Текст книги "Ночи нет конца"

Дрейфующая станция «Зет»

Леклену, Майклу и Алистеру посвящается

Глава 1

Капитану третьего ранга ВМС США Джеймсу Д. Суонсону, приземистому, расположенному к полноте крепышу, было под сорок. Черные как смоль волосы, румяное, словно у херувима, лицо, веселые морщинки в уголках глаз и губ – все наводило на мысль, что перед вами этакий весельчак и гуляка, душа компании недалеких, беззаботных морячков. Во всяком случае, от первой встречи с американцем у меня осталось именно такое впечатление. Но, поразмыслив, я решил, что человек, назначенный на должность командира новейшей и мощнейшей во всем атомном подводном флоте лодки, должен, пожалуй, обладать и какими-то другими качествами. Присмотревшись к офицеру, я обнаружил в нем то, что должен был бы заметить сразу, если бы не сырой свинцовый туман и не зимние сумерки, опускавшиеся над заливом Ферт-оф-Клайд. Его глаза. Это были глаза кого угодно, но только не хлыщеватого, с потугами на остроумие, бонвивана. Таких холодных, как сталь, глаз я в жизни своей не видел. Взгляд их был пронзителен, как бор дантиста, ланцет хирурга или электронный микроскоп ученого. Оценивающие глаза. Сначала они оценили меня, затем бумагу, которую офицер держал в руке. Однако владелец их ничем не выдал мнения, к которому пришел.

– Весьма сожалею, доктор Карпентер, – произнес подводник, как и подобает уроженцу Юга, растягивая слоги. Спокойно и учтиво, но без нотки сожаления. Затем, сложив телеграмму, сунул ее в конверт и протянул мне. – Не могу ни считать эту телеграмму убедительным документом, ни принять вас на борт в качестве пассажира. Я ничего не имею против вас лично, но у меня есть приказ.

– Документ для вас неубедителен? – Я вынул телеграмму и ткнул пальцем в подпись. – А это кто подписал? Мойщик окон в адмиралтействе, что ли?

Взглянув повнимательней на лицо командира субмарины, я понял, что шутка получилась плоской. Он четко проговорил:

– Адмирал Хьюсон – командующий Восточной дивизией сил НАТО. Во время учений НАТО я подчиняюсь ему. Но в остальное время я ответствен лишь перед Вашингтоном. Сожалею, но сейчас именно тот самый случай. Кроме того, доктор Карпентер, вы могли договориться с кем-то в Лондоне, чтобы тот послал такую телеграмму. Она даже не на служебном бланке.

Ничего не скажешь, бдительный господин. Но подозрения его совершенно безосновательны.

– Можете связаться с ним по радиотелефону, коммандер.

– Вполне, – согласился офицер. – Но это все равно не будет иметь никакого значения. Лишь американские граждане, имеющие соответствующие полномочия, вправе находиться на этом корабле. Причем подтверждение должно прийти из Вашингтона.

– От начальника отдела боевого использования подводных лодок или командующего подводными силами Атлантического флота? – Янки медленно, как бы задумчиво кивнул, и я продолжил: – Тогда свяжитесь с ними по радио, пусть сделают запрос у адмирала Хьюсона. У нас очень мало времени, коммандер. – Можно было добавить, что пошел снег и я вконец продрог, но я промолчал.

Подумав несколько секунд, он кивнул и подошел к переносному телефону, соединенному спиралеобразным кабелем с каким-то продолговатым предметом, лежавшим у наших ног. Офицер что-то негромко произнес и повесил трубку. Едва он вернулся ко мне, как по трапу взбежали три человека, облаченных в канадки. Повернувшись в нашу сторону, они остановились. Самый высокий из них, худощавый, похожий на ковбоя, агрессивный тип с соломенной шевелюрой, стоял чуть выдвинувшись вперед. Командир субмарины ткнул в его сторону:

– Лейтенант Ганзен, мой старший помощник. Он позаботится о вас, пока я не вернусь.

Коммандер умел выбирать слова.

– Не надо обо мне заботиться, – кротко ответил я. – Из детского возраста я давно вышел, и мне ничуть не скучно одному.

– Вернусь как можно скорее, доктор Карпентер, – сказал Суонсон и стал быстро спускаться по сходням.

Я недоуменно посмотрел ему вслед, больше не думая, что командующий подводными силами Атлантического флота вербует кадры из числа завсегдатаев Центрального парка. Я попытался проникнуть на борт корабля, которым командует Суонсон, и, если выяснится, что я не имею на это разрешения, он не хочет, чтобы я исчез в его отсутствие. Ганзен и два его спутника, видно, самые крепкие парни на корабле.

Корабль. Я посмотрел на большой черный силуэт почти у самых моих ног. Это была первая подводная лодка с ядерной силовой установкой, которую я видел. «Дельфин» был примерно такой же длины, как и океанские субмарины эпохи Второй мировой войны. Но на этом сходство заканчивалось. Диаметр его превышал диаметр дизельной подводной лодки по меньшей мере в три раза. Форма «Дельфина» не походила на очертания надводного корабля, а была почти цилиндрической. И нос у него был не заостренный, а в виде полусферы. Палубы как таковой не существовало: борта и носовая часть корпуса закруглялись. Лишь на носу и на корме оставались очень узкие рабочие площадки – настолько скользкие и опасные, что на стоянке они были всегда обнесены леерным ограждением. Отнесенная метров на тридцать от носовой оконечности стройная мощная рубка, похожая на огромный спинной плавник гигантской акулы, вздымалась на шесть с лишним метров. По бортам и посередине рубки под прямым углом торчали откинутые назад стабилизаторы. Я попытался разглядеть, что находится ближе к корме, но из-за тумана и густого снега, который несся со стороны северной части залива Лох-Лонг, не смог этого сделать. К тому же мне было не до любопытства. В тонком плаще поверх костюма я чувствовал, как под ледяными пальцами ветра все мое тело покрывается гусиной кожей.

– Никто не говорил, что мы должны окоченеть как ледышки, – сказал я Ганзену. – Вон там буфет. Ваши принципы позволяют вам принять чашку кофе от известного вражеского лазутчика доктора Карпентера?

– Когда речь идет о кофе, приятель, – усмехнулся лейтенант, – у меня нет принципов. Особенно нынче вечером. Надо было заблаговременно объяснить нам, что такое шотландская зима.

Ганзен не только походил на ковбоя, он и говорил как ковбой. Я их насмотрелся: мне часто лень встать с кресла и выключить телевизор.

– Ролингс, сходи позвони командиру, скажи, что мы пошли погреться.

Пока Ролингс ходил звонить, Ганзен повел нас к освещенному неоновыми огнями буфету. Пропустив меня первым, он направился к стойке. Третий моряк, красномордый тип, ростом и сложением напоминавший белого медведя, вежливо запихнул меня в угол дивана. Рисковать им не хотелось. Подошел и Ганзен. Он приземлился с другой стороны, а когда вернулся Ролингс, присел напротив.

– Бык в загоне, чистая работа, – одобрительно заметил я. – До чего же у вас недоверчивый, мерзкий склад ума, разве не так?

– Обижаете, – грустно произнес Ганзен. – Мы трое приветливых парней, которые выполняют приказ. Это у коммандера Суонсона недоверчивый, мерзкий склад ума. Верно, Ролингс?

– Что верно, то верно, лейтенант, – угрюмо проронил Ролингс. – Такой уж у нас бдительный командир.

– А вам все это не обременительно? – не унимался я. – Ведь если до отхода корабля осталось меньше двух часов, каждый человек на счету.

– Валяй, валяй, док, – одобрительно произнес Ганзен. Но его голубые и холодные, как Ледовитый океан, глаза смотрели на меня отнюдь не одобрительно. – Я умею слушать.

– Наверно, не терпится попасть в район паковых льдов? – полюбопытствовал я.

Все трое работали в одном диапазоне, уж это точно. Даже не обменявшись взглядом, они одновременно придвинулись ко мне на какую-то долю дюйма, причем с весьма решительным видом. Ганзен с улыбкой подождал, пока официантка поставит четыре дымящиеся кружки кофе на стол, потом все тем же ободряющим тоном произнес:

– Валяй дальше, приятель. Что может быть любопытнее, чем слушать сверхсекретную информацию, которую выбалтывают в забегаловках. Откуда тебе известно, куда мы направляемся, черт бы тебя побрал?

Я полез во внутренний карман плаща, но в то же мгновение моя правая рука оказалась стиснутой стальными пальцами Ганзена.

– Мы не только недоверчивы, – извиняющимся тоном произнес он. – Мы, подводники, просто нервные люди. Такая уж у нас жизнь. Потом, на борту «Дельфина» есть отличная фильмотека. Раз какой-то тип лезет во внутренний карман пальто, то уж не за тем, чтобы проверить, на месте ли бумажник.

Взявшись свободной рукой за его кисть, я прижал ее к столу. Признаюсь, сделал я это не без труда – рацион американских подводников весьма богат калориями, – но не повредил ни одного кровеносного сосуда. Достав из кармана газету, положил ее на стол.

– Вы хотели выяснить, откуда мне известно, куда вы направляетесь, черт бы меня побрал, – сказал я. – Да читать умею. Вот вечерняя газета, выходящая в Глазго. Я купил ее в аэропорту Ренфру полчаса назад.

Ганзен потер кисть, потом улыбнулся:

– За что ты получил докторскую степень, док? За достижения в состязаниях по тяжелой атлетике? Теперь насчет газеты. Как это ты умудрился купить ее полчаса назад в Ренфру?

– Я сюда прилетел на вертолете.

– Ах вот как, на геликоптере? Слышал, жужжал тут один «птеродактиль» несколько минут назад. Но это была флотская машина.

– На ней действительно четырехфутовыми буквами было выведено: «ВМС США», – согласился я. – И командир вертолета все время жевал жевательную резинку и вслух мечтал поскорее вернуться в Калифорнию.

– Ты сообщил об этом командиру субмарины? – поинтересовался Ганзен.

– Он мне и слова не дал сказать.

– У него хлопот полон рот, не до того было, – объяснил лейтенант. Развернув газету, он сразу нашел то, что искал: двухдюймовые буквы заголовка протянулись поперек первой полосы. – Ну ты только посмотри! – Лейтенант Ганзен даже не пытался скрыть свое раздражение и досаду. – Мы ходим на цыпочках в этой богом забытой дыре, помалкиваем в тряпочку, присягнув никому не сообщать, зачем и куда идем. И что же? Я беру в руки эту вшивую газетенку и на первой же странице вижу всю сверхсекретную информацию.

– Шутишь, лейтенант, – засомневался краснолицый моряк, похожий на белого медведя. Казалось, голос его доносится откуда-то из ботинок.

– Я не шучу, Забринский, – холодно ответил Ганзен. – В этом ты можешь убедиться, если успел научиться читать. «Атомная подводная лодка идет на выручку» – вот что тут написано. И еще: «Смелый бросок к Северному полюсу». Господи помилуй, к Северному полюсу! Тут же помещена фотография «Дельфина». И нашего командира. Черт бы их побрал, тут даже моя фотография.

Протянув волосатую лапу, Ролингс повернул к себе газету, чтобы получше разглядеть нечеткий снимок старпома.

– И в самом деле. Нельзя сказать, чтобы фотограф польстил тебе. Но сходство есть. Главное схвачено.

– Ты ровным счетом ничего не смыслишь в фотографии, – убийственным тоном заметил Ганзен. – А теперь слушай сюда. «За несколько минут до полудня по Гринвичу в Лондоне и Вашингтоне было сделано совместное заявление: „В связи с критическим положением, в котором находятся уцелевшие участники экспедиции на дрейфующей станции «Зет», и неудачными попытками спасти их или связаться с ними с помощью обычных средств командование ВМС США намерено направить атомную подводную лодку «Дельфин» в район бедствия, чтобы попытаться вступить в контакт с уцелевшими. Сегодня на рассвете «Дельфин» вернулся на свою базу в Холи-Лох, Шотландия, завершив продолжительные учения в составе сил НАТО в восточной части Атлантики. Выражается надежда, что «Дельфин» (командир – капитан третьего ранга ВМС США Джеймс Д. Суонсон) выйдет в море приблизительно в девятнадцать часов по Гринвичу“. Лаконичное и сдержанное заявление знаменует начало дерзкой и опасной спасательной операции, не знающей аналогов в истории исследования Ледовитого океана. Шестьдесят часов назад…»

– Дерзкой, говоришь, лейтенант? – нахмурился Ролингс. – И опасной? А командир собирается выяснять, кто пойдет в поход добровольно?

– А чего тут выяснять? Я доложил командиру, что восемьдесят четыре члена экипажа все как один согласны.

– Меня ты не спрашивал.

– Значит, про тебя забыл. Попрошу заткнуться, когда говорит старший помощник командира. «Шестьдесят часов назад мир был потрясен, узнав о бедствии, которое произошло в ледовом лагере „Зет“, на единственной британской метеорологической станции в Ледовитом океане. Об этом сообщил знающий английский язык радиолюбитель из Будё, Норвегия, принявший едва слышный радиосигнал с макушки мира. Из другого сообщения, принятого менее суток назад британским траулером „Морнинг стар“ в Баренцевом море, явствует, что уцелевшие участники ледового лагеря, почти целиком сгоревшего во время пожара, возникшего глубокой ночью в четверг, находятся в бедственном положении. Ввиду того что запасы дизельного топлива уничтожены огнем, а продовольствие подходит к концу, существует опасность, что оставшиеся в живых зимовщики при температурах около минус тридцати по Цельсию, которые наблюдаются в районе дрейфующей станции, продержатся недолго. Нам не известно, все ли жилые блоки, в которых находились участники экспедиции, сметены огнем. Предполагаемые координаты дрейфующей станции „Зет“, созданной только в конце лета этого года, таковы: 85°40′ северной широты, 21° 30' восточной долготы. Это всего лишь в трехстах милях от Северного полюса. Точное местоположение станции определить невозможно вследствие дрейфа полярных паковых льдов в направлении по часовой стрелке. Последние тридцать часов сверхзвуковые бомбардировщики дальнего действия американских, британских и советских ВВС совершают облеты паковых льдов в поисках дрейфующей станции. Вследствие неопределенности ее координат, наступившей полярной ночи и чрезвычайно неблагоприятных метеоусловий самолеты не смогли обнаружить лагерь и вынуждены были вернуться».

– А зачем им было его обнаруживать? – проворчал Ролингс. – Располагая современной аппаратурой, можно было обнаружить станцию хоть за сто миль. Радиооператору надо было продолжать передачи, и все дела. Его сигнал использовали бы как радиомаяк.

– Может, радист погиб, – угрюмо возразил Ганзен. – Может, рация вышла из строя. Может, топливо для дизель-генератора сгорело. Все зависит от того, какой источник питания используется для рации.

– Дизель-генератор, – сказал я. – И у него были еще аварийные железоникелевые аккумуляторы. Возможно, он их экономит, использует лишь в экстренных случаях. Имеется еще ручная динамка, но мощность ее невелика.

– Откуда тебе это известно? – спокойно спросил Ганзен. – Я имею в виду источники энергии.

– Наверно, читал где-то.

– Ах вот как, где-то читал. – Он бесстрастно взглянул на меня, затем снова принялся за чтение: – «Согласно сообщению из Москвы, самый мощный в мире атомный ледокол „Двина“ около двадцати часов тому назад вышел из Мурманска и движется полным ходом к паковым льдам. Эксперты не ожидают положительных результатов, поскольку в это время года толщина льда увеличивается, образовалось сплошное ледяное поле, пробиться через которое вряд ли удастся даже „Двине“. По-видимому, единственная, хотя и весьма слабая, надежда спасти уцелевших на дрейфующей станции – это атомная субмарина „Дельфин“. Но задача, стоящая перед нею, чрезвычайно трудна. Субмарине придется пройти в подводном положении несколько сотен миль под полярной ледовой шапкой. Ей будет весьма сложно пробиться на поверхность и отыскать уцелевших зимовщиков. Несомненно, что если какой-то корабль в мире и способен достичь цели, то это „Дельфин“ – гордость атомного подводного флота США».

Ганзен умолк и с минуту читал про себя. Затем произнес:

– Вот, пожалуй, и все. Дальше рассказывается о «Дельфине». И еще автор несет чушь насчет того, будто экипаж лодки составляют лучшие моряки флота США.

Ролингс, похоже, был уязвлен последней фразой. Краснорожий «белый медведь», усмехнувшись, достал пачку сигарет и пустил по кругу. Потом, став снова серьезным, сказал:

– А что эти чудаки забыли на Северном полюсе?

– Это метеорологи, балда, – объяснил ему Ролингс. – Не слышал, что сказал лейтенант? Хотя ты таких слов не понимаешь, – съязвил он и снисходительно добавил: – Они погоду ловят, Забринский.

– И все равно они чудаки, – прогудел Забринский. – А зачем им это надо, лейтенант?

– Думаю, доктор Карпентер тебе лучше объяснит, – сухо ответил Ганзен, невесело глядя в окно на клубы снега, словно представляя себе обреченных людей на полярной льдине. – Пожалуй, ему об этом известно больше, чем мне.

– Кое-что известно, – подтвердил я. – В этой работе нет ничего таинственного или опасного… Синоптики в настоящее время считают, что Арктика и Антарктика – это две гигантские фабрики погоды. Именно там возникают процессы, влияющие на метеорологические условия в остальных частях обоих полушарий. Нам уже многое известно об Антарктике, но об Арктике мы не знаем практически ничего. Поэтому выбирается подходящая льдина, на нее доставляются сборные дома, их набивают до отказа специалистами и всякими приборами. Потом эта льдина дрейфует в полярных широтах полгода или около того. Ваши земляки создали две или три такие станции, а русские и того больше. Десяток, самое малое, причем почти все они расположены в Восточно-Сибирском море.

– А как устраивают эти лагеря, док? – спросил Ролингс.

– По-разному. Янки предпочитают делать это зимой, когда ледяные поля достаточно прочны для посадки на них самолетов. Какой-нибудь экипаж вылетает, скажем, с мыса Барроу на Аляске и совершает облет паковых льдов до тех пор, пока не находит подходящую льдину. Даже в том случае, если это несколько льдин, превратившихся на холоде в сплошную глыбу, специалист запросто определит, какая из льдин достаточно прочна, чтобы выдержать оттепель. Потом на нее доставляют разборные дома, снаряжение, продовольствие, людей, и станция готова. Русские предпочитают делать это летом, доставляя оборудование и людей на судне. Обычно они используют атомный ледокол «Ленин». Он углубляется в ослабшие ледяные поля, выгружает на льдину всех и все, что нужно, и до наступления холодов убирается восвояси. Именно таким способом мы и создали дрейфующую станцию «Зет». Свою единственную станцию в Арктике. Русские разрешили нам использовать атомоход «Ленин». Когда речь идет о метеорологических наблюдениях, все страны готовы помогать друг другу, ведь метеосводки нужны каждому. Они доставили нас в район паковых льдов севернее Земли Франца-Иосифа. Наша станция переместилась на значительное расстояние, ведь льды медленно дрейфуют на запад. В данный момент льдина примерно в четырехстах милях севернее Шпицбергена.

– И все равно у них не все дома, – заметил Забринский. Помолчав несколько мгновений, он задумчиво взглянул на меня: – Вы что, в британском флоте лямку тянете, док?

– Вы уж простите его за невоспитанность, доктор Карпентер, – холодно заметил Ролингс. – Так у него жизнь сложилась. Насколько мне известно, он родился в трущобах Бронкса.

– Я не хотел вас обидеть, док, – добродушно проговорил Забринский. – В королевском флоте служите?

– Откомандирован, я бы сказал.

– Сразу видно, – кивнул Ролингс. – А что это вас так в Арктику тянет, док? Там не очень жарко, могу вас заверить.

– А потому, что людям на дрейфующей станции «Зет» может понадобиться срочная медицинская помощь. Тем, кто остался в живых, конечно.

– У нас свой медик есть. И он знает свое дело. Это вам не клистирная трубка со стетоскопом. Так о нашем костоправе пациенты отзываются.

– Он не костоправ, а врач, грубиян ты этакий, – назидательно проговорил Забринский.

– Я это и имел в виду, – стал оправдываться Ролингс. – Вырвалось. Ведь не каждый день с образованными людьми приходится разговаривать. Я хотел сказать, что у нас на субмарине с медобслуживанием все в порядке.

– Не сомневаюсь, – улыбнулся я, – но у оставшихся в живых на льдине могут быть обморожены конечности. Может, и до гангрены дошло. А я специалист по этой части.

– Да неужто? – посмотрел на дно своей кружки Ролингс. – Когда это вы успели им заделаться?

Оторвав взгляд от окна, за которым сгущались сумерки, Ганзен миролюбиво заметил:

– Доктор Карпентер не подсудимый, а ты не прокурор, так что изволь заткнуться.

Такое панибратство между офицерами и их подчиненными, эта взаимная подначка, казавшаяся на первый взгляд фамильярностью, была для меня непривычным, хотя и знакомым явлением. Именно такие отношения устанавливаются среди членов экипажей бомбардировщиков, где каждый чувствует себя нужным и зависящим от своих товарищей. А мнимая недисциплинированность – это признак вовсе не распущенности, а спаянности, где всякий ценится не только как мастер своего дела, но и как личность. Кроме того, я понимал, что поведение моряков обусловлено определенными, пусть и неписаными, правилами. Хотя на первый взгляд Ролингс и Забринский относились без должного почтения к лейтенанту Ганзену, существовала невидимая черта, которую ни тот ни другой были не вправе переступить. Что же касается Ганзена, то, обращаясь к своим подчиненным, он старательно избегал изображать из себя большое начальство. И все-таки сразу было понятно, кто тут верховодит.

Перестав меня допрашивать, Ролингс и Забринский принялись бранить Шотландию вообще и Холи-Лох в частности, находя залив непригодным в качестве базы для подводных лодок. В это время мимо окон кафе промчался джип, пронзивший снопами света снежную круговерть. Умолкнув на полуслове, Ролингс вскочил, затем медленно опустился на стул.

– Час от часу не легче, – заявил он.

– Заметил, кто это? – спросил Ганзен.

– Энди-ковбой, кто же еще.

– Я этого не слышал, Ролингс, – ледяным тоном оборвал его лейтенант.

– Вице-адмирал ВМС США Джон Гарви, сэр.

– Энди-ковбой, скажет тоже, – усмехнулся Ганзен, посмотрев на меня. – Адмирал Гарви. Командующий военно-морскими силами США, входящими в состав вооруженных сил НАТО. Действительно, это очень любопытно. Что ему тут понадобилось?

– Третья мировая война разразилась, – сострил Ролингс. – Адмиралу впору пить свой мартини, а он вздумал…

– Он, случайно, не с вами прилетел из Ренфру на «птеродактиле»? – пристально взглянул на меня Ганзен.

– Нет.

– А вы с ним, случайно, не знакомы?

– Впервые слышу его имя.

– Дело тут нечистое, – буркнул под нос Ганзен.

Прошло несколько минут. Лейтенант и его подчиненные безуспешно пытались установить, зачем сюда пожаловал адмирал. В этот момент открылась дверь и в помещение ворвался снежный вихрь. К столику, за которым мы сидели, подошел моряк в синей куртке:

– Я от командира, лейтенант. Он просит доставить доктора Карпентера к нему в каюту.

Кивнув, Ганзен поднялся и первым вышел из здания. Пурга начала стихать. Стемнело, несшийся с севера студеный ветер хлестал в лицо. У ближайшего трапа лейтенант остановился, подождав, пока члены экипажа и рабочие верфи, на фоне залитого светом снега похожие на призраков, опустят в носовой люк торпеду. Потом направился к кормовому трапу. Мы стали спускаться следом за ним.

– Осторожней, док. Тут скользко, – предупредил меня снизу Ганзен.

Так оно и оказалось. Мне не хотелось очутиться в ледяной воде залива, и я постарался не упасть. Миновав брезентовый тамбур перед кормовым люком, по крутому трапу мы спустились вниз и очутились в сверкающем чистотой машинном отсеке, битком набитом выкрашенными в шаровый цвет механизмами, панелями приборов и освещенном лампами дневного света.

– А почему глаза мне не завязали, лейтенант? – поинтересовался я.

– Зачем? – усмехнулся офицер. – Если ты свой человек, это ни к чему. Если чужой – тоже ни к чему. Никому рассказать об увиденном не сумеешь: ведь ближайшие несколько лет тебе придется смотреть на свет сквозь решетку.

Доводы были убедительными. Я пошел следом за Ганзеном, неслышно ступая по черному резиновому настилу мимо огромных механизмов, в которых я без труда узнал электроэнергетические турбогенераторные установки. Снова ряды приборов, дверь, затем тридцатифутовый узкий проход. Когда я шел по коридору, то ощущал, как вибрирует под ногами палуба. Где-то поблизости должен находиться реакторный отсек субмарины. В палубе коридора я заметил тяжелые круглые крышки. Они, очевидно, закрывали люки для осмотра реактора.

В конце коридора мы уперлись в прочную, надежно задраенную дверь. Открыв ее, попали в центральный пост. Слева находилась радиорубка, направо – целая батарея неизвестно для чего предназначенных механизмов и панелей, впереди – большой стол для прокладки курса. За ним, в центре помещения, располагались кожухи выдвижных устройств, дальше – перископная рубка со спаренным перископом. Центральный пост был в два раза больше КП любой дизельной подводной лодки, и все же каждый квадратный дюйм пространства был занят каким-нибудь хитроумным механизмом или устройством. Не было видно даже потолка: над головой, повсюду, куда хватал глаз, проходили переплетения всевозможных кабелей и трубопроводы.

Левая передняя часть центрального поста ничем не отличалась от пульта управления современного многомоторного реактивного лайнера. Я заметил две колонки управления, какие мы видим в самолетах, а напротив них – ряды калиброванных шкал, защищенных козырьками. Перед колонками два мягких кожаных кресла, снабженных ремнями безопасности. Какую же тряску приходится переносить подводному крейсеру, если операторы вынуждены пристегиваться?

Напротив площадки с приборами управления, через проход, находилась вторая рубка. Каково ее предназначение, я так и не понял. Ганзен, торопливо шагавший по коридору, внезапно остановился у первой налево двери и постучался. Дверь открыл капитан третьего ранга Суонсон.

– А, это вы. Простите, что заставили вас ждать, доктор Карпентер. В шесть тридцать отплываем, Джон, – обратился командир к Ганзену. – Успеешь подготовиться к походу?

– Смотря как пойдет погрузка торпед, командир.

– Берем только шесть штук.

Старпом удивленно поднял брови, но промолчал.

– Зарядить торпедные аппараты? – поинтересовался он.

– Нет, пусть разместят их на стеллажах. Необходимо произвести кое-какие профилактические работы.

– Запасных не будем брать?

– Не будем.

Кивнув, Ганзен вышел. Суонсон пригласил меня в каюту и закрыл за собой дверь.

Командирская каюта была лишь немногим просторнее телефонной будки. Складная койка, утапливаемый в переборку умывальник, небольшой письменный стол, складной стул, рундук, над койкой – репитеры приборов. И все. Если бы вам вздумалось станцевать здесь твист, то, не удаляясь от центра каюты, вы получили бы переломы сразу в десятке мест.

– Доктор Карпентер, – проговорил Суонсон, – хочу познакомить вас с адмиралом Гарви, командующим военно-морскими силами США, входящими в НАТО.

Поставив на стол стакан, адмирал поднялся с единственного стула и протянул мне руку. Когда Гарви встал и я увидел его «кавалерийские» ноги, то понял, почему он получил прозвище Энди-ковбой. Как и Ганзену, мне проще было представить его на ранчо, чем на корабле. Высокого роста, с обветренным лицом, светлыми волосами и такими же бровями, с прыгающими в голубых глазах искорками смеха – в адмирале было нечто такое, что роднит всех флотоводцев мира независимо от их расовой или национальной принадлежности.

– Рад познакомиться, доктор Карпентер. Прошу извинить нас за то, что были… э… недостаточно гостеприимны. Но командир Суонсон действовал согласно инструкции. Его люди позаботились о вас?

– Даже разрешили угостить их чашкой кофе.

– Этим подводникам палец в рот не клади, – усмехнулся адмирал. – Боюсь, что традиционное американское гостеприимство поставлено под сомнение. Хотите виски, доктор Карпентер?

– А я полагал, что на американских кораблях спиртного не держат.

– Конечно, мой мальчик. Разве что для медицинских целей. Это из моих собственных запасов. – Достав из кармана объемистую фляжку, адмирал потянулся за стопкой. – Прежде чем отправиться в отдаленные районы горной Шотландии, благоразумные люди принимают необходимые меры предосторожности. Прошу простить меня, доктор Карпентер, вчера вечером я встречался в Лондоне с вашим адмиралом Хьюсоном. Хотел прибыть сюда утром, чтобы уговорить коммандера Суонсона захватить вас с собой, но задержался.

– Уговорить, сэр?

– Да, уговорить, – вздохнул адмирал. – Командиры наших атомных субмарин, доктор Карпентер, – народ капризный. К кораблям под их началом они относятся как к своей личной собственности. Можно подумать, что они крупные держатели акций кораблестроительной компании, которая клепает эти лодки. – Подняв стопку, он проговорил: – Желаю удачи командиру и вам, доктор. Надеюсь, вам удастся отыскать этих бедняг. Боюсь, это ничуть не проще, чем найти иголку в стогу сена.

– Думаю, мы их найдем, сэр. Вернее, коммандер Суонсон найдет.

– Почему вы так уверены? – произнес, растягивая слоги, адмирал. – Это что, интуиция?

– Можно и так сказать.

Опустив стопку, Гарви изучающе посмотрел на меня:

– Адмирал Хьюсон не сказал мне о вас ничего определенного. Кто вы такой, Карпентер?

– Разве он не объяснил вам, адмирал? Я обыкновенный доктор, откомандированный на флот…

– Вы военно-морской врач?

– Не вполне. Я…

– Вы штатский?

Я кивнул. Адмирал и Суонсон многозначительно переглянулись. Если они и были счастливы оттого, что на борту новейшей атомной подводной лодки очутился не просто иностранец, но еще и «штафирка», то умело скрывали это от меня.

– Продолжайте, – произнес адмирал Гарви.

– Это все. По заданию флотских властей я исследую влияние внешних факторов на здоровье людей. Как воздействуют экстремальные климатические условия на человека, работающего в Арктике или в тропиках, как переносит тот или иной человек невесомость или перепады давления при экстренном выходе из подводной лодки на поверхность. Главным образом…

– Из подводной лодки… – повторил адмирал. – А вы раньше бывали на подводных лодках, доктор Карпентер? Участвовали в боевых походах?

– Приходилось. Правда, выход на поверхность в искусственно созданных условиях – это совсем не то.

Адмирал и командир субмарины, видно, вовсе пали духом. Мало того что на борту корабля иностранец. Он еще и шпак. Хуже того, кое-что кумекает в устройстве подводных лодок. Я прекрасно понимал их состояние. На их месте я бы чувствовал себя не лучше.

– Почему вас интересует дрейфующая станция «Зет», доктор Карпентер? – спросил меня в лоб адмирал Гарви.

– Я получил задание от адмиралтейства.

– Понятно, понятно, – устало протянул Гарви. – Адмирал Хьюсон мне уже говорил. Но почему выбрали именно вас, Карпентер?

– Я знаком с Арктикой, сэр. Считаюсь специалистом по лечению лиц, подвергшихся длительному переохлаждению и имеющих обмороженные конечности и гангренозные раны. Могу оказаться полезным при таких обстоятельствах, при каких от корабельного врача не будет никакого проку.