Текст книги "Обнаженные мужчины"

Глава 5

Три дня спустя я навещаю Генриетту не по делу – впервые это просто дружеский визит. Вообще-то именно она это предложила. Я думал, это оттого, что Лора тоже будет. Но нет. Вместо этого – красивый обнаженный мужчина, которого пишет Генриетта. Он лежит в самой удобной для него позе – если только это правило не относится лишь к несовершенным натурщикам вроде меня. Генриетта здоровается, но она так поглощена работой и марципановыми кошечками, что не обращает на меня внимания. Ее дочь Сара берет меня за руку и тащит к себе в спальню, чтобы показать свою коллекцию Шалтаев-Болтаев.

У нее на полках сидит множество Шалтаев-Болтаев. Многие из них – настоящие яйца с нарисованным лицом и приклеенными ручками и ножками из тесемочек.

– Их сделала я, – сообщает Сара.

– Очень хорошо нарисованы, – хвалю ее я.

Она указывает на одно из яиц, и, взглянув на него, я испытываю потрясение. Она говорит:

– Это мой последний. Я его закончила сегодня утром. Я делала его девять часов, в течение трех дней.

На яйце нарисовано мое лицо.

– Он вам нравится? – спрашивает она.

– Это я?

– Да.

– Очень реалистично. Ты такая талантливая!

– Спасибо. Когда я встречаю того, кто мне нравится, то делаю из него яйцо.

– Я весьма польщен.

– Это еще не все. С ним еще должно быть шоу.

– О?

– Да. Вы готовы?

– Да.

– О'кей. – Она выпрямляется и, став лицом ко мне, начинает декламировать:

 
Шалтай-Болтай
сидел на стене.
Шалтай-Болтай
свалился во сне…[6]6
  Пер. С. Маршака.


[Закрыть]
 

В этот момент она сталкивает яйцо с моим лицом с полки. Оно падает на деревянный пол и разбивается. Из него выливается густая блестящая красная жидкость.

Сара продолжает декламацию:

 
Вся королевская конница,
вся королевская рать
не может Шалтая,
Не может Болтая,
Шалтая-Болтая,
Болтая-Шалтая,
Шалтая-Болтая собрать!
 

Я ошеломлен и чувствую себя обиженным.

– Разве это не было чудесно? – спрашивает она.

– Очень плохо, что ты разбила мое лицо.

– Но разве это не было чудесно – представление с кровью? Разве это не удивительно?

– Весьма удивительно. Как ты сделала кровь?

– Ртуть и оливковое масло.

– Но плохо, что ты разбила мое лицо. Тем более что ты трудилась над ним целых девять часов. Оно было так хорошо сделано.

– Не расстраивайтесь, – утешает она меня, беря закрытый контейнер для яиц. Она открывает его, и я вижу еще шесть Шалтаев-Болтаев, изображающих меня. На каждом лице – различные выражения. Эти эмоции я примерно могу расшифровать как Страх, Удивление. Гнев, Печаль, Скука, а последнее, Вина, – с ярко-красными от стыда щеками.

Я смотрю на маленькое разбитое лицо на полу, седьмое, и вижу, что это было Счастье.

– Они красивые, – говорю я ей.

– Не думайте, что я потратила шестьдесят три часа на эти яйца. На них ушло девять часов. Вы можете взять одно, но должна предупредить: то, которое вы выберете, скажет о вас больше, чем девять часов беседы.

Я пытаюсь решить, взять ли мне то, которое больше всех нравится, или то, которое меньше всего меня изобличит. Больше всех мне нравится Вина. Оно самое забавное и выразительное, с ярко-красными от стыда щеками; однако оно – самое обличающее, поэтому я решаю выбрать самое невинное.

– Я, пожалуй, возьму Скуку, – решаю я, указывая на яйцо.

– Это не Скука, а Сонливость. То, что вы поняли его как Скуку, говорит о вас бесконечно много. Но вы лжете. Не оно понравилось вам больше всего, потому что оно явно хуже всех нарисовано. Все это разоблачает вас, Джереми, и показывает в не очень выгодном свете. Это показывает, что вы трусоваты и нечестны. Признайте это. Скука – не ваше любимое яйцо.

Я нахожу, что для ребенка ее лет она как-то неприятно умна.

– Ты права, – соглашаюсь я, скрывая раздражение. – Я выбрал Скуку, потому что не хотел, чтобы ты подумала, что я испуган, удивлен, сердит, печален или виновен.

– Вы раскрываетесь все больше с каждой минутой. Почему же это вам не хочется, чтобы я подумала, будто вы удивлены? Это не отрицательная эмоция, которой нужно стыдиться, но, очевидно, для вас она такова по какой-то глубокой, странной и загадочной причине.

Девчонка поймала меня. Она права. Мне не хотелось, чтобы она подумала, что я удивлен ее поведением по отношению ко мне, ее чрезмерной фамильярностью, которая беспокоит и смущает меня. Я должен солгать.

– Нет, ты неправа, удивление – это не отрицательная эмоция, и ее нечего стыдиться. Просто я прежде всего подумал о скуке. Я был невнимателен.

Она смотрит на меня с подозрением, полуприкрыв глаза.

– Так скажите же мне, какое яйцо ваше любимое на самом деле?

– Счастливое, которое на полу.

– Ну, это слишком просто. И в любом случае его я не могу вам дать, оно разбилось. Какое яйцо в коробке нравится вам больше всего?

– Вот это, – говорю я, указывая на виноватое. – Мне нравятся его красные щеки.

– Вы не должны оправдываться за свой выбор, говоря, что вам нравятся красные щеки. У вас нет причин чувствовать себя виноватым из-за того, что вы выбрали Вину.

– Я не оправдываюсь из-за своего выбора. Мне действительно нравятся эти красные щеки.

Я наношу визиты леди Генриетте дважды в неделю – в субботу и среду, по вечерам, поскольку она говорит, что я могу заходить, когда мне вздумается. Наверно, ей приятно мое присутствие. Мне кажется, наши отношения становятся глубже – медленно, но верно. Надеюсь, ее привязанность ко мне скоро примет романтическое свойство, если этого еще не случилось.

Лора изредка заглядывает в эти дни к леди Генриетте. Она пытается заговаривать со мной, произнося нормальные, приятные фразы, например: «Джереми, мне понравился тот фильм, который вы выбрали, „Мы – Телец"», или «Джереми, мне нравится ваш пиджак», или «Чудесный день, не так ли?». Генриетте или Саре она говорит: «Твоя картина чудесно получается, Генриетта», и «Что интересного было в школе, Сара?».

Я хватаюсь за первую же возможность поиграть с Сарой, что нравится мне гораздо больше, чем беседовать с Лорой. Не знаю, отчего эта женщина вызывает у меня такую неприязнь. Одна из причин, вероятно, в том, что я терпеть не могу, когда меня сватают. Терпеть не мог это всю свою жизнь, с тех пор, как моя мама заставляла меня играть с противной соседской девчонкой. Наши мамы сидели рядышком, смотрели на нас и сюсюкали: «О, это так преле-е-естно!»

Часто во время моих визитов Генриетта пишет одного из своих натурщиков. Пока что я видел только красавцев – ни одного обыкновенного мужчины вроде меня. В то время, как Генриетта пишет картины, ее дочь Сара тоже занимается искусством. Сидя за кофейным столиком, она рисует мужскую одежду – иногда придумывая, иногда беря одежду натурщика из раздевалки и раскладывая ее перед собой. Она быстро, но очень хорошо рисует брюки, галстуки, рубашки и туфли, грызя марципановых зверюшек своей матери.

– Не знал, что ты тоже художница, – говорю я Саре.

– Да нет, не совсем. Я лишь рисую мужскую одежду.

– Почему?

– Думаю, она хорошо сочетается с картинами мамы.

Я истолковываю это как какое-то глубокое расстройство психики из-за того, что ее мать пишет обнаженных мужчин. Я выражаю это мнение, когда мы с леди Генриеттой остаемся наедине, но она возражает:

– Сомневаюсь, что это «глубокое расстройство». Возможно, это легкое смущение. Сара чувствует, что ее рисунки прелестно дополняют мои картины. Полагаю, это очаровательно.

Тогда я решаю спросить у самой Сары, что она думает:

– Как ты относишься к тому, что твоя мама пишет обнаженных мужчин?

– Я думаю, что это великолепно, – отвечает она. – Нагота – это самая глубокая тема на свете.

– Она тебя беспокоит?

– Нет, напротив. Полагаю, мне повезло, что у меня такая умная и раскованная мать.

Она меня не убедила. То, что Сара делает, и то, что она говорит, – две разные вещи. Мне кажется, что если бы она одобряла картины своей матери, то пыталась бы ей подражать, рисуя, скажем, своих кукол голыми.

Сара всегда возится с куклами Барби, и однажды я наконец спрашиваю леди Генриетту:

– Не слишком ли она большая, чтобы играть в куклы?

– Да, конечно, – отвечает леди Генриетта. – Именно поэтому она это делает. Ей нравится быть необычной, что поистине восхитительно в ребенке: ведь в этом возрасте они так жестоки друг к другу. Ей нравится делать то, что вызовет презрение у ее одноклассников, и она противостоит им. Она такая сильная!

– Вот почему она одевается, как маленькая девочка? – (Это действительно так.)

– Да, поэтому. Кроме того, ей нравятся куклы Барби. Они будят ее воображение.

И тогда я решаю купить Саре куклу Барби, чтобы сделать приятное ее матери.

Я отправляюсь в магазин Шварца, полагая, что у них самый большой выбор. Мне хочется купить самую лучшую куклу Барби, какую когда-либо видела леди Генриетта. Я хочу, чтобы мой выбор впечатлил ее. Бьюсь об заклад, она ни разу не прогулялась к Шварцу за куклой Барби. И бьюсь об заклад, что у Шварца такие красивые и реалистичные куклы Барби, каких она в жизни не видывала. Я уже представляю себе, какое воздействие окажет мой выбор на леди Генриетту. Готов поспорить, Сара скажет своей маме, что это самая лучшая Барби, и добавит что-нибудь типа: «У твоего нового друга, М.О.И., изысканный вкус».

Я сейчас в отделе, где торгуют куклами Барби. У них довольно большой выбор. Я начинаю внимательно разглядывать все коробки, пытаясь найти самые впечатляющие экземпляры.

Я вижу подарочный набор «Время полета Барби. Хорошенький пилот переодевается, собираясь на свидание. Крылья для вас. И также бумажная кукла».

У них одна и та же модель в трех вариантах: темнокожая кукла, блондинка и брюнетка, у которой более приятное выражение лица, поскольку рот закрыт.

Есть также «Барби на взморье. Куклы не включены».

А еще – набор «Парк с прудом. Куклы не включены. „Питьевой" фонтанчик!»

Я пытаюсь понять, почему они заключили слово «питьевой» в кавычки. Больше ни одного слова в кавычках. Наверно, это опечатка.

Тут еще более дюжины коробок – с автомобилями Барби, домами, офисами, наборами для пикников и так далее. Я слегка разочарован. Ни одна не кажется мне красивой, реалистичной или интересной. Я чувствую, что должен отказаться от идеи купить Саре куклу Барби. Может быть, вместо этого ей следует преподнести Шалтая-Болтая.

Я уже собираюсь уходить, когда вижу, что немного подальше продаются куклы, похожие на Барби, но с именем Джейн.

Первая коробка, которая мне попадается, – это «Джейн подкрашивается, но поскольку не умеет делать это правильно, звонит по телефону своей подруге». В коробке – маленький телефон и кукла Джейн, у которой тушь и помада некрасиво размазаны вокруг глаз и губ.

Я рассматриваю следующую коробку. «Джейн садится на диету». Кукла Джейн тут пухленькая.

Следующая – «Джейн вступает в собачьи какашки по дороге домой, и ей надо почистить свои новые туфли до того, как появится ее кавалер, который должен прийти через пять минут». На розовой туфельке куклы Джейн – коричневый комочек.

В следующей коробке «Джейн идет в кино со своим бойфрендом, и он ее целует. Куклы не включены в набор». В коробке – два кресла из кинотеатра и ничего больше.

Следующая коробка: «Джейн выбирает себе хобби. Она начинает рисовать». Обнаженных мужчин. Вот это было бы хорошо.

Ко мне подходит продавщица и спрашивает:

– Вам нужна помощь?

– Я пытаюсь найти самую лучшую куклу для девочки.

– Вам бы лучше посмотреть на кукол Барби вон там. Они гораздо красивее, чем куклы Джейн.

– Я уже видел кукол Барби. Наверно, я не заметил лучших из них. Где они?

– Они все лучше. – Потом она понижает голос. – Я знаю, мне не следует это говорить, но лично я считаю, что кукол Джейн следует запретить. Они вредны.

Я покупаю «Джейн подкрашивается» и «Джейн идет в кино», все еще раздумывая над тем, почему они заключили слово «питьевой» в кавычки.

Я дарю Саре наборы с куклой Джейн, а она повисает у меня на шее, целует и душит в объятиях, отчего мне все еще делается неловко, поэтому я решаю больше никогда не дарить ей подарки. Но когда бы я ни пришел, она в любом случае повисает на мне. Я ей действительно нравлюсь.

Леди Генриетта больше не просит меня позировать, но, по-видимому, она любит, когда я захожу, и считает, что это нормально и так и должно продолжаться. Я стал одним из ее друзей.

Ее дочь обожает меня. Она заключает меня в объятия, когда я вхожу, и целует в щеку. Она заставляет меня смотреть с ней фильмы, особенно «Ослиную шкуру» (по-французски «Peau d'âne»). И леди Генриетта, и ее дочь хорошо говорят по-французски. Сара ходит во французскую школу. Фильм идет на французском, с английскими субтитрами. Это сказка. Комическая сказка. Катрин Денев играет принцессу.

Маленькая девочка знает слова всех песен и поет по ходу фильма очень красивым голосом. Вообще-то она знает текст всего фильма и говорит одновременно с актерами.

Это история о короле, который влюбляется в свою дочь. Он хочет, чтобы она вышла за него замуж. Она любит своего отца, но не хочет за него замуж. Чтобы отбить у него охоту, она говорит, что согласится, если он подарит ей платье цвета неба. К ее удивлению, ему это удается. Она говорит, что хочет платье цвета луны, полагая, что это будет слишком трудно, но ему удается и это. Она говорит, что хочет платье цвета солнца, и отец дарит ей такое платье. Тогда она говорит, что хочет шкуру его волшебного осла. Эта просьба вызывает у него негодование, потому что король любит своего осла, который испражняется золотом. Но он убивает осла и дает ей шкуру, полагая, что теперь она выйдет за него. Принцесса надевает шкуру для маскировки и удирает. В конце концов она встречает принца.

Как-то раз леди Генриетта смотрит вместе с нами этот фильм. Она говорит мне, что эта сказка написана Шарлем Перро, тем же самым, который написал сказки «Спящая красавица», «Красная Шапочка», «Синяя Борода» и «Золушка». Генриетта говорит, что часто удивлялась, отчего «Ослиная шкура» не стала столь же популярна в Америке, как другие сказки. Она подозревает, что причина кроется в том, что сюжет с отцом, влюбленным в собственную дочь, шокирует американцев и неприемлем для них. Разумеется, продолжает она, это шокирует и неприемлемо в реальной жизни, но означает ли это, что нельзя сочинить об этом сказку? Синяя Борода, убивающий своих жен, шокирует еще больше, и все-таки американцы приемлют это. Интересное явление, задумчиво произносит она.

Маленькая девочка очень умна, но она странная. Как-то раз я сижу на кушетке, а она приходит и садится мне на колени, обвивает руками мою шею и кладет голову мне на плечо.

Черт возьми, думаю я.

С тех пор она часто сидит у меня на коленях. Иногда страстно целует меня в щеку. Она даже ставит мне синяки на шее и щеках, и я не чувствую этого и замечаю в зеркале, лишь когда прихожу домой. Тогда я понимаю, что это за красные отметины у меня на шее и щеках.

Каждый раз, как я вхожу к ним в квартиру, Сара придумывает что-нибудь новенькое – например, один раз она назвала меня бедной голой черепахой. Или в другой раз – пожалуй, это побило все рекорды, – она сказала, что меня следует держать в клетке. «Ты – существо, которое должно находиться в чьем-то владении, – вот ее точные слова. – И тебя надо показывать гостям».

Иногда она говорит что-нибудь такое: «Я люблю тебя, потому что ты не стыдишься покупать мне кукол Джейн. И потому что ты обо мне думаешь».

Она ошибается. Когда я покупал ей кукол Джейн, то думал о ее матери.

Я никогда не смог бы сблизиться с Сарой и чувствовать себя с ней комфортно, и мне грустно оттого, что она будет разочарована.

Генриетта, которая часто присутствует при сценах, когда ее дочь демонстрирует сильную привязанность ко мне, по-видимому, ничуть не находит поведение Сары странным. Может быть, оно действительно не странное, не знаю. Я совсем запутался. Детям позволено проявлять нежность, ведь они так невинны. Но эта девочка настолько красива, и в ее нежности есть что-то очень сексуальное. Я не уверен, так ли это на самом деле – или я просто извращенец. Часто ее одежда едва прикрывает наготу. Но я думаю: так ли это на самом деле или просто мне хочется видеть это именно так? В конце концов, шорты и майка – вполне приличная одежда. Но на ней они кажутся провоцирующими. Возможно, это оттого, что она надевает их каждый раз, когда я ее вижу. Она не дает мне перевести дух. Мне хочется сказать: «Дай мне передохнуть! Дай отдых моим глазам – хотя бы раз. Надень мешок из-под картошки».

Но нет, она все продолжает и продолжает в том же духе. Руки у нее гладкие, а у кожи какой-то странный блеск, которого нет у зрелых женщин. Это кажется почти волшебным и снова напоминает мультфильм.

Я безумно влюблен в леди Генриетту, но начинаю испытывать сексуальное влечение к ее дочери, и это приводит меня в ужас. Я пытаюсь проявлять к ней холодность, делать намеки. Я встаю со словами: «Ну же, веди себя как леди, ты уже не ребенок».

Она с минуту смотрит на меня в нерешительности, потом вскакивает и, повисая у меня на шее, возражает: «Нет, ребенок».

Леди Генриетта часто оставляет нас наедине, и это меня раздражает. Она продолжает встречаться с Дэймоном, а я продолжаю ревновать; правда, я не замечаю, чтобы между ними возникла настоящая близость, и это меня несколько утешает.

Однажды Сара приглашает троих подружек «на чай». Девочки довольно непривлекательны, к тому же волосы у них растрепанные, одежда очень уродлива, и у двоих из них избыточный вес. Я сразу же разгадываю маленькую хитрость Сары.

Когда ее подружки уходят, Сара спрашивает меня:

– Какая деталь моей внешности нравится тебе меньше всего?

– Не скромничай. Ты хочешь сказать, какая деталь нравится мне больше всего?

– Пожалуй, да, если вообще есть такая деталь, которая тебе нравится.

– Твои волосы.

Когда на следующий день я прихожу с работы, то вижу длинную коробку для цветов у своей двери. Тут и карточка. Я не узнаю почерк, а подписи нет. На карточке написано: «Здесь локон в знак моей любви».

Я открываю коробку и ощущаю приступ тошноты. У меня такое чувство, словно в руках у меня отрубленная голова – правда, самой головы тут нет.

Черт побери, ну и мерзость. Где же голова? – думаю я инстинктивно.

В коробке лежат две длинных белокурых косы. У них мертвый вид. Отвратительно. Печально.

Я устремляюсь к телефону и звоню леди Генриетте. Она отвечает.

– Сара остригла волосы? – спрашиваю я.

– Да.

– Она прислала их мне в коробке из-под цветов.

– Я знаю.

– Как вы могли ей позволить это сделать?

– Моя дочь может делать все, что пожелает, при условии, что это никому не повредит.

– Но у нее были такие красивые волосы!

– Она хотела их подстричь. Получилось очень мило.

– Вам нужны эти косы? Мне они не нужны. Я думаю, что это отвратительно. И, вероятно, для вас они значат больше, чем для меня.

– Вы можете поступать, как хотите. Правда, вам бы следовало растрогаться. Она хотела сделать вам приятное. Ее жест действительно много значит.

– Я знаю. Это-то и досадно. Это непристойно. Да, я тронут, но меня беспокоит ее умственное и эмоциональное здоровье. Я удивляюсь, что это не беспокоит вас.

Однажды леди Генриетта говорит то, что приводит меня в неописуемый ужас.

Она спрашивает:

– Не могли бы вы оказать мне огромную услугу?

– Да, – отвечаю я, придя в восторг от возможности сделать ей приятное.

Я жду, чтобы она пояснила, в чем заключается услуга, но вместо этого она берет свою сумочку и достает два билета на самолет. Она молча стоит и смотрит на меня. Я беру билеты и вижу, что пункт назначения – Орландо, штат Флорида.

– Что это? – спрашиваю я, вдруг взволновавшись до глубины души: а что, если она хочет отправиться в путешествие вместе со мной?

– Мне бы хотелось, чтобы вы поехали туда на следующий уикенд вместе с моей дочерью.

Что же это происходит, черт побери?

– Зачем? – осведомляюсь я. – Что там такое?

– Диснейленд. Мне кажется, у нас с Дэймоном наконец-то дела пошли на лад. Мне бы хотелось провести с ним очень интимный уикенд, без моей дочери. Она всегда хотела попасть в Диснейленд.

Таким образом я от нее избавлюсь, но не буду чувствовать себя виноватой. Пожалуйста, вы это сделаете?

Я раздавлен новостями о Дэймоне. К тому же мне совсем не нравится то, чего она от меня хочет. На этот раз леди Генриетта ведет себя в самом деле несносно – нет, в самом деле. Впервые со времени нашего знакомства я испытываю раздражение против нее.

Я не успеваю ничего ответить, как она говорит:

– Вы – один из немногих, кому я могу доверять. И один из немногих людей, которых любит Сара. Так что лучшего нельзя и желать. Это так помогло бы мне, если бы вы согласились. Я была бы вашей должницей на всю жизнь. К тому же считается, что Диснейленд очень забавен и для взрослых.

– Не знаю, – отвечаю я. – Думаю, это несколько странно.

– Что странно?

– Я имею в виду, что, в конце концов, я же не ее отец. Приемлемо ли такое?

– У нее нет отца, – холодно произносит леди Генриетта. – Если вы не хотите это сделать – ну что же, прекрасно. Ей придется побыть с одним из моих натурщиков, которых она терпеть не может, но у нее не будет выбора.

У меня такое чувство, что она нарочно это придумала, чтобы пристыдить меня.

– Не знаю, – говорю я. – Не то чтобы мне этого не хотелось. Дело в том… – Я не могу закончить эту фразу. Мне хочется сказать: «Дело в том, что не кажется ли вам, что она проявляет слишком уж много нежности?» или: «Не знаю, чего от себя ожидать». Но нет, я не могу сказать такое, иначе она подумает, что я опасный маньяк, и больше никогда не захочет меня видеть.

В конце концов я выдавливаю:

– Дело в том, что людям это могло бы показаться несколько странным.

– Чепуха. Вы просто скажете, что вы ее отец. Я не отказываюсь. Я просто поддаюсь, не зная, как отказать. Мне не хочется, чтобы она расстроилась и невзлюбила меня. В конце концов, я все еще надеюсь, что она порвет с Дэймоном. То, что она собирается провести с ним один уикенд, вовсе не означает, что она проведет с ним остаток жизни. К тому же неплохо, что она доверяет мне свою дочь. Возможно, подсознательно она хочет, чтобы отцом был я, и готовит меня к этой роли. Возможно, это притянуто за уши, но мне всегда нравится фантазировать о том, какие прекрасные плоды может принести ситуация, кажущаяся безнадежной.

На следующий день мне приходит хорошая идея, которая может компенсировать необходимость везти Сару в Диснейленд. Она заключается в том, чтобы взять с собой еще и мою мать. Это убьет сразу двух зайцев: 1) Я окажу услугу леди Генриетте. 2) Я доставлю удовольствие своей матери, которая жаждет провести время вместе со мной. 3) Я не буду с Сарой наедине.

Когда я упоминаю об этой идее при леди Генриетте, она, по-видимому, не приходит от нее в восторг, и я не понимаю, почему. Я думал, что она должна бы обрадоваться. А она говорит:

– О! А почему вы хотите взять с собой вашу мать? Вы думаете, вам будет скучно с Сарой?

Она вызывает у меня раздражение, и язык чешется ответить: «Нет, идиотка, в этом-то и проблема: я боюсь, что мне будет слишком весело».

Но я говорю:

– Моя мама давно уже хочет со мной повидаться, вот я и подумал, что это будет хорошая возможность. Уверен, ей понравится Диснейленд. И я удивлен, что вы не рады тому, что женщина постарше поможет мне присматривать за Сарой.

Лери Генриетта больше ничего не говорит, но, кажется, не очень-то рада моей идее. Тем не менее на следующий день она вручает мне еще один билет на самолет. Я предлагаю заплатить за него, хотя на самом деле не могу себе этого позволить, но леди Генриетта заявляет, что и слышать об этом не хочет. Я заглушаю в себе чувство вины, напоминая себе, что она богата.

– По крайней мере вам не придется платить за дополнительную комнату, – нахожусь я. – Сара может жить в одной комнате с моей матерью.

– Нет, – отвечает леди Генриетта. – У каждого из вас будет собственный номер.

 
Мы едем, едем, едем
В Диснейленд,
В Диснейленд.
Мы едем, едем, едем,
Мать твою так.[7]7
  В оригинале использована аллюзия на старинную английскую песенку «Лондонский мост падает».


[Закрыть]
 

Моя девушка Шарлотта считает, что все это немного странно, но, вопреки моим опасениям, не придает этому особого значения, поскольку как раз сейчас очень занята. Она говорит, что даже рада: ведь она сможет поработать целый уикенд, ни на что не отвлекаясь.