Текст книги "Я никогда не была спокойна"

«Мы забыли о своей жизни!» – внезапно сказал он. И мы встряхнулись, как будто вернулись из наших снов в реальность[162]162
  Там же. Р. 42.


[Закрыть].

Бенито старается изо всех сил. Он просит ее стать его музой, потому что «каждый мужчина, чувствующий себя в силе ступить на трудный, необыкновенный путь, нуждается во вдохновительнице, утешительнице»[163]163
  Там же. Pp. 43–44.


[Закрыть]. Ничего не действует: добыча в сети не идет. Леде Рафанелли, которая тем временем начала отношения с одним тунисцем, Бенито не нравится ей как мужчина. Он хвастается, рассказывает ей о двух женщинах, которые «безумно» любят его. «Но я их не люблю. Одна – слишком некрасива, хотя душа у нее благородная и щедрая. Другая красива. Но у нее коварная, скупая, подлая душа. Да к тому же она еврейка…»[164]164
  Rafanelli L. Una donna e Mussolini. Р. 48.


[Закрыть] Леду возмущает клише о евреях, но редактора Avanti! интересует совсем другое, и он спокойно продолжает свои излияния. «Некрасивая и добрая женщина, которая меня любит, – это Анжелика Балабанова».

У меня сжалось сердце. Я знала сильную, мужественную русскую социалистку, я много раз встречала ее на конференциях, полную революционного пыла, и восхищалась ею. То, что она была безнадежно влюблена, огорчало меня. Но я сразу подумала, что она действительно не похожа ни на одну женщину. Славянская женщина, закаленная в борьбе, она много путешествовала, знала стольких товарищей в разных странах: разумеется, она не была слабой и сентиментальной женщиной, впавшей в отчаяние из-за безответной любви[165]165
  Там же. Р. 50.


[Закрыть].

Теперь Леда хочет узнать, кто же вторая женщина. Это Маргарита Сарфатти. «Она преследует меня своей любовью, но я никогда не смогу полюбить ее. Ее скупость вызывает у меня отвращение. Она богата и живет в большом дворце на Корсо-Венеция. Так вот, когда в газете публикуется ее статья, она посылает служанку в редакцию, чтобы получить три экземпляра бесплатно… и сэкономить три пенни. А у нее в трех шагах есть газетный киоск»[166]166
  Там же. Р. 51.


[Закрыть]. Бенито приходит к выводу, что ни Анжелика, ни Маргарита не могут стать вдохновительницами для человека, собирающегося стать «не таким как все».

Рассказ Рафанелли очень важен, чтобы понять, какие чувства Балабанова испытывает к Муссолини, а также разобраться, что происходит между этими двумя людьми в первые шесть месяцев сотрудничества в газете. С каждым днем Анжелике становится все яснее: Бенито ее избегает. Он ищет другого конфидента, другую женщину: ему нужна такая, которая разделяла бы его политические и культурные стремления. Среди знакомых ему женщин Сарфатти – самый подходящий вариант. Неслучайно, открывая свою еретическую лабораторию, то есть журнал «Утопия», он подумывает о ней не как о соратнице, а как о новой любовнице. Русская могла бы ему навредить. А венецианка, напротив, очень осведомлена в отношении новых культурных тенденций и критического социалистического мышления. Балабанова – «безродная изгнанница», Сарфатти принадлежит к итальянской буржуазии, «стимулирующему адресату, к которому Муссолини намеревался обратиться»[167]167
  Wieland K. Margherita Sarfatti. L’amante del Duce. Utet, Torino, 2006. P. 111.


[Закрыть]. Итак, когда 23 ноября 1913 года в киосках появляется «Утопия», Маргарита радуется, что вытеснила свою противницу.

Мария Джудичи хорошо помнит этот период и соперничество между двумя еврейками.

Когда Анжелика Балабанова, разочарованная и возмущенная, порвала с Муссолини, он почти сразу свернул к политике государственного вмешательства, а потом взял курс на фашизм. Маргарита, которая в то же самое время, хотя и по другим причинам, следовала по той же траектории, сблизилась с ним, предоставив в его распоряжение свое обширное и глубокое культурное наследие и стала второй его нимфой Эгерией[168]168
  Эгерия – в древнеримской мифологии нимфа-прорицательница. Божественная супруга римского царя. Нумы Помпилия, его советница в делах организации религиозной жизни в Древнем Риме и его учительница в законотворческой деятельности. – Прим. перев.


[Закрыть], очень полезной и выгодной. До тех пор, пока «сильный человек», претерпев другое, гораздо более властное влияние – Гитлера, не начал также (после того, как осудил его) гонение на евреев. Маргарита Грассини-Сарфатти была, как, впрочем, и Балабанова (вот еще одно указание на холодный цинизм Муссолини и его явную неблагодарность), еврейкой, а Маргарита к тому же соблюдала все заповеди[169]169
  Giudice M. Piccole curiosità non del tutto inutili da sapere. Casa editrice «L’Avanti!», Roma-Milano, 1945. Р. 19.


[Закрыть].

Эти две женщины будут ненавидеть друг друга до конца своих дней. Даже в их книгах это чувство выражено явно, даже жестко. Русская в своих воспоминаниях говорит мало о сопернице. Она упоминает о ней как о дочери декана венецианского университета, «известной своей дружбой с Муссолини и как его официальный биограф», жене богатого адвоката.

Она не хвасталась своими отношениями с Муссолини, пока последний был бедно одетым «фанатиком революции». Однако после прихода к власти дуче мадам Сарфатти стала ссылаться на них при каждом удобном случае, а ее богатый муж не обижался на сплетни, их окружающие.

В дофашистской Италии муж мадам Сарфатти был объектом бесчисленных карикатур и анекдотов в радикальной прессе. Как член городского совета Милана, он проголосовал за то, чтобы ввести налог на мясо, привезенное в город из окрестных провинций, где цены были ниже. Однажды, когда он вошел в здание городского совета, его остановили официальные лица, которые осмотрели его портфель и обнаружили среди его юридических бумаг несколько фунтов говядины. После этого наши газеты стали называть его «Достопочтенное мясо»[170]170
  «Моя жизнь». С. 64.


[Закрыть].

В мае 1930 года одна русская газета («Последние новости», печаталась во Франции) представляет книгу Сарфатти «Дуче», в которой рассказывается, будто бы в Швейцарии состоялась встреча Ленина и Муссолини, и приводится лестное суждение, якобы высказанное будущим вождем большевиков о дуче. Анжелика протестует, опровергает этот «позор». Она берет ручку и бумагу и пишет пламенное письмо в газету, уточняя, что Ленин никогда не собирался встречаться с Муссолини. Потому что никогда в него не верил.

Эту сцену передает Альдо Сончелли, один из шпионов политической полиции, внедрившейся в ряды антифашистской эмиграции. Его доклад, посланный в Рим, гласит: «Ей показалось недостаточно выразить протест письмом, она отправила на встречу, которая состоялась в прошлый вторник в зале Savants свою соратницу, Габриэллу Десшезан, чтобы публично выразить протест против рекламы, сделанной Муссолини. Габриэлла Десшезан зачитала длинное сообщение от Балабановой»[171]171
  Acs. Pol. Pol., Fascicoli personali, b. 63, Balabanoff Angelica.


[Закрыть].

Ненависть Балабановой к Сарфатти взаимна. Единственная «любезность», которую оказывает ей Маргарита в своей книге «Дуче», – это то, что она не ставит ее в один ряд с женщинами Бенито, она пишет, что их отношения «оставались в дружеских рамках». Муссолини не хочет, чтобы его интимную историю с Анжеликой описывали в книге, которая в двадцатых годах должна была служить прославлению его личности и восхвалению его политической карьеры. Дуче самолично внес поправки в тот ядовитый абзац, который Маргарита посвятила русской революционерке: он зачеркнул замечание о том, что у Балабановой были кривые ноги. Эта деталь показалась ему дурным тоном, а все остальное странным образом его устраивало. Стоит процитировать отрывок об Анжелике полностью.

Низкорослая и некрасивая, Анжелика Балабанова была очень умной, со странным изменчивым умом. Приняв Маркса и марксизм как фетишистскую и маниакальную религию, она вещала слова учителя на многих языках с жаром, свойственным иррациональной вере и заразительным, как скарлатина. Я легко могу представить себе, как она со всей одержимостью обрушивается на средневековую процессию, или как она, распалившись и впав в безумие, взывает к чуду в Лурдском гроте и порождает его. Я видела эту женщину на банкете в честь депутата Моргари, после того как он грозился освистать русских царя и царицу, виновных в массовых убийствах в Санкт-Петербурге в 1905 году. Он не дал совершиться их официальному визиту в Рим. Я видела тогда эту женщину – эту опечатку небесной типографии, где печатают славянские характеры, – она преобразилась всей душой, произнося речь. Она говорила на прекрасном, пылком и убедительном итальянском, а ее влажные горящие глаза озаряли ее некрасивое серое лицо. Пронзительный надтреснутый голос, переходящий в странные гортанные интонации, проникал в самое нутро, обладая силой внушения, свойственной мистикам и истерикам. Когда она закончила, упомянув Мать-Россию, «Святую Русь», которая страдает и трепещет, она опустилась в кресло, очень бледная, вся в слезах, а мы все вокруг тоже плакали, бледные и растерянные.

В Италии женщины, даже революционерки, боязливы или, во всяком случае, осторожны. А товарищ Балабанова даже слегка кокетничала своей дерзостью. Она была некрасива, но благодаря магнетическому свойству ее ораторского искусства или относительной известности ее имени, или, возможно, невинной простоты своих призывов, не оставлявших мужчинам пути к спасению, так или иначе, старая дева Анжелика хвасталась, что у нее никогда не было недостатка в партнерах во время ее пропагандистских поездок по городам, селам и деревням Италии. К эстетической чести молодых социалистов, думаю, она преувеличивала. Горе человеку с одной-единственной идеей, особенно если это женщина! Образованная, с внушительной философско-экономической подготовкой, Анжелика совершенно не обладала культурой, если культура – это способность к рассуждению, критике и фильтровке чужих мыслей через собственное мышление. Когда мы гуляли где-нибудь за городом и останавливались перед развилкой, сомневаясь, куда свернуть, она могла с серьезным видом предложить: «Налево. Правильная дорога всегда налево». Когда на вершине холма мы замечали деревушку, она тут же спрашивала, не управляют ли ей священники. У нее не было ни чувства юмора, ни чувства прекрасного, – к счастью для нее, иначе она бы прыгнула в ближайший колодец. Хотя как раз с водой-то она совсем не дружила.

Молодой романьолец получил от нее в наследство неуравновешенность, недостатки, излишества фанатичного темперамента. Годами он держался по отношению к ней в рамках уважительного товарищества, он настоял, чтобы она стала заместителем редактора, работала рядом с ним в 1913 году в газете Avanti, где они яростно спорили. Она никогда не считала его достаточно революционным, после ссор они не разговаривали несколько дней подряд. Отношения поддерживались с помощью служебных записок. «Ваш вчерашний комментарий по поводу выборов слаб. Вы должны были сделать акцент на триумфе экстремистов». – «Вы никогда ничего не понимаете. Занимайтесь своими делами».

В конце концов редактор выгнал ее вон.

В довоенном социализме Анжелика была важным персонажем в руководстве партии, активно витийствуя о «убийцах буржуазии» во имя Абсолюта. В конце концов она была изгнана терпеливым итальянским правительством за революционную и антивоенную пропаганду; вместе с Лениным и Троцким она входила в число революционных изгнанников, которые в разгар войны пересекли Германию, переправились в специальном поезде, предоставленном предусмотрительным кайзером, и стали бельмом на глазу еще более терпеливого Керенского. Они его сбросили, и Анжелика, пристроив свое нескладное тело на подушках императрицы, стала часто появляться в правительстве и в красивых автомобилях.

Однако в один прекрасный день 1924 года она оказалась жирондисткой и была выслана как «опасный противник революции». Тогда она отправилась в новую ссылку, за границу.

Бедная Анжелика: несколькими днями раньше ту же границу, но в противоположном направлении, пересек посол короля Италии, аккредитованный в Республике Советов, назначенный Бенито Муссолини, «предателем пролетариата». От этого удара она если не умерла, то наверняка долго не могла оправиться[172]172
  Sarfatti М., Dux cit. Pp. 69–70.


[Закрыть].

Глава десятая
Разрыв

Стычки между Анжеликой и Бенито случаются все чаще. Их отношения ограничиваются работой. Смешиваются ревность и политика. С каждым днем Анжелика все яснее понимает, что она всего лишь инструмент в руках Муссолини и подруга у него уже другая. Она нигде не пишет об этих личных моментах. В своих мемуарах Анжелика упоминает лишь о тех их спорах, когда она упрекала его в недостатке ответственности, что было вызвано его «врожденной слабостью», как она выражается.

Первые месяцы их работы проходили в любви и согласии. Муссолини нужно было упрочить свое положение, скомпрометировать революционную фракцию, укрепиться в культурной среде левых, не совершать серьезных ошибок в редактировании Avanti!. Но уже в апреле он чувствует себя увереннее: отправляет домой жену, приехавшую в Милан с Эддой, находит других умных женщин, которые помогают ему переносить трудности жизни в политике, навязывает свою линию партии, оттесняет реформистов. Теперь он готов отделаться и от «учительницы». Он намеренно «провоцирует разногласие с Балабановой и ее уход из редакции Avanti!: трудно поверить, что амбициозный тридцатилетний Муссолини не отдает себе отчет о последствиях, которые могло бы иметь “дело Джудиче”»[173]173
  Felice de R. Mussolini il rivoluzionario. P. 139.


[Закрыть].

Анжелика и Мария встречаются в Милане после швейцарского периода работы в газете «Вперед, соратницы!». Они не расстаются ни на минуту. Джудиче без денег, ее отстранили от преподавания, обвинив в богохульстве. У нее дети, которых надо кормить, и безработный товарищ. Она живет за счет доходов русской подруги, ожидая, когда педагогический совет городской администрации и суд чести разрешат ей вновь вернуться к преподаванию. Но в совете администрации у учительницы есть враги, они хотят опубликовать в Avanti! статью с объяснениями настоящих причин ее отстранения из школы. Джудиче гордая, она не хочет просить Балабанову, и тем более Муссолини, об услуге, – не дать ход делу. Но все же что-то сделать придется: гораздо страшнее нищета и голодные дети. И вот однажды вечером она приходит в редакцию и просит директора не публиковать эти обвинения, объясняя, что со дня на день суд чести вынесет решение. Директор все понимает, успокаивает ее, но на следующий день вызывает редактора и дает ему статью с обвинениями против Марии.

Анжелика ее перехватывает, и тут начинается светопреставление. «Ты сошел с ума!» – кричит она, бросая на стол Бенито статью. Он таращится на нее, просит прощения, говорит, что эти люди из совета городской администрации – социалисты, подписчики газеты, хотя бы «надо написать пару строк о том, что мы получили рукопись»[174]174
  Balabanoff А. Il Traditore. P. 144.


[Закрыть]. Он поручает ей написать заметку о миланских новостях. На следующий день три сотрудника администрации угрожают остановить подписку, но Муссолини отрицает свою причастность к цензуре, сваливает вину на автора заметки и обещает заняться этим вопросом лично. Анжелика вне себя от гнева. Она называет его «малодушным трусом и лжецом». И, обращаясь к нему на «вы», открывает всем истинное положение дел: «Заметка была написана после договоренности с вами, кроме того, прежде чем отправить ее в типографию, вам ее показали. Вы ничего не сказали. А теперь утверждаете, что ничего не знали. Трех человек достаточно, чтобы вас запугать! Чего стоит ваш революционный дух!»[175]175
  Balabanoff А. Il Traditore. Pp. 145–144.


[Закрыть] Она уходит, хлопнув дверью.

Это случилось душным июльским днем 1913 года. На этом и заканчивается их личная история. Да и политическая близка к завершению. Анжелику переполняет «дикая злоба, смешанная с ревностью по отношению к женщинам, которые не только сумели разбудить в Бенито страсть, но и постепенно заняли место конфидента и интеллектуального наставника, которое до недавнего времени занимала она»[176]176
  Milza Р. Mussolini. Carocci, Roma, 2000. P. 168.


[Закрыть]. Он выжал ее как лимон, воспользовался ею, чтобы войти в святая святых революционного социализма. А теперь он в ней не нуждается.

Анжелика возвращается в редакцию только как партийный руководитель. На следующий день после окончания «дела Джудиче» она посылает в правление письмо об увольнении, но Лаццари и Серрати пытаются ее переубедить. Все напрасно. К ней приходят простые журналисты и делегации коллег. Все умоляют ее вернуться в газету, даже просят стать редактором. Муссолини не ищет ей замену: ее стол пустует, на случай если она решит вернуться. Но ее решение неизменно. Возможно, она ждет, что Бенито сам к ней придет. Этого не происходит. Он не оставляет ей даже записки, а ведь он Анжелике еще и должен денег.

Бенито часто занимал у нее: его жена и дочь жили в Милане, он едва сводил концы с концами с зарплатой в пятьсот лир. Он должен вернуть ей семьдесят пять лир, он посылает их в конверте, в который вложен фирменный бланк Avanti! на нем написано всего одно слово: «Спасибо». Она ему отвечает: «Ты для меня больше не социалист. Как быстро ты забыл, что такое голод. И я не вижу причин, по которым я могу по-прежнему выражать тебе солидарность, в которой ты так цинично отказываешь другим»[177]177
  Balabanoff А. Il Traditore cit. P. 148


[Закрыть].

Она разрывает личные отношения, но не политические. Эти двое встретятся на заседании руководства партии 14 июля. Она поднимает «дело Джудиче» и говорит, что, если бы она стояла не перед редактором Avanti! а перед редактором какой-нибудь буржуазной газеты, она бы бросила ему в голову чернильницу. «А я бы бросил в тебя другую», – отвечает Бенито. «В этом случае газета заплатила бы за три чернильницы, а ты бы вышел с одним глазом», – раздраженно парирует Балабанова[178]178
  Там же. P. 148.


[Закрыть]. Это ссора двух товарищей, которых связывает не только политика, которые пережили вместе много битв, и таких ожесточенных, как, например, забастовка миланских металлургов, охватившая всю Ломбардию.

Июньская забастовка, о которой мечтали революционные профсоюзные деятели и против которой выступала Генеральная конфедерация труда под руководством Ринальдо Риголы, потерпела неудачу. Сторонники мобилизации Филиппо Корридони и Альцест де Амбрис были арестованы. Еще одна забастовка и еще один провал. На этот раз умеренные члены ИСП и профсоюзов решили отомстить: они обвинили Муссолини в поддержке инакомыслящих, анархо-синдикалистских позиций. На его стороне снова оказалась Анжелика. Для нее личные дела – одно, а политическая линия – другое.

Конечно, помпезные хроники Avanti! ничего не сообщают о «деле Джудиче» и отставке главного редактора. Напротив, в них пишется о полном согласии товарища Анжелики с Муссолини. Обсуждение в руководстве длится несколько дней. В итоге Бенито выходит победителем благодаря прекрасным показателям первых семи месяцев, когда он руководил изданием газеты. Тиражи выросли, и Avanti! стала главным героем этого, пусть и неудачного, пролетарского союза, вызвавшего энтузиазм во всей местной социалистической печати. В конце концов партия вновь обрела уверенность и силу среди молодежи и рабочего класса. Таким образом, социализм вернулся к жизни, обрел силу, вышел из побеленных склепов салонов.

Благодаря поддержке Балабановой с заседания руководства, состоявшегося 14 июля, Муссолини вышел еще более окрепшим. К великому огорчению Турати, который был уверен, что события в Милане уничтожат этого выскочку. А Муссолини посылают на съезд в Анконе 1914 года, где он станет новым лидером партии.

Глава одиннадцатая
Проклятие действует

Когда рядом не стало Анжелики, «ереси» Муссолини посыпались как из ведра. Птенец встал на крыло. Что до нее, то она ранена, разочарована, ее предали как друга и как женщину. Но прежде всего она стойкий борец за дело социализма. Личное дело – это политика, любовь должна быть принесена в жертву классовой борьбе. Теперь она освобождена от работы в редакции и снова может гулять как когда-то, – вдали от города, от бессмысленного соперничества миланских примадонн, от любовных приключений Бенито. Она продолжает писать для газеты, но теперь у нее появляется время, она может продолжить пропаганду и обучение марксизму в деревнях и селах. И вот она снова монахиня-паломница в грязных ботинках, длинном пыльном плаще, с собой у нее вещевой мешок, набитый газетами, русскими и немецкими романами, и стихи Леопарди, с которыми она никогда не расстается.

Она возвращается в Милан в нужный момент. Ездит в Рим на заседания руководства партии. Не пропускает ни одного мятежа: она там, где бастуют рабочие. Во время беспорядков «Красной недели» в 1914 году она в первых рядах. Теперь она может поехать в Европу и встретиться с друзьями: Либкнехтом, Люксембург и Цеткин. Ее любимой страной по-прежнему является Германия. Она находится во Франкфурте, когда в феврале 1914 года вспыхивают протесты рабочих. Она участвует в демонстрациях, ее приглашают выступать, она бросает яростные обвинения в адрес правительства в Берлине, и в конце концов ее изгоняют из страны. Вернувшись в Италию, Балабанова чувствует, что революционный процесс запущен. И его вряд ли удастся остановить. Но это всего лишь идеологическая иллюзия.

26 июля 1914 года Анжелика Балабанова находилась в отдаленном уголке Тосканы, когда из местного отдела партии ей доставили телеграмму от руководства Интернационала: ей срочно надо ехать в Брюссель. Она спешно едет в Пизу, садится на ночной поезд, следующий в Милан. В Милане она надеется пересесть на другой и добраться до Брюсселя вовремя, чтобы попасть на заседание.

– Не могли бы вы разбудить меня, когда мы приедем в Милан? Я хотела бы вздремнуть, – просит она проводника, падая с ног от усталости.

– Милан? Но мадам, этот поезд идет в Рим!

Она села не на тот поезд. Это экспресс, он идет без остановок, и назад вернуться она не может. Анжелика в отчаянии, она рискует не попасть на самое важное в ее жизни заседание.

– В Рим? Разве мы не в Милан едем? Умоляю вас, сделайте что-нибудь, помогите мне. Послушайте, товарищ, началась война. Мы должны остановить ее, если получится, или не дать ей распространиться по всей Европе. Съезд Интернационала состоится в августе, это слишком поздно. Исполнительный комитет должен действовать сейчас. Завтра мы встречаемся в Брюсселе.

– Я так часто видел вас на вокзале, – говорит он, – и знаю, кто вы. Не беспокойтесь, товарищ. Вы будете в Брюсселе вовремя, – отвечает проводник и уходит.

Полчаса спустя поезд замедляет ход и останавливается на какой-то станции. Проводник входит в ее купе и открывает окно. Подняв Балабанову, он через окно опускает ее в протянутые руки станционного служащего, который бежит вдоль платформы. Однако на станции в этот ночной час не останавливаются пассажирские поезда, следующие в Милан, только товарные. Но это неважно. Ее сажают в вагон, идущий на север, до Милана, и потом в Брюссель.

«Я уже несколько раз совершала подобные поездки, но эта почему-то напомнила мне мое первое бегство из России в Брюссель шестнадцать лет назад. Та поездка также совпала с крупным переломным моментом в моей жизни, но не в жизни движения, частью которого я стала»[179]179
  «Моя жизнь». С. 8.


[Закрыть].

Это трагические для европейского социализма дни. 28 июля 1914 года собирается исполнительный комитет Интернационала, чтобы решить, как действовать, когда начнется война. Балабанова участвует в этой встрече вместе с туринским депутатом Оддино Моргари[180]180
  Джанелли полагает, что у Балабановой была история с Моргари: «Она рассказывала мне о нем с большой грустью и нежностью».


[Закрыть]: они представляют итальянских социалистов. Поручение, данное Балабановой, – категорический отказ от вооруженной конфронтации, без колебаний, без малейшего сомнения. Это империалистическая война капитализма, который убивает европейский пролетариат. А один товарищ не может стрелять в другого товарища. Если крестьянин или рабочий и возьмет в руки оружие, то только ради освободительной революции.

В тот день, 28 июля, Анжелика, уставшая и промокшая под дождем, приезжает в Народный дом в Брюсселе. Ее тут же охватывает «трагическое чувство отчаяния», она видит бессилие европейских социалистов, которые несколько недель спустя и в самом деле распадутся на группы. Когда она предлагает объявить всеобщую забастовку как протест против войны, она видит, что заседание принимает неблагоприятный оборот. Австриец Виктор Адлер кричит ей: «Ты с ума сошла!» Француз Жюль Гезде тоже категорически против: всеобщая забастовка может ослабить демократические страны, подвергшиеся нападению, например Францию. Смиренные выступления французского лидера Жана Жореса и Розы Люксембург почти не оставляют надежды на мобилизацию народа. Предложение Балабановой поддерживают только англичане Кейр Харди и Брюс Гласьер. Российская делегация распадается на две части: одна разделяет оптимизм социал-демократа Рубановича, вторая – мрачный пессимизм меньшевика Аксельрода.

В конце концов, после стольких пацифистских заявлений на свет является лишь неопределенный и бесполезный антивоенный манифест-обращение. Второй Интернационал превращается в бюрократический аппарат, где преобладают партии, защищающие собственную нацию. Большинство европейских социалистов оказываются патриотами. Это капитуляция. Поражение, которое Балабанова призна́ет только в своих книгах, сорок лет спустя, когда назовет Интернационал «почтовым ящиком». И «когда перестали поступать письма, а секции ждали какой-нибудь инициативы, приказа, направленного против бича войны, “ящик” прекратил свое существование»[181]181
  Balabanoff А. Ricordi di una socialista. Donatello De Luigi, Roma 1946. P. 30.


[Закрыть]. Но летом 1914 года она защищала этот бумажный замок вопреки очевидному.

9 августа 1914 года в Avanti! публикуется ее статья, в которой она отвечает тем, кто обвинял Интернационал в том, что он не сумел предотвратить войну и таким образом подписал себе приговор. «Это обычные поверхностные рассуждения», – пишет Анжелика. Она объясняет, что на самом деле это «организация меньшинств, которые постепенно приближаются к социализму», и что «она никогда не присваивала себе право представлять союз народов, никогда не пыталась предотвратить войну, а наоборот, предвидела неизбежный конфликт между народами». Анжелика из кожи вон лезет, защищая немецких товарищей, живущих в «полуфеодальной стране», где любой призыв к миру вызывает «волну негодования», и вынужденных иметь дело с народом, «опьяненным собственным военным всемогуществом».

Однако новости, поступающие из Берлина (4 августа в Рейхстаге социал-демократическое большинство проголосовало за военные кредиты), к сожалению, содержат другие факты. Тот флер, в котором всегда виделись итальянцам социалисты этой страны, вдруг рассеивается. В оппозиции остается лишь группа Люксембург и Либкнехта. В корреспонденциях итальянских газет пишут о переломе в группе немецких левых, но Балабанова призывает не полагаться на эти сообщения. Если быть точными, она называет их «неполными сведениями, которых следует опасаться»: «Доверяйте узам социалистического братства, объединяющим социалистов всех стран, несмотря на утверждения поверхностных людей. Эти узы, – снова пишет она в статье 9 августа, – существуют, они действуют, выживают, даже там, где капиталистическая оргия и милитаристское варварство уничтожают людей и целые поколения, и вооружают товарищей против товарищей».[182]182
  Источник не указан.


[Закрыть] Однако от этого братства не осталось и следа. Балабанова занимается только пропагандой, она ничего не говорит о том, что съезд бюро в Брюсселе стал катастрофой.

Только одна партия держится на плаву – это ИСП, которая вместе с русской социал-демократической галактикой выделяется среди остальных европейских социалистических стран позицией абсолютного нейтралитета. Avanti! публикует манифест – призыв к народной мобилизации против вооруженного конфликта. Среди подписантов – Муссолини, самый ярый противник войны. 25 июля 1914 года в редакционной статье, озаглавленной «Долой войну!», он выступает решительно против тех, кто хочет вести итальянский пролетариат «на бойню». Он призывает, не теряя времени, мобилизоваться – похоже, в нем проснулся саботажник ливийской войны. Это он вводит в обиход выражение «абсолютный нейтралитет», а также другое, ставшее знаменитым: «Ни единого человека, ни единой монеты! Чего бы это ни стоило!» Через несколько недель он от всего отречется и перейдет на другую сторону баррикады.

Международное положение близко к коллапсу. По всей Европе учиняется насилие. Истек срок австрийского ультиматума Сербии. Германия готовится вторгнуться в Бельгию. Россия, Франция и Англия уже подвели свои армии к границам. Правительство Италии пока выжидает, хотя Рим входит в Тройственный союз. Однако националистическая пропаганда призывает к борьбе против ненавистных австрияков. Тем временем в ИСП начинают раздаваться голоса, поддерживающие интервенцию, в основном французскую, причем среди них – голоса тех, от кого этого меньше всего ожидают, например Кулишевой. И всё же все ждут изменения ситуации.

Вот в каком контексте 4 августа в Милане состоялось заседание редакции Avanti! руководства ИСП с участием профсоюзных лидеров Генеральной конфедерации труда, железнодорожников, крестьян, моряков и портовых служащих. Это Генеральные штаты левых. Балабанова и Моргари говорят о съезде бюро Интернационала, потом проходит голосование за документ о полном нейтралитете со стороны Италии. Самым яростным противником войны является Муссолини. Но когда наступает время поименного голосования за повестку дня, Бенито исчезает, он просит Анжелику голосовать за него.

Поначалу это не вызвало удивления: у него могли быть неотложные дела. Но с течением времени, когда такие ситуации начали часто повторяться, я пришла к мнению, что это был такой маневр[183]183
  Il Traditore, Napoleone editore, Roma 1973. P. 154.


[Закрыть].

5 августа социалисты встретились с революционными синдикалистами де Амбриса, чтобы создать единый фронт. Договорились о всеобщей мобилизации в случае, если итальянское правительство встанет на одну из воюющих сторон. Но договор этот был весьма двусмысленным: все были настроены против Австрии и Германии, однако многие симпатизировали Франции. 4 августа Avanti! осудила «Тевтонскую орду» за вторжение в Австрию, а 7 августа выразила радость по поводу «смелого сопротивления бельгийцев». Одним словом, начинается проталкивание тезиса о демократической политике вмешательства, выработанного Гаэтано Сальвемини, который полагает, что абсолютный нейтралитет невозможен как с теоретической, так и практической точки зрения. По мнению Сальвемини, такая позиция, объективно говоря, развязывает руки реакционерам в защите национальных интересов и не отстаивает демократические завоевания перед лицом кайзеровского империализма: итальянские социалисты не могут больше оставаться безучастными.

Первыми, кто прорвал линию антивоенного фронта, стали республиканцы и социалисты-реформисты Биссолати и Бономи. Еще более болезненной стала смена позиций некоторых представителей крайних левых и анархистов, уверенных, что поражение Германии может проложить путь пролетарской революции. На устах у всех было имя Амилькаре Чиприани: участник Парижской Коммуны, харизматичная личность, живая легенда, почитаемая несколькими поколениями революционеров. Постепенно рушилось единство в рядах ИСП. Руководители Итальянского профсоюза, убедившись, что Италия не встанет на сторону Австрии, начали резко сворачивать к политике вмешательства. Де Амбрис был уверен, что победа пангерманизма сведет на нет достижения пролетариата, достигнутые в предыдущие десятилетия, и поставит под удар саму европейскую цивилизацию.

В уме Муссолини уже зародились новые мысли, которые, впрочем, он пока не торопится обнародовать. Более того, он вынужден умерить свой пыл по отношению к Бельгии и немного изменить направленность газеты, выработав нейтральный стиль. Это Балабанова заставляет его придерживаться более строгой линии, которую подсказал секретарь Лаццари 15 августа. 23 августа Avanti! публикует передовую статью без подписи, в которой объясняется, что нет никакой необходимости объединяться с Тройственным союзом и объявлять войну Австрии и Германии, поскольку «они не тронули итальянскую землю»[184]184
  Al passo! in L’Avanti! 23 agosto 1914.


[Закрыть]. 26 августа газета пишет о «белой горячке национализма».