Текст книги "Фиалки завяли – остался лишь цвет"

Виктор стоял посередине помещения. Он как-то надел на себя свой халат, в руке, больше похожей на конечность чудовища с огромными ногтями-когтями, он держал тест на вирус. Но громадная лапища не смогла удержать маленький тонкий фрагмент пластика, и тот упал на пол. Виктор повернул голову в мою сторону. И я побежал…

Маленькие фермерские радости

Да простит меня Г. Ф. Лавкрафт

Вечерело. Диск оранжевого летнего солнца уже почти коснулся верхушек елей. Манечка бежала по лесной извилистой тропинке, которая петляла между красно-коричневых стволов елей и сосен. Нужно было успеть до заката, ведь родные начнут волноваться, заметив её отсутствие, а расстраивать их Маня не хотела.

Каким же маняще прекрасным был этот день, этот лес и всё, что её окружало, несмотря на то даже, что песок и еловые иголки забивались в сандалии, и приходилось на бегу смешно дрыгать ногами, чтобы они высыпались. Запах елей и сосен был по-особенному приятен, а вечернее солнце, пробиваясь между ветвей, дарило всем свое тепло. Бежалось легко, хотелось петь. Вот оно какое – счастье! Ситцевое платье с веселыми зверушками, почти детское, на бегу высохло и казалась невесомым, как будто она бежала нагишом. А всё он!

Неожиданная встреча. Манечка сначала не узнала Саню, хотя после окончания школы прошёл всего год. Он возмужал, появилась щетина, превратившая некогда мальчишечью веселую физиономию в лицо красивого, породистого мужчины. Встретились случайно на деревенской площади, где вовсю готовились к летней ярмарке. Сколотили добротные помосты и сцену, выставили лавки, загоны для скота, даже поставили карусель с лентами, а над площадью протянули верёвки с флажками и фонарями. Манечка любила ярмарки. В эти дни в деревне собиралось много разных людей, иногда незнакомых. Они веселились, пили и шутили. Проводились конкурсы, фермеры соревновались в различных дисциплинах и, довольные, уносили домой позолоченные трофеи.

– Манечка! – окрикнул её такой знакомый голос. Это был Саша. – Как ты, Манечка?

Он улыбался ей. Саша всегда улыбался, когда её видел.

– Саня, Санечка! – закричала она чуть громче, чем следовало, привлекая к себе неодобрительные взгляды. Они обнялись под развевающимися на лёгком ветру флагами и болтающимися туда-сюда фонариками.

– Ты так похорошела, Манечка!

– Спасибо, ты тоже ничего.

Она засмеялась так естественно, как смеются только тогда, когда по-настоящему рады.

– Я вот только приехал. Здесь всё также – тихо и хорошо. Я очень соскучился по тебе!

– Я тоже, мой хороший.

– Маня, а пошли плавать. Вода в реке уже тёплая.

– Мне на ферму надо возвращаться. Много работы.

– Успеем, мы не долго. – Он улыбнулся. В его голубых глазах сверкали озорные искорки. Какой Саня теперь был взрослый и красивый!

– Ну, хорошо, я согласна.

Они взялись за руки и под осуждающими взорами старых перечниц направились к реке. Весь день они плавали прямо в одежде, вдвоём, и больше никого не было. Никто и не нужен был.

Дно реки было песчаным, а вода кристально чистая, так, что можно было разглядеть всё, что творится на дне. Они играли в воде, как дети, и Санечка, как бы невзначай, иногда прикасался к Мане. От этого у неё подкашивались ноги, хотелось прижаться к нему и не отпускать никогда.

Когда они вылезли из воды и развалились на зелёной, немного уставшей, летней траве, чтобы обсушить одежду, он обнял её как будто по-дружески. А она легла ему на плечо и прижалась к груди. Они никогда так долго не были вместе.

– Мне пора, Манечка, – сказал он и неожиданно поцеловал. По-взрослому, в губы. Это был не первый её поцелуй, но она поняла, что этот поцелуй будет с нею всю жизнь, а этот мужчина – тот самый, который должен быть с нею всю жизнь. Маня посмотрела на солнце – оно предательски хотело в скором времени нырнуть за лес.

– Ой, меня мама убьет! – воскликнула она, взмахнув руками, и быстро, чтобы он понял, что всё взаимно, чмокнула его в губы. Надев сандалии и не дав Сане времени опомниться, она убежала по тропинке…

Ферма была уже близко: слышались трубные звуки стада, виднелись массивные постройки из посеревшего на солнце дерева.

– Манечка! Ма-а-а-а-анечка! Ма-а-а-а-анечка! Ты где?!!

«Мама!» – промелькнуло в голове, сердце сжалось в груди, превратившись в маленький комочек.

– Ма-а-а-а-анечка! Ма-а-а-а-анечка! Ма-а-а-а-анечка!

– Мама! Мама! Я тут! – Манечка, запыхавшись, забежала на поле и остановилась возле деревянного забора, огораживающего пастбище. «Стадо! Где стадо. Опоздала».

– Ты где была?

– Ой, мама, я немного погуляла в лесу.

– Немного?! Стадо само зашло в стойла!

– Ну, мам, не сердись.

– Хорошо, милая.

Мать прошла к ней через весь загон, подошла и погладила по плечу.

– Маня, а ты подоила всех ктулху? Выставочную хорошо подоила?

– Ой, мама!

– Ты что, забыла подоить?!

– Да, – призналась Манечка. Её голос сорвался. Она забыла подоить их. Бедные животные, доверчивые и милые, а она такая эгоистичная зараза! Маня представила себе их глаза, молящие о помощи. Ей стало не по себе, было очень стыдно.

– Ну ни в чём нельзя на тебя положиться! Отец узнает – выпорет. Вроде взрослая уже!

– Пойдем, посмотрим. Может, ещё успеем до его прихода.

Она взяла Манечку под руку, и они пошли к высокому деревянному серому сараю. Внутри, в аккуратных стойлах с низкими не запирающимися дверьми, которые отец сделал собственными руками, стояли в ряд ктулху, каждая на своем месте – умные животные. Увидев хозяев, они приветливо зашевелили перепончатыми крылышками и щупальцами на вытянутых головах, в их многочисленных глазах читались преданность и любовь. Они издавали гортанные звуки, требуя корма и ласки. Гыбы на месте не было. Все остальные зашли, взрослые и дисциплинированные, а вот Гыба… Сущее проклятье фермера! Эталонная телка, возможная победительница любой животноводческой ярмарки. Природа дала ей всё: идеальные пропорции, книдоцитные мешки, полные вкусного, терпкого, изумрудного молока. Однако она была очень непослушна и постоянно убегала, если её вовремя не подоили и не приласкали.

– Мама, – прошептала Манечка, готовая вновь зареветь.

– Убежала, скотина, не доенная. Она совсем с головой не дружит… Милые мои… – проходя мимо рядов ктулху, мама гладила их по головам. Щупальца нежно обвивались вокруг её пальцев. Она старалась не показывать им свои эмоции: ктулху – животные с нежной душевной организацией чувствовали настроение хозяев и могли заболеть от стресса.

– Пока отец не пришёл, нужно её найти! А если она травмируется! Послезавтра ярмарка, отец хочет получить значок «Лучший животновод». Он очень, очень расстроится. И нам всем попадет!

Три сезона глава семейства бился за этот приз. Гыба должна была его выиграть. Великолепные пропорции, перепонки на крыльях прозрачные, видна каждая жилка, чистые, без шрамов, щупальца одинаковой длинны с нежно-фиолетовыми присосочками, изящные ножки, ступающие как по подиуму, воспитана, хоботы к незнакомым не тянет, из чужих рук еду не берет. Один недостаток: если её не подоишь, становится совсем неуправляемой. Гыба за сезон уже три раза убегала, и все в семье знали, что за ней уход особый, не как за всеми. Искали всей семьей. Хорошо, хоть нигде не травмировалась, а ведь внешние миры так опасны!

– Манечка, бери след, надо её найти. А то эта непослушная телка ещё нырнет в реку, и ищи-свищи.

– Да, мама!

Манечка зашла в стойло Гыбы, набрала полную грудь воздуха, отфильтровала лишние запахи. След был взят.

– Побежали, мама!

Манечка шла по следу. Вот Гыба терлась о забор, а вот и немного отогнутая перемычка ограды, через которую она вышла в лес, тут она пошла по тропинке, долго петляла по лесным полянкам, искала вкусное, но голодна не была. А вот и река. Её согретые летним солнцем воды медленно текли, камыши приветливо качались, иногда на них садились стрекозы и шевелили радужными крылышками, в осоке был виден примятый след, ведущий к воде.

– Мама, – жалобно заскулила Манечка. Стало ясно, что Гыба нырнула. Хорошо, что в этой части реки были выходы в нижние слабо развитые миры. – Мама, что делать будем? Она в нижнем мире, она же такая несмышлёная! – и Манечка вовсю залилась слезами.

– Не плачь. Давай подождём.

– Ма-а-ам, это я виновата, – ревела Маня.

Подождав немного, мать посмотрела на небо – скоро сядет солнце, и вернётся отец. Тогда достанется всем.

– Ну ладно, не плачь, времени нет. Надо нырять за ней.

– Ма-а-ам, можно я сама?

– Хорошо, милая.

Маня скинула одежду и залезла в реку. Путь в срединный мир шёл через воду, которая вечером казалась ещё теплее…

Манечка вышла из воды уже там. Здесь было много воды, гораздо больше, чем в реке. Вода была солёной. Она окружала остров без деревьев, со множеством каменных строений. Маня выбралась на склизкий берег. Это была старая деревня – так строили давным-давно. Какое расточительство! Столько камня какой-то странной резьбы, ну и, конечно же, граффити! Подростки-неформалы добрались и сюда! Имелся также покосившийся каменный указатель «Р’льех-Ядрошино». Судя по всему, так называлось это поселение. Люди давно перестали заселять нижние миры: они были не комфортными, с множеством опасностей. Видимо, какой-то глупый и наивный энтузиаст решил, что найдет свое счастье в этой помойке, но, как и все ему подобные люди, ошибся. Большие каменные остовы строений остались, что говорило о том, что бывший хозяин был состоятельным. Но всё здесь было не ухожено, очевидно, давным-давно заброшено. К тому же всё вокруг было в жидкой грязи, как будто раньше ферма была залита водой. В центре острова стояла безвкусная пирамида, вход в которую прикрывала резная плита с неумело сделанным изображением ктулху. Вероятно, горе-фермер возомнил себя художником и пробовал свои силы в барельефах. Из-под плиты доносился скулеж Гыбы.

– Гыба, Гыбочка, хорошая моя! – позвала Манечка, отодвинув, лежащую под углом плиту.

– Ы-ы-ы-ы-ы, – отозвалось животное и, легко шурша, вытянуло несколько щупалец, чтобы проверить, действительно ли это Манечка. Маня дотронулась до щупалец, и они нежно обхватили её палец. Гыба, жалобно урча, признавая свою вину, выползла. Бедная, она была напугана, но радостно терлась о ноги, обвивала щупальцами талию Манечки. К своему ужасу, в боку у любимицы Манечка увидела рану. Какое чудовище могло это сделать!? Как можно обижать таких безобидных, милых и добрых существ как ктулху!? Что за варварский, дикий мир!

К счастью, рана быстро затягивалась. За два дня от неё не останется и следа. Надо дома не забыть смазать её настойкой из ромашки, и отец даже не заметит. Манечка обняла глупышку и повела домой. Гыба терлась о ноги хозяйки, от счастья трясла крылышками и старалась не отставать. Надо будет сюда позже наведаться и навести порядок! На самом горизонте Манечка рассмотрела странное судно, которое стремительно уплывало. Местная примитивная жизнь! Тупое и бесперспективное существование. Маня взяла ктулху на руки, прижала её голову к своему лбу и нырнула.

Вынырнули они в теплой воде родной реки. На берегу их ждала мама. Она обняла Манечку и непослушную ктулху.

– Глупышка, ну куда ты убежала? – мать нежно погладила Гыбу и почесала ей животик. Та довольно заурчала, свалилась на спину и зашевелила ножками. – Быстро домой, пока не вернулся отец, мы ему ничего не скажем.

– Спасибо, мамуля.

Они быстро добежали до фермы. Гыба, счастливая, под осуждающие взгляды товарок сама заскочила в свое стойло, легла на сено и свернулась калачиком. Маня принесла настойку ромашки и смазала след от раны, который на глазах стал уменьшаться.

Они успели. Отец немного задержался – выбирал новую шляпу, чтобы надеть на ярмарку. Купил соломенную, с большими полями и синей лентой, очень нарядную.

Вот и наступил день ярмарки. Манечка встала очень рано, когда солнце только грозило показаться на востоке – отец хотел явиться на ярмарку раньше всех. Она обтерла Гыбу, чтобы её кожа блестела, вымыла тряпочкой каждую присосочку, натерла маслом голову. Гыбу везли на телеге, как королеву, чтобы она не запачкалась.

Однако по прибытии обнаружилось, что они здесь не первые из конкурсантов. Там уже стоял Вашкат, шевеливший черными усами на большом в оспинах круглом лице. Маленькие глазки, казалось, ничего не выражали, но все понимали, что он оценивает Гыбу. Лишь на мгновение глазки Вашката сверкнули – он понял, что проиграл в этом году. Первый раз. Отец только надвинул свою новую шляпу, чтобы скрыть улыбку.

Народ прибывал. Почти каждый подходил, чтобы поздороваться с ними и пожелать удачи, а вот Вашката многие обходили стороной. Ну не любили его фермеры. Приедут тут с дымных гор и учат фермерству, да и ещё и кумовство разводят!

Последними появились двенадцать судей – самые уважаемые люди села и даже несколько человек из города. Их выдавала выглаженная одежда и немного надменные лица.

Началось состязание. Фермеры по очереди выводили на постамент своих лучших ктулху, проходили с ними круг под аплодисменты зрителей, а потом судьи дотошно рассматривали каждое животное. Гыба оправдала ожидания: шла гордо со своим хозяином, всем своим видом показывая, что она лучшая, вела себя достойно, терпеливо позволяла проверять качество молока: судьи каждый раз слегка надавливали на книдоцитные мешочки и ватной палочкой забирали для пробы молоко – так на белой поверхности оставалась изумрудная капелька. Каждый из судей сначала оценивал его цвет, запах, а потом слегка прикасался к молоку языком. По их лицам было видно, что они очень довольны. Судьи осмотрели всех ктулху с ног до головы, проверили каждое щупальце в поисках недоразвитых присосок и изъянов. К Гыбе не было никаких претензий! Но вот один из судей, самый привередливый, стал пристально осматривать левый бок Гыбы – место, где было то самое ранение. Он никак не мог понять, что там не так, даже послюнявил палец, потер им серую кожу Гыбы, а потом бросил эту затею, но высший балл всё же не поставил. Отец под широкими полями шляпы прятал свое волнение, и только Маня видела, как трясется его подбородок, а по щеке катится капелька пота.

Но вот все конкурсанты были осмотрены и оценены. Гыба выиграла конкурс одиннадцатью голосами против одного. Против проголосовал наиболее придирчивый судья. Однако все знали, что он приходится дальним родственником Вашкату, поэтому всерьез его замечания не приняли. Так надоели народу победы Вашката, что удаче пришлых никто не радовался.

В торжественной обстановке, под улюлюкание и аплодисменты присутствующих отцу вручили долгожданный приз – золотистую статуэтку ктулху и большой шестигранник из обожжённой глины с изображениями их деревни и новой победительницы, с благодарственной надписью от организаторов ярмарки и главы поселения. Отец сиял. Вашкат был мрачнее тучи – он не умел проигрывать, судья-родственник стоял позади него и успокоительно хлопал по плечу.

А отец, счастливый, похожий на индюка – такой же красный и напыщенный от удовольствия гладил свой позолоченный приз, прижав его к большому пузу. Почетную табличку он запихнул в задний карман брюк. «Надо проследить, чтобы она не выпала», – подумала Манечка…

– Я знал! Спасибо, моя Гыбочка. Спасибо, милая! Утерли нос этому заносчивому Вашкату, пусть утрется! Понаехали… – смеясь, повторял отец, оглядываясь, чтобы никто его не услышал.

– Папочка, ты настоящий молодец, я тобой горжусь! – обняла его Манечка и подмигнула матери. Та, переполненная счастьем, наблюдала за ними и улыбалась.

Когда поздравления закончились, Маня стала глазами искать его – Саню.

– Поздравляю, Манечка! – Саня тихо подошёл сзади. Он улыбался ей, и в его глазах сверкали искорки! Парень всё это время наблюдал за ней, выжидая момента, чтобы приблизиться.

– Спасибо, – почти шепотом ответила Манечка.

– Завтра пойдем купаться на реку?

– Кончено, только на этот раз недолго. Это вы, городские, бездельничаете, а у меня много дел, – ответила Маня слегка кокетливо.

Мама, конечно же, всё видела и поняла, как и все мамы, но сделала вид, что ничего не заметила, как делают только мудрые матери. Вечером она подумает и решит. Маня ведь уже взрослая… Счастливая, мать прикрыла левую и центральную пару глаз, а правой наблюдала за дочерью – молодые девочки сейчас такие ветреные, за ними глаз да глаз!

Саня слегка сжал ладонь Манечки, понимая, что дольше задерживаться на людях неприлично и, поклонившись маме, растворился в толпе.

Победителями они направились домой.

Гыба шла рядом, немного посапывая, слегка шевеля щупальцами, как будто понимая, что она победительница. Нужно было не забыть её подоить вечером и навести порядок в окрестностях заброшенной фермы…

Осколки

Роскошный люксовый супермаркет, похожий на сказочный замок, плыл в абсолютном ничто, в абсолютное никуда. Этот огромный торговый квартал, в основном для богатых или для тех, кто пришёл поглазеть, с дорогими магазинами, кафе и ресторанами, банковскими отделениями и кинозалами, представлял собой пассаж, состоящий из полутора десятка корпусов. Арочные перекрытия здания были выполнены из стальных ферм, которые завершались стеклянными потолками или «световыми фонарями», вторые и третьи этажи, разделённые проходами, соединялись мостиками с коваными перилами. В магазине имелись три просторных площади с каруселями, лавочками и киосками. Через всё здание были проложены широкие проходы-галереи: три прохода или «линии» вдоль здания, и ещё три поперек него, а по обеим сторонам – ряды магазинов с сияющими витринами, торгующие популярными и дорогими брендами из не существующего больше мира.

Здесь, обладая хорошим доходом и (не обязательно) вкусом, можно было купить модные марки одежды и обуви для женщин, мужчин и детей, элитную парфюмерию и косметику, дорогие марки часов, меха, товары для дома, эксклюзивные ювелирные изделия и иную, не обязательную для выживания, всячину.

Фасады магазина были оформлены в псевдорусском стиле. Выполненные из песчаника, финского гранита и тарусского мрамора, они были декорированы в лучших традициях архитектурных памятников русского «узорочья» для того, чтобы сочетаться с соседними зданиями. Оригинальная иллюминация фасадов, чьи лампочки кое-где были разбиты из-за изредка врезавшихся в них предметов, хаотично плывущих в ничто, всё ещё подчеркивала выразительный силуэт магазина, который удивительно сочетался с окружающей его чернотой. Бессмысленное бесцельное движение. Может, даже и не движение совсем.

На центральной линии, на восьмиугольном основании фонтана с возвышающейся над ним двухуровневой чашей, под стеклянным куполом крыши сидела молодая темноволосая девушка с карими глазами, лет двадцати, с прямыми, неуместно хорошо уложенными в этой ситуации волосами ниже плеч, и короткостриженный небритый парень тех же лет. Вокруг, всё ещё сверкая, располагались магазины с непомерно дорогой одеждой, основная ценность которой состояла в принадлежности к модному бренду. По центру главной линии до противоположного выхода были выставлены маленькие новогодние ёлочки высотой не больше человеческого роста, каждая индивидуально и дорого украшенная. Магазин готовился к новогодним праздникам. Декораторы постарались, впрочем, как всегда, в Новый год. Но роскошь теперь никому не предназначалась. Это выглядело бы обыденно, будь здесь люди, но тут оставались лишь эти двое.

– Ты не ела. Надо поесть, – с нежностью в голосе произнёс парень, пытаясь проявить заботу о девушке.

– Я не хочу, – тихо ответила она.

Девушка отвернулась от него, и её волосы последовали за поворотом головы. Правой рукой к бортику фонтана она прижимала книгу в дорогом переплёте из черного бархата.

– Ты не ела два дня. Я там нашёл что-то типа вяленого мяса, можно с вином. Хлеб в упаковке даже мягкий. Что они туда добавляют!? – не успокаивался он.

– Зачем есть?

– Надо есть.

Она, не желая продолжать разговор о полезном питании, поднялась и как по струнке пошла к выходу, к стеклянным дверям-вертушкам. За ними зияла чернота. Изредка свет иллюминации здания выхватывал отдельные предметы, хаотично движущиеся мимо: лавочки, фонари, деревья, камни брусчатки, всякий мусор.

Парень догнал её и встал рядом, стараясь смотреть под ноги и не вглядываться в черноту.

– Пойдем отсюда, не на что здесь глядеть. Нагляделись…

– Мы не в космосе – нет звёзд, да и воздух есть. Немного прохладно. Очень странно, хотя я уже привыкла. Было бы очень страшно, если бы вокруг были звезды. Лучше уж темнота, даже такая. Мне всё кажется, что сейчас зажгут свет и я увижу мостовую и дома напротив. Заиграет музыка. Вернется гул и гомон города, который я всегда ненавидела, а теперь я ничему другому не была бы так рада. Зайдет толпа людей, будут толкаться, невозможно будет пройти. И всё вернётся, и можно забыть о темноте. Я столько раз подходила сюда в надежде, что всё вернётся, но там по-прежнему темень. И проснуться от кошмара не удаётся…

Он подошёл и сзади обнял её, стараясь увести в центр линии, подальше от стеклянных дверей и темноты за ними, вернуть её к фонтану.

– Я уходила и даже не поцеловала маму. Я красилась почти час и боялась испортить макияж. А она хотела просто обнять меня, поцеловать перед уходом. Я огрызнулась, а она только понимающе улыбнулась и погладила меня по плечу. И я ушла, а ведь она хотела просто меня поцеловать… В последний раз… и слёзы потекли по щекам девушки. Парень крепче прижал её к себе, отвернув от черноты за стеклами.

– Саша, ну чего ты? Надо быть сильными. Держаться. Мы что-нибудь придумаем.

– Артём! Зачем? Ничего и никого нет.

Саша зарыдала, её плач постепенно превратился в скулеж. Парень прижимал её к себе всё сильнее и старался не заплакать вместе с ней.

– Пошли, – прошептал он и поцеловал её в лоб. Артём отвел её за столик кафе, ещё раз поцеловал. Она опустила голову, а он мелкими шагами побежал в кафе. Минут через пять Артём вернулся с чеканным серебряным подносом. Предмет был явно не из кафе. На подносе был сок в пакетах, из которых уже торчали трубочки, пирожные, красные яблоки и два больших кривых бутерброда из белого хлеба с колбасой и листом салата, обильно политые майонезом и кетчупом.

– Сейчас я ещё кофе сделаю.

– Я такое не ем, – произнесла девушка, показывая дрожащим пальцем на бутерброды-уродцы.

– Теперь будешь. Ты не ела, а есть надо.

Она послушно взяла бутерброд. Кетчуп и майонез как будто только этого и ждали – стали стекать, перемешиваясь, прямо на руку девушки. Она положила бутерброд и стала рассматривать белые и красные капли на своей руке, грозящие теперь упасть на платье. Всё выглядело странно, но не более странно, чем остальное происходящее здесь. Парень подошёл, забрал бутерброд и салфеткой вытер её руку. Она не сменила ни позы, ни выражения лица. Он сел на рядом стоящий стул и взял второй бутерброд.

– Ешь, говорю, потом пойдем по магазинам… Ювелир-ным, – добавил он.

– Интересно, Новый год уже наступил? – прошептала девушка.

– Ещё нет. Сегодня тридцатое число, кажется. Хотя есть ли теперь смысл в числах и датах? – он пожал плечами, просто рассуждая о последствиях конца всего.

– Как ты думаешь, в чём смысл всего этого? Нас наказали за грехи или избрали? В чём высший замысел того, что происходит? И почему всё это настолько нелепо? – произнесла девушка, перелистывая книгу, не читая – она принесла её с собой. С шумом захлопнув книгу, она сунула её между своим бедром и подлокотником кресла, посмотрела на Артёма и попыталась улыбнуться – получилось не очень.

Саша опять взяла бутерброд и стала вертеть его, продолжая игру, не давая стечь кетчупу.

– Не знаю. За грехи, может… Хотя, вряд ли мы какие-то особенные.

– Мне кажется, что мы как чашка…

– Как что? Как чашка?

– Ну, чашка. Знаешь, которую разбили, и от которой во все стороны разлетелись осколки. Разбили случайно. Нет никакого высшего замысла. Она упала на пол, разбилась, осколки разлетелись. Их замели и потом выбросили, а один залетел под комод и валяется там, никому не нужный. Но его тоже найдут после тщательной уборки и выбросят. Просто гребаная чашка. Обыкновенный, неценный предмет, который случайно задели локтем и разбили – купят или создадут новую чашку, совершенней, лучше и чище. И о старой никто не будет вспоминать, ибо незачем.

Она больше не плакала. Девушка злилась, и ее злоба была лучшим способом победить страх. Артём встал и подошёл к ней. Он снова обнял её и стал гладить по голове, напевая что-то, предполагая, что она заснет. Она и заснула. Они не спали почти трое суток. Артём поднял её на руки, девушка не сопротивлялась, лишь немного засопела. Он отнёс её на большую демонстрационную кровать из красного дерева по стоимости равной маленькой квартире за пределами столицы и уложил на серое шёлковое белье. Потом вернулся за книгой в черном бархатном переплёте и лёг рядом, стараясь не разбудить.

Что может быть ужаснее шёлкового белья! Особенно, когда занимаешься любовью. Сколько травм оно нанесло несчастным! И, тем не менее, оно до последнего оставалось одним из обязательных атрибутов идеального картинно-киношного секса. Хотя сейчас это последнее, о чём они бы стали думать. Странные мысли в странном месте…

Было страшно в первый день, они метались по всем этажам от выхода к выходу, но везде за стеклянными дверями их встречала тьма и ничего больше. Чернота без звезд. Сердце сжималось от ужаса и казалось, оно прекратит биться. Мобильные телефоны не работали, теле– и радиовещания не было. Но электричество в магазине работало: подсветки витрин и фонтанов, холодильники, лампы, люстры, ёлочные гирлянды, кофеварки, телевизоры и мониторы приветливо горели синими экранами. Они в тот день долго сидели в дальнем от входа углу на полу, смотря в никуда пустыми, полными ужаса глазами. Но бояться бесконечно нельзя…

На второй день Артём отважился, прошёл через стеклянные двери, встал в метре от края и выбросил несколько ёлочных шаров наружу, испортив наряд одной из елей. Шары исчезли в темноте – не упали, а уплыли, будто по течению, только в разные стороны…

И вот, на третий день они, наконец, смогли заснуть…

«И восплачут и возрыдают о ней цари земные, блудодействовавшие и роскошествовавшие с нею, когда увидят дым от пожара её, стоя издали от страха мучений её и говоря: горе, горе тебе, великий город Вавилон, город крепкий! Ибо в один час пришёл суд твой.

И купцы земные восплачут и возрыдают о ней, потому что товаров их никто уже не покупает, товаров золотых и серебряных, и камней драгоценных, и жемчуга, и виссона и порфиры, и шёлка и багряницы, и всякого благовонного дерева, и всяких изделий из слоновой кости, и всяких изделий из дорогих дерев, из меди и железа и мрамора, корицы и фимиама, и мира и ладана, и вина и елея, и муки и пшеницы, и скота и овец, и коней и колесниц, и тел и душ человеческих.

И плодов, угодных для души твоей, не стало у тебя, и всё тучное и блистательное удалилось от тебя; ты уже не найдешь его.

Торговавшие всем сим, обогатившиеся от неё, станут вдали от страха мучений её, плача и рыдая, и говоря: горе, горе тебе, великий город, одетый в виссон и порфиру и багряницу, украшенный золотом и камнями драгоценными и жемчугом, ибо в один час погибло такое богатство! И все кормчие, и все плывущие на кораблях, и все корабельщики, и все торгующие на море стали вдали и, видя дым от пожара её, возопили, говоря: какой город подобен городу великому!..»

Не всякое чтение перед сном полезно.

– Проснись! Проснись!

Кто-то его тормошил. Это была Саша. Он уже обрадовался, что кошмар закончился, только не мог понять, где он находится. Какой страшный и отвратный сон! Какое это счастье – проснуться!

Но он лежал не в своей кровати. Эта кровать была дорогая, с резными деревянными спинками, застеленная шёлковым бельем, на котором всё скользило, и он, резко встав, чуть не упал. Комната не была настоящей, это вообще была не комната, а имитация. Имитация спальни с зеркалом и комодом в стиле барокко, с лиловыми каллами в высокой хрустальной вазе. Они были в магазине…

Саша, не давая ему опомниться и толком обуться, уже тащила его к выходу, к стеклянным дверям.

За стеклянной дверью-вертушкой, с металлическим стоном, будто веретено, медленно вращаясь вокруг своей оси, проплывал колоссальных размеров корабль уродливой формы. Впрочем, он был создан вовсе не для красоты – почти двухсотметровый стальной гигант, ледокол. Артём никогда не видел ледоколов, только по телевизору, но сразу понял, что это может быть только ледокол.

Он насчитал шесть палуб. Их могло быть и больше, но достоверность сейчас не очень занимала его. Нижние палубы были выкрашены в голубой цвет, потом шли красный, синий, белый и опять голубой, а выше громоздилось что-то вроде капитанской рубки: там виднелась вертолётная площадка, а в районе кормы – ремонтные краны.

– Это ледокол! – не то спросила, не то утвердительно произнесла Саша.

Корабль повернулся к ним правым бортом, стала видна большая надпись «Росатомфлот», а ближе к носу корабля – его название – «Арктика». Якорь нелепо болтался перпендикулярно борту.

Они не могли оторваться от такого зрелища: ледокол поворачивался вокруг своей оси и, словно кит, издавал протяжные звуки. Саша вцепилась в локоть Артёма. Один из иллюминаторов правого борта одиноко горел желтым светом. От этого стало совсем жутко. Ледокол опять повернулся и уплыл в темноту. Некоторое время его стон ещё доносился до них, но вот и он затих. Теперь только мелкие предметы изредка проплывали мимо.

Они простояли ещё около часа, ожидая чего-то. Потом Артём увёл Сашу назад, долго гладил её волосы, пока она не заснула. После этого он встал с кровати и посмотрел на себя в зеркало. Он походил на наркомана: серая кожа, большие синяки под тусклыми от отчаяния и красными от недосыпа глазами, ввалившиеся щеки, щетина недопустимой длины. Если бы в таком виде он зашёл в магазин, охрана непременно бы последовала за ним, пытаясь предотвратить возможные противоправные действия с его стороны…

С тех пор, как всё это произошло, Артём постоянно думал об одном и том же – одна мысль не давала ему покоя. Наконец он устал и сил совсем не осталось. А что, если… Парень тихо вышел на линию и приблизился к дверям, толкнул одну из створок, двинулся вслед за ней, подгоняемый другой как на карусели. Вот он очутился перед черной бездной. Шагнуть в неё, чтобы всё прекратилось? По какой-то нелепой случайности бездна не поглотила этих двоих так же, как всех остальных. А ведь они ничем не лучше миллиардов других. Дар это или наказание – да какая разница!? Как бы пробуя воду, он поднёс край ботинка к черной бездне за порогом и застыл, готовый шагнуть вперёд, чтобы только прекратить всё это.

– Ты что творишь, полудурок?