Текст книги "Обнаженные мужчины"

Не полагаясь на собственное суждение, я наклоняюсь к Генриетте и шепчу:

– Я не понимаю.

– Тут нечего понимать, – отвечает она шепотом.

– Это весьма необычно. Она имеет большой успех?

– Нет.

– Тогда как же она получила здесь работу?

– Прежде всего, связи. Клуб принадлежит другу ее отца. Кроме того, насколько я понимаю, танец компенсирует посредственные фокусы.

– Танец? Но это… это так же проблематично, как и фокусы.

– Ну, значит, фокусы компенсируют недостатки танца.

– Правда, общее впечатление неплохое, – лгу я. – Недостаточно профессиональные фокусы и танцы очень хорошо сочетаются.

Впервые Генриетта от души смеется моей остроте и смотрит на меня с интересом, прищурившись. Желая выжать все, что можно, из своей остроумной идеи, я добавляю:

– Вот на что нужно смотреть: на целое. – Правда, при этом высказывании Генриетта не корчится от смеха.

Вернувшись на сцену, Лора вынимает из коробки теннисный мячик и, держа его в руке, поворачивается спиной к залу, а когда ее лицо снова обращено к нам, она вытягивает вперед руку, которая – о чудо! – пуста. Мне хочется залезть под стол от стыда за нее. Она снова начинает подпрыгивать, трясет головой, поводит плечами, машет палочкой. Достает из коробки оранжевую конфету в прозрачной обертке. Она разворачивает конфету, сует в рот и показывает публике пустые руки, в то время как фантик опускается на пол. Это невыносимо. Она трясет головой, качает бедрами, шевелит пальцами, хлопает полами куртки, словно крыльями, округляет спину, шаркает ногами, движется зигзагами. Она снимает цилиндр, извлекает какую-то мягкую игрушку, эффектным жестом поднимает ее. Это смехотворно. Я с трудом выдавливаю улыбку. Она сгибает ноги, крутится и дергается, как будто ей в брюки забрались муравьи, встряхивает волосами, приседает, выпрямляется, вынимает из рукава нож. Я думаю: о боже, может быть, она сделает что-нибудь традиционное – например, проглотит его.

Но нет, она бросает его в коробку на полу. Берет из коробки горсть белого порошка, энергичным жестом протягивает палочку, словно творя заклинания, и швыряет белый порошок в направлении палочки, которая, слава богу, не нацелена на публику. Она творит множество порошковых заклинаний во все стороны, как колдунья. И вдруг кланяется, и волосы падают ей на лицо. Это красиво – волосы у нее прекрасные.

Ей очень сдержанно хлопают. Было бы невозможно хлопать с еще меньшим энтузиазмом, но меня удивляет, что ей вообще аплодируют. Молодой человек за соседним столиком хлопает кончиками двух указательных пальцев, к удивлению своей спутницы. Представление длилось самое большее десять минут. Лора снова кланяется и исчезает за сценой.

– И давно она этим занимается? – спрашиваю я.

– Несколько месяцев. Думаю, четыре или пять.

– Как она зарабатывает на жизнь?

– У нее богатая семья. Она дает представления не ради денег, и не ради того, чтобы иметь успех. Она занимается этим ради респектабельности.

– Каким же образам, по ее мнению, это придает ей респектабельность?

– Это работа. Работать – респектабельнее, чем не работать.

– Почему она выбрала именно эту работу?

– Вероятно, это первое, что взбрело ей в голову. Она очень беспечна.

– Тогда с какой стати она печется о респектабельности?

– Она не так уж об этом и беспокоится, просто удобнее быть респектабельной, а не наоборот. Она также дает уроки детям, и это добавляет респектабельности, так как это дополнительная работа.

Генриетта умолкает и смотрит поверх моей головы, улыбаясь. Я смотрю туда же. Это Лора. Она к нам присоединяется, и Генриетта нас знакомит. Лора приветливо улыбается и крепко пожимает мне руку, показывая, что не глупа и с сильным характером.

– Сегодня все прошло хорошо, – говорит Генриетта Лоре.

– О, спасибо. Я очень нервничала, – отвечает Лора, бросив взгляд на меня.

Я чувствую, что должен что-нибудь сказать.

– Незаметно было, чтобы вы нервничали, – говорю я.

– Спасибо, но это было так, – отвечает она со скромным видом.

– Как прошел сегодняшний урок? Сара хорошо занималась? – интересуется Генриетта.

– Она очень талантлива, но я вижу, что она недостаточно занимается.

Генриетта кивает с серьезным видом.

Бедная Сара. Бедная маленькая Сара, ей приходится выносить все эти дурацкие уроки танцев с фокусами. Я глубоко ей сочувствую. И еще заниматься дома! Могу себе представить поучения Лоры: «Нужно не так вынимать палочку из сапога. Нужно вот так вынимать ее… Убедись, что твоя спина полностью повернута к публике, прежде чем надевать очки… Позаботься о том, чтобы твоя поза была эффектной после каждого фокуса, иначе люди могут не понять, что это был фокус. Люди не всегда так уж сообразительны, особенно когда они едят, поэтому ты должна помочь им понять, что им только что показали фокус и развлекли их».

Генриетта спрашивает свою приятельницу, обедала ли та и не хочет ли чего-нибудь заказать. Лора благодарит и отвечает, что она не голодна. Они разговаривают о брате Лоры. Лора вовсе не производит впечатление тупой, как могло показаться после ее выступления. Она предельно нормальна, и поэтому я начинаю отвлекаться, не в силах сосредоточиться. Нормальные люди меня утомляют – не потому, что я ощущаю собственное превосходство, а потому, что я не понимаю ни их, ни того, что они говорят. Я становлюсь похож на ребенка, который смотрит новости: я вижу картинки, но думаю о другом.

Я думаю о Генриетте и о фильме, на который мы скоро пойдем, и о том, следует ли мне что-нибудь сделать, когда мы будем его смотреть; например, дотронуться до нее и/или сделать тонкие замечания по поводу монтажа, режиссуры или сценария? Нет, конечно же нет. Что за бредовая идея? Возможно, у меня есть определенные сложности со светским общением, но не до такой же степени.

Высокий и удивительно красивый блондин подходит к нашему столику. Возможно, это один из натурщиков Генриетты для «Плейгерл».

– Прости, что опоздал, – обращается он к Лоре. – Я пропустил твое выступление?

– Да, – весело отвечает она. – Это неважно.

Он целует Лору и Генриетту в щеку. Генриетта говорит мне:

– Джереми, это Дэймон, мой бывший натурщик и брат Лоры. Я из-за него совершенно потеряла голову.

У меня достаточно тонкости, светскости и умудренности, чтобы понять, что она шутит – иначе она бы не стала это сейчас говорить.

– Дэймон, – продолжает она, – это Джереми, мой нынешний натурщик.

Она не добавляет, что совершенно потеряла голову из-за меня, и это означает, что такая возможность не исключена. Дэймон пожимает мне руку.

Они беседуют, а я снова принимаюсь «смотреть новости». Я моргаю с умным видом и смеюсь, когда смеются они. Мне даже удается казаться оживленным и самоуверенным всякий раз, как они ко мне обращаются, и отвечать: «Я не знаю» значительным тоном, с проницательным взглядом, и это придает вес этим трем словам.

Фильм, фильм, фильм, начинаю я мысленно напевать, в мыслях же плачу от скуки. Фильм, фильм, фильм. Почти, почти, почти. Скоро, скоро, скоро, скоро. Быстрей, быстрей, быстрей, быстрей.

– Давайте потанцуем! – предлагает Генриетта. Несколько человек танцуют на площадке между столиками.

Я танцую с Генриеттой. Лора танцует со своим братом. Я замечаю на полу банкноту в один доллар, затоптанную ногами танцующих. Я указываю на нее леди Генриетте.

– Вы хотите ее поднять? – громко спрашиваю я, стараясь перекричать музыку, которая стала теперь громче.

– Нет, но, может быть, вы?

Я качаю головой.

Вдруг я вижу, что с пуговицы на рукаве моей рубашки свисает нитка. Я обрываю ее, и пуговица отрывается. Я кладу пуговицу в нагрудный карман, леди Генриетта наблюдает за мной. Я улыбаюсь. Малоприятный Озабоченный Идиот. Минимально Одаренный Индивидуум.

Мы меняемся партнерами (разумеется, это не моя идея). Танцуя с Лорой, я ощущаю легкую панику. Мне с трудом удается подавить желание достать из кармана «клинекс» и поднять его вверх с торжествующим видом, чтобы стать ей достойным партнером в танце.

Наконец-то мы собираемся уходить. Генриетта спрашивает Лору, не хочет ли та сходить с нами в кино. К моему великому разочарованию Лора соглашается. Предполагалось, что это будет свидание наедине – по крайней мере, поход в кино. Дэймона тоже приглашают, но он говорит, что у него уже есть планы на сегодня, и добавляет: «К сожалению». Генриетта показывает, что она очень разочарована, но я сам достаточно учтив, чтобы понять: она делает это из вежливости.

Мы смотрим «Мы – Телец», фильм о тореадоре, запутавшемся в любовном треугольнике. Матадор, Обалденно Импозантный. Я сижу в середине. Руки Лоры спокойно лежат у нее на коленях. Она расслабленная, уравновешенная особа. Генриетта тоже сидит нормально. В середине фильма я замечаю, что она не смотрит на экран. Взгляд ее устремлен на голову мужчины, сидящего перед ней. К концу фильма она подается вперед, рассматривая его голову вблизи.

– С вами все в порядке? – шепчу я ей на ухо.

– Этот человек – М.О.И., – отвечает она мне шепотом.

– Что такое М.О.И.?

– Мужчина с Оптической Иллюзией.

Ничего себе! Вот, значит, что такое я. Я – Мужчина с Оптической Иллюзией! Это звучит почти как Человек-невидимка. Почти супергерой!

– Что это означает? – осведомляюсь я.

– Это означает, что он – почти что-то, но не совсем, а быть может, и совсем, и невозможно сказать, так это или не так. Только что вы думали, что он такой, а через секунду вы уверены, что это не так.

Я пристально смотрю на затылок мужчины, чтобы увидеть, чем он почти является или не является. Я чувствую себя очень умным и проницательным, потому что сразу же замечаю, что она имеет в виду. У этого мужчины почти что имеется лысина. Его волосы поредели в середине головы. С минуту мне кажется, что у него действительно лысина, а в следующее мгновение я думаю: нет, нет, у него определенно еще нет лысины. Это странное ощущение, и я впервые заметил в человеке оптическую иллюзию. И тут же меня охватывает тревога: какую же оптическую иллюзию видит Генриетта во мне?

Фильм заканчивается. Мне нелегко было на нем сосредоточиться – не сомневаюсь, что вы можете себе это представить. И тем не менее даже смутное впечатление вселяет в меня уверенность, что мне нечего стыдиться своего выбора. По-моему, «Мы – Телец» будет способствовать благоприятному мнению Генриетты о моем вкусе в области кино. В фильме было мало действия, а я достаточно рафинирован, чтобы знать, что это всегда плюс. К тому же конец несчастливый, а это, насколько мне известно, непременное требование (европейская особенность и, следовательно, превосходная).

Женщину, которую любил тореадор, пронзил рогами бык, а женщина, которая любила его, перестала его любить, как только умерла ее соперница. В горе от гибели своей любимой (которая, между прочим, не отвечала ему взаимностью) он отказался от своей суперзвездной карьеры.

Этот конец, хотя и подобающе мрачный, несколько перегружен действием, как вы можете судить сами, и это заставляет меня с опаской покоситься на Генриетту – правда, оправданием мне могло служить, что я никогда не видел этот фильм прежде. И все же я чувствую необходимость заверить Генриетту в безупречности моего вкуса, дав понять, что я заметил изъян в конце фильма. Поэтому, когда мы встаем, я говорю ей:

– Неплохой фильм, но в конце всего было слишком много, не так ли?

– Правда? А мне понравилось, – отвечает она, и я с сожалением думаю, что мой вкус мог бы быть чуть похуже, ради моего же блага.

Она подходит к М.О.И. и заговаривает с ним. Я нахожусь далеко и поэтому не слышу, что она говорит вначале. Преисполнившись негодования, я приближаюсь к ним.

Она поворачивается к нам с Лорой и говорит:

– До свидания, вы двое. Джереми, увидимся в субботу.

Вот так! Она оставляет меня наедине с Лорой!

Черт побери!

– Вы не хотите, чтобы я проводил вас домой?

– Нет, благодарю. Меня проводит до дома этот джентльмен, – отвечает Генриетта.

Мужчина смотрит на нее большими влажными глазами. И рот у него тоже мокрый – вероятно, от похоти.

Она заговорщически улыбается мне и приподнимает брови, словно говоря: «Я только что нашла своего следующего натурщика, я должна написать его сегодня вечером, пожалуйста, не спугните мое вдохновение».

Я отвечаю ей улыбкой, и она выходит из кинотеатра в сопровождении своего М.О.И.

Я поворачиваюсь к Лоре.

– Вы поедете домой на такси?

– О да, я думаю, это самый простой путь.

Мы выходим. Чтобы не ехать в одном такси с ней, я не стану спрашивать, по пути ли нам. Надеюсь, она не заговорит на эту тему, а также надеюсь, что удастся легко найти такси, – тогда не придется занимать ее беседой.

Словно по волшебству (фактически самая волшебная вещь за весь вечер) сразу же появляется такси и останавливается перед нами, прежде чем мы поднимаем руки. Лора садится в него и уезжает. Надеюсь, мне никогда больше не придется ее видеть. Я не люблю, когда меня сватают, особенно если этим занимается та самая особа, которая меня интересует.

Когда я приезжаю домой, моя кошка Мину говорит:

«Что такое течка?»

Я с опаской смотрю на нее, поскольку недавно узнал, что течка как-то связана с сексом, а я не знаю, как обсуждать эту тему с моей кошкой.

«Где ты узнала это слово?» – спрашиваю я.

«Так, в одном месте. Что оно означает?»

«Ты очень хорошо знаешь, что оно означает. Течка – это когда течет кран».

«О, Джереми, прекрати. Что значит „у нее течка"?»

Между тем моя девушка Шарлотта говорит, что хочет жить вместе со мной. У меня нет сил и желания сражаться с ней, поэтому я позволяю ей поселиться у меня, однако прошу не отказываться и от своей квартиры, на случай, если один из нас захочет передохнуть.

Я думаю, что Шарлотта из тех, кто любит совать нос в чужие дела, а у меня есть несколько вещей, которые мне не хочется ей показывать: мой детский дневник, журнал «Плейгерл» с картиной Генриетты и пара наручников, которые я купил не так давно, поскольку хотел быть человеком, обладающим парой наручников. Когда являешься их обладателем, слегка меняется твоя личность, причем, как мне кажется, к лучшему. Становишься более волнующим, пусть и едва приметно. Когда люди смотрят на меня, мне хочется, чтобы они думали: да, у этого человека личность того, кто обладает парой наручников. Он – волнующая личность.

И мой имидж в собственном представлении также немного изменился. Вот каким он стал: Джереми, владелец пары наручников.

Мне нужно найти хорошее место, чтобы спрятать эти три предмета. После долгих раздумий я решаю воспользоваться привычкой Шарлотты никогда не смотреть вверх. Я приколачиваю эти вещи к потолку в ванной.

В ванной комнате вряд ли станешь лежать на спине, если только не принимаешь ванну, но и в этом случае самый высший уровень, куда будет смотреть Шарлотта, – чуть выше своих ног.

В следующую субботу я приношу маленькой девочке букет белых пионов. Эти цветы – на втором месте после моих самых любимых. Таким образом я хочу сделать приятное леди Генриетте. Оказывается, что еще больше я угодил маленькой девочке. Она в порыве благодарности бросается мне на шею, и мне делается от этого неловко, поскольку она видела меня обнаженным.

Я спрашиваю Шарлотту, как дела с М.О.И., которого она привела домой после фильма. Она отвечает, что написала его, но портрет еще не закончен, поэтому она не может никому его показать.

Она показывает мне мой портрет. Он чуть ли не вызывает у меня смех – настолько она меня изменила. Я выгляжу на портрете очень женственным мужчиной, лежащим в женской позе. Затем меня охватывает чувство благоговения. Картина очень хорошо написана. Я изображен лежащим на кушетке, в обнаженном виде, на розовых и черных простынях, рука под головой, взгляд устремлен на художника. Картина полна оптических иллюзий – особенно это относится к выражению моего лица и манере себя держать. Я выгляжу так, словно я почти счастлив, но в то же время – словно я встревожен и очень подавлен. Кажется, я лежу в удобной позе и тело мое расслаблено, но в то же время, судя по выражению лица, мне хочется, чтобы тело было прикрыто, – и действительно создается впечатление, будто едва заметный флер покрывает меня всего, за исключением глаз, и это походит на костюм призрака в Хэллоуин.

– Очень хорошо, – говорю я.

– Я знаю, – отвечает она. – Несомненно, это самая лучшая картина, какую я когда-либо писала. Вы были самым хорошим натурщиком.

– Был ли я Мужчиной с Оптической Иллюзией?

– Да.

– Ваша дочь сказала, что я – самый ярко выраженный Мужчина с Оптической Иллюзией из всех, кого она видела. Это верно?

– Да. Я никогда не видела более законченного Мужчину с Оптической Иллюзией, чем вы.

– В чем это проявляется? Чем именно я являюсь почти, но не совсем?

– Вы почти уродливы, но не совсем. Вы почти красивы, но не совсем. У вас вокруг талии почти что жировая подушка, но не совсем. Ваши ребра почти выпирают, но не совсем. Вы почти выглядите самым глупо-блаженным человеком в мире, но не совсем. Вы почти выглядите так, словно могли бы совершить самоубийство в любую минуту, – но не совсем.

– О, и это все? – спрашиваю я.

– Вы язвите?

– Нет. А нет ли чего-нибудь, в большей степени раскрывающего мое внутреннее «я»? Менее поверхностного? Более выразительного?

– О, вы хотите выразительного. В таком случае я могла бы показать вам список выразительных оптических иллюзий, содержащихся в вас, который я составила. – Она выдвигает ящик и вынимает белый лист бумаги, сложенный вдвое. И протягивает его мне.

Бумага исписана от руки, и содержит следующую информацию:

Джереми Ацидофилус. Мужчина с Оптической Иллюзией

1. Он говорит немного, но когда говорит, то слишком много. (О, я ужасно оскорблен!)

2. Он выглядит слабым и нездоровым, и все же иногда кажется, что если когда-нибудь наступит конец света, то он переживет нас всех, как таракан.

3. Кажется, что им легко манипулировать, но он также выглядит так, словно может неожиданно заартачиться.

4. У него часто очень бледное лицо, а рот большой и красный, и от этого он бывает похож на вампира, иногда на клоуна, иногда на старомодного чувственного джентльмена, но, как ни удивительно, на гомосексуалиста – никогда. В другие дни рот его выглядит гораздо меньше, более нормального размера, и менее красным, а кожа – менее белой, и гадаешь: показалось ли накануне, что у него большой красный рот, или это было на самом деле.

Это конец списка, но, на мой вкус, он слишком уж длинный, и у меня такое ощущение, будто я только что получил четыре пощечины.

– Когда вы написали «таракан», возможно, вы имели в виду «личинка»? – спрашиваю я ее не с горечью, а из подлинного любопытства. Моя внешность всегда так живо напоминает мне личинку, что мне интересно: не будет ли для нее откровением, если я упомяну об этом.

Она смотрит на меня, слегка удивленная, и отвечает:

– Нет, я имела в виду таракана. – Она берет у меня список и возвращает его в ящик.

– Вы Ж.О.И.? – осведомляюсь я.

– Не знаю, – отвечает она. – Вы думаете, что это так?

Я пытаюсь придумать какое-нибудь свойство, которое у нее почти есть, и наконец изрекаю:

– Вы почти грубы, но не совсем.

– Я не хотела задеть ваши чувства, – говорит художница. – Мне ужасно жаль, если я это сделала. Но порой я так увлекаюсь своим искусством, становлюсь почти злой, и не могу помешать себе сказать или написать вещи, которые, возможно, слишком резки, поскольку я чувствую, что то, что я говорю, – правда.

– Увижу ли я вас еще – теперь, когда вы закончили писать меня?

– Конечно. Я хочу, чтобы вы встречались с моей подругой Лорой. У нее немного друзей, и я думаю, вы могли бы очень понравиться друг другу.

– Не думаю, что я ей так уж понравился. Она не сказала мне почти ни слова, – возражаю я.

– Вы ей очень понравились. Она мне об этом сама сказала.

– Мне не нравится… то, чем она занимается.

– А как насчет вас? Вы занимаетесь чем-то столь пленительным, что это позволяет вам быть критически настроенным и разборчивым?

– Я – редактор, проверяющий факты. По крайней мере, это серьезное занятие. Я не знаю, каковы ваши намерения. Вы хотите, чтобы у меня с ней возникли романтические отношения?

– Это было бы чудесно. То есть, если она вам нравится.

– Мне нравитесь вы.

– Я знаю, но ничего не выйдет. Мне нравится брат Лоры, Дэймон.

Черт возьми! Я так и знал.

– Вы должны понять, – продолжает она, – что уговаривая вас, я оказываю услугу ей. Как бы услуга за услугу. Я помогу ей найти кавалера, а она замолвит за меня словечко перед братом. Вообще-то я не так уж хорошо ее знаю. Я познакомилась с ней случайно, через ее брата. По правде говоря, я нахожу ее совсем заурядной, что может вас удивить – теперь, когда вы видели ее выступление. Правда, у нее есть приятные качества. Она разумна, уравновешенна, постоянна, здорова, спокойна, добродушна, ровна, расслаблена, безмятежна. А ее брат великолепен.

Когда я возвращаюсь домой, моя кошка Мину чуть ли не улыбается, глядя на меня прищуренными глазами. Шерсть у нее взъерошена и растрепана.

«О, Джереми, милый! Ты сегодня прекрасно выглядишь, – говорит она. – Я так ждала, когда ты вернешься домой!»

«Почему?»

«Сначала скажи мне: я хорошенькая?»

«Да. как обычно».

«Ты даже не смотришь на меня».

Я смотрю на нее, и она роскошно растягивается на полу.

«Ну, как теперь? – спрашивает она. – Я сейчас хорошенькая?» – Она неистово мурлыкает, но я вижу, что она прилагает неимоверные усилия, чтобы не мурлыкать, когда говорит, так как знает, что это меня раздражает.

«Да, ты хорошенькая, – отвечаю я. – Так почему же ты ждала, чтобы я пришел домой?»

«Потому что думаю, что у меня тити-пити».

«Что такое тити-пити?»

«О, Джереми, ты тако-о-ой недогадливый!»

«Хорошо, я недогадливый. Итак, что такое тити-пити?»

«Тити-пити – это течка. Почему же не приходят кавалеры?»

«А как же, по-твоему, они могут прийти? Все окна и двери закрыты, и мы живем на четвертом этаже».

«Это неважно. Все равно они должны как-то прийти».

«Ты хочешь сказать – пройдя сквозь стены?»

«Не знаю. Они находят способы».

Она много мяукает и, по-видимому, мучается. Мне ее жаль, поэтому я говорю:

«Не расстраивайся, больше тебе никогда не при-дется пройти через это, мы тебя прооперируем, и ты до конца жизни будешь себя прекрасно чувствовать».

«Ты рехнулся? Я хочу заниматься любовью. И я хочу иметь детей».

«Но ты же начнешь писать повсюду».

«Обещаю, что не стану».

Она все продолжает и продолжает, придя в ужас и негодуя, и я чувствую себя монстром. Она заставляет меня поклясться, что ее никогда не будут оперировать, но я на всякий случай скрещиваю пальцы, чтобы иметь возможность выбора.

Она успокаивается и говорит:

«Погладь меня, Джереми, погладь меня. Еще. Не останавливайся. О, Джереми!»