Текст книги "Моя милая Софи"

– Надо же! – усмехнулся Александр, перекинув пальто через руку и внимательнее приглядываясь к собеседнице. – Бедная леди видит меня насквозь? Будьте осторожнее, пока не накликали беду на свою прозорливую голову.

– И ты тоже, чудовище. Будь осторожен.

Александр расхохотался.

– Только не говорите, что заколдуете меня! Дорогая моя, ваша красота уже сделала это.

– Как и твоя, – с отвращением выплюнула цыганка. – Но я не поддамся.

– Почему нет?

– Потому что ты – смерть, глумящаяся над жизнью. Скажи, вампир, что ты думаешь о жизни?

– О жизни? – зачем-то переспросил он.

– О жизни и о людях.

– Ничего не думаю.

– Врешь. Ты их презираешь. Но презирать можно лишь тех, кого боишься. Или тех, кому страшно уподобиться. Что если ты вдруг станешь, как они: слабым, трусливым, слепым? – произнесла нищенка многозначительно, словно читая его недавние мысли.

– Вы не в себе, – заключил Александр, подавляя невесть откуда взявшуюся тревогу. Ведьм, гадалок и полоумных он встречал и раньше, ему и с телепатами доводилось иметь дело. Но никогда никто из них не вызывал в нем столь явного отвращения, а тем паче паники. Что-то смущало его сейчас, что-то толкало убраться прочь, наплевав на эту полоумную с ее хамскими речами. Ей и помогать не надо: едва ли она переживет грядущую зиму. И в то же время грубая, первобытная сила держала его, не отпуская. Нет, он не сбежит. Он выпьет из этой чаши, и тогда поглядим, кого – или чего – боится она сама.

– Я знаю, мне не сбежать от тебя, – заметила женщина с недоброй усмешкой. – Но покуда я еще в состоянии, я проклинаю тебя. Ты будешь страдать, как страдают те, кого ты презираешь. Ты испытаешь боль и страх, холод и беспомощность, твоя тьма рассеется, твое могущество рассыплется прахом, и ты умрешь, как умирают смертные, от старости и болезней, – в одиночестве, потому что не найдется человека, который смог бы полюбить такое чудовище.

Она заговорила на своем наречии, и от белиберды, срывавшейся с ее губ, Александр буквально осатанел. Бешенство овладела им, и прежде, чем проклятие могло вступить в силу, – а он не горел желанием проверять, вступит оно в силу, или нет! – он схватил женщину и вогнал клыки глубоко в ее шею.

– Моей кровью в тебе ты проклят… проклят… – прохрипела та и затихла.

Аверонский отпустил безвольное тело, вытер губы. Несколько глотков он сделать успел, пока до него не дошел смысл сказанного. Нет, он ни на секунду не поверил в глупое пророчество, но кровь оказалась горькой на вкус. Такую нельзя пить, если не хочешь отравиться.

Аверонский посмотрел на распростертое у его ног тело, на черную лужицу, расползающуюся под головой. Повернулся и пошел прочь, не оглядываясь.

Она сама выбрала свою судьбу, безумная.

***

Александр проснулся от голода. Покрутился на постели, натянув до подбородка одеяло, пытаясь найти позу, в которой сильные, почти болевые спазмы в животе могли бы притупиться. Потер друг о дружку голые ступни. Проклятье, как холодно…

И проснулся окончательно.

Холодно? Ему – холодно?!

Распахнув слипающиеся от тяжелой, мучительной усталости глаза, он резко выпрямился. И застонал. Боль отдалась в затылке и в висках размеренным тиканьем. Разбитое, продрогшее тело превратилось в сплошной комок пульсирующих болью нервов, голова как чугунная, сама против воли склонилась к подушке, и он, опершись на руку, закрыл глаза. Мир тут же покачнулся и встал на дыбы. Вдобавок ко всему, затошнило. Аверонскому в его далекой смертной жизни доводилось испытывать похмелье, и теперешнее состояние больше всего напоминало именно похмелье – самое гнусное из тех, какое он вообще мог вообразить.

И тогда он вспомнил. Вспомнил все произошедшее ночью: босую цыганку в грязных обносках, ее невразумительное бормотание, полыхнувшую в груди ярость, горький привкус крови на губах и предсмертный хрип.

Невероятно.

Сдерживая рвущиеся наружу стоны, Александр включил торшер и сполз с кровати. Боже! Пусть это окажется отравлением! Он был готов проваляться хоть сутки, хоть двое. Подождут итальянцы, подождет неразбериха с Альпинами – пусть хоть весь мир рухнет и придется восстанавливать его из руин и пепла по крупицам! Пусть! Только бы не оправдалось худшее – и сумасшедшее! – подозрение.

Держась за стену и избегая резких движений, Аверонский отодвинул дверцу встроенного в стену платяного шкафа. Та послушно отъехала, за ней открылся длинный ряд вешалок с костюмами. Аверонский развел их руками. Ничего. Голая стенка со следами креплений. Проклятье! Он же сам приказал снять с нее зеркало! Шумно выдохнув, он обвел спальню тяжелым взглядом. Нет, в его доме не было зеркал: ни одного, даже самого маленького зеркальца, даже на бритвенном станке (как, впрочем, и самого станка), даже на шариковой ручке, даже на телевизоре, музыкальном центре… Взгляд скользнул по необъятной стереосистеме, жадно потянулся дальше. И вернулся, ибо по обе стороны от проигрывателя возвышались полки с компакт-дисками – сохранил когда-то в качестве интерьерного архаизма.

Как преодолевал расстояние до этих полок, Аверонский потом вспомнить не мог. В памяти запечатлелся лишь тот миг, когда негнущиеся пальцы, буквально разломав коробку, выхватили диск, и на его радужной поверхности всплыло серое, почти покойницкое лицо. Болезненно воспаленные глаза, спутанные, торчащие в разные стороны волосы и даже на вид жесткая, как наждак, щетина.

Аверонский вернул диск на место. Следующим пунктом было лезвие, хотя теперь, когда он видел собственное отражение, какие еще требовались доказательства? И все же он перерыл обе прикроватные тумбочки. Ничего не обнаружив, снова достал первый попавшийся диск – «Орган Домского собора» – и попытался его переломить. Не тут-то было! Диск гнулся, как резиновый, а у него – у самого могущественного вампира современности! – не хватало сил его сломать. Устав бороться, Аверонский со всей скопившейся злостью полоснул острым пластмассовым ребром по руке. Проклятия сотрясли воздух. «Домский орган» вывалился из окровавленных пальцев, и следом за ним осел на пол Александр Аверонский.

Его били судороги. Обхватив голову руками и крепко зажмурившись, он отчаянно пытался проснуться. Стоит ли говорить, что безрезультатно? Потом в глубине измученного тела перегорел какой-то предохранитель, и он с ужасом осознал: он стал человеком. Обычной смертной тварью, ничем не лучше вчерашней цыганки, или Кристофа Дюруа, или малолетних выродков того же Андрея Хелмса. И сквозь впечатляющие картины краха собственной жизни особенно ярко представилось торжествующее злорадство на физиономии десятилетнего Максима Хелмса, заряжающего очередной свой «вампирострел» обычными болтами и ржавыми гайками. Больше никакой святой воды, никакой осины, теперь сгодится все. И сопливому охотнику за нежитью не придется мыть автомобили на парковках или расклеивать рекламные листовки в потугах наскрести денег на несколько граммов серебра.

Аверонский поднял голову.

Нет. Он отыщет способ вернуть былое могущество. Безусловно, отыщет. Сейчас он спустится в гостиную, откроет бар, плеснет себе коньяку, выпьет, а потом сядет и будет думать столько, сколько потребуется. Дел на сегодня не планировалось, но два-три звонка бы не помешали.

Да, и никаких накрахмаленных рубашек. Какие, к лешему, рубашки в такой зубодробительный холод?!

***

Додумался Аверонский уже через час. Теплый шерстяной свитер и рюмка элитного коньяка разом привели его в чувство и избавили от паники. Кроме того, улучшению настроения немало поспособствовал звонок из салона: менеджер сообщал, что «Аверо» может рассчитывать на двадцать машин к началу года. Новость заслуживала отдельной рюмки, после чего в голове у Аверонского даже всплыла ленивая мысль, что не так страшен черт, как его малюют. Мистицизм из его жизни испарился бесследно, однако банковские счета остались. Он по-прежнему был богат настолько, что мог в роскоши дожить до глубокой старости на одни только проценты от собственных вкладов. Он не растерял былых связей во всех концах света. Репутация по-прежнему работала на него. А о вампирской сущности и без того догадывались лишь единицы, да и те уже большей частью преставились.

      Погрузившись в глубокое кресло, Аверонский меланхолично дорабатывал в мозгу последние детали плана. В сущности, план был прост: снять наложенное проклятие. В последние годы развелось бесчисленное количество ведьм, колдунов, белых магов и прочих любителей перекинуться в карты с потусторонними силами, так что ему было из кого выбрать. Разумеется, девяносто девять процентов общей массы – шарлатаны, это данность и с ней придется смириться. Зато если просеять сквозь сито собственного опыта – и связей! – оставшийся процент, заплатить за работу, затем за молчание, а если потребуется, за похороны, все могло вернуться на круги своя. А кто лучше всех разбирался в магах и колдунах?..

Аверонский разыскал нужный контакт в памяти айфона. Абонент не отзывался долго – не иначе как испытывал его терпение.

– Луис? День добрый. Как там погода в Париже? Ах, в Марселе. А как в Марселе? Ну, отлично. Мне нужен маг, Луис, лучший в Европе, лучший в мире. Ты не понял. Черный маг. И чтобы без вопросов. Срочно. Я могу на нее рассчитывать? Ты уверен? Не подводил, но все когда-то случается впервые. Хорошо, я согласен подождать. Недолго. И тебе удачи!

Аверонский плеснул себе еще коньяку. Поднес рюмку к глазам, любуясь игрой света в коричневой жидкости.

– За здоровье всех присутствующих! – провозгласил он с ироничной усмешкой. – Буде здравы, бояре! Sante a vous tous!

Когда последние капли с позолоченной хрустальной каемки скользнули по губам бывшего вампира, тело охватила приятная теплая истома. Разогретая кровь прилила к щекам, и мир обрел почти привычные сочные краски.

Аверонский с усилием выкарабкался из гостеприимного кресла, пошатнулся, но устоял. Потер рукой подбородок. Ему срочно требовалась бритва. Плохо, что за ней придется ехать в город, но, в конце концов, человеческая еда в этом доме тоже отсутствовала. Аверонский придирчиво оглядел себя со всех сторон. Джинсы и черный свитер с высоким воротом. Сгодится. Насчет лица он уверен не был, поэтому потратил пять минут на умывание ледяной водой. Может, так нездоровые «следы вчерашнего порока» будут не столь заметны.

Отполированная до зеркального блеска «шестерка» дожидалась его в гараже в компании молоденького парнишки охранника, который бродил вокруг нее с выражением тоскливой зависти на лице. Завидев хозяина, паренек спешно ретировался в свою каморку у ворот, и Аверонский впервые почувствовал облегчение оттого, что не сделал кого-то вампиром.

***

– Бордовый цвет напоминает мне запекшуюся кровь, – с откровенной неприязнью в голосе проворчала Софи, вертясь перед зеркалом. – Макс!

– У? – из ванной высунулась заспанная физиономия с узкими щелками опухших глаз и розовой ручкой зубной щетки, торчащей из густой пены во рту.

– Как я выгляжу?

– Ак аыйно.

– Чего?

Макс выплюнул щетку, разбрызгав пасту.

– Как обычно, говорю.

– Совсем? – растерялась Софи. – Идет мне бордовый или нет?

Макс пожал плечами.

– По-моему, все супер.

И нырнул обратно в ванную.

Софи хмуро уставилась на свое отражение. Ассоциации с кровью, как назло, возникали самые отвратительные. Слишком гадкие, чтобы испытывать восторг от подаренной матерью куртки. Но она была просто обязана надеть ее, даже не взирая на то, что мать находилась за семьсот с хвостиком километров от нее, где-то в российской столице. Так уж получилось.

Беда заключалась в том, что ее лицо, не обремененное ни косметикой, ни наличием челки, ни украшениями вроде сережек или популярного ныне пирсинга, упорно не желало соответствовать навязанному бордовой кожей имиджу. Ну не шло корове седло, хоть ты тресни! Софи насуплено смотрела в зеркало, вдруг ставшее ей злейшим врагом. Потом в отчаянии подняла руку и расщелкнула заколку на затылке. Коса рухнула на спину, тугая и толстая, как канат. Софи с досадой вплела в нее растопыренные пальцы и принялась раздирать спутанные пряди волос. Наградила природа, ничего не скажешь! Кому два пера на голове, а кому два килограмма пакли, от которой расчески ломаются. А может, причесываться надо было чаще, чем два раза в неделю?

Она усмехнулась. Как ни странно, от самоиронии полегчало. Теперь стоило добавить красок. Глаза она трогать не стала, а вот губы не грех было подчеркнуть.

– Ты когда-нибудь уйдешь? – осведомился Макс, снова высовываясь в коридор. – Боже, Софи, что ты с собой сотворила?

– Нравится?

– Свят, свят!

– Дурак.

Софи сунула ноги в кроссовки, запихала шнурки внутрь и подхватила сумку и зонт.

– Сама дура, – поддразнил Макс. – Кикимора.

Софи захлопнула за собой дверь.

Пара сегодня начиналась в десять, можно было не торопиться. Прогуляться по аллеям «Эспланады». Насладиться тишиной и лиственным ковром под ногами, раздавить пару почерневших колючек от каштанов в прозрачных лужах, где отражались древесные верхушки и куда падали редкие тяжелые капли дождя, расходясь круговой рябью. Глухой шум машин, проезжавших по шоссе за зданием Академии, казался отголосками из другого мира. А здесь царили покой и умиротворение.

Виктор любил писать тут стихи. Прямо в центре города, отгороженном от окружающего всего лишь двумя домами и еще воображением. Прямо на той скамейке, растерявшей все перекладины сиденья и спинки, кроме одной. Прямо в ее присутствии. Софи нахмурилась: воспоминания нахлынули под стать ассоциациям с кровью. Странно, но она была не в силах вспомнить других моментов их недолгого и довольно прохладного романа, замешанного скорее на общих увлечениях, чем на обоюдной симпатии. Впрочем, Виктор мог думать и по-другому. Память услужливо и в подробностях воспроизводила перед мысленным взором Софи вампира, но не человека. Жестокая память.

Телефон в куртке тоненько запиликал незатейливую музыку. Софи подождала, пока включится полифония и отгрохает половину композиции, и только после этого приняла вызов.

– Софи! Чаошки!

– Привет, Инга.

– Анатомия отменяется, ты в курсе? – радостно прокричали из трубки. – Эзерс снова на больничном. Гуляем, Соф!

– Постой, точно?

– Зуб даю!

Инга в своем репертуаре.

Перекинувшись с ней еще парой ничего не значащих фраз, Софи отправила телефон обратно в карман и на минуту замедлила шаги, почти остановившись. Что теперь? Домой возвращаться? Сидеть три часа у Академии? Расположиться в парке и порисовать? Сходить к Бастионной горке? Она медленно двинулась вперед, глядя под ноги, и они сами понесли ее по давно заученному пути. Туда, куда она любила возвращаться снова и снова, чтобы уединиться, вспомнить, помечтать. Софи свернула на набережную.

Город просыпался. Проносились по мокрому от ночного дождя шоссе машины, и Софи провожала их яркие красные огни со щемящей тоской в сердце. Вантовый мост – раздвоенная внизу гигантская опора посреди реки и перекрытие на мощных тросах – был виден отсюда, как на ладони. Ее любимое место. Ее далекие детские воспоминания. Дорога в аэропорт. С неба сыпалась изморось, деревья, отражаясь в грязных лужах, царапали облака голыми черными ветками. Софи шла по гранитному берегу Даугавы, погрузившись в тревожные раздумья, глядя на хмурые тучи, распухшие от воды и грузно ползущие со стороны залива над мостом, над черепичными крышами домов, над острыми шпилями католических и лютеранских соборов. Вдалеке за спиной из серой утренней дымки выступали блеклые очертания еще двух мостов и уходящая в небо, почти бесплотная игла телебашни. Застрявший в межсезонье, вытканный из чьих-то сновидений, заколдованный город. Он существовал в своей особой реальности, будто вплавленный в лед или янтарь. Он дышал той же тревогой, что и двести, и триста лет назад. Он со своими готическими соборами был воплощенной вековой историей, и порой возникало ощущение, что все это не наяву, что это Китеж поднялся со дна Светлояра и вот-вот погрузится обратно, оставив после себя одну лишь дикую природу да отражение в воде, подернутое рябью. Кричали чайки, разрезая крыльями мутную высь, и клубились дождевые тучи над шпилями башен, и ветер приносил с реки тревожные запахи осени.

Да, это была настоящая осень: дождливая, ветреная, ржавая от прихваченных морозом листьев и пропитанная предчувствием долгих зимних холодов. Софи любила ее именно такой.

Неторопливо и размеренно билось сердце. Софи дышала полной грудью, с каждым вдохом вбирая в легкие жизненную силу, с каждым выдохом выталкивая из тела, из мыслей усталость. Это была поэзия…

А впереди ее ждала проза.

Очень странная проза.

Подозрительно знакомая черная «шестерка», прижатая к обочине полицейским Фордом. Угрюмый широкоплечий лоб в зеленой куртке что-то меланхолично втолковывал владельцу BMW, помахивая его правами. До Софи долетали обрывки скупых, свистящих фраз. Владелец стоял к ней спиной, опершись одной рукой о крышу машины и непринужденно скрестив ноги – с этаким скучающим аристократизмом можно, например, цедить из горла «Метаксу», а уж никак не дышать на дорожных полицейских густым перегаром. В том, что водитель пьян, сомнений не оставалось, вот только… пьяный Аверонский? Как мило. Софи улыбнулась, проходя рядом: ну точно, обозналась. Где костюм? Где галстук?

Мужчина тем временем извлек на свет божий телефон и на идеальном латышском посетовал кому-то на излишнее рвение подчиненных, вздумавших останавливать его машину и предъявлять идиотские претензии.

Этот голос, этот акцент…

Софи резко обернулась.

На нее в упор, не мигая, глядели серые глаза Александра Аверонского. И что-то с ними было не так. Вампиры пили и даже ели – ради собственного удовольствия! – однако никогда не пьянели, но не это тревожило Софи. Тогда что? Она не смогла заставить себя идти дальше. Остановилась. Дождалась, пока патрульные с тысячей извинений заберутся в похожий на раскрашенный обмылок Форд и спешно ретируются, и неуверенно направилась к «шестерке».

– Александр!

– Да, Софи?

Она подошла ближе, обогнув багажник.

– Хотела вас поблагодарить. Спасибо за Виктора. Только не рассчитывайте на перемирие или нечто подобное.

Что же с ним было не так?

– Сочтемся. Я не ради тебя старался.

Ну же?!

– Мне пора, извини.

Софи кивнула. И тут до нее наконец дошло.

– Александр!

Аверонский раздраженно обернулся:

– Еще благодарности? Слезы признательности и умиления? Оставь уже!

– Ваше отражение…

– Мне некогда! – отрезал он и быстро сел в машину. «Шестерка» плавно и почти бесшумно утекла по мокрому асфальту, словно спасаясь бегством. А оглушенная Софи так и осталась стоять с разинутым ртом, и никакие осенние пейзажи не могли теперь вытеснить из памяти осунувшееся лицо вчерашнего вампира, заросшее недельной щетиной.

Нет, сегодня отменялась не только анатомия.

***

Аверонский был в бешенстве. «Шестерка» рассекала по дорогам Задвинья, как ополоумевшая гончая: почти проскакивала перекрестки, но, будто в последний миг передумав, влетала в повороты, визжа шинами.

Аверонский был в панике.

Никто и никогда не прижимал его к стенке. Почему же теперь перед носом маячил ее шершавый бетон? Чей пристальный взгляд буравил затылок?

Какого дьявола его понесло в центр?! Катался бы себе по Задвинью, если уж приспичило. Что там, магазинов мало?

Дотошные выродки Андрея Хелмса теперь вцепятся в него, как черт в грешную душу, особенно этот доморощенный инженер-конструктор. Сегодня же загрузит в какой-нибудь футляр от контрабаса свою очередную противовампирскую базуку и заявится убивать бывшего вампира всех времен и народов. И не беда, что к тому определение «вампир» теперь применимо не больше, чем титул герцога или барона. Зато непогашенных счетов – целый рулон! Все в силе: и свои, и сестрины, и папашины, и тех бедолаг, что отведали его клыков.

Проклятье!

Потерявшая покой стрелка спидометра отчаянно дергалась: вверх – вниз, вверх – вниз.

Аверонский был в бешеной панике. Или в паническом бешенстве.

Девчонка непременно выложит все дядюшке, и тот как пить дать присоединится к сыну. Расскажет…

Или нет?

Какая неожиданная мысль! Он же видел ее, до ужаса нелепую в мрачной, стильной кожаной куртке. Видел ее изумленно распахнутые глазищи с единственным бредовым желанием на дне – протянуть руку и удостовериться, что щетина не нарисована и не приклеена.

Аверонский с усмешкой вывернул руль вправо, и BMW взобрался по серпантину въезда на виадук: почему бы не прокатиться до аэропорта?

Шутки у природы, однако! Отчего было не проснуться с бородой по колено? Или сразу плешивым стариком, скрюченным от радикулита, с дрожащей челюстью и зубами в стакане на тумбочке? А лучше прямо в гробу – трупом!

Семейка Хелмс, будь она неладна! Скольких ее членов он пережил на века, скольких вогнал в могилу, а уж загубленных им «великих миссий по очистке мира от скверны» так и вовсе было не счесть. Старший из семейства, отец девчонки, убрался в Москву – тем лучше для них обоих. Детей у него, кроме Софии, больше не было, и на том спасибо. Оставшийся в Риге Андрей да его чокнутый сынок – вот все, с кем Аверонский играл в кошки-мышки. Серьезных неприятностей эта парочка крестоносцев не доставляла – кишка тонка! – но вот мелкие пакости сыпались как из рога изобилия.

А еще была Софи.

Ох уж эта Софи! Как вампир он в последний год начал сходить по ней с ума. Она пахла какой-то неуловимой, упоительной цветочно-медовой сладостью с тонкими нотками цитруса, и еще чем-то пряным, соблазнительным. Она беспокоила, раздражала и злила, потому что голод в ее присутствии буквально выжигал изнутри. Сегодня голод исчез, словно свечу задуло внезапным порывом ветра, а беспокойство, к полному его смятению, лишь окрепло. Перед мысленным взором то и дело возникали ее взволнованные серые глаза, кроткие, как у лани, слишком проницательные для малолетней дурочки, слишком привлекательные, чтобы не бередить душу.

Аверонский чертыхнулся и досадливо дернул плечом, словно стряхивая невидимого беса, капающего на мозги всякой чушью. Поскольку ангелы на его втором плече никогда не водились, он вновь оказался в одиночестве и первым делом предпочел всецело сосредоточиться на дороге. Злость потихоньку отпустила, и Аверонский вдруг осознал, что не влетел в загребущие лапы дорожного патруля повторно по чистой случайности. Впрочем, если бы и влетел – не велика потеря, все давно куплено. Однако привлекать лишнее внимание в нынешнем положении никуда не годилось.

Лишь только «шестерка» съехала на обочину и облегченно заглохла, из бардачка грянул похоронный марш. Аверонский уныло покосился на зеркальце, тайно уповая на то, что в нем не возникнет отражение. Как бы не так. Из зеркала мрачно взирала все та же помятая, небритая физиономия. Он мысленно выругался и полез за айфоном.

– Луис?

– Bonjour, mon ami.

Уж лучше Луис, чем кто-нибудь из директоров со своими «неразрешимыми» проблемами. Только их деловой мути сейчас и не хватало!

– J'écoute.

– Завтра утром, в половине одиннадцатого в аэропорту, – сухо изрек француз. – Рейс из Парижа. Милен.

– Без фамилии?

– Милен Арден. Современный аналог Мессинга, если тебя это интересует. Пришлешь машину. И возьмешь на себя все ее расходы.

– Оплата?

Ощущение было такое, будто абонент на том конце брезгливо скривился:

– Вовек не расплатишься.

– А если серьезно? – Аверонский напрягся.

– Мне ничего не нужно.

– Ты говоришь о бескорыстии, Луис? Ты?

– Да, говорю. Я позвонил – назначил встречу, позвонил в аэропорт – заказал билет. И все. Никаких усилий, Алекс. Это было просто. И бесплатно, – француз усмехнулся. – Может, мне еще счет за телефон выслать?

– Я плачу не за работу.

– Ты платишь за конфиденциальность, – холодно подтвердил Луис. – А я отказываюсь брать.

Аверонский слушал, чувствуя, как в груди содрогается новый вулкан панического бешенства. Мерзкое сочетание. Неизведанное ранее. И потому из-за одного этого стоило драться за возвращение бессмертия.

– Спи спокойно, Алекс. Я и без твоих грошей буду нем, как рыба.

– Гордыня – никудышный союзник, – уже по-русски произнес Аверонский в замолчавшую трубку и откинулся на спинку сиденья. – Значит, первого ножа в спину стоит ожидать от тебя, Луис? Логично. Ты слишком много знаешь, mon cher ami, а теперь, когда у тебя развязаны руки, когда ты непостижимым образом догадался о моем проклятии, ты пустишься во все тяжкие. Гроши, говоришь? Ну да, гроши в сравнении со счетами в Швейцарии, гроши в сравнении с акциями моих компаний…

Айфон снова ожил. На сей раз из динамика полился скорбный плач «Лунной сонаты», и Аверонский непроизвольно подобрался, прежде чем «снять трубку».

Журчание воды. И тишина. Он знал, что она сдерживает дыхание.

– Вы позвонили, чтобы молчать, мадемуазель Хелмс?

– Мне нужно с вами поговорить, – выдохнула девушка.

– Запишись на прием у секретаря.

А я пока подумаю, чем тебя купить. Жаль, фокус с красками больше не пройдет: поторопился.

– У вас нет секретаря.

– Как раз подыскиваю.

– Отражение в стекле еще можно списать на обман зрения, – сказала Софи уже увереннее, – но с каких пор вы стали бриться?

Аверонский скрипнул зубами.

– С сегодняшнего утра.

– Вы действительно очень заняты, Александр?

– Видимо, придется освободиться.

– Где и когда?

Короткий взгляд на часы.

– Я подъеду к Бастионной горке часа через полтора.

– Так далеко уехали?

– Нет. Просто нужно, – усмешка, – побриться.

Айфон вернулся в бардачок, Аверонский – в хорошее расположение духа. Что же мы будем с тобой делать, София…

Мимо пропыхтел грязный Икарус, обдав «шестерку» сизым облаком выхлопного газа. Школьная экскурсия к морю? Не в аэропорт же эта дребезжащая колымага покатила. Хотя, что в такую погоду можно было делать у моря? Чаек отстреливать? Аверонский прищурился. Действительно, что можно делать у моря с красивой девушкой? С очень красивой девушкой, черт бы ее побрал!

Аверонский запустил двигатель. Что ж, Софи, ты сама напросилась.

BMW плавно развернулся, перегородив дорогу, и тихо зашелестел шинами по уже успевшему подсохнуть асфальту.

***

Софи нервничала. Отсидев пятую точку на жесткой деревянной лавке, замерзнув и истоптав Бастионную горку вдоль и поперек в попытке согреться, она давно начала жалеть о скоропалительном вызове, брошенном Аверонскому. Внутри у нее все дрожало, и мысль о трусливом бегстве все назойливее вертелась в голове.

Софи злилась на надоевший зонт, на какого-то тощего типа с серым дипломатом, таскавшегося за ней хвостом, куда бы она ни направилась, и явно набиравшегося храбрости для знакомства. На звон воды в крошечных ручейках-водопадах, стекающих по каменистому руслу. На безысходное свинцовое месиво облаков, грузно ползущих по небу. На промозглую осень. Вдобавок ко всему, в новой куртке было ужасно неудобно, а растрепанные ветром волосы напитались изморосью и отяжелели. Ей следовало забежать домой и переодеться – за полтора часа успела бы обернуться. Но она не забежала. Дома мог быть Макс, сачкующий с уроков, и уж наверняка – Андрей Васильевич, у него сегодня выходной. Смогла бы она удержаться от искушения поделиться с ними грандиозной новостью? Не уверена. А ведь она чувствовала: от ее молчания зависело слишком многое. «Величайший из вампиров» – Софи невольно улыбнулась – вдруг стал уязвимее ребенка. Напряжение и испуг явственно сквозили в его голосе. Знал ли он, что так случится, или безумная метаморфоза застигла его врасплох? Столько вопросов, столько эмоций, столько нервов.

В двадцатый раз глянув на старенькие наручные часы – опаздывает! – Софи обхватила себя руками за плечи и вдруг сквозь деревья увидела, как заворачивает к киоскам внизу, за дорогой, неизменный черный BMW. Хищный, как акула, поразительно точно отражающий темперамент своего владельца. Сердце ухнуло в глубокий, холодный колодец и там взорвалось бешеной пульсацией. Кровь прилила к лицу. Софи вскинула руки и прижала ладони к щекам. Ну вот, дождалась.

Что теперь? Спускаться? Или подождать, пока сам поднимется? Если удачно встать, снизу ее не больно-то и разглядишь.

Аверонский вышел из машины, хлопнув дверцей, и направился к киоскам. Софи наблюдала. Лохмотья мокрых октябрьских листьев на ветках деревьев почти загородили весь обзор. Что ему понадобилось у ларьков? Чебурек с «котятами»? Софи нервно хихикнула и подскочила от неожиданности. В куртке запищал телефон.

– Видишь меня? Спускайся.

Она не ответила, быстро отключив связь. Постояла, тупо уставившись на ни в чем не повинный мобильник. Вот тебе и первый ответ.

Аверонский дожидался, пока она спустится, облокотившись на машину и неторопливо доедая какой-то пирожок, завернутый в промасленный бумажный пакет. Чисто выбритый, в солцезащитных очках. Маскировался, что ли? Пытался слиться с толпой? Крайне неудачно: такую аристократическую осанку и надменно вздернутый подбородок толпа не принимала, выплевывала как чужеродный элемент.

Софи перебежала дорогу. Аверонский тем временем скомкал пакет и прицельно отправил его в ближайшую урну для мусора.

– Бумажку нужно было швырнуть на тротуар, – заметила Софи, останавливаясь.

– Зачем?

– Чтобы соответствовать новому образу. Вы же у нас теперь мажор, сын какого-нибудь столичного криминального авторитета.

Аверонский внимательно посмотрел на урну, Софи – на полоску зубов между его приоткрытыми губами.

– Для мажора уже староват, для сына тем более, – возразил Аверонский спокойно, – учитывая, что драгоценный родитель скончался в… дай бог памяти, тысяча пятьсот сорок втором.

– Ну… Все равно, – Софи неуверенно улыбнулась. Дурацкое ощущение: не видеть глаз собеседника. Аверонский тем временем распахнул перед ней дверцу машины:

– Садись.

Она не посмела ослушаться. Сама не поняла, как очутилась в «шестерке» и закинула зонт и сумку на заднее сиденье. Мысль о похищении, удушении, расчленении – полный набор леденящих кровь ужасов – лишь вскользь коснулась сознания и растворилась в ласковом, пахнущем кожей и легкой горечью мужского парфюма тепле. Сквозь ветровое стекло Софи наблюдала, как Аверонский обходит машину. Затем дверца водителя открылась, и он сел в салон. Положил руки на руль, точно раздумывая, куда поехать.

И вот тут у Софи сдали нервы. Подавшись к нему, она робко дотронулась дрожащими пальцами до его щеки и зачарованно прошептала:

– Как это возможно?

И тут же, устыдившись неуместного порыва, отпрянула.

– Как-то, – отозвался Аверонский, убирая в бардачок очки и выключенный айфон.

– Вы человек, у вас есть душа, – пробормотала Софи.

– Что ты несешь.

– А манеры улетучились вместе с черным могуществом?

– Извини. Это неожиданно. Свалилось как снег на голову и разметало все мои планы. К чертям!

– Вы всегда все планируете, Александр?

– Нет. Но такие вещи предпочел бы знать заранее и не назначать до тех пор, пока не обеспечу, самое малое, запасной аэродром. Ты любишь море?