалось шипение. Из колодца перископа появилась длинная сверкающая труба. Даже не отогнув складывающиеся рукоятки, Суонсон взглянул в окуляр и выпрямился:

– Убрать перископ.

– Холодно наверху? – поинтересовался Ганзен.

Кивнув, Суонсон объяснил:

– Должно быть, соприкоснувшись с атмосферным воздухом, тотчас замерзла пленка воды на линзе. Ни зги не видно. – Повернувшись к вахтенному офицеру, командир спросил: – Сорок футов удерживается?

– С полной гарантией. И плавучести достаточно.

– Ну и лады. – Суонсон посмотрел на боцмана, надевавшего тулуп. – Как насчет свежего воздуха, Эллис?

– Будет сделано, сэр, – ответил тот, застегивая пуговицы. Потом добавил: – Возможно, на это потребуется какое-то время.

– Вряд ли, – возразил Суонсон. – Ты полагаешь, что мостик и горловины люков забиты мелким льдом? Я так не думаю. Скорее всего, ледяной покров настолько толст, что при всплытии раскололся на большие куски, и мостик чист ото льда.

Мне внезапно сдавило барабанные перепонки: крышка люка открылась и зацепилась за защелку. Послышался еще один хлопок, чуть подальше: открылась еще одна крышка.

– На мостике чисто, – раздался из переговорной трубы голос Эллиса.

– Поднять антенны, – скомандовал Суонсон. – Джон, распорядись, чтобы радисты включили передатчик. Пусть «морзят», пока пальцы не одеревенеют. Раз сюда прибыли, будем торчать здесь до тех пор, покуда не обнаружим дрейфующую станцию «Зет».

– Если только на ней кто-нибудь уцелел, – заметил я.

– Разумеется, – согласился Суонсон, избегая моего взгляда. – В том-то и дело.

Глава 4

Должно быть, именно таким мрачным и жутким представляли себе ад, где царит вечный холод, наши далекие нордические предки, когда приближалась роковая минута кончины. Но славные наши пращуры видели эту картину лишь в собственном воображении, мы же убедились в ее реальности и, сравнив их представления с современным видением ада, нашли, что последний имеет то несомненное преимущество, что от холода в нем не замерзнешь.

Этого нельзя было сказать о нас с Ролингсом. Неся получасовую вахту на мостике, мы с ним постепенно превращались в ледышки. Зубы у нас стучали, как кастаньеты. А все из-за меня. Через полчаса после того, как радисты начали вызывать станцию, работая на ее волне, но не услышали ни ответа, ни подтверждения приема, я высказал предположение, что, возможно, «Зет» принимает наш сигнал, но ее рация не имеет надежных источников питания, поэтому зимовщики попытаются дать знать о себе каким-то иным способом. Я напомнил Суонсону, что дрейфующие станции обеспечены запасом сигнальных ракет. Ведь помимо радиозондов и метеорологических ракет это единственный способ указать направление заплутавшим участникам партии при потере радиосвязи. Для сбора метеоданных радиозонды поднимаются на высоту двадцати миль, а метеорологические ракеты, запускаемые с шаров-пилотов, – еще выше. В лунную ночь вроде нынешней радиозонды можно было бы обнаружить самое малое миль за двадцать. Если же к ним прикрепить «люстры», то и за все сорок. Согласившись с моими доводами, Суонсон вызвал добровольцев нести первую вахту, поэтому выбора у меня не было. Ну а Ролингс согласился составить мне компанию.

Представший нашим взорам ландшафт, если можно дать такое определение голой и унылой пустыне, принадлежал, казалось, чуждому миру и производил жутковатое впечатление. Небо было безоблачным и в то же время беззвездным. Этого я не мог понять. Невысоко над южной частью горизонта из мглы поднялась тусклая луна, освещавшая таинственным светом погруженную во мрак безжизненную поверхность ледовой полярной шапки. Казалось бы, лед, освещенный луной, должен сверкать, переливаться мириадами искр, точно подвески в хрустальной люстре. Но он был темным. Луна висела так низко, что длинные тени, отбрасываемые причудливой формы торосами, создавали мрачный фон. Там же, куда падал лунный свет, лед был настолько выщерблен многочисленными штормами, что почти полностью утратил способность отражать свет.

Неровная торосистая ледяная шапка производила впечатление чего-то нереального, неуловимого. То это было резкое, контрастное сочетание белых и черных цветов, то нечто призрачное, размытое, похожее на мираж, исчезающий в стылом безмолвии. Но это была не игра воображения, а поземка, которая неслась, подхваченная ледяным ветром, достигавшим подчас силы шквала и несшим с собой мириады острых ледяных иголок. Несмотря на то что мостик находился на высоте двадцати футов от поверхности льда, вихрь поднимался и туда. По правой стороне ограждения рубки с адским грохотом стучали частицы льда. В незащищенные участки кожи они врезались точно частицы песка, вылетающие из пескоструйного аппарата, находящегося на расстоянии руки. Но боль от впивающихся в кожу ледяных иголок была мгновенной. Похожий на осиный, укус каждой такой иголки сопровождался анестезирующим воздействием холода. Вскоре мы вовсе перестали их ощущать. Как только ветер ослабевал, грохот ледышек стихал. В такие минуты слышалось шуршание, словно бы производимое полчищами крыс: по твердой, как железо, поверхности полярной шапки неслись, царапая ее, частицы льда. Термометр на мостике показывал минус 30 °C. Если бы мне пришлось подыскивать участок для строительства курорта, то здешние места я выбрал бы в самую последнюю очередь.

Мы с Ролингсом притопывали ногами, хлопали себя по бокам и все равно беспрестанно дрожали. Брезентовый навес плохо защищал от ветра; очки покрывались инеем, их то и дело приходилось протирать. Лишь когда острые льдинки впивались в лицо, мы отворачивались и прекращали наблюдение за горизонтом. Неужели же из-за того, что не вовремя запотеют очки, может погибнуть горстка потерявших всякую надежду людей, затерянных среди этого стылого безмолвия? До рези в глазах мы вглядывались в даль, но не смогли увидеть ни единого признака жизни. Все кругом точно вымерло.

После того как нас сменили, мы с Ролингсом поспешили вниз. Суонсон сидел на раскладном табурете рядом с радиорубкой. Стянув с себя верхнюю одежду, маску и защитные очки, я взял невесть откуда взявшуюся кружку дымящегося кофе и постарался не очень прыгать от боли: замерзшие руки и ноги начали отходить.

– Как это вы умудрились порезаться? – озабоченно спросил Суонсон. – На лбу у вас кровь.

– Кусочком льда ударило. – Я устал, и настроение у меня было подавленное. – Мы лишь напрасно теряем время. Если зимовщики лишились укрытия, они давно потеряли всякую связь по радио. Без продовольствия и палаток они смогли бы выжить лишь несколько часов. Ни Ролингса, ни меня не назовешь неженками, но через тридцать минут мы чуть концы не отдали.

– Не знаю, – задумчиво произнес Суонсон. – Вспомните Амундсена, Скотта, Пири. До полюсов они добрались пешком.

– Это люди совсем другой породы, командир. А может, им светило солнце. Могу сказать одно – мне и получаса не выдержать. А для иных и пятнадцати минут достаточно.

– Пусть дежурят по пятнадцать минут. – Суонсон посмотрел на меня бесстрастным взглядом: – Так вы не очень-то надеетесь на успех?

– Если зимовщики остались без всякого крова, вовсе не надеюсь.

– Вы же сами мне говорили, что на станции были железоникелевые аккумуляторы, – заметил Суонсон. – По вашим словам, эти батареи сохраняют заряд несколько лет и в любых климатических условиях. Наверно, их-то и использовали зимовщики, когда несколько дней назад передали свой первый сигнал бедствия. Вряд ли аккумуляторы успели разрядиться.

Поняв, что имеет в виду Суонсон, я промолчал. Дело не в аккумуляторах, а в людях. Люди погибли.

– Согласен, – спокойно продолжал офицер. – Мы действительно напрасно тратим время. Пожалуй, нам надо сматывать удочки и возвращаться на базу. Если не запеленгуем станцию, нам ее ни за что не отыскать.

– Возможно. Но вы забыли о предписании из Вашингтона, командир.

– Что вы имеете в виду?

– Разве вы не помните, что обязаны оказывать мне всяческую помощь и выполнять все мои указания, за исключением тех, которые могут оказаться опасными для корабля и его экипажа? В настоящее время никакой опасности вы не подвергаетесь. Если не удастся запеленговать станцию, я готов совершить вылазку в радиусе двадцати миль. Если никого не обнаружу, можно будет отыскать другую полынью и повторить поиск. Район поиска не так уж и велик. Хотя и небольшая, но надежда есть. Я готов оставаться здесь всю зиму, лишь бы отыскать станцию.

– И это называется не подвергать опасности жизнь моих людей? Совершая вылазки по торосам в разгар зимы?

– О том, чтобы подвергать опасности жизнь ваших людей, не было и речи.

– Выходит, вы намерены искать станцию в одиночку? – Суонсон посмотрел себе под ноги и покачал головой: – Не знаю, что и сказать. Не то вы чокнутый, доктор Карпентер, не то единственный, кого и следовало послать на эту операцию. – Он со вздохом взглянул на меня: – То вы говорите, что нет никакой надежды, то заявляете, что готовы остаться здесь всю зиму. Вы меня извините, доктор, но у вас концы с концами не сходятся.

– Гордыня меня обуяла, – объяснил я. – Не люблю отказываться от дела, которое и начать еще не успел. Каково отношение американских моряков к таким вопросам – это мне неведомо.

Суонсон снова задумчиво посмотрел на меня. По его глазам я понял, что он верит мне не больше, чем муха пауку, пригласившему ее располагаться поудобнее. Американец с улыбкой сказал:

– Американских моряков не так-то просто вывести из себя, доктор Карпентер. Советую вам поспать пару часов, пока есть такая возможность. Если собираетесь идти пешком к Северному полюсу, вам это не помешает.

– А вы сами? Вы же всю ночь не сомкнули глаз.

– Я, пожалуй, подожду малость. – Кивнув в сторону радиорубки, он добавил: – Вдруг что-то новенькое сообщат.

– А что передает оператор? Сигнал вызова, и только?

– И еще просьбу сообщить свои координаты и пускать сигнальные ракеты, если есть такая возможность. Если что-то станет известно, тотчас дам вам знать. Спокойной ночи, доктор. Вернее, с добрым утром.

С трудом поднявшись, я направился в каюту Ганзена.

Атмосфера, царившая во время завтрака в кают-компании, была далеко не праздничной. За столом собрались все офицеры субмарины, за исключением дежурного офицера и вахтенного механика. Одни только что поднялись с коек, другие укладывались. Разговоров было почти не слышно. Даже заводной доктор Бенсон словно замкнулся в себе. И без слов было ясно: контакт с дрейфующей станцией не установлен. И это после пяти часов непрерывной работы! Всех охватило чувство тревоги и уныния; каждый сознавал, что вряд ли кто-то смог уцелеть на станции.

Ели не спеша, торопиться было некуда. Мало-помалу офицеры разбрелись, а доктор Бенсон ушел к себе в лазарет; командир минно-торпедной части лейтенант Миллс отправился проверять работу своих подчиненных, в течение последних двух суток трудившихся по двенадцать часов с целью устранить дефекты в неисправных торпедах. Третий офицер сменил Ганзена, еще трое отправились на боковую. В каюте осталось трое: Суонсон, Рейберн и я. Несмотря на то что командир корабля накануне не спал, у него был ясный взгляд хорошо отдохнувшего человека.

Едва стюард, Генри, принес еще один кофейник, в коридоре послышался топот ног и в кают-компанию ворвался боцман. Дверь не слетела с петель лишь потому, что корабелы знают свое дело.

– Поймали! – закричал он, но затем, вспомнив, что нижним чинам, очутившимся в кают-компании, подобает соблюдать правила хорошего тона, поправился: – Мы их засекли, командир! Мы их засекли!

– Что?! – мгновенно вскочил с места флегматичный с виду Суонсон.

– Мы установили радиоконтакт с дрейфующей станцией «Зет», сэр, – официально доложил Эллис.

Командир субмарины добрался до радиорубки раньше нас с Рейберном. Оба дежуривших оператора сидели, приникнув к передатчикам. Один из них опустил голову, другой наклонил ее набок, словно в такой позе им было легче разобрать едва слышные сигналы, поступающие в головные телефоны. Один из них вновь и вновь машинально царапал на листке блокнота: DSY. Это был ответный позывной станции «Зет». Краешком глаза заметив командира корабля, он перестал записывать.

– Мы их поймали, командир. Сигнал очень слабый и неустойчивый, однако…

– Да плевать, что слабый! – забыв о субординации, воскликнул Рейберн. Как лейтенант ни старался унять возбуждение, в эту минуту он весьма походил на школьника, «мотающего» уроки. – Пеленг! Вы ее запеленговали? Вот что важно!

Второй оператор вместе с креслом повернулся к говорившему. Я узнал в нем моего недавнего стража, Забринского. Радист с укором посмотрел на молодого офицера:

– Как же иначе, лейтенант! Первым делом и запеленговали. Сорок пять градусов, тютелька в тютельку. Иначе говоря, норд-ост.

– Спасибо, Забринский, – сухо проговорил Суонсон. – Сорок пять градусов и есть норд-ост. Как будто мы со штурманом не знаем. Координаты?

Пожав плечами, Забринский повернулся к напарнику – краснощекому, с бычьей шеей и сияющей лысиной:

– Что он сообщает, Кудрявый?

– Ничего. Абсолютно ничего, – произнес Кудрявый и посмотрел на Суонсона. – Раз двадцать я запрашивал его координаты. И все без толку. Выдает ответный позывной, и только. Вряд ли он нас слышит. Он, пожалуй, даже не знает, что мы его вызываем. Пишет непрерывно ответный, и все дела. Вероятно, забыл переключить рацию на прием.

– Это невозможно, – заявил Суонсон.

– С этим малым все возможно, – возразил Забринский. – Мы с Кудрявым сначала подумали, что сигнал слаб, потом решили, что оператор болен. Но мы ошиблись. Оказывается, радист-то он аховый, любитель, не иначе.

– Это можно определить? – поинтересовался Суонсон.

– Запросто… – Тут Забринский умолк и крепко вцепился в руку напарника.

– Слышу, – кивнул Кудрявый. И по-деловому добавил: – Радист сообщает: «Координаты неизвестны».

Никто ничего не ответил. То, что радист не знает свои координаты, не имеет никакого значения. Мы вступили в непосредственный контакт с ним, вот что главное. Рейберн кинулся в переднюю часть центрального поста. Я услышал, как он разговаривает по телефону с вахтенным на верхнем мостике.

– Вы говорили по поводу аэростатов. Тех, что на станции «Зет», – обратился ко мне Суонсон. – Какие они, незакрепленные или привязные?

– И те и другие.

– Как работают привязные?

– Прикреплены к лебедке нейлоновым тросом, размеченным на сотни и тысячи футов.

– Попросим их поднять привязной шар на высоту пяти тысяч футов, – решил Суонсон. – И вдобавок пустить сигнальные ракеты. Если они находятся в радиусе тридцати или сорока миль, мы увидим ракеты. Определив их высоту и сделав поправку на снос ветром, мы довольно точно определим расстояние… В чем дело, Браун? – спросил командир оператора, которого Забринский называл Кудрявым.

– Снова передают, – произнес Кудрявый. – Сигнал прерывистый, затухающий. «Ради бога, торопитесь». Так и написали. Два раза повторили: «Ради бога, торопитесь».

– Передайте вот это. – И Суонсон продиктовал радиограмму относительно аэростатов. – Только помедленнее.

Кивнув, Кудрявый начал передачу. В рубку вбежал Рейберн.

– Луна еще не зашла, – проговорил он торопливо, обращаясь к Суонсону. – Примерно на один-два градуса над горизонтом. Я захвачу на мостик секстант и возьму ее высоту. Велите им сделать то же самое. Таким образом мы получим разность широт. Зная, что станция находится по пеленгу сорок пять градусов, сумеем определить ее координаты с точностью до мили.

– Стоит попробовать, – отозвался командир субмарины и продиктовал Брауну еще одно сообщение.

Следом за первым Браун передал и второе. Ответа мы ждали целых десять минут. Я посмотрел на присутствующих и понял, что мысленно они не здесь, а за много миль отсюда. И они и я представляли себе, что находимся там, где дрейфующая станция.

Браун снова начал было писать, но вскоре перестал. Голос его звучал по-прежнему деловито, однако в нем слышались усталые нотки:

– «Аэростаты сгорели. Луна не наблюдается».

– «Луна не наблюдается», – повторил Рейберн, не скрывая разочарования. – Вот чертовщина! Должно быть, большая облачность. А может, пурга метет.

– Ни в коем случае, – возразил я. – На полюсе не бывает таких резких колебаний погодных условий. Метеообстановка остается неизменной на площади в пятьдесят тысяч квадратных миль. Луна зашла. Для них, я имею в виду. Последнее счислимое место они определили на глазок. Причем весьма неточно. Должно быть, станция находится самое малое на сто миль дальше к норд-осту, чем мы рассчитывали.

– Выясните, нет ли у них сигнальных ракет, – обратился к Брауну Суонсон.

– Можно попробовать, – заметил я. – Только это будет напрасной тратой времени. Если зимовщики находятся так далеко, как я предполагаю, мы их не увидим.

– Но ведь попытка не пытка, – возразил Суонсон.

– Начинаю терять контакт, сэр, – доложил Браун. – Написали что-то насчет продовольствия, но конец не расслышал.

– Пусть запустят сигнальные ракеты, если они у них есть, – скомандовал Суонсон. – Живее, пока не потеряли связь.

Четыре раза повторял депешу Браун, прежде чем получил ответ.

– Радист сообщает: «Две минуты», – произнес Браун. – Или этот малый рехнулся, или же аккумулятор сдох. «Две минуты» – это все, что он написал.

Ни слова не говоря, Суонсон кивнул и вышел из радиорубки. Я последовал за ним. Надев канадки и захватив бинокли, мы поднялись на верхний мостик. После тепла и уюта центрального поста стужа показалась невыносимой, а ледяные иголки острее, чем прежде. Сняв колпак с репитера гирокомпаса, командир корабля установил пеленгатор на 45° и сообщил вахтенным, куда нужно смотреть и что они должны увидеть.

Прошла одна, две, пять минут. Я вглядывался в наполненную льдом темноту так напряженно, что заболели глаза; незащищенные участки лица совсем ничего не ощущали. Я знал, что когда отниму от глаз окуляры, то сдеру с лица и лоскутья кожи.

Зазвонил телефон. Суонсон опустил бинокль, и вокруг его глаз образовались два кровоточащих кольца. Но он, казалось, ничего не ощущал: боль придет позднее. Выслушав краткое сообщение, он повесил трубку.

– Звонили из радиорубки, – сообщил он. – Спускаемся вниз. Все до единого. Ракеты выпущены три минуты назад.

Мы спустились в центральный пост. Заметив в стекле прибора свое отражение, командир покачал головой.

– Должно быть, у них есть какое-то укрытие, – спокойно проговорил он. – Не иначе. Какое-то строение уцелело. Иначе они давно бы отдали концы. – Войдя в радиорубку, офицер поинтересовался: – Контакт поддерживаете?

– Ага, – отозвался Забринский. – То исчезает, то появляется. Странное дело. Обычно, когда батарея садится, сигнал слабеет, пока не пропадает совсем. Но этот парень все время выходит с нами на связь. Что за чертовщина?

– Может, у него и батарей-то не осталось, – предположил я. – Может, крутят генератор вручную, а силенок-то нет.

– Все может быть, – согласился Забринский. – Прочти командиру последнюю депешу, Кудрявый.

– «Много засов нам не выбежать», – читал Браун. – Такой вот текст сообщения. Скорее всего, его следует понимать так: «Много часов нам не выдержать». Как иначе?

Мельком глянув на меня, Суонсон отвернулся. Я никому не говорил, что начальник станции был моим братом, да и он, я уверен, не говорил. Обратившись к Брауну, командир корабля сказал:

– Сверьте с ним часы. Пусть они подают позывные в течение пяти минут в начале каждого часа. Сообщите, что мы свяжемся с ними через шесть часов, самое позднее. А может, и через четыре. Забринский, насколько точно определен пеленг?

– Абсолютно точно, командир. Я несколько раз проверял. Ровно сорок пять градусов.

Выйдя из радиорубки в центральный пост, Суонсон заметил:

– На станции луну не видят. Если верить доктору Карпентеру, что погодные условия повсюду одинаковы, выходит, луна у них находится ниже горизонта. Зная высоту луны и пеленг, можно определить минимальное расстояние до станции?

– Миль сто, как и предположил доктор Карпентер, – ответил, произведя расчеты, штурман. – Самое малое.

– Хорошо. Мы погружаемся и следуем курсом сорок градусов. Таким образом мы не очень отклонимся от общего направления на станцию, зато сумеем надежно определить ее позицию по крюйс-пеленгу. Пройдем подо льдом ровно сто миль и попробуем отыскать еще одно разводье. Старший офицер, подготовиться к погружению. – Улыбнувшись мне, Суонсон продолжал рассуждать: – Имея два крюйс-пеленга и зная точную длину базовой линии, мы определим позицию станции с ошибкой не больше сотни ярдов.

– Как же вы собираетесь измерить расстояние в сто миль подо льдом? Да еще точно?

– За меня это сделает компьютер системы инерциальной навигации. Вы даже не поверите, насколько точен этот прибор. Я смогу погрузиться со своим «Дельфином» вблизи восточного побережья Соединенных Штатов и всплыть в восточной части Средиземного моря в радиусе нескольких сотен ярдов от пункта назначения. А если расстояние всего сотня миль, то погрешность не превысит и двадцати ярдов.

Через пять минут после того, как антенны были убраны, а люки задраены, «Дельфин», погрузившись на достаточную глубину, уже шел новым курсом. Оба рулевых на посту погружения и всплытия сидели сложа руки и курили: вместо них работал гирорулевой, подключенный к системе инерциального кораблевождения. Он удерживал субмарину на курсе гораздо точнее, чем это под силу человеку. Я впервые ощутил под ногами дрожь корпуса. «Много часов нам не выдержать», – гласила радиограмма, поэтому «Дельфин» шел полным ходом.

В то утро я не покидал центральный пост. Почти все время заглядывал через плечо доктора Бенсона. Отдежурив положенные пять минут в лазарете в ожидании больных, которые так и не появились, корабельный врач сидел у своего ледомера. От того, что показывает прибор, зависели жизнь и смерть уцелевших зимовщиков. Следовало отыскать еще одну полынью, чтобы взять крюйс-пеленг станции. Не будет полыньи – не получим и крюйс-пеленга, а без крюйс-пеленга нет надежды засечь станцию «Зет». В который раз я ломал себе голову над вопросом: сколько же человек осталось в живых после пожара? Судя по спокойному отчаянию, которым были проникнуты отправленные неумелой рукой депеши, принятые Брауном и Забринским, уцелели немногие.

Кривая, вычерчиваемая самописцем ледомера, не вселяла особых надежд. Судя по всему, толщина льда достигала десяти футов и более. Несколько раз перо опускалось на тридцать, а то и сорок футов, а однажды едва не выскочило за пределы бумажной ленты: мы оказались под подводным ледяным хребтом толщиной самое малое в сто пятьдесят футов. Я попытался представить себе то адское давление, какое возникло при нагромождении ледяных полей с торосистыми грядами, в результате которого лед опустился на такую глубину, но воображение оказалось бессильным справиться с подобной задачей.

На протяжении восьмидесяти миль лишь дважды перо самописца провело тонкую черную линию, означавшую, что толщина льда над головой у нас незначительна. В первой полынье мог бы уместиться тазик, но только не субмарина. Да и вторая была вряд ли намного больше.

Около полудня вибрация корпуса прекратилась: Суонсон приказал сбавить ход до крейсерского. Обратившись к Бенсону, он спросил:

– Какая у нас картинка вырисовывается?

– Отвратительная. Все время тяжелый лед.

– Не появится же полынья по заказу, – рассудительно заметил Суонсон. – Мы почти добрались до места. Начнем поиск по координатной сетке. Пять миль на восток, пять – на запад, всякий раз продвигаясь на четверть мили севернее.