Текст книги "Казанское губернаторство первой половины XIX века. Бремя власти"

Глава IV
Ревизия как «выявленный» опыт

На управление каждого нового губернатора невольно накладывались результаты предыдущего правления. Как правило, результатом сенаторских ревизий были увольнения начальников губерний, в таком случае каждый новый назначенец сразу оказывался в ситуации проверяемого. Принимая губернию не в лучшие времена, он вынужден был приспосабливаться к сложившейся в ней обстановке, получая в наследство изрядно потрепанный судебными процессами состав местных чиновников. Если вспомнить, что визит сенатора Пестеля был инициирован губернской бюрократией, то надо полагать, управление нового «хозяина губернии» Бориса Александровича Мансурова началось под пристальным вниманием инспектирующего ревизора и всех участников процесса над Кацаревым. Естественно, первоначальные представления о произошедших событиях формировались у губернатора в русле ревизорского мнения. Мансурова ожидало самостоятельное губернаторство, а «визитатора» – столичные награды.

Э. Турнерелли. Казанская крепость

В одном из первых донесений министру внутренних дел, которое начиналось словами «кроме формальных моих представлений», Мансуров весьма осторожно характеризует отдельных губернских чиновников. За его кадровыми прогнозами прослеживается желание иметь собственное окружение. Вот отдельные выдержки из этого документа: «Вице-губернатор Ивановский и советник казенной палаты Михеев – люди такие, как мне известны, что хотя и имеют способности и сведения в делах, но впрочем, не таковы, каковым быть бы им надлежало»; «Губернский стряпчий Москотильников по расположению и наклонности его к приобретениям непозволительным слишком много занимается ябедами, посредством чего когда убежден от кого бывает корыстно, то уже и свои и посторонние следы беззаконных поступок, успеет хитростью своей сокрыть так, что и применить их невозможно. О чем довольно известен и его Превосходительство Иван Борисович Пестель, обещая приложить свое старание о переводе его, Москотильникова, из здешней в другую губернию»[233]233
  РГИА. Ф. 1286. Оп. 1. Д. 30. Л. 1–2.


[Закрыть]. Далее губернатор обосновал необходимость замены секретаря и советника губернского правления, а также губернского архитектора Емельянова. Лестно отозвался о новом полицмейстере Симонове и предводителе дворянства Вешнякове. Просил содействия в увольнении из Духовной академии двенадцати учеников, желающих стать канцелярскими служителями. Завершил письмо словами: «Его превосходительство Иван Борисович много мне по Казанской губернии открыл беспорядков… и дал мне понятие, каковым образом таковое зло прекращать. Я сим его наставлениям весьма доволен и советам его с моею благодарностью следую…»[234]234
  Там же. Л. 4.


[Закрыть] В продолжение кадровых устремлений нового казанского губернатора интересно проследить, как же складывались судьбы чиновников, замешанных в увольнении предыдущего?

Отдельные сведения удалось почерпнуть в материалах следствия по ведомству Министерства юстиции[235]235
  РГИА. Ф. 1405. Оп. 2. Д. 3447. Л. 40–43, 159–160.


[Закрыть]. Расследование сенатора Пестеля подтвердило справедливость доносов и жалобы вице-губернатора о самовольном поселении губернатора в дом, предназначенный для проживания Ивановского (возможно, это и послужило поводом их конфликта). В подведомственной вице-губернатору казенной палате губернатор обнаружил совершенный порядок «и с тем вместе способность и прилежность, и успешность как управляющего палатою господина вице-губернатора, так и рекомендованных им его сочленов и канцелярских служителей»[236]236
  Там же. Ф. 1341. Оп. 1. Д. 379. Л. 104.


[Закрыть]. По представлению ревизора все чиновники казенной палаты – Иван Михеев, Павел Харитонов, Федор Туркестанов, Николай Жуков, Семен Сорокин и Кондрат Притыкин – получили благодарность с уведомлением министра финансов и государственного казначея[237]237
  НА РТ. Ф. 168. Оп. 2. Д. 5. Л. 9 об.


[Закрыть]. Казалось бы, для инициатора увольнения Кацарева все разрешилось вполне удачно. Однако сразу же после ревизии последовала отставка Ивановского с формулировкой «по причине старости и слабости».

Не менее активный противник бывшего губернатора – губернский прокурор А. Н. Овцын – был назначен прокурором юстиц-коллегии Лифляндских, Эстляндских и Финляндских дел. Вероятно, это назначение следует рассматривать как повышение по служебной лестнице. Бывший полицмейстер Низяков, подвергшийся несправедливому увольнению, получил от Пестеля рекомендательное письмо к министру юстиции Петру Васильевичу Лопухину следующего содержания: «Он человек добрый и к службе способный. Я имел случай его узнать, потому что при производимых мной следствиях в здешнем городе, для разных разъяснений обнаруживающих истину, он с успехом мною употребляем был. Считаю по справедливости обязанным ходатайствовать у вашей милости за господина Низякова…»[238]238
  РГИА. Ф. 1405. Оп. 2. Д. 3447. Л. 43 об.


[Закрыть] Вероятно, эта просьба возымела действие, потому как бывший казанский полицмейстер затем сопровождал Ключарева в Санкт-Петербург. Там и был оставлен для прохождения дальнейшей службы.

Был отмечен и представлен через министра внутренних дел к ордену Святой Анны II степени губернский предводитель дворянства отставной майор П. И. Вешняков. От строгого и сдержанного на похвалы ревизора он получил самую лестную рекомендацию: «Предводитель весьма способствует в сохранении порядка в губернии… Сей благоразумный и с отличною от всех похвалою звание свое преходящий чиновник, коего знание в сельском хозяйстве и благовременное крестьянских работ разделение, может служить примером… Проводимые им рекрутские наборы производились без малейшего притеснения поселян»[239]239
  РГИА. Ф. 1286. Оп. 1. Д. 64. Л. 1.


[Закрыть].

Но не все смирились с результатами проверки. В Санкт-Петербург потянулся бумажный шлейф различных протестов, просьб, контрдоносов. В письме Сергея Левашова сообщалось, что сенатский указ (от 1 ноября 1805 г.) «о предании суду всех причастных ко взяткам» не исполняется[240]240
  НА РТ. Ф. 168. Оп. 1. Д. 165. Л. 1.


[Закрыть]. В качестве примера приводился козьмодемьянский и чебоксарский предводитель дворянства Андрей Иванович Апехтин, третий месяц исполнявший свои обязанности, хотя должен был находиться под следствием палаты уголовного суда. В результате переписки министра юстиции с губернатором и губернским прокурором выяснилось, что донос оказался ложным, никакого Сергея Левашова ни в Казанской губернии, ни в соседних городах не оказалось. В завершение этого разбирательства Мансуров обратился к князю Петру Васильевичу Лопухину «о защищении противу покушений людей неблагонамеренных, которые не находя ни в расположениях, ни в действиях моих ничего могущева послужить пищею злословия их, наконец, прибегнули к составлению сего пасквиля»[241]241
  Там же. Л. 21.


[Закрыть].

С подобной просьбой обращался к министру правосудия смещенный председатель Казанской палаты уголовного суда Семен Яковлевич Веденяпин. Он также просил оказать покровительство, полагая, что донесения Пестеля основывались «не на истине, т. е. не на фактах, а по наговору и подпитаны неблагорасположением самого сенатора»[242]242
  Там же. Д. 129. Л. 1.


[Закрыть]. Ответ был неутешительным. Место председа теля палаты занял коллежский советник Сокольский. Среди бывших подчиненных Веденяпина значился Савва Андреевич Москотильников, рапорты и донесения стряпчего уголовной палаты часто фигурировали в деле Кацарева. Но не каждый начальник хотел бы иметь в своем подчинении чиновника с репутацией правдолюбца и «ябедника». От такого можно было ожидать компромата и на самого себя. По формулярному списку Москотильникова[243]243
  РГИА. Ф. 1286. Оп. 1. Д. 93. Л. 3.


[Закрыть] 27 ноября 1806 г. он был «награжден за добрую службу к произведению чином надворного советника», а затем перемещен в Вятскую губернию с сохранением прежней должности. Полагаю, произошло все это не без участия Пестеля, но почетная ссылка не входила в планы Саввы Андреевича. В его послужном списке за этот год имеется другая запись – об увольнении по причине болезни. В декабре 1806 г. Москотильников искал возможность преподавания в Императорском Казанском университете по кафедре российской юриспруденции. Однако его ходатайство не было удовлетворено. По мнению Н. П. Загоскина, это произошло из-за вмешательства директора университета И. Ф. Яковкина, аттестовавшего его как «бывшего актера казанского “вольного” театра», «уволенным секретарем городового магистрата», ныне ставшего «ябедником», не последним «между славящимися казанскими письмоводцами и писателями просьб»[244]244
  Загоскин Н. П. История Имп. Казанского университета за первые сто лет его существования, 1804–1904. Казань, 1902. Т. 1. С. 217.


[Закрыть].

Поясним, что под этим подразумевалось. Последняя фраза означала образную отсылку на именной указ от 30 марта 1806 г.[245]245
  ПСЗ-1. № 22076.


[Закрыть], появившийся с целью пресечения «беспорядков, происходящих в Казанской губернии от разных ябедников, высланных по отрешении от должностей из Вятки и из других мест там скопившихся». Так случилось, что с 1800 по 1801 гг. обе губернии дважды подвергались столичным ревизиям, создававшим зияющие дыры в штате губернских и земских чиновников. Ожидание судебных решений в течение ряда лет без жалованья, а значит и без средств к существованию, приводило провинциальных чиновников к нищете. Подобная кадровая ситуация сложилась в Вятской губернии по результатам тотальной ревизии «генерального обследования» Павла I (1799–1800). В «Записках» сенатора И. В. Лопухина[246]246
  Записки некоторых обстоятельств жизни и службы действительного тайного советника, сенатора И. В. Лопухина, сочиненные им самим // Рус. архив. 1884. Кн. 1. С. 69–73.


[Закрыть] об этих событиях сохранились интереснейшие воспоминания. Дело в том, что для самих ревизоров инспекция завершилась неожиданными последствиями. Императором были отрешены от должностей и преданы суду все чиновники губернии, но «первое движение гнева государева» было ограничено рассмотрением дела в Сенате. Конечным итогом ревизии в Вятской губернии 1800 г. было увольнение всех чиновников губернского правления, губернских палат (кроме казенной палаты). Участь же прочих была передана на рассмотрение обозреваемых сенаторов. Такой поворот событий заставил призадуматься не только всю местную российскую администрацию, но и самих ревизоров. Подобными мерами нельзя было искоренить причины вскрытых злоупотреблений, теперь ситуация усугублялась кадровым дефицитом. По прошествии десятка лет сенатор И. В. Лопухин, возвращаясь к этому вятскому резонансу с его участием, все пытался найти в собственных донесениях к государю мотивацию принятого решения. В тексте «Записок» можно уловить некий оправдательный оттенок, хотя, по мнению их автора, по содержанию его рапортов «ничего нет такого, по чему бы можно было отрешить без суда». Безудержный нрав Павла в случае с массовыми увольнениями в Вятской губернии, отразившись на судьбах сотен чиновников и их семей, отбросил тень на репутацию самих сенатских ревизоров.

Сенатор И. В. Лопухин

Теперь в поисках заработка бывшие вятские чиновники вынуждены были перебираться в соседние губернии. Казанскую губернию отличал полиэтнический состав населения, выгодное торговое месторасположение. Не знающие русской грамоты «инородцы» для составления официальных бумаг были вынуждены обращаться с просьбами к платным посредникам. Как правило, такие услуги оказывались отрешенными от должности или находящимися под судом бывшими чиновниками. Ябедничество для этого люда превратилось в постоянный источник доходов. Практически вся деятельность административных учреждений снизу доверху опутывалась вязкой паутиной, сотканной из доносов и апелляций. О масштабах этого явления в Казанской губернии можно судить по факту появления специального узаконения. Указ запрещал «удаленным от службы чиновникам сочинение прошений и хождение по делам всякого рода». Текст документа содержал поименный список самых злостных ябедников, состоящий из пятнадцати фамилий. Он обнародовался, «чтобы имена их сделать гласными по всем Присутственным местам». Для прекращения практики анонимного доносительства предписывалось: «…чтобы прошения по делам всякого рода в судебные места или к лицам, в должностях состоящих, писаны были впредь на гербовой бумаге с означением на оных имен сочинителя и писца». По мнению законодателя, эта мера должна была остановить доносительство, поскольку теперь за клевету можно было привлечь к юридической ответственности. Вот на фоне вятских событий Москотильников и получил «почетное» назначение в эту губернию, что не предвещало его служебной карьере ничего хорошего. К тому же уже в 1807 г. эта губерния вновь подверглась очередной проверке Сената. Само появление указа о борьбе с ябедничеством в Казанской губернии свидетельствовало о чрезвычайности сложившейся здесь ситуации. Это тот случай, когда местная власть была не в состоянии справляться с доносителями без помощи верховной власти. Доносительство опутывало, тормозило и душило деятельность местной администрации, подчас извлекая из этой правительственной инициативы лишь материальные выгоды для сочинителей бумаг.

Если внимательно вглядеться в приведенный выше перечень имен и фамилий, собрать воедино разрозненные сведения о служебных перемещениях всех упомянутых лиц по делу Кацарева, то нетрудно заметить за всеми кадровыми перемещениями влияние «мнения» сенатора Пестеля. В этом, по-видимому, и заключался его проект по оздоровлению состава казанской губернской администрации. Таким вот образом сенаторская ревизия, перетряхнувшая казанскую губернскую администрацию, дала начало губернаторству Б. А. Мансурова.

Известный мемуарист Ф. Ф. Вигель (сын пензенского губернатора), проезжая в составе Великого посольства в 1805 г. через Казань, записал об этом губернаторе: «…это был человек вдовый, довольно пожилой, отменно добрый, до губернаторства находился все в военной службе. Не знаю, почему искал я в нем сходства с отцом моим, но кроме доброты и честности, никакой не находил»[247]247
  Вигель Ф. Ф. Воспоминания. М., 1864. Ч. 2. С. 129.


[Закрыть]. Удивил Мансуров его своей открытостью и доступностью, граничащей с фамильярностью. Вероятно, вживаясь в новую должность, он стремился угодить любому, самому незначительному столичному чиновнику, а тем более участникам столь представительного посольства. Званые обеды, балы, выезды на природу с обязательным участием начальника губернии создавали атмосферу заботы и подчеркнутого внимания. При этом сам губернатор был начисто лишен чопорного аристократизма, в делах же он слыл прагматиком и знатоком человеческих душ. Но, чтобы удержаться чужаку во власти, этого было мало. Необходима была поддержка аристократической верхушки казанского дворянства. Губернатор сумел ею заручиться. Он просто стал ее частью. Будучи вдовцом, на склоне лет Борис Александрович посватался к дочери покойного князя Семена Михайловича Баратаева, бывшего казанского наместника (управлял губернией с 1789 по 1797 гг.). Княгиня Анна Александровна Баратаева отдала за действующего губернатора старшую из своих пяти дочерей, Елизавету. Дочь другого казанского губернатора, красавица Екатерина Аплечеева, также вышла замуж за симбирского губернатора князя Сергея Николаевича Хованского (правил с 1803 по 1808 гг.). Можно предположить, что брак с равным по статусу, несмотря на большую разницу в возрасте, был для губернаторских дочерей предпочтителен. Да и Мансурову этот супружеский союз сулил только выгоды. Благодаря покровительству княжеского рода Баратаевых, его принимают аристократические круги Казани. Долгие годы его связывала крепкая и давняя дружба с очень богатыми и влиятельными казанскими помещиками Молоствовыми. Одним словом, благородное общество в лице семейств Чемесовых, Юшковых, Панаевых, Желтухиных, Мусиных-Пушкиных дружелюбно приняло нового правителя губернии в свою среду, что было чрезвычайно важно для любого российского губернатора, получавшего назначение в одну из помещичьих губерний, поскольку он был вынужден «делиться» властью с местным дворянством.

Сословная зависимость влияла на стиль руководства губернаторов, влияла на развитие их дальнейшей карьеры. Кроме того, следует помнить, что по тем временам провинциальная элита являлась создателем и одновременно трансформатором столичных мнений. Вот как об этом писал один из современников: «у нас на Руси родство до 40-х годов включительно разветвлялось до бесконечности», обнимая собой все сферы жизни и «не только кровного свойства, но и таких отношений, в которых не было ни малейшей близости»[248]248
  Де-Пуле М. Ф. Отец и сын // Рус. вестник. 1875. Т. 119. С. 152.


[Закрыть]. Имелось в виду свое толкование колонизации Поволжья, которая, по мнению автора, развивалась «путем распространения владельческих имений… от Твери и Новгорода до Симбирска и Самары, в бесконечной цепи помещичьих имений, встречалось множество одних и тех же фамилий, много семейств поимевших друг с другом сношений… Родичи, однофамильцы симбирских и казанских помещиков не только встречались в древней столице (этом фокусе русской поместной гражданственности), но и в самой северной Пальмире, где многие из них жили домами. От Самары почти до самого Петербурга, в ту пору еще можно было проехать, не нуждаясь в постоялых дворах и гостиницах…»[249]249
  Там же. С. 154.


[Закрыть]. Вот в эти устоявшиеся корпоративно-родственные связи должен был вписаться столичный «хозяин губернии».

Борис Александрович Мансуров был древнего, знатного рода, со времен Ивана Калиты. В Поволжье Мансуровы стали известны с XVII в. Непосредственно с Казанью его связывала оберкомендантская служба отца в середине XVIII столетия. Самым влиятельным в роду был Павел Дмитриевич Мансуров, дослуживший до генеральского чина и ставший в 1781 г. сенатором[250]250
  РГАДА. Ф. 286. Оп. 2, кн. 89. Л. 591.


[Закрыть]. Древность рода, казанские «корни», военная доблесть были залогом успеха его управления. Учитывая горький опыт своего предшественника, Борис Александрович стал тщательным образом подбирать себе подчиненных. Его кадровые рокировки получали поддержку со стороны министра внутренних дел графа В. П. Кочубея. Казанский губернатор неоднократно выражал ему за это свою благодарность: «…милостивое Вашим Сиятельством меня подкрепление делает великое влияние на всех чиновников и заставляет их или пребывать в предписанных законами границах, или еще с усердием и ревностью продолжать свое служение. Меня же напротив того поставляет в такое положение, что я от каждого без лицеприятия могу требовать точного исполнения его должности»[251]251
  РГИА. Ф. 1286. Оп. 1. Д. 30. Л. 11.


[Закрыть]. К примеру, секретарем губернского правления был назначен титулярный советник Павел Ильинский, окончивший курс правоведения Московского университета. По личному ходатайству Мансурова советником губернского правления стал хорошо ему известный городничий города Спасска Тамбовской губернии коллежский асессор Алексей Станицкий[252]252
  РГАДА. Ф. 248. Оп. 112. Д. 185. Л. 46.


[Закрыть]. Вторым советником губернского правления становится Савва Андреевич Москотильников. Примечательно, что уже через год Мансуров представил его министру полиции для награждения, сопровождая следующей характеристикой: «отличил себя особливою деятельностью и усердием, знанием законов и производства дел», опытными сведениями «во всем предлежащем вниманию губернского начальства», нравственностью, «коими означались все действия его по службе, равно и похвальный образ жизни». В качестве губернского стряпчего по уголовным делам Москотильников неоднократно принимал участие в расследовании дел о злоупотреблениях в уездах Казанской губернии. «За ощутительный успех в течение дел, ему я должен отдать надлежащую справедливость, доказательством приобретенной им по общежитию доверенности послужит то, что он многократно был избираем посредником несколько продолжительных распрей, окончил их примирением. Свидетельством его образованности является то, что он является членом Санкт-Петербургского общества любителей наук словесности и художеств»[253]253
  Там же. Д. 93. Л. 1.


[Закрыть], – продолжает Мансуров. В тексте улавлива ется очевидная перемена его мнения в отношении к этому человеку. Редко можно было встретить в провинции столь образованного и опытного чиновника, каковым являлся С. А. Москотильников. Такой советник для губернатора был сущей находкой.

Казанский губернатор имел врожденную способность ладить с людьми. Он быстро усвоил правила бюрократического поведения, и легко вписался в систему министерских внутриведомственных отношений. Свойственную его руководству гибкость можно проиллюстрировать разрешением одного из внутренних конфликтов. Дело касалось возникшего спора между губернским казенных дел стряпчим Пещуровым и советником палаты гражданского суда Василием Овцыным[254]254
  НА РТ. Ф. 168. Оп. 1. Д. 187. Л. 1–16.


[Закрыть]. Пещуров, выражая свою претензию, произнес «укорительные выражения» в адрес советника Овцына. Мансуров перенаправил рассмотрение этой ссоры министру юстиции П. В. Лопухину, мотивируя подчиненность одного из чиновников его ведомству. На первый взгляд, столь маловажное дело можно и нужно было рассмотреть на месте, но губернатор действовал как дальновидный политик. Это был хорошо продуманный ход, подобно шахматной многосложной комбинации, потому как каждый из конфликтующих имел именитых столичных покровителей. Неверные шаги губернатора могли создать ему влиятельных недоброжелателей. Конечно же, Мансуров был осведомлен о благодетелях Овцына[255]255
  Там же. Д. 124. Л. 1–2.


[Закрыть], в числе которых значился и сам князь П. В. Лопухин, поэтому и передоверил ему разрешение этой ситуации. Губернатор снял с себя ответственность, применив беспроигрышный вариант избавления от ненужных проблем. Толерантность его руководства вызывала уважение среди его подчиненных и отчасти защищала от нападок доносителей.

В истории Казанской губернии Борис Александрович оказался единственным правителем александровской эпохи, губернаторский стаж которого достиг десяти лет. Это не означало, что в его губернаторство был объявлен мораторий на сенаторские ревизии или на отсылку жалоб. Казань систематически подвергалась различным столичным осмотрам. Каждая такая проверка несла угрозу пребыванию начальника губернии на своем посту. При Мансурове таких визитов было не менее пяти: в 1805 г. Казанская губерния подверглась осмотру обер-церемониймейстера графа Ю. А. Головкина; в 1808 г. ее обозревал сенатор М. И. Донауров; в 1809 г. приезжал по «лесным делам» граф Г. В. Орлов; в 1810 г. прибыл с общей ревизией сенатор П. А. Обрезков; в 1811 г. был командирован сенатор И. Я. Аршеневский для обозрения фабрик и мануфактур. Кроме перечисленных визитов, регулярно посещал Казань с осмотром местных войск оренбургский военный губернатор князь Григорий Семенович Волконский (отец декабриста С. Г. Волконского). Наиболее масштабными с обозрением присутственных мест были посещения Головкина, Донаурова и Обрезкова. Остальные не выходили за рамки отраслевых внутриведомственных проверок.

Ровно через год после ревизии И. Б. Пестеля, в июне 1805 г., через Казань в Китай проследовало Великое посольство, руководимое тайным советником и сенатором Юрием Александровичем Головкиным. Помимо основной дипломатической миссии Сенат возложил на графа обязанность «обозреть Казенные палаты проезжающих по пути следования губерний»[256]256
  НА РТ. Ф. 168. Оп. 2. Д. 5. Л. 4.


[Закрыть]. Посольство находилось в Казани три недели. Ревизия Головкина по сравнению с предыдущей носила фрагментарный характер. Депеши, отсылаемые в Санкт-Петербург, напоминали путевые записки с привкусом отчетности. В частности, о Казанской губернии было написано: «… все дела производятся без замедления, дороги устроены, казенные сборы взимаются безостановочно, запасные сельские магазины и заведения общественного призрения в исправности»[257]257
  РГИА. Ф. 1640. Оп. 1. Д. 62. Л. 135 об.


[Закрыть]. Подобный отзыв мог порадовать любого «хозяина губернии». Однако по ведомству Министерства финансов обнаружились серьезные упущения «канцелярского порядка» (указывалось, что из 631 дела половина еще не была рассмотрена). В качестве наказания Головкин рекомендовал уволить вице-губернатора Ивановского и обоих советников казенной палаты, но при этом он не учел доли вины каждого. К примеру, по экспедиции под началом статского советника Ильи Сидоровича Михеева значилось всего семь нерешенных дел. Был ли лично заинтересован губернатор в удалении Ивановского, по материалам делопроизводства судить трудно. Хотя в одном из донесений, предназначенном министру финансов Алексею Ивановичу Васильеву, улавливается его личная позиция. В нем он пишет: «…вице-губернатор, который по старости и слабости мало по начальству успевает, поставил его сиятельству (Головкину. – А. Б.) главнейшими виновниками всех сих упущений советников той палаты…»[258]258
  НА РТ. Ф. 168. Оп. 2. Д. 5. Л. 19 об.


[Закрыть] Выходит, Мансуров в упущениях казенной палаты считал виноватым вице-губернатора Ивановского – «по причине старости», а не его подчиненных. Напомним, что вскоре после этих событий вице-губернатор был отправлен в отставку.

При этом глава губернии не желал терять опытного и проверенного чиновника, да к тому же из местных помещиков. Он стал активно содействовать реабилитации советника казенной палаты Михеева, продвигая по инстанциям его жалобу «о неправильном увольнении с должности»[259]259
  Там же. Л. 1–39.


[Закрыть]. Из текста жалобы следовало, что одна и та же казенная палата в течение одного и того же года дважды подвергалась осмотру, но за столь незначительный период получила кардинально противоположные оценки. Прослужив без единого нарекания пятнадцать лет в должности советника этой палаты, лаишевский помещик Михеев обратился к государю императору с просьбой разобраться в случившемся. К жалобе прилагались копии документов, подтверждавшие его доводы. Получалось, что ревизия Пестеля от 10 марта 1804 г. обнаружила «по казенной части порядок» и завершилась вынесением благодарности всем сотрудникам, а заключение Головкина от 1 августа 1805 г. рекомендовало «употребить длительнейшее старание», что привело к увольнению отмеченных предыдущим ревизором чиновников. При участии императора сенатским указом от 25 декабря 1806 г. И. С. Михеев был восстановлен в должности и вновь определен к герольдии.

Как правило, ревизорские просчеты дорого обходились губернской администрации. В условиях нехватки надежных, знающих свое дело чиновников цена допущенной ошибки значительно возрастала. Для казанского губернатора новый петербургский назначенец оказался личностью вполне предсказуемой. Советником казен ной палаты стал уже известный нам Василий Николаевич Овцын. Затем в 1810 г. он будет определен в департамент Министерства полиции, займет должность воронежского губернского прокурора, а в 1812 г. по предложению министра юстиции вновь вернется в Казань[260]260
  РГИА. Ф. 1349. Оп. 4. Д. 95. Л. 10 об. – 11.


[Закрыть]. Это только один сюжет кадровых решений Мансурова, демонстрирующий его умение использовать механизмы неформальных отношений в собственных интересах.

Но, по-видимому, не всех и не все устраивало в его управлении. Доносительство по тем временам было распространенным явлением. Коммуникативные возможности жалоб и доносов предоставляли верховной власти дополнительный канал общественного контроля над местной администрацией. В частности, при изучении материалов ревизии Головкина выяснилось, что указ о «ябедниках в Казанской губернии» появился благодаря его посольской миссии. Донесение сенатора «о доносителях Казани» специально рассматривалось на одном из заседаний Государственного совета от 9 октября 1805 г.[261]261
  Архив Государственного совета. Т. 3, ч. 2. Царствование императора Александра I (1801–1810). СПб., 1878. Стб. 495–497.


[Закрыть], что и послужило причиной издания упомянутого ранее именного указа императора.

Жалобы и доносы действительно обнажали административную реальность. Они срывали официальные завесы с должностных преступлений. Большая их часть скапливалась в недрах МВД. Там они подвергались проверке, но опять-таки силами губернских учреждений. Откладываясь по губерниям, они набирали компрометирующую силу, чтобы затем при необходимости стать документальным обоснованием ревизий Сената. В разрозненных документах могли содержаться сквозные сведения, по которым в случае проверок можно было реконструировать практику неформальных отношений губернских чиновников, выявить круг доверенных и приближенных к губернатору лиц, вскрыть причину этих доверительных отношений. Жалоба позволяла услышать рассказ стороннего свидетеля о происходящих событиях по глубинкам Российской империи.

Но выявить мотив их написания было непросто. Иногда истина скрывалась в корысти самого автора. Следствию предстояло во всем этом разбираться. Текстовой шаблон грамотного доноса всегда содержал правовую отсылку на именной или сенатский указ, который якобы местными властями не выполняется либо грубо нарушается. Вот один из таких документов за подписью казанского мещанина Якова Алексеева на имя министра юстиции П. В. Лопухина[262]262
  РГИА. Ф. 1163. Оп. 1. Д. 37.


[Закрыть]. Донос был написан в 1807 г. в разгар антинаполеоновских коалиционных войн, когда ужесточались условия пребывания иностранцев в России. Алексеев обвинял казанского губернатора Мансурова в чрезмерном покровительстве иностранцам французского происхождения (упоминались частный пристав Иван Васильевич Пото и мадам Шелме). Донос не получил дальнейшего хода, он был зафиксирован лишь «к сведенью». Но в нем обнаружился покровитель самого губернатора. Доноситель, оговаривая причину прямого обращения к министру юстиции, вынужден был пояснить, отчего донос не был передан сенатору Ивану Ивановичу Дмитриеву, находившемуся в то время в Казани. Алексеев называл Дмитриева близким родственником губернатора Мансурова.

И действительно, в 1806–1807 гг. И. И. Дмитриев находился в Казанской губернии, контролируя набор земского ополчения[263]263
  Шилов Д. Н. Государственные деятели Российской империи, 1802–1917: биобиблиогр. справочник. 2-е изд., испр. и доп. СПб., 2002. С. 246.


[Закрыть]. Его покровительство казанскому губернатору обнаружилось через несколько лет, при рассмотрении в Сенате дела о растрате казенных денег титулярным советником Левашовым[264]264
  НА РТ. Ф. 168. Оп. 1. Д. 253, 300, 286.


[Закрыть]. И. И. Дмитриев занимал тогда пост министра юстиции. Началось все с того, что вятский губернатор попросил у Мансурова содействия в расследовании. По распоряжению казанского губернатора к следствию были приобщены «особые благонадежные чиновники» – советник губернского правления Москотильников, губернский стряпчий палаты уголовного суда Авдулин и полицмейстер Симонов. Было произведено дознание, однако показания дворовых людей в качестве опрошенных свидетелей не были учтены. Вятская уголовная палата посчитала это грубым процессуальным нарушением. Возникший спор мог разрешить только Сенат. Нависла угроза «оштрафования» казанских следователей и вынесения выговора губернатору. Ситуацию спасло вмешательство министра юстиции, предложившего организовать специальную экспертизу по этому вопросу и способствовавшего «монаршему прощению» чиновников казанского губернского управления и губернатора Мансурова[265]265
  НА РТ. Ф. 168. Оп. 1. Д. 286. Л. 36–37, 43.


[Закрыть].

Следующая ревизия Казанской губернии, 1808 г., под началом сенатора Михаила Ивановича Донаурова[266]266
  Донауров Михаил Иванович // Рус. биогр. словарь. СПб., 1905. [Т.] Дабелов – Дядьковский. С. 590.


[Закрыть] не была чрезвычайной, она напоминала плановую проверку. Отдельные исследователи полагают, что визит Донаурова был продиктован поездкой в собственное имение[267]267
  Хайрутдинов Р. Р. Управление государственной деревней Казанской губернии… Казань, 2002. С. 143.


[Закрыть]. Полагаю, ревизорская ответственность, заключенная в инструкции 1805 г., сама отчетность перед императором плохо увязываются с планами на отдых. Известно, что 14 августа Александр I просил сенатора Донаурова обозреть Казанскую губернию в соответствии со специальной инструкцией[268]268
  РГИА. Ф. 1286. Оп. 1. Д. 288. Л. 2.


[Закрыть]. 19 августа был издан указ о «высочайшем назначении». В тот же день Михаил Иванович сделал запрос у обер-прокурора Сената о донесениях предыдущих ревизоров[269]269
  Там же. Ф. 1341. Оп. 257. Д. 14. Л. 1–6.


[Закрыть]. Сенатора сопровождал положенный канцелярский штат из четырех чиновников с выплатой им жалованья. Прибыл он в Казань 9 сентября 1808 г., вернулся назад в столицу в апреле 1809 г. Срок немалый, даже с учетом отпускного времени.