Текст книги "Земля пела свои песни"

Тупею, полирую ногти, крашу губы – я идеальная жертва.

Это сложно объяснить: каждая женщина понимает, когда выделывает со своей судьбой что-то страшное, но продолжает это делать. Вот так, чего только не творит этот блат.

_____________________________________________________________________________

Погода такая: на один час приходится и снег и дождь. С утра и до обеда осень, а после обеда зима. Ноябрь раскрыл ворота для зимы. Что еще из красивого? Ах да, в лесу появились синицы. И сумерки стали встречаться среди дня, ночи бархатные, очень темные.

В сильный ветер у реки лихо. Лед на ней тонкий, наверное, цепкий – рыбакам лучше не соваться в воду, но они все равно суются. Я жду, когда засвистят метели и берег станет белее сливок. Мороз у нас пока не великий, только приосанивается. А нос после прогулок все равно красный.

В этом месяце тот же дом, тот же муж, другая комната. Выбрала ту, в которой есть камин и очень много места между диваном и дверью. Можно делать аэробику, можно сбросить неколючие кремовые одеяла и валятся на полу, можно пить чай на полу – что я и делаю. Отсюда вид не на сад, а на лес. По ночам сосны скрипят так, что можно оглохнуть. Да и сад совсем пустой, что в нем смотреть? А на пляже редко кого встретишь, да и темнеет слишком рано. В общем, дичаю, людей вижу мало – может оно и к лучшему.

Пока в доме все довольно тепло и хорошо. Андрей купил себе гараж прямо на берегу и часто в нем пропадает. Но расслабляться нельзя. Возможно, гараж ему быстро надоест. И он опять вернется, чтобы смотреть на меня с ненавистью.

Холодно. Я теперь подолгу сижу на кухне. Притворяюсь, что заскучала по запаху пирогов. Домработница по утрам готовит мне какао. Садовник по утрам приносит три озимых яблока из погреба. Скорее всего, это они вместе придумали – меня поддерживать. Муж все видит, но не обращает на них внимание. Завтракает суровый и молчаливый, под разукрашенным позолоченным панно, которое недавно сам купил. Глядит, как правило, мимо меня, в пространство и думает о высоком, о лекциях. А обедает и ужинает Андрей на работе.

Так смешно, что грустно. Я где-то слышала, что первый год дается молодоженам для того, чтобы понаслаждаться друг другом, получше узнать друг друга, научиться чувствовать друг друга пока не появились дети. Но дни идут, и я чувствую, что отдаляюсь от Андрея все больше. Он тоже закрывается – отошел на выгодную позицию.

Мы друг для друга – что-то. По крайней мере о. Паисий склонен так думать. Вот только я уже поняла, что от смирения, которому меня учит местный совсем молодой поп, проку мало. Также я понимаю то, о чем понимают все наши соседи в округе. Возможно, и судачат об этом между собой длинными дождливыми вечерами. Я просто бывшая студентка, отчисленная за неуспеваемость. У меня ничего нет. Я пришла к мужу в дом как последняя нищенка, не принеся с собой даже свечки.

Свечки и правда не принесла, а Андрею было и не надо. Мой страх пойти в полицию, мое согласие на этот брак – это и есть мое приданное, которое, похоже, его полностью устраивает. Не надо вкалывать, нечего вкладывать в быт, за все и так заплачено – я счастливица.

Везучая. Я попала. Будто ребенок на фокус. Вот кто бы знал, что теперь мне делать.

Может и понравилось бы быть с мужем, он богатый, если бы не Сережа. Если уж на то пошло, если бы не Сережа! Ладно, пора спать. Сережа мне теперь не поможет.

Единственный способ вылечить себя словом – исходить из того, что написанного никто не прочтет. В ином случае, сразу станешь выпендриваться перед кем-то тебе неведомым помпезными оборотами речи. Дневники нужно писать так: память хватает образ, боль или счастье, или образ счастья или боли, а правая рука этот образ тут же выписывает на бумаге.

Мозаика жизни складывается из деталей. Быт молодой женщины складывается из ее вечеров. Наложить макияж, осторожно спуститься вниз по лестнице, поулыбаться, посоглашаться (не вслушиваясь), все, смывка макияжа в ванной.

Но хватит о неинтересном.

Итак, картина секса: муж приходит к своей не очень-то веселой жене, думая, что занявшись с ней любовью, прогонит ее грусть, и она смягчится. Пока ничего не получается. У него не получается разбудить в ней страсть. Ее неприязнь, отвращение, ее страдания даже, – муж перетерпит, пересилит, даже сочтет нормальными. Они одни в спальне, они одни на этаже, одни в доме на отшибе, у них одна на двоих фамилия – что толку дергаться? Женщина не сопротивляется, просто отворачивается и закрывает глаза. Еще она знает, что когда все закончится, она первым делом пойдет в ванну – оттирать себя мочалкой. Потом обрызгает тело духами, чтобы перебить его запах. Дальше невольные вздохи, бессильные глотания слез – покидая ее ложе, муж чувствует себя тем самым ублюдком, которым она его мысленно называет.

Кстати, комнаты я запоминаю по простыням. Простыни по визитам Андрея.

Кстати, декабрь. Я решила пора сменить комнату. Из новой комнаты красивый вид на улицу. Только хороший вид теперь подешевле батарей. А это комнатка хоть и тесная, зато теплая, с розовыми итальянскими обоями. С кроватью, которая в основном занимает всю площадь. И единственным окном, естественно плотно закрытым на зиму. Стены слегка пахнут пылью и еще чесноком – рядом кухня. Но комнатка мне нравится, мне в ней легко дышится. Не хочется, чтобы мы и ее атмосферу быстро испоганили нашим слишком личным, нашим с мужем слишком больным. Отложу шариковую ручку, зажимаю рот. Ну, вот и прошло, снова пишу. Я только надеюсь, вблизи кухни Андрей по ночам громко шуметь не станет.

Деревья мохнатые от снега, земля мраморная, словно камень. Метели трещат, крутят, ворчат на весь поселок, людей мало – все как я люблю. В декабре самые длинные темные ночи и такой мороз, что звезды рассыпаются. Ветер тоже не жалеет – кружит шубы, рвет, метет.

Говорят зимней порой и на войне меньше сражаются. Холод – повод уберечь себя от насилия, потому что в промерзшей земле очень трудно копать окопы, а без них никак не обойтись, если хочешь кого-нибудь подстрелить.

Что до меня, больше всего из этих четырех недель – неужто прошло всего четыре? Неужто время так медленно тянется? – мне запомнилась моя вылазка в город. Андрей не поощрял посещение городских достопримечательностей за исключением огромного супермаркета. Денег дал много – совершенно очевидно, что все эти покупки производились им ради моего душевного спокойствия. Я вся была в сверточках, коробках, коробочках и пакетах, все руки были заняты. Какие наряды я только не примерила… К каждому платью выбрала свои туфли. Еще ювелирку, с десяток шляпок на лето. Когда продавцы мне все это упаковывали, казалось, что я внутри стала как очень большая дыня на бахче; поспела, вот-вот тресну и начну тухнуть.

Днем мы с мужем к другу очень любезны – это он меня так научил, чтобы наши соседи, его партнеры, продавцы, официанты, просто прохожие ни о чем таком не догадались. Поэтому специально для знакомого водителя, который вез нас обратно, мы устроили небольшой спектакль: рука Андрея в перчатке легко легла на мою руку в кольцах. Сидя на заднем сидении, муж посмотрел на меня с восхищением, но притом раздраженно, однако он быстро с собой справился: какой стыд, заметил он, что у тебя сопли, Олеся. Вечером я думал вывести тебя в приличное общество, теперь так не думаю. Останешься дома. Я посмотрела на него с восхищением, и с почтением сказала, что не хочу портить ему вечер, и раз он меня стесняется, пусть идет и общается один. Взгляды наши напоминали поединок, Андрей с восхищением меня обнял. Я с восхищением пристегнулась. На этом все. Так мы показались водителю влюбленными молодоженами, которые просто очень редко друг с другом разговаривают в поездках.

Всем постоянно встречаются такие семейные пары. Все стараются о них не думать.

В машине делать было особо нечего, и по дороге домой я смотрела в окно. Декабрь забелил и замостил наше поле, дал от него хороший ход до речки. Птицы прозябли, рябины как вилки; ветви малины, словно шпаги торчали из пушистого снежка. Власти пренебрегали питомником – в итоге он зарос. И продолжает себе плавно превращаться в дикое место. Наверное, это очень страшно зайти на его территорию, потеряется там, никогда его не пересечь, не вернутся на тропу, не выйти снова к поселку. И все же никак не отделаться от ощущения, что это место самое красивое в нашей стороне. Зимой вот в шапке изо льда, в шали из снегов, с поясками и перстеньками из сосулек. Загляденье.

Нет, мне нельзя туда ходить, я и так утратила направление, заблудилась по жизни. Ага, испугалась! Говорю я себе сама. И да и нет, я же знаю что будет потом: сначала красиво, потом сугробы по шею, ветер, содранные ботинки, посиневшие губы, то чувство, что через день – второй тебя точно отыщет группа отважных волонтеров, пневмония или грипп в качестве послевкусия от прогулки. Это будет ужасно, но страшнее представить, что ты в поле ненароком на кого-нибудь напорешься. На кого-нибудь непонятного. И уже не схитрить, вернувшись в дом.

О нет, спасибо я и так часто плачу. И похоже обречена ежедневно гулять только от дома и до речки, и обратно.

Почему первая любовь зовется самой дорогой? Первая любовь – будто вдохновение – порыв, откровение, подъем; не холодная расчетливая комбинация, высеченная их практичных мозгов как из камня, а невообразимо прекрасное душистое душевное чувство, когда пульс начинает совершать проделки в предчувствии новой удивительной встречи, когда от зрелища бесконечно прекрасных глаз, улыбок тает во рту, словно съел медовую сливу. Когда он исходит соками от твоих телодвижений, твоих недомолвок, ему все интересно, он весь желание. И словно зацветают благоуханные розы – не в саду, внутри тебя.

Откуда я это все знаю? Просто знаю, очень хорошо помню. Но Андрей и наш брак тут не причем.

Январь – зиме пришла середка. За забором – молочные реки, за мохнатым окном две подруги: метель да вьюга. Воют. Облака плывут низко, солнце светит, но не греет. Солнышко растет, но растет и холод. Сонные дома рано гасят окна, а из трубы нашего дома почти круглые сутки дым идет столбом – мы жжем камины, у нас их четыре.

Между прочим, хвоя зимой кажется еще более зеленой. Лес земле вторая шуба – прекрасная зеленая. Глаз радуется хитрым узорам мороза по стеклу и бусинам сосулек. На реку сейчас не хожу. Хожу только в сад – берегу пальчики, нос и уши.

Недавно Андрей отпросился с работы и сам свозил меня в больницу. На обратном пути он вытащил меня из машины и молча обнимал на всякий случай расставив ноги чуть шире, готовый меня поймать, если я вдруг рухну. Так мы узнали, что я беременна.

До этой новости я еще хотела что-то менять, дать ему бой или убежать сломя голову. Но теперь нет, на аборт у меня силенок не хватит.

Весной, по совету домработницы, займусь садоводством: хобби избавляет от грусти, научила она.

По ночам Андрей крутится у меня под дверью как белка, отыскавшая забытый орешек. Жалуется, что я вечно все меняю, меняю комнаты, невозможно привыкнуть. А я просто запираю новую дверь изнутри на цепочку. Я стала напористее.

Нет, еще были разные события – садовник сходил на рыбалку и поймал большущую щуку, наш священник отпустил себе бороду – стал похожим на Деда Мороза, к Андрею приезжали в гости какие-то очень важные люди и долго рассказывали ему про московских чиновников и нынешние цены на газ и нефть. Соседи похоронили кошку и завели новую, мы с домработницей перестирали наконец все шторы в доме, с помощью нового стирального порошка, того самого, который сейчас сильно рекламируют по телевизору. Нам муж его откуда-то принес – гордый. После масштабной стирки порошок я выбросила. Не хотела, чтобы в моей ванной были вещи, которых касался муж.

И новогодние были дни. Сервировали стол, дарили подарки, всякое добро было навалено под могучую елку – временную хозяйку нашей столовой. Я, трепеща, крепила гирлянды к ее колючей шубке как в детстве. В холодильнике было на что посмотреть, в нашем холодильнике шла битва между креветками и перепелами, разумеется, битва шла за пространство. Быть гостем в нашем доме значит пожрать вкусно и много, а еще это высокая честь.

Мне подарили шубу. Понятно, дорогую – в пол, волнистую теплую. Зимой из такой шубы можно не вылезать. Так вот, только воротник у нее оказался тесный, очень душный. Вчера снесла ее в ателье, чтобы перешили пуговицы. И что-то такое пришло мне в голову, ну философствование или не философствование – а не было ли тут совпадения? Андрей сам как тесный воротник. Согреет, но сдавит. Он убивает любя.

Февраль. Со дня нашей свадьбы прошло ровно полгода (просто не верится! Все часы мира врут – прошло лет триста!) Я теперь большая женщина, стала чуть-чуть шире из-за своей беременности. Часто хожу в нечистых ночных рубашках по лестнице, потому что меня все время рвет. Парадокс: но из-за беременности я стала еще красивее, расцвела что ли… таким лицам как мое пойдет многое, идет все. Там, где сквозь токсикоз еще пробивается моя индивидуальность – я все та же, привычно накрашенная, привычно униженная, с ногами, длинными как геологическая эра, с тем же молчаливо-благосклонным светским равнодушием. Ведь равнодушных нечто не берет.

Все хорошо. Семейная жизнь идет, вернее, проходит мимо. А я осталась там, где всегда была – в университете, где в столовке пахнет картофельным пюре и котлетами, где встречается редко сельский пейзаж, там, где амфитеатр и рабочие места студентов возвышаются один над другим, там, где очи умные синие бездонные неожиданно подмигнули мне с дальней трибуны, там, где тишина зашумела как море и кровь превратилась в газировку, и я сижу не живая, ни мертвая. Тоже подмигнула ему, этому парню, что не помешало мне хорошо видеть и слышать преподавателя. Где под плеск первого любопытства Сережи ко мне и моего к Сереже, вечная книжная пыль мелкой мухой летает в светлом помещении с высокими потолками и большими окнами, беспощадно щекочет студенческие носики.

Какие большие темные коридоры по вечерам в университете, какие теплые стены в них и гитара там прекрасно звучит и стихи всякие; кефир, варенье, которое мама в посылке прислала, одна гвоздика, бутылочка – игра такая. Из других закоулков университета тоже виднелось счастье: в буфете, в гардеробе, на спортплощадке, в моей комнате – с пронумерованным бельем, облупленным зеркалом, втиснутом над раковиной, не новой тумбочкой и старомодной скрипучей кроватью. Подумайте-ка! Воспоминание о ее латунной спинке служившей изголовьем и кривых железных ножках до сих пор вгоняет меня в краску.

Ну и хорошо, значит, не растеряла стыд.

До боли обжигает дыхание минувших будней. Пойду что-нибудь выпью; правда, чтобы уняться выбор не великий – я же скоро стану мамой.

Так. Порыв ныть прошел. Домработница очень вовремя сварила мне какао. И вовремя стала тенью. И старая любовь, которой судьба не дала роста в этом мире, уже не шумела во мне, не бушевала, не захлестывала меня с головой.

В феврале немного заскользило и затаяло, но нет пока ни дорожек, ни тропинок в океане из снега. Жаль обломать плотные тугие сосули на карнизе, жаль измять следами тихий белоснежный сад. У меня новая забава – я хожу через сухой снег вброд, на реку, развожу сухие заросли камыша руками как пловчиха. Гуляю, в меру замерзаю, иногда сильно кричу – но это когда берег пустует. А потом достаю нового вида ключи, смахиваю с плеча нелюбимую шубу и иду пить чай в гараж… Легкий индийский. И сырой северный февраль с последними зимними деньками долго и молча стоит у гаражной двери. Гараж, гараж, гараж! Ах, это какой-то волшебный сказочный домик. Нашла свое место в нем – там нет ни мороза, ни домашних и даже тошнота переноситься легче. Прихожу, растираю руки, потягиваю чаек с сушками, и сплю, сплю, сплю, засыпаю и не могу проснуться. Сижу там от полудня до четырех. Полдник. Вот где завершает свой бег бесплотная конница моих сновидений. После полдника сюда может заявиться Андрюша.

И потянет мерзостью.

Поэтому я быстро встаю и быстро веду себя от дерева к дереву, а потом вверх по крутому узкому склону к забору; дальше ныряю в свое временное логово, новую комнату.

Я и муж живем на одной территории. Свести на нет наши нечаянные встречи так же трудно, как вытащить клеща из подмышки.

Убить бы его. Этот пиджак, плечи, воротник, галстук взять и превратить в дыру. В провал. И имя вымарать. Именем он больше всего дорожит. Взять белый штрих и замазать лицо в собственном экземпляре книги «Личная жизнь Олеси Д.»

Ладно, нельзя желать зла живому существу, просто потому что оно не оправдало твоих надежд. Почему? – спрашиваю я себя иногда. Ведь все так делают.

Погодка зиму на нет сводит. Под кустами снежок еще лежит, но он весь истаял, лед тоже грязный. Весной пока не веет, так, повевает.

Вода с сосулек саду бока моет, землю воскрешает. Деньки мерились, мерились да и сравнялись с ночью. Но дождь марту не к лицу – сильно хлюпает под ногами.

Лес хоть и голый, а уже тепло учуял. Проталины всюду, они съедают последнее грязно-белое на своем пути к реке. А река тоже потекла. Мне нравится думать, что рыбы ей помогают – разбивают лед хвостами.

Ближе к середине месяца, мы провели недельку в Берлине – гуляли. Потом в Москве, у Андрея там были дела насчет его гос.службы. Как сказала домработница: у нашего Андрея Львовича впереди большое будущее. Старайтесь поменьше его нервировать, поскольку нам всем на что-то надо жить в Российской Федерации. Мне было интересно ее слушать, но я ничего не понимала в государственном и муниципальном управлении. Моя задача не набирать много лишнего веса во время беременности. Но это так, к слову.

Помню, я однажды сильно влюбилась, что называется невпопад. Не в тему. Выражаясь поэтически: отрастила себе белые крылья за спиной, вознесла до небес свою дурную блондинистую голову. Осенила себя горним светом, увенчала себя розами в предчувствии простого человеческого счастья. Да так…закрутила роман с одним студентом со своего курса. Так Андрей когда об этом узнал, разбил мне всю рожу в кровь за такое. Потом отряхивал руки и тоже сказал: Олеся, у меня работа, у меня будущее. Сделай свои выводы, а мне нервничать некогда и вредно.

Я не поблагодарила случай за совпадение. И уж тем более не поблагодарила судьбу. Тихо вернулась в свою новую комнату с большой сверкающей люстрой. Сверлила в ней стенку пустым взглядом, который боялась практиковать на муже, боялась по разным причинам. Понимала, что меня ждут неприятности, если я не смогу его показательно любить.

Вот передо мною мелькнула картинка: Я в светло-голубом ситцевом платье; ну колечки есть, ну косы, ну бантики – это понятно. Согнулась напополам, чтобы платье не испачкать – жалко – еще не знала, сколько меня впереди тряпья в жизни ждет. Верхняя губа лопнула сразу, весь рот после удара третьего. Я его потом вытирала чехлом от солнцезащитных очков. Потому что было очень солнечно, потому что чехол крупный, большой – а мне было очень стыдно, потому что нельзя вытирать подолом – жалко.

Плохой был денек, ничего не скажешь. А что до домработницы и разговора про нервы, наверное, Андрей сунул ей пару тысяч.

На четвертом месяце тело стало заметно меняться. На коленях появились складки как на шведской стенке.

Ловлю на себе изумленный взгляд зеркал, и сама с удивлением рассматриваю себя в зеркало. Хорошо быть коровой – она большая и добрая. Зеркало было в полный рост, теперь я пытаюсь рассмотреть себя сзади. Но у меня конечно нечего не получается, животик мешает.

Интересно, что видит муж, когда смотрит на меня сзади?

Есть ли у него другие женщины? Это уже не очень интересно, так… желание знать, не более того.

В Берлине он говорил, что опьянен мною. Что в отношении меня он больной наркоман. Словно будь он не больным ревнивым собственником, чувствовал бы себя иначе.

Весь апрель я ела почти один куриный суп и мандарины – это все, на что желудка хватило. Странности типичной беременной исходили от меня, но теперь коснулись и Андрея. После обеда он начинал названивать домработнице, чтобы узнать, как я себя чувствую, пришла ли с реки; распорядился, чтобы еду приносили прямо в ту, новую комнату которую я недавно себе выбрала. Чтобы приносили книги, какао, шампанское, но только если я сама попрошу, и только рассчитав нужный момент – вдруг я отдыхаю.

Я поняла, что он очень хочет нашего ребенка.

А также, он по-прежнему получал удовольствие, когда его куда-то звали, а заодно и меня. Когда ему улыбались, а заодно и мне. Когда его окружали угодливостью, но таким образом, чтобы и мне исходя из приличий, хоть что-нибудь досталось.

Недавно меня рискнул навестить о. Паисий. Мы стояли у нашего дома, мило беседовали и любовались хрустальной апрельской капелью. Андрей вернулся пораньше, подслушал наш разговор. Ясно понятно, вклинился, взглянув на нас с ядовитым презрением: Если все дело в позолоченном куполе, вам лучше бы посоветовать моей жене угождать мне, а не поощрять ее слова о свободе воли.

Да, о. Паисий не очень– то преуспевает в сборе средств – столь же неопытен в попрошайничестве, как в отношениях между мужчиной и женщиной. Но я в нем не ошиблась. Хоть он и понял, что мой муж не высоко ставит тех, кто носит церковные одежды, а кидаться с ним в словесную перепалку не стал. Просто себе отвернулся и пошел восвояси, ни капли не дрогнув перед новоиспеченным гос. служащим.

Кстати, в этом месяце муж сменил работу в университете на более престижную. Так что наш апрель начался при снеге, а кончился при зелени. Во всех смыслах.

Я смотрю на природу вокруг и вижу что ей хорошо. Конечно, лес зазвенел от птичьих хоров, первая трава ломает ручейки, заставляет их течь по какой-нибудь другой траектории. Солнца много – овражки в саду, а главное речка, заиграли водой. Сад боится инея, а иней дня. Облака синие, ночи иногда кончаются заморозками. Но заморозки – это уже не сила.

Я хочу родить, я хочу объездить весь мир и хочу, чтобы этот мир обязательно понравился мне.

Сменив комнату, я стараюсь также не думать об одной сцене: я стою и смотрю на знакомое лицо в аккуратном гробу, стоящем как наглядный упрек моему неумению предвидеть. И гитару много лет певшую веселые песни, оглохшую и молчаливую почтенно кладут рядом с покойником. На похоронах Андрей был мрачнее тучи; увел меня сквозь толпу, вцепившись выше локтя и держа. Другой рукой он вцепился в свой кожаный портфель: на поминках наверняка будет дешевая еда из местной тошниловки. А значит, нам нечего здесь делать. Тогда сказал он.

– Олеся, ты уже выбрала, к каким дверям поведет тебя май?

– Выбрала. Ту китайскую комнату, что рядом с гостиной. Специально подальше от твоей.

– Ты же врешь мне…

– Потому что ты сволочь и понимай это как хочешь.

– Я прошу объяснить, почему, как мне кажется, ты находишь перспективу спать со мной в одной кровати более ужасающей теперь, когда мы официально женаты, чем прежде, когда тебе было чего стеснятся?

– Потому что, дорогой, прежде у меня не было выбора. А именно, ты воспользовался своим служебным положением, моей бедностью и под страхом отчисления из университета затащил меня в койку.

– Но ты же была счастлива.

– Только поначалу. Пока не пришла к мысли, что все отношения с тобой одно сплошное принуждение.

– Я тебя не понимаю. Я все для тебя делаю и никогда не знаю чего от тебя ждать.

– Андрей, отпусти меня. Хоть поживем как люди. А что до ребенка – будешь воскресным папой. Тоже не плохо.

– Мне иногда кажется, что тебе нравится меня злить. Точно могу сказать, что у тебя это выходит лучше, чем у кого-либо другого. Вон пошла! И радуйся, что ты в положении…

– Я пошла, а ты что? Обещаешь подумать над моим предложением?

– Мне нравится, как сад расцвел. Проведу с часок на лавочке. Обдумаю, что ты наделала, наговорила.

– И как обычно, решишь обо всем позабыть. Я не люблю тебя, слышишь?

– Значит, так. Прежде у тебя не было выбора – я согласен. С чего ты взяла, что у тебя теперь он есть?

Как смогла быстро я дошла до дома и записала наш последний разговор на память. Позже, уже ночью, я лежала сжавшись в комочек на новом диване. Спина все время мерзла, я поджала колени, насколько позволял раздавшийся живот, поправила одеяло; меня окружало безграничное пространство ухоженной комнаты, девятой по счету. Я знала, что впереди еще новые три, а дальше все будет повторяться снова и снова. Что мне некогда не пересечь пространство этого дома, не вернутся на дорогу, не выйти снова к открытой жизни и людям.

В этой атмосфере мне предстояло жить и стареть. Понимание этого было ужасным.

Казалось, что майский ветерок не поет, а воет. Ласточки вернулись – это к грозам. Что черемуха расцветает только к холодам. Что в темном саду за окном зазеленевшие ветки шумят и раскачиваются слишком сильно. И все это не к добру и вообще, очень не надежно. Почти то же самое как знать, что на тебя упадет тяжелое и вероятно, расплющит.

Еще более ужасным был тот факт, что меня не покидала надежда каким-то образом избавится от Андрея. Она словно постукивала в окно, за которым весна рассыпала первые цветы. Прямо по стеклу, за которым все принарядилось – там травкой, тут почками, а где и камышом с осокой.

Уточнение: вид свежего камыша – нынче проблема. Возможен, только если сильно скучаешь по шуму реки. Сейчас я не могу даже купить себе одежду – почти сразу ищу кресло. Чувствую, как у меня отваливается поясница, как выпирает грудь, живот, задница, под необъятными колготками. Жажду вернуть себе походку – быструю, легкую, сильную. Хочу, чтобы не лезли волосы, хочу не выказывать нетерпение при виде каждой уборной. А оказавшись в уборной, хочу делать там все спешно, а получается, что получается только без спешки. Уже понимаю, насколько беременность праведная штука, спутница настоящего мужского безразличия. Чтобы за всю прогулку мне ни разу не подмигнули в пробке, не одарили долгим взглядом в магазине, не спросили телефона на улице – так было не всегда.

Ладно, таковы мои уроки в качестве беременной.

Той ночью я все никак не могла представить, что последний бой с Андреем проигран. И все никак не могла отделаться от предчувствия, что очень рано короную себя слезами.

Думала о Сереже. Думала о каком-нибудь другом мужчине для себя (Трудно назвать это мечтами, поскольку я особо не мечтала. Прикидывала, с кем могу умчаться куда-нибудь; идти-идти к аэропорту, идти-идти быстро по трапу, артистка Борисова Олеся).

Вот что это – интеллектуальная измена или акт свободолюбия?

Как знать.

Что такого важного случилось в конце весны? Я решила позвонить своей старшей сестре. Пообщались недолго, помню, я почти сразу положила трубку. Если ей удастся улучить минутку, пусть приедет – поможет мне с моим пузом – именно это я ей и предложила. Варя не отказала. Приедет – зацелую ее, решила я.

Теперь еще больше сплю, получается, живу, только когда не сплю, ну или живу сквозь сон как кошка. Аккуратно хожу, ем овощное, пью горячее, смотрю по ящику только доброе – короче, только и делаю, что жду сестру.

Возможно, Варин приезд мне поможет. Мое существование поднимется с колен, встанет на цыпочки. Жизнь зашуршит, деньки последнего триместра засверкают в плеске женской дружбы, деревья в саду повернут макушки в светлую сторону горизонта.

И домработница наконец прекратит до меня допытываться, отчего я к себе такая равнодушная. Обреченная рублем мужа ежедневно до меня допытываться. И всегда безуспешно.

Ночи хвалится луной и звездами, ласками распутников и прочей романтической арифметикой, а июнь хвалится своими утрами. Летом они должны быть теплыми – иначе никудышный июнь.

Участившиеся путешествия до женской консультации по утрам проходят без приключений. В коридоре Андрей читает газеты, я читаю журналы про моду. Друг с другом говорим только по необходимости, впрочем, и до беременности было также. Так что наше общение не отличается от той манеры, в которой мы общались до свадьбы. Все тоже, просто мы сделали и теперь вместе ждем, когда появится наша девочка.

Вчера Андрей сводил меня в кино, в обмен на совместный поход на презентацию, где везде были его люди и повсюду бродили очень влиятельные персонажи. Обегая частым и цепким взглядом зал, он вскользь обмолвился, что сегодня ему очень требуется выбраться в свет с женой. Что он служащий и ему нужен правильный имидж. Быстро представил меня всем тем, кому можно и нужно было меня представить, а после увел за какую-то барную стойку с канапе и крохотными стопочками водки. Сказал, что больше ему некогда оставаться со мной наедине. Едва ли можно было на него злиться – человек пришел общаться, обрастать связями. Пришел окружить себя льстивыми завистниками и получать от этого укол чистого честного удовольствия.

Про мое существование присутствующие тоже как-то очень быстро позабыли, но я ни на кого не обижалась. Больше смотрела на них. Наблюдала. Немного думала над тем, как им удалось сколотить столько денег. Какими способами, какими средствами. Насколько эти способы и средства были чистыми.

Было очень интересно. Посредине встречи муж вздумал рассказать какую-то забавную недавнюю историю, про то, как его заставили сдавать экзамен у него на службе. Экзаменатор сказал Андрею, что может его завалить. На что Андрей ему ответил «Я тебя тоже». Так я вообще громче всех смеялась. Над таким правдивым юмором. Эх, что ни говори, хороший был вечер.

Но хватит писать об этой мрази, в обществе он ко мне более или менее внимателен, дома не лезет, перестал быть навязчивым – вот и хорошо, вот и ладно. К тому же, я верю, что и через небеса можно перестукиваться сердцами, что ничего никогда не кончается – этим и живая, живу. Теперь про Варю.

Стало быть, она приехала… Я сразу узнала ее, обрадовалась: как твой муж? Здоров ли? Мы с ним развелись. Как работа? Я уволилась. Что именно случилось за кулисами нашей встречи, какие неурядицы пришли в жизнь сестры и кто виноват в них – до сих пор неизвестно. Похоже, что Варвара со своим специфическим характером встала поперек слишком многим, и ей пришлось убраться из той провинциальной дыры, где жила вся наша семья. У нас с Андреем, понятно, не было никаких шансов на ее откровенные излияния. Но надо отдать должное, муж откликнулся одним из первых и предложил Варе у нас задержаться до тех пор, пока я не разрожусь.

«Это ваше семейное дело», – корректно ответил он, распорядившись подготовить для Вари комнату. А потом так на нее глянул… из серии «врага надо знать в лицо и лучше держать рядом».