Текст книги "Корунд и саламандра, или Дознание"

6. Смиренный Анже, послушник монастыря Софии Предстоящей, что в Корварене

Немалая Степь… я помню, что рассказывал о ней Васюра, но почему-то мне кажется, что я должен помнить что-то еще. Самым краем… Весь остаток вечера я перебираю в памяти услышанные в последних видениях разговоры. Я даже карту вспомнил так четко, словно лежала она у меня перед глазами: коричневые надписи «НЕМАЛАЯ СТЕПЬ» и «ВЕЛИКОЕ КОЧЕВЬЕ», черная полоса границы между ними и красные башенки-заставы. Но ощущение убежавшего воспоминания становится от этого еще острее.

Так и ложусь я спать… и вскидываюсь среди ночи от чужой мысли, прозвучавшей явственно знакомым голосом…

…– Приструнить Великое Кочевье не так трудно. Беда в том, что Орда держит руку Благословенного Халифата. Рушить торговлю и начинать войну из-за пограничных набегов? Глупо, Марго! Их терпел мой отец, терплю я…

– Подожди, супруг мой король, вот вырастет Валерик! Послушаю я, как ты станешь склонять его к терпению!

Маленький Валерик ловит ручонкой распущенные мамины волосы, тянет… король-отец осторожно забирает сына у жены. Валерик смешно гукает и хватает блестящую штучку на отцовой груди. Серебряный волк подмигивает малышу фиолетовым глазом…

Память… я не видел этого раньше. Я не искал маленького сына Андрия и Марготы: какой смысл? Пресветлый не одобрил бы и того, что ищу я сейчас, если бы не королевский приказ.

Я не видел этого разговора. Откуда же взялся он в памяти?

Серебряный волк с аметистовым глазом, знать, неспроста ты так хитро мне подмигивал. Знать, неспроста говорят, что амулеты восточников куда сильнее наших. Спасибо.

Может, ты тоже чуешь мое сродство с мальчишкой, что был когда-то твоим хозяином?…

ЗАСТАВА НА ЮЖНОЙ ГРАНИЦЕ

1. Смиренный Анже, послушник монастыря Софии Предстоящей, что в Корварене

Немалая Степь воистину оказывается немалой. Нигде не задерживаясь сверх необходимого, Лека, Серый и Ясек добирались до нужной заставы почти месяц. Сначала – Ордынским трактом, как по нитке, нанизавшей на себя села и городки, трактиры и гарнизоны. А когда тракт повернул на восток – едва заметной тропой через степь, мимо крепостей и сигнальных башен, мимо стад, отар и табунов, минуя редкие стойбища степняков.

В подорожной стоял день отправления из Славышти. Им совсем не хотелось, чтобы капитан счел новобранцев неторопливыми – тем более, каждый при двух заводных конях неутомимой степной породы: подарок семьи Снежных Лисиц. Останавливались в сумерках, пускали коней пастись, стряпали на крохотном костерке – сразу ужин и завтрак. Делили ночь на три стражи. С первой зарей, почти еще потемну, завтракали. И ехали до вечера – то неторопливо, то пуская коней вскачь, то ведя недолго в поводу.

Вовсе незачем, думаю я каждое утро, тратить время на путь, в котором ничего не происходит. Для короля важней Славышть, или Летний Стан, или приграничная застава. Для Пресветлого – события более поздние, когда Лека приедет на Золотой Полуостров. Но я снова и снова возвращаюсь к скачке по степи, в которой не происходило ничего – кроме нее самой. Я знаю – лишь праздное любопытство и постыдная зависть движут мною, и нет мне оправдания. Но ничего не могу поделать с собою.

Степь в жарком мареве поздней весны, осененная непривычно блеклым небом, озвученная звоном жаворонка. Зелень и серебро, а кое-где – алые пятна странных, незнакомых цветов. Высокие травы, гуляющие волнами под ветром. Темно-золотые табуны коней, грязно-белые отары овец. Ветер в лицо, знойный в полдень и холодный поутру. Костер в непроглядной ночи. Свет костра мешается с лунным светом…

Чужая жизнь.

Настоящая жизнь.

2. Пополнение из столицы

Новобранцы придерживают коней: навстречу скачут всадники. Трое. На мелких степных лошадках, в тяжелых ватных куртках, в сдвинутых на затылок толстых шапках, высоких жестких сапогах – обычный наряд степняка.

– Вроде степняки по трое не ездят, – бормочет Лека. Ладонь словно невзначай гладит ножны палаша. Серый придерживает коня: будет лишняя пара секунд изготовиться к стрельбе…

– С заставы дозор, – успокаивающе говорит Марик, выделенный им в ближней крепости провожатый. – А вы как хотели?

Дозорные осадили коней рядом. Старший, вислоусый кряжистый ветеран, кивает Марику и цепко оглядывает троих незнакомцев: видно, что отмечает и стати поджарых коней, очень даже неплохие для степной породы, и добротные кожаные доспехи, и руки, вроде спокойные, но готовые вмиг выхватить оружие. Бурчит:

– Кто такие?

– Пополнение к вам, – отвечает Марик. – Мое почтение, Афоня. Как жизнь, как служба?

– Помаленьку-полегоньку, – ворчит вислоусый Афоня. – Ты как, заедешь?

– Рад бы, – вздыхает Марик. – Вернуться посветлу велено.

Афоня кидает короткий взгляд на солнце.

– Ну, бывай… поехали, ребята. Только за оружие покеда не хватайтесь, идет?

– Понятное дело, – кивает Ясек.

Застава медленно всплывает из ковыльного моря: сначала сигнальная вышка, потом зубчатые стены из тесаного камня, с навесными бойницами, с выдвинутыми вперед высокими башнями.

– Солидно, – Лека, задрав голову, измеряет взглядом высоту стен.

– Если еще и подступы ловушками перекрыты… – вопросительно тянет Ясек.

– А вот это покеда не твоего ума дело, – бурчит вислоусый. – И неча тут зыркать. Коли свои, так и сами все покажем.

Каменный остров заставы наплывает, заслоняет полнеба – и новичков поглощает пузатая башня, прорезанная, как кишкой, коридором с двойными воротами.

За стенами оказывается на удивление просторно. Казарма, конюшни, склады, навесы примыкают к стенам, не отнимая и клочка у огромного двора, поросшего редкой травой. Ребята спешиваются, кидают быстрый взгляд вокруг.

Кухня – оттуда плывет одуряющий, головокружительный запах свежего хлеба. Колодец. Стог сена. В сене валяется полураздетый загорелый парень. В дальнем конце двора – кузница. Подскочил пес-овчар, обнюхал новичков.

– Погодь, Шарик! – Вислоусый Афоня треплет пса по лохматой морде. – Вроде как свои. Вот вернемся от капитана, познакомишься. Айда со мной, ребята.

Квартира капитана размещается с внутренней стороны ворот, между башней и казармой.

– Пополнение к нам, – сообщает Афоня, приоткрыв дверь. – Посмотришь?

– Заходите, – отзывается капитан.

– Ты б их мне, а, Ерик? – Афоня проходит в комнату первым, присаживается на лавку у стены. Лавка жалобно скрипит.

Новобранцы останавливаются у порога. Капитан оглядывает пацанов, останавливает взгляд на Ясеке. Говорит:

– Хоть один чего-то стоит.

Молчит, сверля мальчишек темным взглядом: похоже, ожидает возражений. Наконец протягивает руку, бросает:

– Назначение.

Ясек подает малость помявшийся в пути конверт. Капитан распечатывает, пробегает глазами. Присвистывает.

– Чего? – спрашивает Афоня.

– Столичные.

Ветеран чуть заметно кривится.

– А добрались быстро, – продолжает капитан. – Что, и дневок не делали?

– Как обычно в походе, – Ясек чуть заметно пожимает плечами. – Просто лишку не задерживались, вот и все.

– Ты гнал? – прямо спрашивает капитан.

– С чего бы, – спокойно отвечает Ясек. – Пацаны крепкие, не ныли. Да и кони путёвые.

– Двадцать четыре дня из столицы, – сообщает капитан вислоусому. – Бери себе всех троих. Ясений, Сергий и Валерий. Знакомьтесь, ребята, ваш десятник – Афанасий. Ну а я, если кто не понял, капитан Ерема. Если вдруг что серьезное, ко мне можно в любое время дня и ночи. Размещай ребят, Афоня.

– Ну, спасибочки, – Афанасий оглядывает новобранцев. – Поглядим, на что годны. Пошли, как вас там… Ясений, Сергий да Валерий.

– Ох, – Ясек мотает головой. – Ты извини, десятник, меня полным именем сроду не звали. Да и пацаны пока не доросли. Давай уж с нами по-простому. Ясек, Лека и Серый.

Десятник хохочет:

– Ну, так-то получше будет.

Шарик сидит за порогом. Ждет.

– Ну, знакомься, – говорит десятник. – Новички наши аж из столицы.

Ясек вежливо гладит пса по крутому лбу.

– А что такого? – спрашивает Лека. – Что, из столицы парни не служат, что ли?

– Может, где-нить и служат. – Афанасий фыркает. – Вы хоть понимаете, ребятки, куды попали?

Серый присаживается на корточки, треплет Шарика по ушам, чуть ли не лижется с ним. Шарик, довольно ворча, метет хвостом пыль.

– Вроде как на заставу, – отвечает Лека. – Южная граница Двенадцати Земель. Или заблудились?

– Остряк, да? Ну, скоро поймешь, что это такое – застава.

Серый поднимается. Говорит:

– Что такое застава, мы понимаем. Все-таки служить ехали, а не к тетке в гости.

Шарик лает густым басом.

– Ну, тады идемте. – Десятник кивает на коней. – Разгружайтесь, буду вас по местам определять.

3. Смиренный Анже, послушник монастыря Софии Предстоящей, что в Корварене

Лето приходит рано. Кажется, вот только вишни цвели в саду – а уже пора и землянику первую собирать, и ранняя смородина наливаться начинает. И пришла с купцом-ханджаром весточка от Пресветлого: что добрался он в Ич-Тойвин не без приключений, но, милостью Господа, благополучно, и успел как раз за три дня до начала сессии.

Письмо Отца Предстоятеля читают нам после вечерней службы, потому что вспомнил в нем Пресветлый всех нас и всех благословил. Дознание же мое – особо, с напоминанием, сколь важно оно для поиска истины.

А я столько времени зря потерял!

Ну что мне эта застава, какой прок для дознания о Смутных Временах в опасной службе двух пацанов-побратимов – в другой стране, на дальней границе! А я не могу бросить их там просто так…

4. Сергий, новобранец

Я слушаю ночь.

Ночь здесь совсем не такая, как в Славышти, даже не такая, как в Летнем Стане. Тише и громче одновременно. Сонное фырканье лошадей, стрекот кузнечиков, совиное уханье и далекий волчий вой. А людей не слышно совсем.

Я хожу вдоль конюшни – три десятка шагов от угла до угла. Стена из белесого камня, днем замызганная и грязная, ночью кажется отражением лунного света. Эта стена да сама луна – только они и разбавляют темноту, огораживающую мой пост от остального мира.

Ночи здесь темные. Я не успел еще привыкнуть, третий раз только в ночном карауле. Конечно, на ночную стражу капитан дает «глаз совы», каждую травинку во дворе видно, но вязкая южная темень все равно тревожит меня.

Наш десятник слышит течение ночи так же хорошо, как храп дядьки Игната. Я уверенно могу сказать только то, что нет еще полуночи. В полночь капитан обходит посты с котелком горячего кофея. Гадость изрядная, зато сон прогоняет напрочь. Гешка, послуживший до заставы на двух сигнальных башнях, твердит перед каждым караулом, что кофей для ночного караула – придумка капитана. На башнях бодрили пинками.

Король все-таки схитрил, в который уж раз думаю я. Он отправил сына на южную границу, но заставу выбрал не абы какую. Лучшую. Которая реже и меньше других просит пополнения.

Кажется, мне начинают нравиться ночные караулы. Днем только успевай поворачиваться: уж если не в разъезде и не в охранении на стене, так или траву косить, или сено ворошить, или табун на пастбище гонять – да все с наукой, а то и с подначкой. Некогда поразмыслить, повертеть в голове интересные разговоры.

Резкий, будоражащий запах разносится по двору. Полночь. Капитан проверяет посты.

Подходит ко мне:

– Как ты? Спать хочешь?

– Терпимо, – отвечаю. – Вот только темнота давит. Тревожно.

– Здесь поначалу всегда так. Привыкнешь. Не дрейфь, Серый.

Капитан идет дальше, и снова вокруг – вязкая тьма. Время тянется медленно, и чего я в самом деле боюсь – так это заснуть. Нет, спать не хочется, – но очень уж странные ночи в этой степи… так и кажется, что в ночной тьме разлита неведомая магия.

Суматошные фиолетовые искры мельтешат перед лицом. Звездный ветер, обжигающая метель… смертный холод вместо воздуха…

5. Смиренный Анже, послушник монастыря Софии Предстоящей, что в Корварене

Серж растолкал меня. А иначе, пожалуй, спать бы мне вечным сном под звездную метель… вместе с Серым. Жаль, как жаль!

И ведь он чувствовал магию, вспоминаю я… неведомую степную магию.

Я не могу удержать слез, да и не стараюсь. К чему? Будто часть меня умерла с ним вместе – как не оплакать? Даже то, что сам я в последний миг избежал смерти, не пугает и не радует. Что моя жизнь? Сплошная неудача, серые дни да глупые страхи.

Я плачу и повторяю сквозь слезы: зачем? Зачем, Господи? Для чего? Какой смысл в его смерти? Я плачу, пока Серж не уясняет, в чем дело… А Серж, поняв, что к чему, сует в руки мне чашку с водой и говорит:

– Может, его спасут. Ты, Анже, не можешь точно знать, что он умер. Потому что ты – живой, и, согласись, мало ли что там могло случиться, пока ты здесь. Что мы знаем о магии восточников? Можно сказать, ничего! Давай-ка успокойся, вернись – и глянь, как там дела. Плакать рано.

Шальная надежда ударяет в голову. Я тянусь к амулету.

– Не этот! – И Серж сует мне в руки Лекин шнурок.

6. Валерий, новобранец

Во сне он пятится от чего-то страшного, темного в темной ночи, темнее ночи, страшнее страха… пятится, пока не оказывается рядом с Серым. И просыпается. Амулет жжет грудь. Серый! Лека вскакивает, сует ноги в штаны и, на ходу затягивая пояс тряскими спросонок руками, мчится к выходу.

Ночь.

И то, что темнее ночи, страшнее страха!

– Куда это ты собрался? Арбуза переел?

– Капитан, где Серый?

– Зачем тебе?…

– Капитан! С ним не то что-то, я знаю!

Темнее ночи, страшнее страха – идет враг, непонятный враг, и Серега на его пути.

– Что ж, пойдем, глянем. Только куртку накинь. – Капитан глядит в шалые глаза новобранца, пожимает плечами и сдергивает с гвоздя у выхода ничейный изодранный ватник. – Уж если не то что-то, глупо полуголому выскакивать, понимаешь ты?

– Скорее! – Амулет жалит сердце сердитой пчелой. Трясущиеся руки не попадают в рукава. – С ним беда!

– Он здесь, у конюшни. Случись что, тревогу поднял бы внешний круг.

Темная тень сползает по белой стене, мерцая в свете луны фиолетовыми искрами…

– Серый!!!

– Стой! Вот ведь пакость… Серому твоему не помочь, а еще один труп мне без надобности. И так уж…

С ядовитым шипением клок фиолетового тумана поднимается над скорчившимся телом и медленно, пульсируя и противно колышась, поднимается в небо.

– Хвала Господу, – выдыхает капитан. И, набрав полную грудь воздуха, орет: – Тревога!

– Серый… очнись, Серый!

– Эй, ты не слыхал, что ли? Тревога! Вильчаки!

– Вильчаки, – тупо повторяет Лека. И спрашивает с внезапным ожесточением: – Разве не все равно, где именно я их встречу?

– Забыл, сопляк, с кем говоришь? Ты ж у меня все лето конюшню чистить будешь!

– Ну и ладно! – Амулет стынет, все сильнее холодит кожу, сейчас Серому еще можно помочь, но скоро, очень скоро будет поздно. А может, и сейчас не получится…

Чары братства… дружба и кровь, и общее причастие… желание и вера… хватит ли?

– Серый! – Лека держит побратима за руки – и течет в него охвативший Серегу смертный холод. Не согреть…

– А, к Нечистому в задницу, – в сердцах плюет капитан. – Сопляк… Эй, на стенах, что там?!

Некогда тормошить оглушенного потерей новобранца. Славный парень, да и дружок его погибший тоже… жалко. Но что ты за воин, если над ухом орут: «Тревога», а ты сидишь – чучело чучелом! – над безнадежно мертвым телом. Пусть только выживет… терять друзей каждый учится сам, а вдолбить уважение к порядку – дело капитана.

«Серый… живи, пожалуйста. Пожалуйста, Господи! Я всю силу свою готов отдать до капли, всю, я выдержу, только помоги, Господи, помоги вернуть Сереге жизнь, ведь это в твоей силе… в твоей воле… Господи, пожалуйста… пусть живет… Серый, мой друг и брат! Господи… умоляю!»

Дикий вой режет уши. Вильчаки. Серый стоял на посту с коротким копьем, и Лека осторожно вынимает его из холодных пальцев побратима. «Пожалуйста, Господи…»

Темнее ночи черная тень прыгает, целя в горло. Лека наугад принимает волчью тушу на копье, мимоходом порадовавшись ватнику, валится на землю рядом с Серым. В боковом перекате выхватывает левой рукой нож. Зря оборотням приписывают бессмертие. Может, они и впрямь живучи, и век их дольше века людей, но убить оборотня не сложнее, чем обычного человека – или обычного волка. Лека успевает найти ножом горловую вену, и не помогает оборотню жесткая густая шерсть.

Лека освобождается из-под привалившей его туши как раз вовремя, чтобы подставить рукав под нацеленный к горлу бросок врага. И, ощущая всем существом своим рвущие кожу и мясо клыки, ожидая вот-вот услышать хруст собственных костей под волчьими зубами, успевает вогнать нож в неосторожно открывшееся горло вильчака. Выдергивает искромсанную руку из смыкающейся в агонии пасти, оставляя между зубами грязные клочья ваты. Хватает копье. И поражается нахлынувшему чувству полноты жизни, радостному осознанию силы, переполнившей его до краев и готовой выплеснуться.

А потом слабеет. Он не сразу это понимает – занят следующим оборотнем. Волк мельтешит перед глазами, перетекая из одного кусочка ночи в другой, волк собирается прорваться к Серому…

– Дайте огня! – орет кто-то диким голосом. – Факелов!

Вильчак мешкает лишний миг; Лека, сжав зубы, бьет без замаха, на авось: лишь бы успеть. Копье вонзается в оказавшийся неожиданно близким бок, волк рвется, древко выворачивается из потных ладоней; и тут вдруг слабеют ноги, и Лека садится на землю, удивляясь заглушившему яростные звуки ночного боя звону – тонкому, пронзительному звону не в ушах даже, а где-то в затылке. Он не успевает испугаться. Не раз потом гадал, чем кончилась бы та ночь, успей он испугаться. Но он теряет сознание, так и не попытавшись удержаться на краю тьмы.

– Новобранец Валерий, ты пренебрег действиями, предписанными тебе по тревоге. Проще говоря, наплевал на приказ командира. Мне вообще-то очень интересно, ты знаешь хоть, что для новобранца обычная награда за такие выкрутасы – смерть? А?

– Знаю.

– Ну и?…

– Тогда я не думал об этом.

– Да? Не думал? Ну, это не тянет на смягчающее обстоятельство.

– А если бы и думал, – Лека коротко выдыхает, – мне тогда было все равно.

– А сейчас? Новобранец Валерий, почему мне кажется, что тебе и сейчас все равно?

– После драки кулаками не машут, капитан. Что было, то было. Я признаю свою вину.

– Попробовал бы ты не признать! А я хочу знать, новобранец, о чем ты все-таки думал?

– Я был нужен Серому.

– Ты заставе нужен был, сопляк! На нас оборотни перли!

– Простите, капитан, но мне кажется, что я тогда… – Лека запинается, глядит прямо на капитана и опускает голову.

– Ты хочешь чем-то оправдаться?

– Нет.

Над заставой виснет тишина. Надолго… так, по крайней мере, кажется кое-кому из стоящих в ожидании под палящим полуденным солнцем.

– Почему же? – невинно интересуется капитан.

– Капитан, вы и сами знаете все, что я мог бы сказать.

– Что правда, то правда, – ухмыляется капитан. – Знаю и признаю перед всеми. Если бы не ты, вильчаки застигли бы нас врасплох. И ты сумел в одиночку завалить двоих, а третьего оставалось только добить. Неплохо для сопляка вроде тебя, Лека! И Сергий… не думал я, что такое бывает в жизни, а не в старинных байках. После всего этого твоя дерзость не тянет на смерть. Плети разве что… да ведь ты, обормот, и так на ногах еле стоишь!

Лека вскидывает голову – и натыкается взглядом на широкую улыбку капитана.

– Так что неделя тебе на поправку, а потом – конюшню чистить. Я тебя, сопляка, научу, что такое военный порядок.

О-ёй, весело думает Лека… правильно говаривал отец Ерема, что история имеет свойство повторяться!

ОРДА

1. Смиренный Анже, послушник монастыря Софии Предстоящей, что в Корварене

Время поджимает. Я думаю об этом постоянно: время. Я слишком много его отдал за то, что не расскажет о Смутных Временах. За собственное удовольствие, за радость взглянуть на мир глазами Серого. Но – впервые не чувствую я вины, впервые не раскаиваюсь в любопытстве. Если б не оно, не любопытство мое, – не узнали бы мы о чуде Господнем. О настоящем, подлинном, истинном чуде.

Пусть – время. Можно поторопиться. Можно смотреть чаще – с некоторых пор это отнимает все меньше и меньше сил. И видения становятся длиннее… а что это как не знак – я все делаю правильно.

Но – время. Я должен думать о дознании. И я снова беру Лекин шнурок, «серебряную траву» королевы Нины… могла ли она думать, что ее амулет станет защитой сыну ее падчерицы?

Мне нужно познакомиться с принцем Валерием. Так почему не выбрать для этого заставу?

2. Лека, воин Двенадцати Земель

Ночь, черное небо и черная степь, и яркие, чистые, радостные звезды. Душистый ветер, неторопливый шаг лошадей, тявканье степной лисички и далекий крик совы. Пофыркивает кобыла Минека, позвякивают стремена, поскрипывает под Лекой седло. Дозор. От заставы к Сухоярке, потом, по широкой дуге, к Лисьей балке, – проверить водопой.

Три дня, как на Сухоярке разбила лагерь семья Вечерней Совы. Дети Совы держат руку короля Андрия. Но застава присматривает за временными соседями: все-таки кочевники одной крови с Ордой.

Стойбище галдит не переставая. Визжит малышня, блеют овцы, ржут кони, вопят охотники, вернувшись с добычей. Женщины хозяйничают шумно, с перебранками. Вечерами вождь сидит со стариками: не то советуются, не то просто разговоры разговаривают. Кузнец допоздна правит ножи и кривые сабли. Трутся около воинов неугомонные мальчишки.

Едут по другому берегу дозорные. Они в своем праве, однако открыто следить за друзьями – оскорбление из тех, какие не прощаются. Они просто едут мимо.

– Минек, а кочевье надолго здесь? – Принц Валерий и сам прекрасно знает все тонкости кочевания: сколько Вагрик рассказывал о степной жизни! Но парню из столицы вроде как неоткуда это знать. И Лека задает вопросы.

– Навряд ли. К полной луне, верно, дальше двинутся. – Минек отвечает степенно, взвешивая слова. – Сушь идет, понял?

– Сухоярка высохнет вся?

– Ручеек останется. Самое опасное время.

– Ордынцы приходят только в сушь?

– Только. Но лучше ты забудь об этом. Ждать их надо всегда, так-то, малый.

– Почему тогда нас только двое?

– Дозор против орды всяко не выстоит. Уж лучше заставе двоих потерять, чем десяток.

– Так значит, мы просто «неизбежные потери»?

– Выручат, – усмехается возмущению новобранца Минек. – Ордынцы сразу не прикончат.

– Я слышал, – Лека знобко передергивает плечами. Да, он прекрасно знает, как убивают в Степи, Вагрик рассказывал и об этом. – Не знаю, стоит ли мир с халифатом таких соседей.

– А уж это, малый, не нашего ума дело. Мы – застава.

– Застава, – повторяет Лека. – Как сигнальный пост…

Сигнальный пост, задача которого – не остановить врага, а отправить своим весть. И, может быть, ненадолго задержать нападающих. Ровно настолько, чтобы успел подняться по тревоге ближний гарнизон.

– Дрейфишь, малый?

– Не без того, – честно отвечает Лека.

– Ну, эт ничего. Которые орут, что не боятся, те-то и ломаются. – Ветеран замолкает, слушает гвалт кочевья. Лека досадливо морщится: что интересного услышишь с другого берега! Минек, видно, на интересное и не рассчитывает: через пару минут он возвращается к разговору. – Иль тебе, как благородному, просто врать зазорно?

– Слушай, Минек, что вы все на мое благородство удивляетесь? Или для вас новость, что даже княжеский сын должен отслужить свое новобранцем?

– Сам-то ты, чай, не княжеский?

– Не-а, – Лека тихо фыркает.

– Вот и не знаешь, как княжьи сыновья служат, – назидательно поясняет Минек. – Или видал?

– Да как-то не присматривался, – признается Лека.

– Княжий сын, начнем с того, не на заставу служить послан будет, а в столичный гарнизон либо при отцовском отряде. Задания давать ему станут такие, чтоб почету поболе, а опасности не через край. А уж трибунал над ним устроить да все лето вместо отдыха навоз грести присудить, – Минек усмехается в усы, – да того капитана, что княжьего сына эдак прищучит, вмиг из капитанов разжалуют. Да и другие благородные, из тех, что попроще родом, тоже в столице либо при больших отрядах состоят. Там-то служба веселая, не с нами сравнивать. Ты, Валерий, не обижайся, коли не так скажу… ну не бывает такого, чтобы благородный юноша да на заставе отслуживал! А ты не чинишься, нос от наших рож не воротишь, и за Серого – вона как… Мы уж думали, аль отец твой вовсе в немилости?

– С отцом порядок, – улыбается Лека. – Просто он у меня с принципами. Положено отслужить – так отслужи всерьез. И у Сереги такой же.

Костры стойбища остаются за спиной. Вновь обнимают дозорных привычные звуки ночной степи, и только кони тревожно фыркают: видно, учуяли запах крови и свежих шкур в летящем над Сухояркой ветре.

– Прости, малый, коль что не так сказал. Людей-то на заставе – раз-два, да и обчелся, и каждого как облупленного знаешь. Вот и любопытно за новичков посудачить.

Арканы падают на плечи внезапно, словно ниоткуда. Дозорные и ножей выхватить не успевают, как оказываются сдернуты с седел и накрепко стянуты. Всадники на низкорослых злых конях налетают с визгом, окружают галдящей толпой…

Ордынцы!

– Они что, видели нас? – запоздало удивляется Лека.

– А то! – в голос отвечает Минек. – Ты на глаза на ихние глянь.

Глаза ордынцев взблескивают во тьме светящейся зеленью. До пленников им пока нет дела. Лека с беспомощной злостью следит, как степняки радостно ощупывают их коней: славная добыча, свежая кровь в табун; слушает, как лает на своих вождь, напоминая о порядке – а до порядка ли, когда всем охота подержать в руках знаменитые северные луки, оценить сталь палашей…

– Малый, плохо дело, – шепчет Минек. – Я сигнал подать не успел.

Лека рвет руку из пут – тщетно. Никак не дотянуться… сигнальный амулет болтается на поясе бесполезным украшением, а рассчитывать, что ордынцы прельстятся на золотой блеск и оторвут… нет, глупо. Не бывает такого везения.

– Мы ж не вернемся, поймут.

– Поздно. Коней уже выгонят. Так бы до подмоги отсиделись, а то на Лисьей бой принимать…

Постой, думает Лека, но ведь на Лисьей, у водопоя, все подготовлено для засады… балда, мало ведь врага туда навести, надо, чтоб свои подошли… раньше… а десяток охраны при табуне что сделает – только погибнет зря, ослабив заставу.

– Будет сигнал, – выдыхает сквозь зубы Лека. – Подыграй только.

– Как?!

– Серега почует. Амулеты… надо только, чтоб за меня взялись… сразу.

Минек замирает на миг… кивает:

– Может выйти. Им ждать некогда. Только вот что! Играй труса, понял? Расколись.

– Зачем… так?

– Дубина! Чтоб тебя взяли водопой показать. Кругом поведешь, тогда успеют… понял?

– Да, – через силу отвечает Лека.

– Сразу не сдавайся, не поверят. И не ври… сильно. У них тоже глаза есть, и считать умеют.

Минек замолкает: дошел черед и до пленников. С них стаскивают пояса и доспехи – ну вот, теперь сигнальные амулеты уходят безвозвратно, – и заново стягивают руки. Им приходится бежать за конями ордынцев, под визг и гиканье, и совсем скоро пленники видят кочевье вблизи.

Дети Совы смешались с ордынцами, кажется, в одно большое племя. Вместе едят плов, детишки бегают от костра к костру, привычно суетятся женщины. Это не набег, растерянно думает Лека. Не на кочевье набег! Эти степняки со скальпами врагов на уздечках косматых злых коней – свои здесь. Может, их даже ждали?

Вождь ордынцев сидит у одного костра с вождем семьи Вечерней Совы. Пьют из одной чашки, в очередь берут щепотью плов с глиняного блюда.

– Плохо, – почти беззвучно шепчет Минек. – Вместе на заставу двинут.

Вожди вместе подходят к пленникам. Как близнецы, растерянно думает Лека. У обоих острый прищур глаз, хищные движения, и одеты одинаково – пестрые ватные куртки, кожаные штаны, высокие жесткие сапоги. Только у кочевника вплетены в косы совиные перья, а у ордынца – золотые солнечные амулеты.

Ордынец придирчиво разглядывает пленников. Лека косится на Минека: тот отвечает ордынцу равнодушным взглядом. Никаким, сквозь, в никуда… Лека тоже так умеет, и так и надо… но не сейчас. Нужен сигнал, напоминает себе Лека. Шумно втягивает воздух сквозь зубы, словно ненароком встречается с вождем взглядом – и поспешно опускает глаза. Вождь скалится в довольной усмешке: раскусил, кто в паре пленников – слабак. Кладет узкую ладонь Леке на грудь, над сердцем. И произносит, старательно выговаривая слова чужого языка:

– Ты рассказать мне – застава.

Лека растерянно оглядывается на Минека. Играть труса? Ответный взгляд ветерана неумолимо яростен.

– Ты говорить, – приказывает ордынец.

– Застава тебя схрумкает и косточки выплюнет, – огрызается Лека. Так, наверное, ответил бы Юрка. Пряча страх за неуместной наглостью. Сам Лека предпочел бы промолчать. Хорошо, что был с ними когда-то Юрка. Не приходится гадать, как должен вести себя трус.

Вождь улыбается. Поднимает руку, медленно, треплет пленника по волосам. Хорошо, быстро думает Лека, я начал правильно. Сейчас он прикидывает, какая из доступных ему угроз скорее сломает меня.

Поразмыслив, ордынец выхватывает из-за пояса нож. Одобрительно качает головой. И, присев на корточки у костра, окунает лезвие в огонь.

– Ты рассказать. Всё. Копья, кони. Дорога. Охрана. Водопой. Всё, всё рассказать.

Короткий, слегка изогнутый клинок в языках пламени… Лека не может отвести взгляд. И не должен, наверное? Он ведь взаправду боится, вот и нечего скрывать страх.

– Говорить! – Вождь поднимается на ноги, смотрит Леке в глаза. – Копья?

– На твою долю хватит!

– Копья? – повторяет ордынец, хищно оскалившись. И прижимает раскаленное лезвие к щеке дерзкого пленника. – Ты говорить, падаль!

Лека невольно дергается, уходя от ожога. Вождь кочевников, скалясь, хватает его за волосы.

– Ты скажешь моему брату! Сколько копий, сколько коней?

Я не должен молчать сейчас, отчаянно думает Лека, это неправильно, как-то надо по-другому, не терпеть молча! Но кричать… нет, нет! Не может же он, в самом деле, визжать под пыткой, позабыв совсем остатки гордости!

– Держись, парень! – Неприкрытый приказ в голосе Минека помогает опомниться. Не до гордости! Он играет труса – и сейчас испортит всю игру. Юрка уже плакал бы в голос, размазывая сопли.

Больно… глаза полны слез… эх, Лека, ты играешь труса, но плачешь ты по-настоящему!

– Он скажет, – говорит ордынец кочевнику, и лающие звуки чужой речи вдруг напоминают Леке об ивах на берегу Кудрявки. – Быстро скажет.

Да, соглашается про себя Лека. Скажу. Как доволен ты, вождь, встретив труса, как веришь ты в свою власть, снова раскаляя нож, как сыто щуришься, глядя в огонь… как я тебя ненавижу! Тебя, и себя, каким ты меня видишь, и Минека, приказавшего мне стать трусом! Господи, меня ведь не от боли мутит… Держись, парень! Держись, принц! Заставь его поверить. Табун при десятке охраны в Лисьей… и надо знать, как подойти, чтобы успеть раньше и не оставить следов. Я понимаю, да! Так надо. Но почему именно я?…

– Говорить!

Чуть ниже первого ожога. Теперь Лека вскрикивает. Ноги подкашиваются. Кочевник держит за волосы, не дает шевельнуть головой, но и упасть не дает… оскал ордынца заслоняет мир и колышется, плывет перед глазами…