Текст книги "Синдром изоляции. Роман-судьба"

* * *

Как назло, именно сейчас ее карьера устремилась вверх. После защиты диссертации Галю таскали по конференциям, семинарам и симпозиумам. Кафедра докучала мастер-классами, которые Барская теперь обязана была проводить регулярно. Орлова теребила с участием в конкурсах РГНФ и публикацией минимум четырех научных статей в год. Галину Михайловну наперебой зазывали в аудиторию четыре-семь-два на тесный междусобойчик профессоров, в клуб «Союз композиторов» на посиделки с видными лингвистами Москвы, а также в загранпоездки, оплаченные университетом.

Годом раньше за вход в вожделенное общество она была готова заплатить. Теперь отдала бы деньги, лишь бы отбиться от профессорского круга. Их разговоры вызывали приступы бешенства.

– Моя аспирантка выступит с докладом «Фет – предвестник еврокоммунизма». Тема чрезвычайно актуальная и интересная, сами понимаете. Приходите нас поддержать.

– «Фамилии православных священников в традиции русской лингвокультуры». Коллеги, ну каково, а? Какая мощь, какая глубина!

– Вы уже думаете над докторской, Галочка? Иван Семенович мог бы вас проконсультировать. Недавно вышла его чудесная монография по фатическим эмотивам.

– …заполучить статью всеми нам известного Джеффри Лича…

В тот момент, когда внимание руководства было нужно меньше всего, ее заметила Орлова. Сначала не слишком нагружала Галю: осторожничала, приглядывалась. Анна-Пална всегда боялась, что в ее душе натопчут грязыми ботинками, поэтому и сама не лезла в чужую жизнь. Она держалась превосходно, изредка выдавая себя фальшивым энтузиазмом и деланым смехом. Галя узнавала в ней собственную уязвимость и легко подстроилась. У Орловой нашлись неоспоримые достоинства: она искренно болела за кафедру и очень трепетно относилась к здоровью сотрудников и их домашних. Можно было отмазаться от любых поручений, прикинувшись больной или сказав заветное слово «семья». Галя пользовалась этим нечасто.

С годами дистанция между ними подсократилась, в разговорах улавливалась интонация сердечности. Обе проявляли к друг другу ту степень теплоты, на которую способны недоверчивые к миру ежи. Иногда, правда, приходилось твердить спасительные «бер-бир», но Галя относилась к издержкам со смирением. Кафедральные поручения ширились и умножались, пока, наконец, она не уперлась в потолок, называя себя повсюду правой рукой завкафедрой.

Новость о своем негласном назначении она выслушала безучастно, разглядывая на полу очередную сумку заведующей. В тот день загоревшие и принаряженные преподаватели вышли на работу после отпуска. По аналогии с театральной жизнью, Галя называла этот день Иудиным: те же преувеличенные комплименты, змеиная зависть и поцелуи христопродавцев. Сама она явилась на заседание кафедры взлохмаченная, как дворовый пес. К тому же почему-то все время дрожала, кутаясь в старую вязаную кофту.

– Что это с вами, голубчик? – весело спросила Анна Павловна. – На улице все еще сумасшедшее лето… Кстати, знаете, как теперь нужно говорить? Чумачечее!

– У меня мама умерла, – сказала Галя.

* * *

– Ребята дома?

– Они в Турции, мама, я же говорила.

– А… хорошо. Не надо готовить.

Память Алевтины, как сказочный Тянитолкай, устремлялась то в прошлое, то в настоящее. Уже приходил священник: после причастия ей стало легко. Аля лежала на высоких подушках, примирившаяся с миром, и только тема еды по-прежнему будоражила угасающий мозг. Тормошила Галю: готов ли обед?!

Как для кого? Для Олежки. Для внуков. Для папаши твоего поганого.

Галя включила телевизор и вынесла кувшин с мочой. Мама от памперсов отказывалась, а чтобы усадить ее на биотуалет, теперь нужна была сила двух мужиков. Ее тело было налито водой до отказа, потяжелела килограммов на пятнадцать. Если вглядеться в ее заостренное лицо, любому становилось понятно: не жилец. Однако Галя отказывалась в это верить. Мама умирала сотни раз. Когда у нее открылось кровохарканье – суднами кровь набиралась и ничего! Сдюжила! Выберется и в этот раз. Ну пожалуйста, мам!

Телевизор бухтел негромкими самодеятельными песнями. Заиграли гимн юной Альки-искательницы приключений и Галя прибавила звук. До замужества мама истоптала дремучие леса и навсегда влюбилась в романтику сырых палаток и песен у костра.

 
Люди идут по свету…
Им, вроде, немного надо —
Была бы прочна палатка
Да был бы нескучен путь!
 

На строчке «Счастлив, кому знакомо щемящее чувство дороги» мама непременно вытирала слезы. Ветер в лицо, разговоры с ночным небом, братство свободных творцов – только это и ценно! Надо познавать мир, мечтать о покорении Эвереста, бродить по тайге, а не тухнуть в квартирах! Не стонать, а петь! Атланты держат небо… А я еду за туманом… Солнышко лесное…

Алевтина с удивлением глядела на плачущую дочь:

– Чего это ты?

– Мамуль, это же твои песни, понимаешь?

Мамуля медленно повернулась к телевизору, с минуту пытаясь вспомнить мелодии. Затем махнула рукой:

– Вырубай.

Она тяжело опустилась на подушки и озабоченно спросила:

– Мишка, отец твой, уже пришел?

Жизнь неслась в обратном порядке ускоренной кинопленкой.

– Он в командировке, – прошептала Галя и тут же машинально посмотрелась в зеркало: английская сдержанность, образец хладнокровия. Наверное, все-таки был у нее талант…

– Знаешь, как было обидно, когда ты ушла? – устало проговорила Алевтина. – Я встретила пять рассветов без сна. Ждала восхода солнца, белым днем не так страшно…

Галя присела на корточки, погладила родное безжизненное лицо и провела по слипшимся от пота волосам.

– Но ведь ты меня простила, мамочка? – глухо спросила она.

– Конечно, простила, – выдохнула Алевтина. – Ты же мое отродье.

«А я себя – нет», – мысленно произнесла Галя, направляясь в коридор.

Хорошо курить прямо за кухонным столом, пока дети в отъезде. За окном навалился пепельный вечер. Смог укутал Москву и окрестности по самое горло. Гале казалось, что фильм ужасов показывают в объемной проекции: снаружи и внутри. Нужно составить план, подумала она по привычке и споткнулась. Никогда ей не загладить греха, не сшить обескровленную пуповину.

Она прикурила вторую сигарету от первой. Натренированное воображение воссоздало мучительный кадр: мама смотрит вслед отъезжающей машине, в которой сидят ее самые родные… предатели. Бывший муж и бывшая дочь.

Услышав свисток, Галя вздрогнула. Теперь у мамы не хватало сил говорить – не то, что кричать. Свистом подзывала дочь. Сердце болталось на ниточке. Асцитный живот сдавливал легкие. И все-таки удалось обыграть хирурга-онколога с его жуткими прогнозами.

– Дай сигарету, – приказала Алевтина.

Значит, сегодня она помнит, что курит.

Галина не стала спорить и прикурила сигарету. Следовала за невесть откуда появившимся знанием: сейчас ей нужно во всем потакать.

Алевтина с удовольствием затянулась и тут же закашлялась. Легкие клокотали, живот, казалось, вот-вот лопнет. Переведя дух, продолжила будто бы прерванный разговор:

– А отец твой, Мишка, хи-и-и-трый. Такую любовь изображал в психбольнице. Мол, выпустите жену, распи-и-и-ску оставлю. Жить ей надо до-о-ма.

– Просто он видел, что на таблетках ты уезжаешь куда-то очень далеко…

В дверь трезвонили нескончаемые визитеры. Ежедневно навещали мамины друзья, родственники, одноклассники, соседи и даже бывшие враги. Для них Аля держала под рукой подшивку газет «Вестник ЗОЖ», прибор для приготовления живой и мертвой воды, бутылки скипидарного бальзама «Ванны Залманова». Каждому гостю находилось лечение народными средствами. Галька-сучка так и не разрешила ей опробовать на себе скипидар! Люди забирали свекольный жмых и еловую смолу, пряча слезы. Аля считала, что они плачут от умиления и благодарности.

Иногда было трудно отличить реальных людей от фантомов. К ней наведывались целыми компаниями: мытищинская подруга Мила, Олег с внуками, Мишка (почему-то совсем не седой), Вовка-брат – молодой и в солдатской форме.

– Ну вот, а говорили, что ты погиб, – упрекнула она Вовку. – Беги к матери-то. Вот уж порадуется!

Наконец, и мать навестила Альку.

– Ну сколько можно ждать? В колхозе, что ли, пропадала?

– В колхозе, милая, в колхозе, – ответила Галя, копируя бабушкины интонации.

Вот и дождалась ты заглавной роли. Не подведи.

– А ты, Алька, ложись-ка на бочок. Я вот одеялко табе подпра-а-влю, со всех сторон подоткну-у-у. И песенку спою. Закрывай глазки-то…

 
Милый ты мой, милый,
Стоишь ты – три с полтиной.
А Алечка наша – пятак.
Никому не нужна «за так»…
Только нам Аля нужна…
 

Под утро Галина проснулась от холода: ее рука обнимала ледяную мать.

Из похоронных церемоний помнила только папино прощание. Он упал на колени и горько воскликнул:

– Прости меня, Аля, за все!

Галя безостановочно поправляла складки на саване и шептала: «Только нам нужна…»

* * *

– …Итак, сынок, сегодня мы с тобой…

Огромная кровать была усеяна пособиями, учебниками, дидактическими материалами и необычными карточками: перечеркнутый орущий мальчик, ребенок, который смотрит по стрелке – в глаза взрослому, гигантское ухо, обрамленное ладонью.

Пока Галя прикидывала план сегодняшних занятий, Саша выложил ровную линию из пособий и карточек и сбежал на подоконник. Глядя в стекло, привычно забормотал:

– Че вертишься, полудурок? Клизму тебе вставить в одно место? Ты недоумок? Так и скажи!

Галя очнулась и сняла сына с окна. Значит все правильно сделала, подумала она. На эмоции отвлекаться не хотелось, но уже защелкал хлыст воспоминаний:

– А вы побольше потакайте ему, он и на голову сядет! Вот я своему сыну говорю идти в ванную – идет и моется как миленький!

– Отойди, Светочка, от этого психа, ишь как разорался! Понарожают дебилов, а нам потом мучайся!

– Вот вызовем милицию, враз успокоишься!

– Уберите своего дебила, он пугает мою собачку!

– Женщина, вам бы в церковь его, на отчитку. Явно бесы в нем сидят!

– Алкаши чертовы! Наплодили имбецилов, а нам расхлебывать!

– Не надо его в класс с нормальными детьми сажать, еще заразятся…

Может, и правда ему надо в Америку… Хотя кому мы там нужны?

– Начнем с задания на странице шестьдесят один. Посмотрим, ребята, как вы справитесь с примерами.

Галя встала с кровати, занимавшей три четверти спальни, и обвела глазами пространство: настенный телевизор, узкий компьютерный столик, угловой шкаф. Саша восторженно смотрел на мать: играть с ней в школу он очень любил. Галя погрозила невидимому ученику: мол, не подглядывай, и вышла. Сын побежал следом:

– А ты не смотришь, да? Я все сам делаю, да? Потому что я – самый умный?!

– Конечно. Возвращайся на место и доделывай. У тебя десять минут.

Обязана попробовать. Обязана дать шанс не только Саше, но и Олегу.

За десять минут можно перемыть посуду или начистить картошку. Галя выбрала второе.

– Мам, я готов!

Для игры имелся всамделишный журнал, где были написаны фамилии Сашиных одноклассников. Теперь уже бывших.

– Та-ак, кто же из вас, ребята, решил эти тру-у-у-дные примеры?

Сын следил за спектаклем, как в первый раз.

– Может, Миша Ложкин? – спросила Галина и покачала головой. – Не-е-ет. Овик Гаспарян? Тоже не-е-ет. Петя Матвейчук? Хм… Ребята, что же получается: никто не решил примеры?!

Саша открыл рот в предвкушении кульминации. Тем временем, его пальцы выписывали замысловатые кренделя.

– А что у нас сделал Саша Барский? Ну-ка посмотрим… А Саша сделал все пра-виль-но! Ни единой ошибки! Вот так Саша! Молодец!

Четвертый год он был единственным отличником в мамином классе.

Саша прыгал на кровати, приговаривая: «Саша – молодец! Саша – молодец!», а перед глазами Галины прыгали смертоносные кадры того самого видео.

Ну и поедем. Здесь мы тоже никому не нужны.

Глава 9. Баллада о школе

При посещении школы в советских родителях немедленно воскресает пятиклашка, которого всегда найдется за что пожурить. Бывшие хулиганы или «ботаники», активисты или двоечники с одинаковым трепетом дергают школьную дверь и с опаской заходят в рекреацию. Они раскланиваются с учителями в коридорах и заискивающе спрашивают, как найти кабинет истории, завуча, математичку… В них живет старомодный пиетет к педагогам и смутное волнение, будто в любую минуту они все еще могут получить по мозгам.

Так думала Мариванна, подкрашивая глаза и подгоняя медлительного мужа. Им предстояло посещение целых двух родительских собраний в разных школах. Они все еще ощущали себя «понаехавшими», то были первые родительско-учительские конференции русских эмигрантов. Накал постепенно стихнет, но их трепет не исчезнет. Они были теми, кто робко входил под светлые своды. И теми, у кого мел в руке дрожал… Словом, под звуки вальса плавные вспоминаются годы славные, и робость не отпускает. Даже когда они вдоволь насмотрятся на расслабленных американских родителей, посещающих конференции с учителями, как врача-гепатолога. Быстро, небольно и строго по записи.

В Гришиной школе собрания походили на гоночные соревнования: шесть пит-стопов, где за двенадцать минут получаешь информацию о ребенке и – обратно, на трассу. Впрочем, ты сначала найди коварные пит-стопы! Кабинеты предметников располагались в крысиных лабиринтах: без сноровки да за три минуты комнату шестнадцать-двадцать ни за что не сыскать. Родители-новички топали по коридорам, как стадо заблудившихся бегемотов.

О забегах бегемотов Мариванна не ведала, иначе она бы хорошенько подумала, прежде чем взгромождаться на каблуки и напяливать шубу. Хотя шуба была неизбежной, как апрельский снег в Миннесоте: она служила оберегом и защитой. Вдруг придется отбиваться с порога?

И вообще, пусть знают, кто я, подумала Мариванна. В ней все еще жила московская снобиха, по одежке встречающая и провожающая.

…Математик походил на российский типаж сильно пьющего трудовика: неряшливая борода, расхлябанная одежда и неясные муки на лице. То ли погода ему шептала, то ли страдал после вчерашнего веселья – словом, желание смыться читалось без труда. Говорил вяло, не вынимая жвачки изо рта.

Родился. Женился. Дети. Диплом. Мы будем изучать… Невразумительная речь подкреплялась слайдами.

Мариванна не понимала ни слова, отчаянно сочувствуя сыну. Как ему разобраться в дебрях царицы наук, да еще на такой абракадабре?!

Она сцепила руки в замок, ожидая разбора полетов. Сейчас объявят о чудовищной тупости Григория, и все с осуждением на уставятся на них с мужем…

Пот размывал краски макияжа, но статусную шубу Мариванна так и не сняла.

Внезапно заиграла приятная мелодия, и родительский табун выбежал из класса. Недоумевая, Мариванна подошла к математику и представилась. Тот кивнул равнодушно-приветливо.

Она интимно наклонилась, обдавая педагога ароматом коллекционных духов:

– Ну, как он?

Учитель перестал жевать.

– Что вы имеете в виду?

– Ну, как он?! – повторила Мариванна с драматической насыщенностью в голосе.

Американец уловил облако агрессии. Ему стало не по себе.

– Гриша – очень вежливый и внимательный, – начал он с энтузиазмом. – Всегда присутствует на занятих! И делает домашнюю работу!

Каждая фраза произносилась с ликованием, как лозунги на майских демонстрациях.

– Вы о Грише? – переспросила Мариванна. – О мальчике, который едва говорит по-английски и с трудом отличает синус от косинуса?

Учитель подмигнул:

– К счастью, в этом семестре мы их не проходим. Я и сам их с трудом помню…

– А оценки? – перешла в наступление мать. – Вы их видели?!

Математик обнадеживающе улыбнулся:

– Все будет о’кей, мэм. Он только начал учиться.

Мариванна поднажала:

– У него СДВГ, знаете ли… Не все он успевает. Трудно ему…

Учитель бодро сказал:

– У меня тоже СДВГ! И вот! Видите меня здесь?

Вижу, идиот! – подумала Мариванна. Она погладила стриженую норку на груди и любовно поправила позолоченные застежки на манжетах. Затем прижала руку к сердцу, уже чувствуя бесполезность метания бисера.

– Вы уж позаботьтесь о нем. Мальчик бьется над каждым заданием и боится. Повнимательнее присмотритесь…

Математик счел ее слова за предостережение: ученик – с ментальным недугом и может обделаться по-серьезке. Он мелко закивал.

Женщина-танк напирала, стараясь сократить дистанцию. Учитель пятился задом к стене, пока не оказался в углу. Лицо его исказилось тревогой пленника.

И тут мелодичный гонг возвестил о начале второй конференции. Математик распрощался с опасной русской, подхватил свои пожитки (ноутбук, яблоко и телефон) и вылетел вон.

Обход остальных предметников походил на день сурка.

Фото Айовы, Висконсина, Иллинойса, Небраски – места рождения учителей. Реакции родителей на фото детей (cute!4646
  Хорошенькие!


[Закрыть]), собак (so-o-o cu-u-u-te!) и бойфрендов (getting married in August? Congrats!). Мельчайший шрифт учебных планов плясал веселым калейдоскопом.

И ни слова о том, что Иванов опять подрался, Петров систематически прогуливает, а Сидоров – безнадежен и выйдет из школы со справкой.

К каждому учителю Мариванна подходила с извиняющимся лицом. Ждала словесных оплеух. С изумленными бровями она записывала их слова в блокнот, не доверяя своей памяти и знанию языка.

Выходило, что Грег – исключительно вежливый молодой человек, активно работающий на уроках. Да, он ошибается, но мы приветствуем инициативу и вовлеченность, а также good attitude4747
  Хорошее отношение.


[Закрыть]. Не ученик, а дар Божий.

От источаемого сахара у нее заломило зубы. Мариванна подхватила за руку мужа и вылетела из школы ошарашенная и злая. Она слишком хорошо знала своего сына, чтобы поверить патоке бессовестных дифирамбов. За идиотов нас тут держат, что ли?!

– Больше никаких собраний, по крайней мере у Гришки! Нам все равно правды не скажут, – сказала она. – Оценки я и без них знаю.

Безмолвный муж одобрительно кивнул. Он ненавидел пустопорожние разговоры.

Ох, теперь нужно тащиться в школу младшего…

В дороге родители перебрасывались односложными фразами, суть которых сводилась к раздражению от бесполезно прожитых девяноста минут.

В Сашину школу Мариванна ворвалась в ярости и все в той же шубе. Заметалась, как раненый лось, остекленело пялясь на указатели кабинетов и сшибая углы. Они жутко опаздывали. Минут на пять. Это непростительно много, с учетом параноидальной пунктуальности американцев и слишком короткой аудиенции с учителями.

Они влетели в кабинет, выпалив обязательное «Sorry4848
  Простите.


[Закрыть]». Мариванна плюхнулась на опасный, мелкогабаритный стульчик и замерла.

Сейчас они меня уничтожат, подумала она.

* * *

Полгода назад ребенка с аутизмом забросили в школу, как диверсанта: ни слова об особенностях, ни намека о перспективах интерната. Авось расколют не сразу, помучаются. Американцы и впрямь не торопились с выводами, списывая любые странности на иностранное происхождение новенького; бойко переговаривались с Алексом через гугл-переводчик.

После зимних каникул к Мариванне полетели осторожные письма: педагоги забрасывали удочки насчет индивидуальной программы обучения.

Матери сулили всякие пряники и плюшки: Алекс будет учиться общем потоке, это никак не повлияет на его аттестат, никто и не узнает о том, что ребенок – не такой, как все. Еще и персонального помощника дадут!

Разумеется, она им не поверила. На заседание комиссии приволоклась исключительно из страха. Вдруг они Сашу из школы выкинут, начинай все снова-здорово. А он так полюбил учителей!

Мариванна зашла в конференц-зал с матерным выражением лица и огляделась. Многочисленные папки она прижимала к груди, боясь ненароком обронить или где-то оставить. Содержание всех листков, облаченных в прозрачные файлы, знала наизусть. Рекомендацию о переводе Алекса на индивидуальную программу ей прислали за две недели до комиссии, а месяцем ранее Мариванна заполнила штук сорок опросников и многостраничных тестов, которые приходили вместе с заботливыми пометками желтым маркером: любой дебил поймет, где расписаться.

Наконец, она увидела знакомое лицо – Кристин Ларсен, специалист по аутизму; встречались на тестировании. Мариванна сделала первый, стратегически выверенный, ход: кинулась к американке с объятиями. В стане врага важно сразу обозначить своих покровителей.

Обалдевшая Кристин Ларсен ответила на объятия с улыбкой профессионала. Говорила она медленно, растягивая слова, словно у Мариванны также имелись особенности развития. В одежде мисс Ларсен смело сочетала деловой костюм и вьетнамки на босу ногу. На распечатанных документах валялся ее недоеденный пончик.

Мариванна окинула взглядом присутствующих: директор школы пил кофе из «Старбакса», классрук устроилась с бумажным пакетом из «Макдональдса», прочие заседанты непрерывно жевали и цедили напитки из термокружек.

После торопливых представлений, из которых было невозможно разобрать ни имени, ни должности говорящих, каждому было предложено высказаться.

Логопед заявила, что у нее нет комментариев: Алекс почти не говорит по-английски, какой с нее спрос?

Этот рефрен подхватили социальный работник, педагог специального образования, замдиректора и школьная медсестра.

Специалист по аутизму и учитель английского как иностранного вяло кивнули на бумаги, которые Мариванна держала в цепких руках: там все изложено, добавить нечего.

– Тогда давайте послушаем мать Алекса, – предложила классрук. – У вас есть что сказать?

У матери Алекса всегда было что сказать. Она вытянула листы с подготовленной речью и поднялась со стула. Мариванна твердо знала, что лектор обязан держаться на возвышении, выступая с позиции силы.

Родился, пошел, заговорил… обнаружили диагноз, перепроверили… лекарства, логопед, школьные проблемы…

Надо же, уложилась в семнадцать минут, как на секции заштатной научной конференции, подумал в ней бывший доцент.

Комиссия сидела оцепеневшая, Мариванна умела производить впечатление. С минуту молчали, затем появились уточняющие вопросы.

Есть ли медицинские документы, подтверждающие диагноз?

– Нет, – сказала Мариванна с гордостью. – Если бы они были, Алексу никогда бы не позволили учиться в обычной школе!

(Об уничтожении улик не распространялась).

Члены комиссии не поверили:

– Что значит не позволили бы? Это ведь ваше право – решать, где ему учиться.

Директор попросил разъяснений, отставив, наконец, свой кофейный стаканчик:

– И почему, собственно, вас пугает коррекционная школа?

Мариванна предпочла не услышать его вопрос, предложив принять документ в первом же чтении.

Пробежались по сорока страницам в темпе аллегро: результаты тестирования, отчеты психолога и специалиста по аутизму о поведении ребенка в школе, перечисление его проблем, называемые красивым словом challenges4949
  Проблемы, трудности, вызовы.


[Закрыть].

Мариванна перестала трястись. По учительской привычке она выделила ошибки на страницах пять, тринадцать и двадцать четыре, о чем и сообщила высокой комиссии.

После обсуждения учебных целей и социальных задач стороны договорились встретиться через год.

Американцы сдержали обещание: сын ходил на уроки вместе с одноклассниками, ему помогали помощники-para (в России их называют тьюторами); добавился диковинный урок «Социальные навыки», исчезли домашние задания.

– А потом мы решим, нужна ли переходная школа. До двадцати одного года Алекс будет под защитой школьной системы. Таким детям мы даем больше времени для созревания, – сказала кейс-менеджер.

И это лучшее, что могли услышать родители, отмахавшие долгий и горький путь.