Текст книги "Королевская охота"

Амеде Ашар
Королевская охота

ГЛАВА 1. ЛАЦЦАРОНИ

В начале сентября 1706 г. под полуденным осеннем небом двое господ благородной наружности, ведя мирную беседу, прогуливались вдоль расположения французских войск, густым кольцом окруживших итальянский город Турин. Привел их туда грозный герцог де Лафейяд.

Хотя город и был окружен со всех сторон, не похоже, что его население было сильно этим обеспокоено. Да и с чего беспокоиться? В стенах не видно ни одного пролома, а в городе – дымящихся развалин. Ничто не демонстрировало хоть малейшего желания его светлости герцога Савойского сдать город. Из бойниц грозно выглядывали разверзшиеся пасти пушек, штыки часовых не без самодовольства поблескивали из-за стен, а гарнизонные барабаны и трубы сами не дремали и, черт их побери, другим спать не давали. Когда же время от времени сверкала молния выстрела и гремел пушечный гром, рассеивались последние сомнения в том, что туринское войско и не думает сдавать позиции.

Правда, осаждающие вроде бы тоже не спали: едва до них долетало из города ядро, как они отвечали тем же. Заканчивалось все это тем, что кое-где вздымалась земля, а с нею валилась какая-либо часть крепостного вала. Глядишь, при этом на одной из сторон исчезали из виду один-два человека, и на том все кончалось.

Следовало бы однако признать, что расположившаяся вокруг Турина армия французов представляла собой довольно-таки странное зрелище. В пределах лагеря, к примеру, не наблюдалось никаких перемещений. Да никто и не знал, откуда и куда следовало продвигаться. Отдавались неверные приказы, которые ещё хуже исполнялись. Никто не в состоянии был предвидеть события и никто не умел избавиться от их отрицательных последствий. Все полагались на удачу. Батареи располагались как попало, а караульные посты – того хуже.

Лафейяд, ведший осаду до прибытия в армию герцога Орлеанского, изнурял свое войско бессмысленными атаками противника, открыто над ним насмехавшегося. В общем, все выглядело так, будто осадой руководил совершенно бездарный военачальник.

И вот, из-за всего этого удручающего беспорядка такой обязательный спутник храбрости и уверенности в себе, как веселье, покинул осаждавших. Среди них не было слышно песен, не видно было радостных и шумных забав. Все работы велись лениво, пушки заряжались без всякого усердия. Изредка лишь часовые молча провожали прыгающие у них на глазах пушечные ядра и также молча продолжали маршировать. Можно сказать, что армией овладел восточный фатализм.

Но вернемся к прогуливавшимся господам. Старшему из них было лет тридцать, младшему – двадцать пять. Оба обладали непринужденными манерами, свойственными лицам из высшего общества. Тот, что помоложе, смотрел по сторонам с видимым удивлением, точь в точь, как это делают вновь прибывшие на место. Старший же только улыбался. Его спокойный и даже несколько горделивый вид выдавал вельможу. Зато поведение младшего резко с ним контрастировало. Он, подобно раннему петушку, говорил с жаром и без всяких причин звенел шпорами.

– Проскакать вовсю тридцать лье по убийственным дорогам, – вещал он, – лишь затем, чтобы найти здесь все в таком жалком состоянии! Боже мой, да если бы я тащился на черепахе дядюшки Лафонтена, то и тогда приехал бы слишком рано! А ведь в Марли только и говорят, что о ваших подвигах. Но где же они, уничтоженные вами вражеские эскадроны, разгромленные полки, взорванные стены, разрушенные бастионы?..

– Все это только на бумаге, – отвечал первый.

– Позвольте при этом заметить, мой дорогой герцог, эти ваши депеши написаны превосходным стилем. Я видел их у первого министра. Да они делают честь знаменитостям из Академии! Какие эпитеты, какие цветы красноречия! Просто удивляешься, почему такие перлы не воспламенили самой бумаги. Из них можно сделать вывод, что Турин испепелен, а Пьемонт лежит в развалинах.

– Так вы находите, что и Пьемонт, и Турин слишком хорошо выглядят?

– Да ведь, по-моему, их сиятельство граф де Тон был бы чересчур взыскательным, если бы выразил недовольство вашими действиями.

Но не успел молодой человек закончить свою фразу, как два ядра в течение нескольких секунд упали невдалеке; первое повалило палатку на спящих солдат, второе разорвало пополам часового. Реакция солдат была спокойной: без жалоб и тем более без смеха подняли и поставили палатку, мертвеца же просто сбросили в воронку – и снова спать.

– Кажется, когда говорят о де Тоне, – продолжил молодой дворянин, – можно быть уверенным, что он позаботится прислать подобные известия. Когда я направлялся сюда, я боялся, что город уже взяли. Теперь же я боюсь, чтобы город не овладел нашим лагерем, а нас не изрубили бы в куски.

– Что ж, очень может быть, – последовал флегматичный ответ.

– Вы что же, всерьез в этом уверены? – живо воскликнул собеседник.

– Во-первых, дорогой граф, все возможно, а чаще всего то, что кажется самым невозможным. В данном деле, как сказал бы прокурор, это вероятно… И даже, если бы мне захотелось позлословить по отношению к нашим начальникам, я бы добавил, что это неминуемо.

– Вы меня поражаете! – вскричал граф, глядя герцогу в лицо. – Вы говорите такое после того, как герцог Орлеанский принял командование. Неужели вы, мсье де Рипарфон, можете так говорить?

– Да, могу, – был ответ.

– Что же, – продолжил граф, – вот уже около двух месяцев, как вы оставили двор, а за такое время может случиться многое. Не кончилась ли ваша дружба с герцогом Орлеанским?

– Ни в коем случае.

– И, кажется, не слышно, чтобы его светлость сдал начальство над армией?

– Не слышно.

– Но раз он главнокомандующий, стало быть, он-то и отдает приказы?

– Разумеется.

– Тогда герцогу Орлеанскому следует приписать все эти очевидные ошибки и всю ответственность за глупости, которые совершает наша армия и которые она, похоже, будет делать и впредь!

– Вовсе нет.

Граф остановился, как вкопанный, и уставился на Рипарфона. С его губ готово было сорваться возражение, но герцог, положив руку на его плечо, предупредил неизбежную реакцию.

– Ваше суждение абсолютно логично, – сказал он.

– Вы с ним согласны?

– Конечно, но оно не отражает истины.

– А, тут есть ещё и «но»?

– Лучше скажите мне, в каком деле его не бывает.

– Что ж, посмотрим, в чем заключается это «но».

Но едва де Рипарфон собрался ответить, как на дороге, по которой шагали собеседники, показалось несколько всадников. Впереди ехали два военачальника в расшитых мундирах.

Ничто не выглядело столь контрастным, как эти люди, похоже, равные по праву, если не по чину.

Один из них, очень маленький и живой, постоянно вертелся, обращаясь к своему спутнику, слушавшему его со снисходительной улыбкой. Коротышка же постоянно то поднимался на стременах, то опускался, как бы стараясь выглядеть выше. Но это ему плохо удавалось: слишком уж мал был его рост, так что его голова едва была видна из-за ушей огромной лошади, на которой он сидел. Самое заметное, что было в его особе, сводилось к шляпе с белыми перьями, украшавшей голову, и двух тяжелых сапогах с большими шпорами, болтавшимися на его маленьких ножках.

Второй – высокий, хорошо сложенный, имевший величественный вид, – отличался таким умным и благородным лицом, что его чрезмерное безобразие было почти не заметно. Это был человек, который обвораживал прежде, чем начинал говорить, и которому стоило только открыть рот, как он уже увлекал своей речью остальных. Он изображал, будто очень внимательно слушает, что говорит собеседник, и постоянно наклонял голову в знак согласия.

При появлении этих всадников в лагере раздалась барабанная дробь, и солдаты взяли на караул, на что оба приветствовали их кивками.

– Вот видите, – говорил коротышка, – мы хорошо закрепились в траншеях и будем в них оставаться. Его светлость полагает, что принц Евгений перейдет Луару, но я в это не верю. А вы?

– Я верю всему, что вы говорите.

Коротышка поклонился с восхищенным видом.

– Вам следует лишь отдавать приказы, – говорил высокий, – а нам – лишь исполнять их. Не каждый раз имеешь счастье подчиняться военачальнику, подобному вам. То, что вы сделаете, будет превосходно.

Коротышка вновь поклонился своему огромному спутнику и радостно улыбнулся.

Герцог де Рипарфон и его друг посторонились, отдали честь двум военачальникам и продолжили путь.

Пройдя шагов тридцать, Рипарфон остановил спутника и, указывая глазами на медленно удалявшихся всадников, спросил:

– Так вы хотели бы знать смысл слова «но», опровергающего вашу логику?

– Точно.

– Что же, поставьте этот союз во множественном числе. Их два, и они оба только что проехали мимо нас верхом.

– Как! Его превосходительство маршал Маршень и его светлость герцог де Лафейяд?

– Вот именно.

– Но это невероятно! – вскричал граф.

– Однако же все проясняет: его светлость герцог Орлеанский является главнокомандующим, но не имеет права отдавать приказы.

– То есть его приказы не исполняются?

– Вот именно.

– Вот и верь после этого рапортам, – заметил граф, рассмеявшись.

– Это было бы смешно, если бы не было так грустно, – продолжил его собеседник. – Да, его величество король был бы, конечно, не в восторге, если бы из глубины покоев, в которые его завлекла мадам де Ментенон, мог видеть, в каком положении пребывает его войско. Вы обратили внимание, как этот огромный герцог, которого сам черт и мсье Шамийяр вместе произвели в генерал-лейтенанты, слушал того маленького маршала и подавал реплики? Слушать-то он слушает, но поступает по-своему.

– Стало быть, всем распоряжается здесь Лафейяд?

– Вот именно, он, и поверьте, дорогой граф, дела ведет превосходно. Мы уморили тысячу лошадей, преследуя герцога Савойского, носящегося по полям, истомили армию бесполезными бросками в наступление, и сто раз провозглашали победу в пустых стычках, нисколько не стоящих понесенных нами людских потерь.

– А что делает герцог Орлеанский, куда он смотрит?

– Он видит зло, противится ему, но не в состоянии выйти победителем. Лафейяд – зять и любимец первого министра, а маршал Маршень – неплохой военачальник, но порядочный лицемер и боится первого министра. Теперь вам понятно?

– Довольно хорошо. При всем том у нас на руках Турин, а на шее принц Евгений.

– Другими словами, с одной стороны, укрепление, созданное Вобаном, и лучший военачальник империи – с другой. В два раза больше, чем нужно.

И оба, продолжая беседу, свернули по извилистой тропинке, ведшей в сторону от французских постов в поле. Узкая и каменистая, она была единственным сухим местом в полях, размокших от дождей. Кое-где на неё ложилась тень от деревьев, и там её покрывала трава, тонкая и гладкая, как бархат.

Приятели направлялись по ней к холмику, заросшему липами и осинами, с которого видно было далеко вокруг. Но в сотне шагов от холма, за поворотом, они заметили под кустом человека, лежащего поперек тропинки. Похоже, это был спящий солдат, голова которого покоилась в тени куста, а ноги на солнце.

Подушкой солдату служила земляная кочка, под ногами же была нежная травка. Огромный плащ из зеленого сукна так плотно укрывал его, что нельзя было определить по мундиру, к какому полку он принадлежит. Зато виден был кончик шпаги, торчащий из-под плаща, а также тяжелый и крепкий эфес, стиснутый жилистой рукой, как будто солдат готовился к бою даже во сне.

Его шляпа, украшенная красным пером, скатилась на тропинку. На открытом лице солдата выделялись маленькие черные усики, украшавшие верхнюю губу. И хотя закрытые глаза не освещали лица тем отблеском души, который придает его чертам жизненное тепло и выразительность, оно даже сонное обвораживало прелестью молодости, храбрости и достоинства.

Спящему на вид было двадцать три – двадцать четыре года, хотя усталость и сильный загар мешали определить его возраст точнее. Изорванный во многих местах плащ поношенного вида, старые сапоги и линялая шляпа с пером приводили к выводу о довольно жалком состоянии этого полкового «лаццарони», – то есть бродяги. Но его крепкий сон недвусмысленно указывал, что солдату снились его будущие богатства.

Как бы то ни было, благодаря расположению его тела тропинка была полностью преграждена. И чтобы пройти по ней, следовало либо перепрыгнуть через наискосок лежащего человека, либо сойти рядом в грязь. Но с этим последним решением не могло смириться достоинство ни герцога де Рипарфона, ни его друга графа.

А посему младший из них двоих для начала ткнул спящего бывшим у него в руках хлыстиком. Далее, видя, что тот не просыпается, он пощекотал этим хлыстиком спящего по усикам.

Солдат на этот раз потер нос, решив, что то была муха, затем все же открыл глаза, уставился на двух мужчин и остался недвижим. Бревно не могло быть более неподвижным.

– Эй, любезный! – вскричал владелец хлыстика, – сойди-ка с дороги, да поживей!

Тут лаццарони приподнялся и, подперев голову рукой, локоть которой опирался на землю, с явным любопытством взглянул на говорившего.

– Ты что, негодяй, не слышишь? – продолжил граф.

– Отчего же, прекрасно слышу, – ответил солдат, с нагловатым видом покручивая усики.

– Так вставай же поскорей!

– Вы что, ко мне обращаетесь?

– По-моему, прости Господи, этот негодяй становится дерзким, – обратился граф к Рипарфону. – Вот что, убирайся прочь, или я тебя проучу.

– Ей-Богу, это со мной случится впервые в жизни.

– И не в последний…

– Вы так думаете?

– Уверен. Дорогой герцог, вашу трость. Несколько ударов научат вежливости этого лентяя.

Кровь бросилась в лицо солдата.

– Вот какие пошли речи! – вскричал он. – Заговорили про удары палкой? Отведайте же, любезный господин, удары шпагой!

– Да он, в самом деле, презабавный, – произнес обидчик солдата, громко рассмеявшись.

Но тут солдат проворно, как тигр, вскочил на ноги и, отбросив плащ назад, без шляпы, держа руку на эфесе длинной шпаги, с гордым лицом и сверкающим взглядом, отвесил поклон, какой сделал бы и версальскому вельможе.

– Господа, – произнес он звучным и твердым голосом, – я имею честь именоваться Эктором-Дьедонне де Шавайе, маркизом де Шавайе.

ГЛАВА 2. ШПАГИ НАГОЛО

Услышав это имя, герцог де Рипарфон, до сих пор вмешивавшийся, выступил вперед.

– Вы сказали, если не ошибаюсь, что вы – Эктор-Дьедонне де Шавайе, маркиз де Шавайе?

– Так точно.

Герцог поклонился.

– Мое имя – Ги-Филипп-Анри де Рипарфон, герцог де Рипарфон.

Солдат в свою очередь отвесил поклон..

– Посему, – ответил он, – я имею честь быть вашим троюродным братом.

И повинуясь законам утонченной вежливости, царившим в те времена, два молодых человека поклонились друг другу вторично.

Пораженный услышанным и увиденным, друг Рипарфона, так необдуманно желавший позабавиться его тростью, скрестил руки и остался недвижим.

– Признаюсь, я не ожидал, – произнес Рипарфон, – вдруг получить удовольствие встретить одного из моих родственников в подобном месте и…

Видя, что Рипарфон заколебался, Эктор, улыбаясь, закончил:

– И в подобном наряде?

– Ну, не отпираюсь, – продолжил герцог. – Знаете, я имею привычку говорить, что думаю. Так вот, не скрою, что прежде чем публично признать в вас одного из моих родственников, хотел бы получить соответствующие доказательства.

– Стало быть, вы мне не доверяете?

– Милостивый государь, я всегда смотрел на все, что относится к достоинству нашего рода, очень серьезно. Я горжусь своим именем и не желаю его компрометировать. Вы, правда, кажетесь честным человеком, но я вас, по-моему, не оскорбляю. Ведь моя вполне понятная осмотрительность должна бы послужить вам доказательством, насколько я дорожу теми, кто состоит со мной в родстве.

– Да к тому же, – вскричал его друг с хлыстиком, – мы живем в такое время и в такой стране, где всякие шатаются по полям, охотно выдавая себя не за тех, кто они есть, и пользуясь тем, что им не принадлежит. Совсем недавно я встретил в Шамбери одного мошенника, выдававшего себя за принца, уж не помню для какой надобности. Так мне пришлось его отстегать, чтобы заставить признаться, что он просто лакей и что весь род его был таким же в течение, по крайней мере, десятка поколений.

Солдат взглянул на него, улыбнулся и снова обратился к герцогу.

– Я сам достаточно горд, – ответил он, – чтобы не понять и не извинить за проявление истинной гордости. А теперь, раз уж вы, герцог, хотите иметь доказательства, вы их получите. Первое. Вспомните, что одна урожденная Рипарфон вышла замуж за моего деда, а одна урожденная Шавайе стала супругой одного из Рипарфонов. Вы являетесь, как я предполагаю, внуком первой из них, я – внуком второй, и мы дети двоюродных братьев. Второе. Однажды наши отцы встретились друг с другом. Было это во Вьенне, в провинции Дофине, лет двенадцать назад. Вы, возможно, помните маленького шалуна, скакавшего, как бешеный, на жеребенке, да так, что он чуть не разбил себе голову о стену.

– Ну как же, помню, – перебил его герцог, – хорошо помню. До сих пор вижу глубокую рану, которую он сделал себе на лбу. Еще бы чуть – и он не вынес бы удара…

– Так взгляните, сударь, – в свою очередь прервал солдат, отбрасывая прядь волос, скрывавшую глубокий шрам.

– Довольно, маркиз, – ответил герцог, – как только я стал слушать ваш рассказ, воспоминания нахлынули на меня. Ваша мимика, ваш голос, взгляд, – все напоминает мне прошлое, которое я слишком скоро забыл. Простите ли вы мне это?

Герцог раскрыл объятия, и двое молодых людей обнялись по обычаю того времени.

– Теперь, кузен, позвольте мне представить вам моего друга, графа Поля-Эмиля де Фуркево.

Молодые люди вежливо раскланялись. Но тут де Фуркево взглянул на Эктора и произнес:

– Мне кажется, я проявил невежливость минуту назад, обойдясь с вами чересчур грубо.

– Признаться, я тоже так думаю, – ответил тот.

– Так докажите же, маркиз, что вы и в самом деле забыли мою опрометчивость. Извлеките-ка, пожалуй, на пару минут ту огромную шпагу, за которую по-прежнему держитесь.

– Именно это я и хотел вам предложить.

– Да вы что, господа!.. Одумайтесь! – вскричал герцог.

– Но почему же, – возразил Эктор, – ведь граф говорил несколько…ну скажем, свободно, и я отвечал ему тем же. Знакомство состоялось лишь наполовину, и надо его довершить.

– И я очень этого желаю, – добавил Фуркево. – Я чувствую к вашему братцу, дорогой герцог, удивительную симпатию. Удар шпаги её запечатлеет.

Видя, что герцог колеблется, Эктор и Фуркево продолжили уговоры:

– Чего вы боитесь? – вопрошал первый. – Указов? Судилища маршалов? Бастилий? Но ведь мы в двух сотнях лье от Марли и никто ничего не узнает, а дела идут слишком хорошо, чтобы их затормозить.

– Ей-Богу, дорогой герцог, вы сделались бы свирепее африканского тигра, если бы лишили меня единственного удовольствия, которое может положить конец однообразию моего существования здесь. Вот уже два дня, как я в армии, и все эти сорок восемь часов я ужасно скучал. Теперь же, когда мне представляется случай повеселиться, вы хотите отнять его у меня. Да я лучше соглашусь быть убитым десять раз, чем не драться ни одного. – Так увещевал герцога второй.

– Ну, дорогой кузен, будьте же хоть немного снисходительнее и позвольте нам чуточку подраться. – Понятно, это был Эктор.

Что же вы думаете? Хладнокровие де Шавайе и комическое негодование де Фуркево заставили-таки герцога улыбнуться.

Тот самый холм с липами и осинами, о котором говорилось выше, был быстро занят. Кустарники удачно огораживали от прохожих.

– Вот место, очень подходящее для такого рода развлечений, – заметил Поль, не скрывавший своего восторга.

И выдернув шпагу из ножен, он яростно набросился на дерево, нанося удары. Зато Эктор просто бросил свой огромный плащ на траву и обнажил шпагу.

– Прошу вас, – обратился он к Полю. И подойдя к графу, попросил у него на минуту его шпагу.

– Эге, – произнес он, примерив её со своею, – да ведь ваша шпага короче моей на четыре-пять дюймов. Нет, это просто игрушка!

– Ну и что же? – вопросил его соперник.

– Предлагаю поменяться.

– Вы что же, маркиз, хотите взяться за старое? Есть предложения хуже обиды.

– Думаю, вы поступили бы так же, будь вы на моем месте. Но можно примирить нас обоих. Пусть герцог даст мне свою шпагу, и мы уравняемся в шансах.

– А не покажется ли вам она слишком короткой после вашей привычки к оружию немецкого рейтара? – спросил граф.

– Чепуха! Любая шпага будет достаточно длинной, чтобы я мог с вами расплатиться.

Рипарфон передал свою шпагу Эктору, и тот, раскланявшись с Полем, скрестил с ним оружие.

– Наконец-то! – вскричал Поль. – Теперь можно будет говорить, что не всем приходится скучать на земле герцога Савойского.

На его губах играла самая веселая улыбка, а глаза светились ярким блеском.

Через десять секунд схватки Рипарфону уже казалось, что его троюродный брат солдат работал шпагой, как лучший учитель-фехтовальщик Версаля. Он не отводил эфеса от тела, а его кисть казалась железной.

»– За обретение родственника, – думал герцог, – я поплачусь другом».

Граф же, казалось, не подозревал этого и нападал на де Шавайе с отчаянным безрассудством.

При пятой или шестой его атаке, когда он совсем вошел в азарт, маркиз стал в первую позицию и ответил таким быстрым ударом, что шпага пронзила плечо графа прежде, чем тот успел отскочить. Несколько капель крови выступили на его одежде. Маркиз бросил оружие.

Фуркево подбежал к нему.

– Вашу руку, сударь, прошу вас, удостойте меня вашей дружбы, – вскричал он.

– От всего сердца, – ответил Эктор.

– Дорогой маркиз, позвольте мне обнять вас. Но какой превосходный удар! Всего лишь царапина, но вы вполне могли пронзить меня насквозь! Да не отпирайтесь! Разве я не видел, какой был удар? Пуля не летит быстрее!

– Чего же вы хотели, граф, все делают, как могут.

– Черт возьми! Да вы многое можете! Вы мне покажете этот удар?

– О, он очень прост.

– В его простоте я не сомневаюсь, как и в его превосходных качествах… Вы заметили, дорогой Ги, – продолжал Поль, обращаясь к Рипарфону, – что нападение шло в кварту: маркиз едва повернул руку, и я почувствовал острие шпаги прежде, чем увидел ее…Взгляните сюда, ведь бант, подаренный мне Сидализой при отъезде из Парижа, проколот насквозь.

– Несомненно, кузен, рука у вас быстрая и верная, – признал Рипарфон.

– Господа, тут нет больших достоинств с моей стороны, – возразил Эктор. – Ведь зная немногое, надобно же, по крайней мере, знать его хорошо.

– Поэтому я всего лишь ученик! – вскричал вызывающе Фуркево. Глаза его решительно остановились на Экторе, в то время как правая рука лежала на банте из лент желтого цвета, окропленных кровью.

– Ученик, для которого мало кто сможет быть учителем…

– Ага! – воскликнул де Рипарфон, услышав этот ответ, вежливость которого не скрывала некоторого тщеславия.

Между тем де Шавайе, улыбаясь, продолжал:

– Но нападаете вы чересчур быстро и часто для того, чтобы успеть защититься.

Произнеся эти слова, он поднял свою длинную шпагу с земли и вложил её в ножны; оба новых знакомца последовали его примеру и отправились к войсковому стану.

Когда они сошли с холма, Эктор спросил:

– Не придала ли вам аппетита наша шалость, господа?

– О, если бы мы были в Версале, думаю, что самый лучший обед не имел бы лучших собеседников, чем мы. Но в этой стране сурков какое же удовольствие могут порядочные люди испытывать за столом?

– Тогда позвольте мне, господа, предложить вам скромную трапезу – трапезу солдата, предупреждаю вас.

– Ммм…да? – произнес Рипарфон, бросая на кузена косой взгляд, значение которого тот не мог не понять.

– Что ж, вы судите о кухне по моему платью, – заметил Эктор, – а оно, признайтесь, не сулит блестящих впечатлений.

– Да ничего, – перебил Фуркево, – не мешает все же попробовать. Глядя на то, как идут дела в Турине, я не думаю, чтобы между обедом герцога и пэра и обедом простого солдата была большая разница…

– Я вижу, вы не забыли моего вчерашнего ужина, – с улыбкой произнес де Рипарфон.

– Может быть, может быть…

– Боюсь, вы будете так же долго помнить и мой обед, – подхватил де Шавайе.

– Да будет на то воля Божья, – глубокомысленно заключил Поль.

Эктор свернул на тропинку, ведшую в прибрежную часть лагеря. Здесь располагались войска бригады мсье де Гершуа, и также царили скука, уныние и тишина. Отличие состояло лишь в том, что можно было заметить солдат на берегу По, вооруженных длинными жердями и явно что-то карауливших, точь-в-точь как рыбаки с удочками в руках. Иногда кто-нибудь из них по выступающим из воды камням входил в русло руки, стараясь жердью подтянуть к берегу плывущий в воде предмет.

– Что делают эти часовые? – спросил Фуркево.

– Удят порох, – отвечал де Шавайе.

Граф уставился на него с изумлением.

– Да это очень просто, – отвечал солдат. – Неприятель, расположившись выше по течению, сплавляет вниз порох, пользуясь при этом мехами. Вода же их доставляет мсье де Тону. Сей господин полагает, что пороху у него недостаточно, мы же считаем, что он нам нужнее. Впрочем, что из этого получается, вы увидите сами.

Они приблизились к берегу. Как раз один солдат шел по камням, между которыми струилась вода. Гибким шестом он пытался подогнать к себе тяжелый мех, вздувшийся бок которого высовывался из воды. Но едва шест касался мохнатой шкуры, мех погружался в воду, которая увлекала его все дальше.

Трижды солдат тыкал в мех и трижды тот погружался в воду. В четвертый раз, столь же неудачный, как и первые три, выведенный из терпения рыбак швырнул шест прямо в мех. Оба – шест и мех – дружно поплыли дальше по течению. Тогда солдат сделал было шаг вперед, как человек, решившийся на отважный поступок. Он готов был уже войти в воду, но тут ему в голову пришла мысль окунуть в неё руку.

– Ну уж нет, – сказал он, стряхивая воду с руки, – чересчур холодна. – И он с достоинством возвратился на берег, стараясь не замочить ноги.

– Теперь вы убедились, каков при этом результат? – спросил де Шавайе графа.

– Да, я вижу, что этим негодяям удобней вместо насморка получать пушечные ядра.

Вся троица прошла ещё шагов сто и остановилась на опушке виноградника, где были возведены ряды палаток.

– В этом королевском полку служу я, господа, – произнес Эктор и, указывая на палатку возле миндального дерева, добавил: – А это мое жилище. Итак, место найдено, теперь поищем повара.

Они прошли ещё несколько шагов по направлению к миндальному дереву. Эктор сложил руки рупором и прокричал:

– Эй, Кок-Эрон, Кок-Эро-о-он!

На повторный зов из соседней палатки высунулась чья-то голова, за ней показалось худое и костлявое тело, далее потянулись длинные, подобные ходулям, ноги, и наконец показался долговязый солдат. Даже если он стоял перед вами прямо, казалось, будто смотришь на него всегда только с боку. Выпрямив свои ходули, он важно произнес:

– Ну, маркиз, не стоит кричать так громко, когда человек уже рядом.

– Ладно-ладно, братец, – сказал Эктор, подойдя к Кок-Эрону, ударил его по плечу и сказал:

– Вот, рекомендую тебе двух господ. И хоть я не так давно с ними знаком, но почитаю как старинных друзей. Господин де Рипарфон – мой родственник, а с господином де Фуркево я успел подраться на дуэли.

Кок-Эрон важно отвесил поклоны гостям.

– Ну-с, поскольку ты теперь знаешь, с кем имеешь дело, – продолжил Эктор, – я заранее предупреждаю тебя, мой старый товарищ, что я пригласил этих господ на обед. Голодны же мы очень.

– А, так вы голодны?

– Вот именно. Аппетит, знаешь, чертовский… Ты же понимаешь: свежий воздух, много движений, время обеда…

– Прекрасно. И чем же вы думаете угощать ваших приятелей?

– Да тем, что ты дашь.

– То есть ничем?

– Разве у тебя ничего нет?

– Ничего.

– Маловато…

– Черт побери, – прошептал де Фуркево, – даже и того меньше.

– А все ваша вина, – продолжал Кок-Эрон. – Вы никогда не предупредите… Глядя на вас, подумаешь, что всего-то и требуется, что подать к столу, как в ресторане. А между тем уже, считай, шесть недель, как вы живете под стенами Турина… Поганое место, где нечего положить на зуб!.. И славная же вам пришла в голову мысль, маркиз! На троих – кусочек хлебца и пара луковиц…

– Признаюсь, я об этом подумал, да поздновато…

– Конечно, аппетит скачет галопом, а рассудок шагает, не торопясь…

– Тем не менее, старина, дело сделано, а мои гости будут довольны тем, что есть… Лишь бы кусочек хлебца был достаточно велик, а луковицы размером с тыкву – все будет прекрасно. Подавай!

– Да что же это на самом деле, маркиз, – вскричал Кок-Эрон голосом, полным негодования, – вы что, полагаете, что я способен предложить такой обед вашим достойным приятелям?.. Да за кого вы меня принимаете, ответьте, пожалуйста?.. Вот это обед – хлеб с луком!.. Да такого блюда не стали бы есть и собаки у его сиятельства, вашего батюшки…

– И как же быть, дружище, раз ничего нет?

– Кто это сказал?

– По правде говоря, мне послышалось…

– И вот в этом-то ваша ошибка и есть! Всегда можно что-нибудь найти, маркиз…

– Ты и вправду в этом уверен?

– Как это – «уверен, не уверен»? Что же это я, по-вашему, имею глаза и не вижу, имею уши и не слышу? Наоборот, я вам говорю, что есть много чего…

– А вот мы посмотрим…

– Посмотрите и увидите! Кормить хлебом с луком трех благородных господ и приказывать мне, Кок-Эрону, подать это к столу, мне, имеющему честь служить господину де Шавайе!.. И не качайте головой и не надувайте губы – вы будете обедать, и обедать хорошо, чего бы мне это ни стоило… Или я не Кок-Эрон!

– Да, но я очень боюсь, что до завтра ты успеешь потерять свое имя.

– Эх, как было бы жалко, – Фуркево тоже вставил свое слово в разговор. – Ведь такое славное имя (по-французски «кок-эрон» – удод. – Прим. перев.).

– Не беспокойтесь, сударь, я скоро докажу вам, что может сделать честный человек! – вскричал распалившийся Кок-Эрон.

– Я очень хотел бы в этом убедиться, – с серьезным видом ответил Эктор, – мое сердце так и жаждет убедиться, что ты не ошибаешься.

Одним махом Кок-Эрон нахлобучил шляпу и направился было в путь.

– Так стало быть, ты отправился стряпать? – спросил его Эктор.

– Да, отправился.

– Прекрасно. Значит, ждать придется часа два или три… Господа, пойдемте осмотрим траншеи, у нас с вами в запасе достаточно времени.

– Три часа? – изумился Кок-Эрон. – Это вы о чем?

– Ну да, конечно… такой славный обед… не сердись, мы положим четыре часа.

– Полчаса, и довольно! – вскричал Кок-Эрон и бросился со всех ног.

– Ну и чудак, – произнес Фуркево, когда Кок-Эрон исчез за палаткой.

– Этот чудак бросится за меня в огонь и в воду, – ответил де Шавайе, – но чтобы он исполнил ваш приказ, от него нужно добиваться совершенно противоположного результата, а не того, что вы задумали. Сядем в тени этих лоз, и будьте уверены, он не замедлит явиться. Если бы я дал ему всего лишь час на приготовление обеда, он потратил бы четыре; но предлагая ему три, я был уверен, что он довольствуется получасом.