Текст книги "Жизнь, которую мы потеряли"

Глава 4

Когда Карла Айверсона арестовали, на нем не было обуви. Я видел фотографию, где Айверсона, босого, вели мимо сожженного сарая к патрульной машине. Руки у него были закованы в наручники за спиной, опущенные плечи выдвинулись вперед, детектив в штатском держал его за одну руку, полицейский в форме – за другую. Айверсон был одет в простую белую футболку и синие джинсы. Темные волнистые волосы с одного бока примялись, будто его только что вытащили из постели.

Фотографию я нашел в недрах Библиотеки Уилсона Миннесотского университета, а именно в стеклянных стенах ее архива, где хранились в виде микрофильмов тысячи газет, некоторые из них датировались еще временами Американской революции. В отличие от основной части библиотеки, где на полках стояли книги о героях и знаменитостях, в архиве хранились статьи, написанные парнями с карандашами за ухом и язвой в желудке, статьи о простых людях – незаметных людях, которые даже и помыслить не могли, что их истории выдержат испытание временем и останутся на десятилетия, а возможно, на века, чтобы потом их мог прочитать какой-нибудь студент-первокурсник вроде меня. Архивный зал чем-то напоминал святилище с миллионами душ, запечатанных в микрофильмы, словно фимиам в крошечные бутылочки, в ожидании того часа, когда кто-нибудь освободит их, чтобы познать их сущность, попробовать ее на вкус и вдохнуть, пусть только на секунду.

Я попробовал поискать Карла Айверсона в Интернете. И нашел тысячу запросов, а на одном сайте – выдержку из какого-то официального документа, касающегося решения апелляционного суда относительно этого дела. Юридическая терминология была для меня темным лесом, однако я узнал дату совершения убийства – 29 октября 1980 года, – а также инициалы убитой девушки: К. М. Х. Информации оказалось достаточно, чтобы отыскать газетные статьи, посвященные этой истории.

Я оперативно переходил от одного задания к другому: неожиданное появление в моей жизни Джереми заставляло работать ускоренными темпами, и я не мог не испытывать некоторого беспокойства из-за того, что теперь у меня прибавилась лишняя головная боль. Я поймал себя на том, что думаю о Джереми и о том, как он там без меня в моей квартире. Интересно, назначат ли до пятницы заседание суда по поводу освобождения мамы под залог? В пятницу я работал у Молли, и мне не хотелось оставлять брата одного. Нужно было во что бы то ни стало отвезти его до выходных в Остин. Если я в очередной раз не выйду на работу, Молли почти наверняка выставит меня за дверь.

Этим утром перед началом занятий я разбудил Джереми, насыпал ему немного кукурузных хлопьев, прикатил телевизор обратно в гостиную и в очередной раз показал, как пользоваться пультом дистанционного управления. Джереми было восемнадцать, он вполне мог и сам насыпать себе кукурузных хлопьев. Однако непривычная обстановка моей квартиры наверняка окажет на него деморализующее воздействие. Джереми скорее останется голодным, нежели откроет дверцу незнакомого кухонного шкафа, чтобы взять еды. Можно было, конечно, пропустить занятия, но я уже и так потерял кучу времени, откладывая проект в долгий ящик. Выложив перед Джереми несколько его любимых DVD, я сказал, что вернусь через пару часов. Мне очень хотелось верить, что за столь короткое время с ним ничего страшного не произойдет, и тем не менее с каждой минутой мое беспокойство только усиливалось.

Я отправился в хранилище микрофильмов, нашел пленку с «Миннеаполис трибьюн» от 29 октября 1980 года, вставил ее в аппарат для проецирования и принялся изучать первую страницу в поисках нужной статьи. На первой полосе ее не было. Я перешел к следующим страницам, но не нашел никаких упоминаний об убийстве, по крайней мере ничего, связанного с убийством четырнадцатилетней девушки с инициалами К. М. Х. Тогда я прочел газету целиком. Ничего. Я откинулся на спинку кресла, взъерошил волосы. Похоже, в дату в решении суда закралась ошибка. И тут меня осенило. Эта история не могла попасть в газету раньше утра следующего дня. Прокрутив пленку вперед, я нашел газету от 30 октября 1980 года. Передовица была посвящена мирному договору между Гондурасом и Сальвадором. А под ней оказалась нужная мне статья: рассказ о девушке, которую убили и сожгли в Северо-Восточном Миннеаполисе. Статья была оформлена в виде боковой колонки возле снимка пожара. Фотограф запечатлел пожарных, поливающих из брандспойтов сарайчик размером с гараж на одну машину. Языки пламени взмывали в небо на пятнадцать футов выше крыши, из чего я заключил, что фотограф сделал снимок, когда пожарные только-только начали сбивать пламя. В статье было написано:

ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ОСТАНКИ ОБНАРУЖЕНЫ В АДСКОМ ПЛАМЕНИ НА ПИРС-СТРИТ

Полиция Миннеаполиса начала расследование после того, как среди обгоревших развалин сарая для инструментов в Уиндом-Парке в окрестностях Северо-Западного Миннеаполиса были найдены обугленные человеческие останки. Пожарные, принявшие в 16:18 вызов на пожар в доме № 1900 по Пирс-стрит, прибыв на место происшествия, обнаружили объятый пламенем сарай для инструментов. И пока пожарные боролись с огнем, полицейские эвакуировали жильцов соседних домов. Начальник пожарной охраны Врайс сообщил, что пожарные дознаватели обнаружили среди камней обугленное тело. Тело пока не опознано. Полиция не исключает умышленного убийства.

В статье имелось еще несколько абзацев с малоинтересными подробностями о предположительном ущербе и реакции соседей.

Сделав копию статьи, я вставил в аппарат микрофильм с выпуском газеты за следующее число. В продолжение вчерашней статьи полиция уже подтвердила, что тело, найденное накануне, идентифицировано как принадлежащее четырнадцатилетней Кристал Мэри Хаген. Тело сильно пострадало от огня, и полиция подозревает, что девушка была мертва еще до начала пожара. Сгоревший сарай находился возле дома, где Кристал жила со своей матерью Дэниэллой Хаген, отчимом Дугласом Локвудом и сводным братом Дэном Локвудом. Дэниэлла, мать Кристал, сообщила репортерам, что они обнаружили исчезновение Кристал вскоре после того, как стало известно о найденном на пепелище теле. Кристал опознали по снимкам зубов. Статья заканчивалась комментарием по поводу того, что тридцатидвухлетнего Карла Айверсона увезли в участок для допроса. Айверсон жил по соседству с Кристал Хаген, и именно ему принадлежал сарай, где нашли тело девушки.

Рядом со статьей я увидел фотографию двух офицеров полиции, арестовавших босого Карла Айверсона. С помощью кнопок на аппарате для микрофильмов я увеличил фотографию. В отличие от Айверсона, которого конвоировали в одной футболке и джинсах, полицейские были в куртках и перчатках. Полицейский в форме устремил взгляд на кого-то позади фотографа. Судя по печальному выражению его глаз, я предположил, что он смотрит на родственников Кристал Хаген, наблюдавших за арестом монстра, который убил их дочь и сжег ее тело. Полицейский в штатском приоткрыл рот, слегка искривив губы, словно он кричал на Карла Айверсона.

Из всей этой троицы только Карл Айверсон смотрел в объектив камеры. Не знаю, что я рассчитывал прочесть на его лице. Как должен держаться человек, совершивший убийство? Гордо вышагивать мимо обгоревшего остова сарая с телом жертвы? Идти мимо руин с невозмутимым видом, будто он вышел в угловой магазин за молоком? Или дергаться, как свинья на веревке, от страха, зная, что его поймали, что он наслаждается последним глотком свободы, поскольку остаток жизни проведет за решеткой? Когда я вывел крупным планом лицо Карла Айверсона, в частности его устремленные на фотографа глаза, то не заметил ни гордости, ни напускного спокойствия, ни страха. Я увидел лишь замешательство.

Глава 5

Старые многоквартирные дома пропитаны особым запахом. Еще совсем маленьким я заметил, как он воздействует на людей, приходивших в квартиру моей мамы: они на секунду менялись в лице, когда гнилостный запах разложения ударял им прямо в лицо, морщили нос, моргали и вздергивали подбородок. В детстве я считал, что затхлостью пахнут все дома. Не ароматическими свечами или свежевыпеченным хлебом, а грязными кроссовками и немытой посудой. Однако, уже учась в школе, я начал смущенно отворачиваться всякий раз, когда кто-нибудь подходил к нашей двери. И тогда я поклялся себе, что, когда вырасту и обзаведусь собственной квартирой, там будет пахнуть старым деревом, а не старыми кошками.

Но с моим скромным бюджетом это оказалось очень непросто. В доме на три квартиры, где я жил, был старинный подвал, который дышал сыростью даже через половые доски, наполняя здание едким запахом влажной земли, смешанным с вонью гниющего дерева. Вонь эта шибала в нос уже в холле, там, где были прикручены к стене наши почтовые ящики. По правую руку находилась лестница на второй этаж, по левую – дверь в квартиру на первом, где жила греческая семья Костас. Иногда из-под их двери просачивались густые ароматы щедро приправленной специями стряпни, которые, смешиваясь с амбре подвала, буквально валили с ног.

Я старался содержать квартиру в порядке: раз в неделю пылесосил, мыл посуду после каждой еды и даже один раз вытер пыль. При этом я отнюдь не был помешанным на чистоте фриком. Просто я не хотел допустить, чтобы моя квартира пала жертвой присущего ей состояния энтропии. Более того, я зашел так далеко, что вставил в электрические розетки освежители воздуха, выбрасывавшие струи яблочных или коричных отдушек, чтобы радостно приветствовать меня по возвращении домой. Но в тот день, когда я переступил порог своей квартиры, мое внимание привлек вовсе не искусственный аромат освежителя воздуха, а мой брат Джереми. Он сидел на диване рядом с девушкой, которую я знал как Л. Нэш, и оба они весело хихикали.

– Этот абсурд меня доконал, – сказала Л. Нэш.

– Этот абсурд меня доконал, – повторил Джереми, и они с Л. Нэш дружно рассмеялись.

Я узнал реплику из фильма «Пираты Карибского моря». Еще одна любимая реплика Джереми. Оказывается, они с Л. Нэш вместе смотрели фильм. Джереми, как всегда, сидел в центре дивана, прямо перед телевизором, вытянув ноги и прижавшись спиной к диванной подушке, сцепленные ладони лежали на колене, чтобы можно было в случае необходимости перебирать пальцами.

Л. Нэш, в джинсах и голубом свитере, устроилась на краю дивана. Она хохотала вместе с Джереми, взгляд ее темных глаз беспечно порхал туда-сюда. Я не помнил, чтобы она когда-нибудь улыбалась, разве что небрежно приподнимала уголки губ, если мы сталкивались в коридоре. Но теперь улыбка полностью ее преобразила, как будто она стала выше ростом, или перекрасила волосы в другой цвет, или типа того. На ее щеках расцвели ямочки, губы на фоне белых зубов казались краснее и мягче. Черт, она была прехорошенькой!

Джереми и Л. Нэш посмотрели на меня так, словно я родитель, вторгшийся на детскую вечеринку.

– Привет? – произнес я, выдав замешательство своим тоном.

На самом деле я хотел сказать: «Джереми, как, черт возьми, тебе удалось затащить Л. Нэш в мою квартиру и усадить на мой диван?!»

Л. Нэш, похоже, заметив мое смущение, решила дать объяснение:

– У Джереми возникла небольшая проблема с телевизором. Вот я и пришла помочь.

– Проблема с телевизором? – удивился я.

– Может, телевизор плохо работал? – Лицо Джереми приняло обычное для него замкнутое выражение.

– Джереми нажал не на ту кнопку, – улыбнулась Л. Нэш. – Он по ошибке нажал кнопку входа.

– Может, я просто нажал не на ту кнопку, – произнес Джереми.

– Извини, дружище. – Я и сам несколько раз делал ту же ошибку, случайно переключая внутренний вход с DVD на видеорекордер, отчего на экране появлялись шумовые помехи, что наверняка было персональным адом для Джереми. – Итак, как он… Я хочу сказать, кто…

– Может, Лайла починила его, – сказал Джереми.

– Лайла, – произнес я, позволив этому имени на секунду задержаться на кончике языка. Так вот что, оказывается, означает это «Л» на почтовом ящике. – Я Джо. Ну а с моим братом Джереми ты, очевидно, уже познакомилась.

– Да, – кивнула Лайла. – Мы с Джереми даже успели подружиться.

Джереми снова уткнулся в телевизор, обращая на Лайлу не больше внимания, чем на стену у себя за спиной. И я как последний идиот – состояние, нередко возникающее у меня в присутствии женщины, – решил, что мой следующий шаг – это спасти Лайлу от Джереми, показать ей ее место за столом для взрослых, потрясти шармом и остроумием, короче, сразить ее наповал. По крайней мере, именно таков был мой план.

– Ты удивлена, что я не серийный убийца? – спросил я.

– Серийный убийца? – Лайла удивленно подняла на меня глаза.

– Прошлым вечером… ты… э-э-э… назвала меня Джеффри Дамером.

– Ой, совсем забыла. – Она сдержанно улыбнулась, и я начал судорожно искать новую тему для разговора, явно попав впросак со своими жалкими потугами на остроумие.

– Итак, а чем ты еще занимаешься, когда не чинишь телевизоры?

– Я студентка. Учусь в университете.

Лайла неторопливо роняла слова, явно желая намекнуть, что нечего задавать глупые вопросы, если я и так прекрасно знаю, что она студентка. Ведь, сталкиваясь на лестнице, мы всегда видели учебники друг у друга в руках. И все же, несмотря на несколько топорную прелюдию, я не мог не отметить определенный прогресс в наших отношениях. Как-никак это был наш первый настоящий разговор. Я нередко подгадывал уход и возвращение домой так, чтобы лишний раз встретиться с Лайлой, правда стараясь не отпугнуть ее излишней назойливостью, но шансов разговорить ее у меня было не больше, чем достать луну с неба. И вот теперь мы сидели и мило болтали, а все потому, что Джереми нажал не на ту кнопку.

– Спасибо, что выручила его, – сказал я. – Я тебе крайне признателен.

– Я это сделала чисто по-соседски, – ответила Лайла, вставая с дивана.

Она явно собиралась уходить. Я не хотел, чтобы она уходила.

– Позволь мне отблагодарить тебя, – не сдавался я. – Может, разрешишь пригласить тебя на обед или куда-нибудь еще? – Мои слова, едва успев вылететь изо рта, камнем упали на землю.

Лайла сложила на груди руки, пожала плечами, после чего произнесла:

– Слова «спасибо» вполне достаточно.

Ее доброжелательность увяла, точно детская игрушка, скукожившаяся из-за севшей батарейки; взгляд стал тяжелым, ямочки на щеках исчезли. Как будто мои слова набросили на нее темный покров.

– Ты не можешь уйти. – (Лайла решительно направилась к двери.) – То есть я хочу сказать, что ты не должна уходить. Долг чести обязывает меня отплатить тебе за доброту. – Я встал возле двери, наполовину преградив Лайле дорогу. – По крайней мере, ты должна остаться на ланч.

– Мне нужно на занятия. – Она протиснулась мимо меня, слегка задев мою руку плечом.

На пороге она слегка замешкалась, или, по крайней мере, мне показалось, что она замешкалась. Возможно, она все же решила обдумать мое предложение. Возможно, она меня дразнила. А возможно – и это скорее всего, – мое воображение сыграло со мной злую шутку, и она вовсе не замешкалась. Но я уже пошел по неверной дорожке безрассудства, а потому продолжал наседать:

– Позволь хотя бы проводить тебя домой.

– До моей квартиры восемь футов.

– Нет, думаю, десять. – Я вышел за ней в холл и закрыл дверь. Мои жалкие уловки явно не помогли, и тогда я сменил тактику, пустив в ход искренность: – Я действительно очень благодарен тебе за то, что ты помогла Джереми. Иногда он бывает… Ну, я не знаю… большим ребенком. Видишь ли, он…

– Аутист? – уточнила Лайла. – Да, знаю. У меня двоюродный брат страдает аутизмом. И он очень похож на Джереми. – Она положила ладонь на дверную ручку.

– Почему бы тебе не пообедать сегодня вместе с нами? – спросил я, отбросив в сторону свои жалкие ухищрения. – Это просто мой способ сказать «спасибо». Я приготовлю спагетти.

Она переступила порог своей квартиры, затем повернулась, посмотрела мне в глаза, и лицо ее вдруг стало очень серьезным.

– Послушай, Джо. Ты вроде бы милый парень и все такое, но мне не нужны приглашения на обед. По крайней мере, не сейчас. Мне сейчас вообще никто не нужен. Я просто хочу…

– Нет-нет, я понимаю, – перебил я Лайлу. – Я думал, когда просил. Это не для меня. Это для Джереми. Ему очень тяжело вдали от дома, а ты ему, похоже, понравилась.

– Неужели? – улыбнулась Лайла. – Значит, ты прикрываешься своим братом, чтобы затащить меня на обед?

– Чисто по-соседски, – улыбнулся я.

Лайла уже начала закрывать дверь, но остановилась, пару раз прокрутив в голове мое предложение.

– Хорошо, – сказала она. – Один обед. И только… ради Джереми.

Глава 6

Когда я открыл входную дверь «Хиллвью манор», Джанет, администратор заведения, на сей раз приветствовала меня милой улыбкой. Конечно, в мою пользу говорил тот факт, что я предварительно позвонил, чтобы узнать часы приема пищи и отдыха мистера Айверсона. Джанет велела мне приехать в районе двух часов дня, что я послушно и сделал, заранее предвидя, что прямо с порога придется преодолеть вонючий барьер «Ментолатума». Старуха в кособоком парике по-прежнему несла стражу у дверей, но на меня даже не обратила внимания. Перед уходом из дому я усадил Джереми на диван, включил его фильм и в очередной раз показал, на какую кнопку нажимать для перемотки, а какую лучше не трогать. Если все пойдет хорошо и Айверсон согласится стать объектом моего исследования, тогда у меня еще останется время на сбор исходных данных для проекта.

– Привет, Джо. – Джанет встала со стула и вышла из-за стойки администратора.

– Я удачно рассчитал время? – поинтересовался я.

– Удачно, насколько это возможно при таких обстоятельствах. У мистера Айверсона выдалась тяжелая ночь. Рак поджелудочной железы – жуткая штука.

– А он в состоянии…

– Сейчас он в порядке. Ну, может, немного устал. У него периодически вспыхивает боль в животе, и тогда мы даем ему седативные препараты, чтобы он мог пару часов отдохнуть.

– А разве он не проходит курс облучения, или химиотерапии, или типа того?

– Думаю, на данной стадии это ему уже не поможет. Вся эта химия лишь дает временную отсрочку неизбежного. А он говорит, что не хочет. И кто ж его за это осудит?! – Джанет провела меня в зону отдыха и показала на какого-то мужчину, одиноко сидящего в кресле-каталке перед одним из больших окон, прорезанных в задней части фасада. – Он каждый день сидит перед этим окном и на что-то смотрит – Бог его знает на что, так как глядеть здесь абсолютно не на что. Просто сидит и смотрит. Миссис Лорнгрен говорит, его завораживает вид из окна без металлических решеток на нем.

Где-то в глубине души я ожидал увидеть перед собой монстра, пристегнутого кожаными ремнями к креслу-каталке для безопасности других обитателей; я ожидал увидеть холодный пронизывающий взгляд психопата, способного на жуткие злодеяния; возможно, я ожидал увидеть бесславного ублюдка, но ничего подобного не увидел. Карлу Айверсону, вероятно, было лет шестьдесят пять, если я, конечно, ничего не перепутал. И когда я посмотрел на этого человека, то решил, что Джанет, наверное, ошиблась и показала мне не того мужчину. С его макушки свисали тонкие пряди длинных седых волос, на впалых щеках выделялись костлявые скулы; шея, обтянутая тонкой желтушной кожей, казалась настолько тощей, что я вполне мог обхватить ее одной рукой. Сонную артерию пересекал жуткий шрам, а синюшные предплечья с выступающими сухожилиями были напрочь лишены мышц и подкожного жира. И я вдруг подумал: если поднять его руку вверх, подобно тому как ребенок подносит к свету кленовый лист, то можно будет увидеть абсолютно все вены и капилляры. Если бы я не знал его возраста, то дал бы ему лет восемьдесят, не меньше.

– Четвертая стадия, – сказала Джанет. – Хуже не бывает. Мы, конечно, пытаемся облегчить его страдания. Но тут уж ничего не поделаешь. Он может получать морфий, но от морфия он отказывается. Говорит, лучше потерпеть и сохранить ясный ум.

– Сколько ему осталось?

– Если он протянет до Рождества, значит я проспорила. Иногда мне становится его жалко, но потом я вспоминаю, кто он такой и что совершил. Я думаю о девочке, которую он убил, обо всем том, чего он ее лишил: парней, любви, замужества и собственной семьи. Если бы не он, у нее уже были бы дети твоего возраста. Я вспоминаю обо всех этих вещах всякий раз, как начинаю его жалеть.

Но тут зазвонил телефон, и Джанет вернулась к стойке администратора. Я подождал минуту-другую в надежде, что она вернется и меня представит. Но когда этого не случилось, я осторожно подошел к жалкой развалине, в которую превратился убийца Карл Айверсон.

– Мистер Айверсон? – окликнул его я.

– Да? – Он отвлекся от созерцания поползня, сидящего на стволе засохшей сосны Банкса за окном.

– Я Джо Талберт. Полагаю, миссис Лорнгрен сообщила вам о моем приезде.

– А-а… Мой посетитель… прибыл. – Карл произнес это полушепотом, разделив свистящим вдохом предложение на две части, кивнул на стоявшее рядом кресло, и я сел. – Значит, ты ученый.

– Не-а. Не ученый. Просто студент.

– Лорнгрен говорит… – Он закрыл глаза, чтобы переждать приступ боли. – Она говорит… ты хочешь написать историю моей жизни.

– Мне нужно написать чью-нибудь биографию для занятий по английскому.

– Итак… – Он приподнял бровь, наклонившись ко мне, его лицо было на редкость серьезным. – И тут у меня, естественно, возникает вопрос: почему именно я? С чего это вдруг… я удостоился такой чести?

– Меня покорила ваша история, – брякнул я первое, что пришло в голову; неискренность этих слов повисла в воздухе между нами.

– Покорила? Интересно чем?

– Ведь не каждый день встречаешь… – Я осекся, пытаясь придумать, как бы поделикатнее закончить фразу. Не мог же я сказать: убийцу и педофила! – Человека, сидевшего в тюрьме.

– Джо, нечего ходить вокруг да около, – произнес Карл, медленно и аккуратно выговаривая слова, чтобы хватило дыхания.

– Простите?

– Я тебя заинтересовал вовсе не потому, что сидел в тюрьме. А из-за убийства той самой Хаген. Именно поэтому мы сейчас и беседуем. Не стесняйся, выкладывай. Ведь это поможет тебе получить зачет, да?

– У меня действительно была такая мысль, – согласился я. – Такая вещь… как убийство, я хочу сказать, ведь каждый день с этим точно не сталкиваешься…

– Возможно, гораздо чаще, чем ты думаешь, – ответил он. – Возможно, в каждом доме найдется десять-пятнадцать процентов людей, которые убивали.

– Вы хотите сказать, что в этом здании, кроме вас, найдется еще десять убийц?

– Ты имеешь в виду просто убийство или предумышленное убийство?

– А что, есть какая-то разница?

Мистер Айверсон посмотрел в окно, явно взвешивая в уме мой вопрос, но не для того, чтобы найти ответ, а скорее чтобы решить, стоит ли мне его говорить.

– Да, – проронил он. – Разница есть. Я делал и то и другое. Я убивал и совершал предумышленные убийства.

– Так в чем же разница?

– А разница в том, что ты или надеешься, что солнце взойдет, или надеешься, что оно никогда не взойдет.

– Ничего не понимаю. А что это значит?

– Конечно не понимаешь. Куда тебе это понять? Ты ведь еще просто сопляк, университетский молокосос, который тратит отцовские денежки на пиво и девиц и пытается получить зачет, чтобы в ближайшие несколько лет иметь возможность отлынивать от работы. И самая главная твоя забота в этой жизни – успеть до субботы пригласить какую-нибудь цыпочку на свидание.

Страстность обличительной речи этого изможденного человека застала меня врасплох и, честно говоря, вывела из себя. Я вспомнил о Джереми в своей квартире, которого отделял от кризиса всего один щелчок пульта телевизора. Я вспомнил о матери в пенитенциарном учреждении, на вдохе взывающей ко мне о помощи, а на выдохе проклинающей тот час, когда она меня родила. Я вспомнил, как буквально проскочил между струйками, балансируя на грани возможности оплатить колледж, и мне вдруг захотелось вломить этому категоричному старому хрену, да так, чтобы он вылетел из своего инвалидного кресла. Я чувствовал, как внутри закипает злость, но я набрал в грудь побольше воздуха, как делал всегда, когда меня расстраивал Джереми, и меня отпустило.

– Вы ничего обо мне не знаете, – сказал я. – Вы не знаете, где я до этого был или что пережил. И вы даже не представляете, какого дерьма мне пришлось нахлебаться, чтобы сюда добраться. Расскажете вы мне свою историю или нет, решать вам. Это ваша прерогатива. Но вы не имеете права меня судить. – Я с трудом сдержал желание встать и уйти, вцепившись в ручки кресла.

Айверсон посмотрел на мои побелевшие костяшки пальцев, потом заглянул мне в глаза. На его лице вдруг появился слабый намек на улыбку, не более заметный, чем одна-единственная снежинка в зимнем небе, а в глазах проскользнуло явное одобрение.

– Это хорошо, – сказал он.

– Что хорошо?

– Что ты понимаешь, что нельзя судить человека, не узнав всей истории.

Я понял, какой урок он хотел мне преподать, но кипевшая в груди злость мешала ответить.

Тем временем он продолжил:

– Я мог бы рассказать свою историю очень многим людям. В тюрьме я получал письма от тех, кто хотел превратить мою биографию в нечто такое, на чем они могли бы неплохо заработать. Но я никогда им не отвечал, так как знал, что могу дать одну и ту же информацию сотне писак и они напишут сотню разных рассказов. И если уж я собираюсь рассказать тебе свою историю, если я собираюсь выложить тебе все как на духу, то я должен знать, кто ты такой. Я должен знать, что ты не просто сопляк, который хочет на халяву получить зачет, а еще, что ты будешь со мной честен и правдиво расскажешь мою историю.

– Понимаете, это просто домашнее задание. И никто не прочтет этого, кроме моего преподавателя.

– А ты знаешь, сколько часов в месяце? – спросил Карл ни с того ни с сего.

– Уверен, что смогу подсчитать.

– В ноябре семьсот двадцать часов. В октябре и декабре семьсот сорок четыре.

– Ну ладно, – сказал я в надежде, что Карл объяснит, к чему он клонит.

– Видишь ли, Джо, я могу сосчитать свою жизнь в часах. И если уж я собираюсь потратить некоторое количество этих часов на тебя, то должен знать, что ты стоишь потраченного времени.

Об этом я как-то не подумал. Джанет сказала, что Карл должен умереть к Рождеству. С учетом оставшейся недели сентября Карлу было отпущено всего три месяца. Я произвел в уме нехитрые подсчеты и сразу все понял. Если Джанет права, значит жить Карлу Айверсону оставалось меньше трех тысяч часов.

– Думаю, это не лишено смысла, – согласился я.

– Так вот, я хочу тебе сказать: я буду с тобой правдивым. И отвечу на любой вопрос, который ты задашь. Я буду для тебя пресловутой открытой книгой, но я должен знать, что не трачу впустую свое драгоценное время. Ты тоже должен быть честен со мной. Это все, о чем я тебя прошу. Ну что, согласен?

Я на секунду задумался:

– А вы будете абсолютно честным? Без утайки?

– Абсолютно честным. – Карл протянул для рукопожатия руку, желая закрепить наш договор, и я взял ее, почувствовав, как под тонкой кожей руки Карла Айверсона стучат кости, словно у меня в ладони был мешок с твердыми шариками; затем Карл спросил: – Итак, почему ты не хочешь написать о матери или об отце?

– Скажем так, моя мать не слишком надежный источник информации.

Карл уставился на меня, ожидая продолжения:

– Только честно. Помнишь наш уговор?

– Ладно. Значит, честно? Прямо сейчас моя мать находится в центре детоксикации в Остине. По идее, завтра она выходит, но потом ей придется посидеть в тюрьме до начала судебных слушаний по обвинению в управлении автомобилем в состоянии алкогольного опьянения.

– Судя по всему, ей есть что рассказать.

– Но я не буду это рассказывать! – отрезал я.

Мистер Айверсон понимающе кивнул:

– Как насчет твоего отца?

– Никогда его не видел.

– А дедушки и бабушки?

– Бабушка со стороны мамы умерла, когда мама была еще подростком. А дедушка погиб, когда мне было одиннадцать.

– А как он погиб? – недолго думая, спросил Карл.

Своим вопросом он расковырял мою самую больную рану, невольно затронув тему, на которую я отказывался говорить даже с самим с собой.

– Речь сейчас не обо мне. – Мой резкий тон с ходу проложил межу, разделившую мистера Айверсона и меня. – И речь не о моем дедушке. Речь о вас. Я здесь, чтобы услышать вашу историю. Помните?

Карл откинулся на спинку кресла и впился в меня глазами, ну а я тем временем попытался придать лицу бесстрастное выражение. Мне не хотелось, чтобы он увидел тень вины в моих глазах или признаки скрытой злости в моих стиснутых зубах.

– Ладно, – произнес он. – Я не хотел бередить твои раны.

– Да нет никаких ран. Никаких ран вы не бередили. – Я постарался сделать вид, что моя неадекватная реакция – не что иное, как легкое нетерпение. И, чтобы сменить тему, я решил перехватить инициативу. – Итак, мистер Айверсон, вы позволите задать вам вопрос?

– Валяй.

– Учитывая, что вам осталось жить всего несколько месяцев, чего ради вы согласились потратить время на разговор со мной?

Устроившись поудобнее в инвалидном кресле, Карл посмотрел в окно на сохнущие полотенца и грили для барбекю, захламляющие балконы квартир через дорогу. Я заметил, как он поглаживает указательным пальцем ручку своего кресла, что невольно напомнило мне манеру Джереми мять костяшки пальцев в минуты волнения.

– Джо, – наконец произнес мистер Айверсон, – ты знаешь, что такое предсмертное заявление?

Я не знал, но попробовал угадать:

– Заявление, сделанное кем-то, кто умирает?

– Это юридический термин, – объяснил Карл. – Если человек прошепчет имя убийцы, а потом сразу умрет, это считается веским доказательством, потому что существует стойкое убеждение – понимание того, что умирающий человек не захочет брать грех на душу, отяготив ее ложью. Нет более страшного греха, чем тот, от которого ты не сможешь очиститься на исповеди. Считай, что наш… наш с тобой разговор… это мое предсмертное заявление. Мне наплевать, если кто-нибудь прочтет то, что ты написал. Мне наплевать, запишешь ты мой рассказ или нет. – Карл поджал губы, его взгляд настойчиво искал нечто, находящееся за пределами декораций данной сцены, его голос слегка дрожал. – Я должен произнести эти слова вслух. Я должен рассказать кому-нибудь всю правду о том, что на самом деле случилось много лет назад. Я должен рассказать правду о том, что я совершил.