Текст книги "Моя милая Софи"

Зачем она села в машину?! Он больше не был вампиром, а она продолжала подчиняться. Не надо про море.

– Вы хотите знать, кому я успела рассказать…

– Я хочу, – раздельно, с прорезавшимся акцентом перебил Аверонский, – провести этот день на рижском взморье в обществе милой юной девушки.

– А не слишком ли юной для… – с иронией начала Софи и смущенно запнулась под пытливым взглядом.

– Это уж тебе решать.

Ну кто ее за язык тянул! Пять веков – безумный срок, но даже если забыть о нем, отбросить, оставалось лет… тридцать шесть? Софи неуютно повела плечами: второй вариант пугал еще сильнее.

– Так значит, едем?

Софи беспомощно пожала плечами и отвела взгляд. Секунды капали в пустоту, и перед ней вдруг с необычайной ясностью начала вырисовываться ужасающая перспектива. Дикий каменистый пляж, холодные, пенистые волны и утопленница. Вооруженный до зубов своими вампирскими примочками Макс лезет в дом Аверонского, в пустой ночной квартире дядя Андрей поднимает трубку телефона. «Простите за беспокойство в столь поздний час», – произносит скорбный голос: «Однако вы должны приехать в морг для опознания тела…» Трубка падает и раскалывается, покрывается трещинами. Мама хватается за сердце, отец мчится в Ригу. А ей уже все равно: на ней белая, белая простыня…

– Александр, – Софи дернулась, схватившись за ручку двери.

Она и не уследила, как BMW аккуратно вписался в поток машин на шоссе.

– Да?

– Мне кажется, – выдохнула она, медленно откидываясь обратно на спинку сиденья и ощупью находя ремень безопасности, – я пожалею об этом.

– Постараюсь, чтобы не пожалела, – возразил Аверонский.

Софи с сомнением покосилась на него, но не дождалась больше ни слова и обреченно уткнулась в боковое стекло.

Из всех поездок на машинах у нее в памяти сохранилось лишь одно яркое, как вспышка, воспоминание из детства. У знакомых была «Волга» – роскошная по тем временам. Синяя «Волга» летела по загородной дороге, упирающейся в самое небо, от скорости кружилась голова и слабели ноги, и от глупого страха – мы вот-вот въедем в море! – детское сердечко обмирало. Софи пыталась заполнить этим воспоминанием гнетущее ожидание, только не получалось.

Тишина тяготила, но Софи была благодарна Аверонскому за то, что молчало радио, молчала магнитола, молчал в бардачке отключенный айфон. За окном сменяли друг друга фасады старинных домов, мелко накрапывал дождик, куда-то торопились люди, и улицы постепенно расцветали кляксами ярких зонтов.

– Я никому не сказала, – произнесла Софи, по-прежнему делая вид, будто ей интересно происходящее по ту сторону оконного стекла.

– Я знаю.

– Откуда? – она недоуменно оглянулась.

– Просто знаю.

– Так не бывает.

– А как бывает? Бывает, что одним ужасным утром граф Дракула просыпается с кошмарным похмельем, а хуже того – живым?

– У вас было похмелье? – Софи не сдержала улыбку. – Вы поэтому напились?

– Я не напивался, – возразил Аверонский. – Я… гм, лечился.

– Водкой.

– Коньяком, – он кинул на нее насмешливый взгляд и добавил. – Очень дорогим коньяком.

– О, у вас все самое «очень дорогое», не сомневаюсь. Я подумала, подставить вас было бы не честно, Александр… Надо же, какой идиотизм!

– Спасибо. Только почему не честно?

– В ответе ли доктор Джекил за мистера Хайда?

– Крайне неудачное сравнение. А знаешь почему? – Аверонский остановил машину на перекрестке, дожидаясь, пока загорится зеленый.

– Почему?

– Ничего не изменилось. Для человека, привыкшего идти по трупам…

– Вы убивали, чтобы выжить! – с горячностью воскликнула Софи, чувствуя себя полной дурой. Она оправдывала чудовище! Что бы сказал на это дядя Андрей?

– Я и теперь буду убивать, чтобы выжить, – мрачно ответил Аверонский. Ему вспомнился напыщенно-брезгливый голос Луиса в телефонной трубке. «Я и без твоих грошей буду нем, как рыба». Будешь, мон шер, непременно.

Автомобиль снова двинулся. Взобрался на Вантовый мост и устремился на противоположный берег Даугавы.

– Не понимаю, – в ужасе прошептала Софи. – Зачем?

– Теперь даже больше, чем раньше, – жестко произнес Аверонский. – Из-за подозрительности, из-за страха, из-за паранойи, которая неизменно развивается у любого, нажившего слишком много врагов. Милая, наивная Софи. Мировое зло, с которым твои предки так отчаянно боролись веками, надо искать не в вампирах. Встречались мне отдельные вегетарианцы-пацифисты, не способные пить кровь. Пустое убожество. Одним словом, человечность.

– Душа, – глухо сказала Софи.

Аверонский покачал головой.

– Душа есть у всех: от целителей до ведьм, от священников до прислужников сатаны, от тебя, моя милая Софи, и до меня.

– Душа – у вампиров?

– А чему ты удивляешься? Надо же чему-то потом гореть в аду, – Аверонский засмеялся. – Человечность. Во мне ее нет и никогда не было, так что вампир ли я, человек ли – какая разница?

Как он мог говорить такое? Ведь она знала, она чувствовала…

– Вчера вы спасли мне жизнь.

– И что? Я уже кого только не спасал, временами даже от себя самого. Подумаешь. Ты слишком плохо разбираешься в людях, Софи. Много ли человечности в подонках, караулящих твоего брата в переулке с бейсбольными битами? В хозяине елгавского заводика «Lare Lini», заставляющего людей пахать по двенадцать часов в ночь с понедельника по субботу? А мальчишка, швыряющий кошку о дверной косяк? А отец этого мальчишки, бросающий ту же кошку в наполненную водой ванну, чтобы сфотографировать? Каждая мелкая подлость сегодня – лишняя капля на чаше весов, Софи, потому что всегда приходит завтра, и мелкое становится крупным.

– Но ведь если вы способны осуждать…

– Я никого не осуждаю, я констатирую факт. Мне до льняного комбината дела не больше, чем его хозяину – до чесальщиц в прядильном цеху. Работают? Работают! А простыни я предпочитаю хлопковые.

– Это цинично и…

– Бесчеловечно.

Софи смолчала, опустив голову. Прав он, а потому и возразить ей было нечего.

– Можно жить, не убивая, – тихо сказала она.

– Существовать, – поправил Аверонский. – Ездить на трамваях, пить порошковый «Tokai» и часами с тоской в глазах простаивать в художественном салоне у витрины с красками.

– Зато, – пробормотала Софи, отворачивая покрасневшее лицо, – и в аду не гореть.

– Не обольщайся, – заверил Аверонский. – Сегодняшний день тебе зачтется.

– Перестаньте.

– Как скажешь, Софи.

– Вы, – она потерла лоб, – вы не понимаете…

– Понимаю. Деньгами всего не измерить. Чего будет стоить этот мир без любви, ты это хочешь сказать? И справедливости. На каждого подонка обязательно найдется камера, на каждого садиста – пуля. А на каждую продрогшую девушку за мокрым от дождя трамвайным стеклом – принц на белом коне. Или на черном BMW. Приедет однажды и вырвет ее из опротивевших будней. И сидят эти несчастные на остановках, вглядываясь в проезжающие мимо иномарки, не понимая, что в каждой из них – по хозяину «Lare Lini», по парню с фотоаппаратом и кошкой, захлебнувшейся в переполненной ванне.

– Будь я психологом, – проворчала Софи, – решила бы, что вас кто-то сильно обидел. Вы несчастны, Александр.

Аверонский пожал плечами:

– Никогда бы не подумал. Только жалеть меня не нужно.

– А я буду. Имею право. Удел всех девушек на трамвайных остановках – жалеть убитых кошек и владельцев черных BMW, которых никто никогда не любил.

Софи посмотрела на стремительно бегущие навстречу разделительные полосы дороги.

– Не зажжешь мне сигарету? – попросил вдруг Аверонский. – Там, в бардачке.

– Что? – Софи поперхнулась. – Вы курите?

– Четыреста шестьдесят три года назад бросил. А еще бросил стричь волосы, бриться и спать по ночам. Но нынче прям какой-то день воспоминаний.

Софи растерянно кивнула и полезла в бардачок. Нашла открытую пачку «Marlboro». Зажгла сигарету и подала Аверонскому, вторую сунула себе в рот. Аверонский иронично хмыкнул, увидев, как она щелкает зажигалкой.

– Я был о тебе лучшего мнения.

– Я о вас тоже, – Софи выпустила в приоткрытое окно струйку дыма. – Может, еще и напьемся? Коньяк имеется? Или он уже весь в вас?

– Не наглей. Я не собираюсь тебя спаивать и…

– …скуривать, – Софи хихикнула. – А пятьсот лет назад уже были сигареты?

– О, – Аверонский улыбнулся, затягиваясь дымом. – Пятьсот лет назад в Старом Свете чего только не было.

Он скептически сощурился, положив руку на торец опущенного стекла и поглядывая на сигарету в своих пальцах.

– Но не сигареты, конечно. Это новшество прошлого столетия. По правде сказать, мне всегда было любопытно, каковы они на вкус.

– И?

– Ты когда-нибудь пробовала кубинские сигары?

– Это риторический вопрос?

Аверонский пожал плечами:

– Тогда как я могу объяснить?

– Ну, скажите, что нельзя сравнивать балалайку с органом.

– Точно. Нельзя. Так вот, скажем, состоятельные люди курили сигары и только сигары. Каждый тюк табачных листьев переплывал через Атлантику, и так было до тех пор, пока табак не начали выращивать в Турции. Удовольствие было баснословно дорогим, но оно того стоило. А еще, – Аверонский докурил сигарету и поискал глазами пепельницу, – тогдашние просвещенные умы полагали, будто табак обладает множеством целебных свойств. Медичи, например, лечила им мигрень.

– Успешно?

– Не знаю. Не уточнял.

– Вы были знакомы?

– Шапочно. Один из ее замков, Шенонсо, произвел на меня неизгладимое впечатление. До сих пор, когда бываю во Франции, заезжаю погулять по паркам. Ностальгия, наверное. Аккуратные изгибы дорожек, влажная свежесть с реки, желтые хризантемы. Тебе нравятся желтые хризантемы?

– Тоскливые цветы.

Софи взяла из его пальцев тлеющий окурок, чью дальнейшую судьбу Аверонский все никак не мог решить, и выкинула в окошко вместе со своим. Потом подняла стекло: прохладно и ветрено.

– Заведите пепельницу.

– Зачем? В моем нынешнем состоянии, безусловно, есть свои плюсы, но вряд ли оно затянется дольше, чем на пару суток.

Софи вздрогнула.

– Расскажите, что произошло?

Аверонский долго молчал. Софи не настаивала и не торопила, терпеливо дожидаясь ответа. Его непринужденность и уверенный тон, невзирая на резкость, ощутимо раздвинули границы ее доверия, и даже если впереди действительно находился дикий пляж со скользкими каменистыми уступами берега, она ждала прогулки по нему с легким волнением, но не со страхом.

– Если я солгу, что сегодня ровно в полночь вновь обернусь страшным и ужасным, ты это почувствуешь, – это было скорее утверждение, чем вопрос. – Если притворюсь, будто приключилось временное «недомогание» и все под контролем, не поверишь. Ты удивительная, Софи, есть в тебе что-то располагающее. От меня многие требовали откровенности, но никто не предлагал ее взамен.

Софи слушала. И ждала.

– Я сохраню вашу тайну, Александр, – тихо, не поднимая головы и даже не стараясь придать голосу убедительность, заверила она.

– Не сомневаюсь. В ответ могу лишь пообещать, что верну тебя домой целой и невредимой. Знаешь, у меня было столько возможностей искалечить тебя, да и брата твоего, и дядю. Столько подходящих моментов, столько удачных стечений обстоятельств.

– Даже странно, что вы до сих пор не воспользовались.

– Это игра, а я не намерен сдаваться.

– Я почти верю, если бы…

– Если бы что? – с любопытством.

– Если бы вы не пытались укусить меня, и не единожды!

– Но тебя всегда кто-нибудь выручал, – возразил Аверонский. – Думаешь, я не чувствую, когда твой маленький герой приближается, чтобы спасти тебя? Я же чудовище, Софи, я с улицы слышу, как мыши шуршат по подвалам зданий, как тараканы возятся по грязным кухням. Макс Хелмс – ребенок, мальчишка, ему впору мяч в школьном дворе гонять, а не на монстров охотиться. Тем не менее из всех переделок победителем выходил именно он. Ах! – воскликнул Аверонский со смехом. – Какой же никчемный из меня вампир!

– Так вы развлекаетесь? – с досадой прошептала Софи. – Даже здесь и сейчас? И эта поездка – тоже всего лишь часть вашей игры?

– Нет уж, здесь и сейчас я получаю удовольствие от твоего общества. И гоняться за тобой по юрмальскому пляжу – уволь. Слабоват я стал в коленках. Ведь ты сама заговорила о честности, Софи, а что есть честность, если не соблюдение правил игры? Неужели ты думаешь, что после сегодняшней поездки я смогу хоть пальцем тебя тронуть?

– А как же бесчеловечность?

– Считай, ты меня переубедила… отчасти. Надо мной возобладала сентиментальность и чувство благодарности.

– Я польщена, Александр.

– Между прочим, мы приехали.

Машина уже давно шелестела по частному сектору. Вдоль узкой дороги тянулись домики, заключенные в кольца садов, слева за ними сквозь деревья проступали здания покрупнее, справа вздымался поросший сосняком холм – то крутой, то относительно пологий. Когда холм почти сошел на «нет», Аверонский притормозил, заворачивая на просторную, укатанную машинами площадку, огороженную редкими соснами, и заглушил мотор. Поодаль стояла одинокая «копейка» кофейного цвета, в чьем багажнике самозабвенно рылся бодрый седобородый дедок в старомодном костюме. Вокруг «копейки» носилась пара детишек – носилась скорее для порядка и от скуки, чем действительно в восторге от близости моря. С появлением иномарки ребятишки, как по команде, остановились, перестали швыряться шишками и притихли.

– Местные, – заметил Аверонский, кивая на детей и мужчину. Отстегнул ремень безопасности и выбрался из машины. Софи все не решалась последовать за ним, она уже пригрелась в удобном кресле, и покидать уютный, теплый салон как-то расхотелось. Пока она сидела так, нежась напоследок и с сожалением предвкушая пронизывающий морской ветер, Аверонский обогнул капот, открыл дверцу и подал ей руку.

– Спасибо, – смутилась Софи.

Воздух пах мокрой хвоей, смолой и раскаленным металлом. Под ногами захрустели ветки, шишки и крошечные камешки, отпечатки автомобильных шин отчетливо виднелись на раскисшей и застывшей песочной грязи. Софи одернула юбку, потерла друг о дружку щиколотки, пытаясь натянуть повыше съехавшие в гармошку носки; когда Аверонский отвернулся, быстро провела ладонями по коленям, поправляя колготки. Улыбнулась топчущимся у «Жигулей» детям, их искреннему, еще не замутненному ни осуждением, ни завистью любопытству. Слишком маленькие, неискушенные, в отличие от деда, который кинул на Софи презрительный взгляд и демонстративно велел внукам не пялиться на буржуев.

Аверонский не удостоил ворчливого старика и тенью внимания.

– Идем, – сказал он, увлекая Софи за собой по узкой тропинке между соснами.

Они направились вверх, по пологому холму, мимо покрытых кустарником оврагов. Тропинка капризно виляла, подчас ее пересекали выпирающие из земли шершавые сосновые корни. Наконец, в лицо ударил холодный ветер, Софи вдохнула его, прикрыв глаза и расправив плечи, и перед ней от края до края расплескалась серое море. Сердце в груди на мгновение замерло, и Софи невольно затаила дыхание, боясь сделать шаг навстречу этой всеобъемлющей, дремлющей вселенской пустоте, боясь шагнуть за край земли и исчезнуть, погрузившись в абсолютное ничто. Аверонский стоял рядом, Софи чувствовала его восторг, граничащий с эйфорией, каким-то шестым чувством, словно растворившись в этом ветреном просторе, выпав из времени, из пространства и став причастной всем тайнам мироздания.

– Волшебное зрелище, – произнес он.

Не сговариваясь, они начали спуск. Тропинка, куда короче той, по которой пришли, влилась в широкий пляж – настоящее царство песка и света. Солнце по-прежнему пряталось за серым пологом дождевых туч, но никакие тучи не могли удержать его свет, льющийся с распахнувшихся небес. С монотонным шумом накатывали на берег волны и разбивались о камни, рассыпанные вдоль береговой кромки, и выносили из глубины длинные зеленовато-черные волокна тины в хлопьях грязной пены.

Александр и Софи остановились у той границы, докуда дотягивались самые сильные волны. Под подошвами хрустела мокрая каша из песка, ракушек и мелких камешков, ветер дул с моря в лицо, обжигал и покусывал кожу, и щеки начали гореть. Покрасневшими, пальцами Софи подняла ворот куртки, прикрывая незащищенную шею. Тонкая сиреневая кофточка под курткой грела слабо, однако холода Софи почти не ощущала. Эта была одна из загадок моря. Можно было за пять минут простыть от оконного сквозняка, но здесь, на безграничном просторе, заболеть, казалось, нереально, как бы яростно ни хлестал по щекам ветер, как бы ни рвал он волосы и одежду.

Впрочем, границы у простора были: если приглядеться, по обе стороны залива упирались в горизонт тонкие, как карандашные линии, очертания берега.

– Итак? – Аверонский вопросительно посмотрел на Софи. – Будем стоять или все же пройдемся?

– Дождь собирается, а я забыла зонт в машине.

– Можем вернуться и забрать. Или посетить какой-нибудь местный ресторанчик, их тут полно. Не ручаюсь, что все работают, но все нам и не нужны.

Уйти? Софи перевела завороженный взгляд на волны. Уйти, не успев даже толком насладиться этим чудом?

– Лучше пройдемся, – твердо сказала она.

***

Медленно и молча, будто боясь спугнуть какое-то очень важное, очень глубокое понимание, они шли вдоль берега рука об руку. Безлюдный, по-осеннему неуютный пляж навевал щемящую грусть и тоску по ушедшему лету. Здесь, на краю земли, не существовало ни людей, ни городов, ни сверкающих салонов «Аверо» с их блестящими плиточными полами и элитными иномарками. Не существовало концерна с его миллиардами и властью, Луиса Эвиньона с его коварными замыслами и договоров на поставку шикарных итальянских машин. Не существовало промокшего от крови прошлого и неведомого будущего, загадочной Милен, прилетающей утренним рейсом из Парижа, и опостылевшего за века, смешного противостояния между Аверонским и династией Хелмс. Не существовало ничего. Исчезло даже время над почерневшей под грозовыми тучами морской водой. Зажатые в холодных тисках между небом и морем чайки испуганно метались, борясь с ветром, но даже их словно не существовало.

Была лишь девушка, бредущая рядом по мокрому берегу, стягивающая под подбородком воротник своей нелепой куртки в наивной попытке сохранить тепло. Правильные черты лица, трогательная ямочка на подбородке, тень доверчивой улыбки на нежных губах и бархатные серые глаза с легкой поволокой – изумительное сочетание девственной чистоты и лукавой, обольстительной женственности. Не требовались ни модные платья, ни модельные стрижки, ни драгоценности – она сама была драгоценностью, не ограненной, и потому еще более притягательной. Коснуться бы пальцами ямки между ключицами, прочертить незримую линию от подбородка до выреза кофточки…

Александр нахмурился.

Из каких пыльных чуланов подсознания вылезла эта романтическая чушь? И почему именно сейчас, когда привычный мир раскололся на до и после, когда кто-то – предчувствие никогда не обманывало! – готовил ему гильотину и ядовитую скупую эпитафию, в нем, оглушенном и растерянном, пробудилось это странное влечение? А главное, к кому?! К сущему ребенку!

Вспомнил же: желтые хризантемы. Она права, цветы как цветы. Цветы безысходности, умирающего лета и ушедшей безвозвратно любви. Их было так много в садах французского замка; так много, что после смерти Элен он не выдержал и уехал, увозя с собой воспоминания и непоколебимое решение не любить никогда и никого. Себе подобных – за коварство и разврат, смертных – за скоротечность жизни. Но теперь рядом с ним куталось в кусок крашенной кожи существо, способное в какой-то жалкий час обесценить все его идеалы, его богатство и власть, его драгоценное могущество, до сего дня казавшееся незыблемым и незаменимым. Ох, Софи…

Девушка вдруг остановилась и запрокинула голову, глядя ввысь. Александр невольно последовал ее примеру.

– Тучи сгустились. Видите? Вот-вот начнется дождь.

Еще бы не видеть. Они забрались уже слишком далеко: пляж одичал, позади было не разглядеть ни тропинки, ни поваленного дерева, мимо которого проходили недавно. Камни, пучки грязных белых перьев на песке, надрывно стонущие сосны и разбуянившийся ветер – тревожная картина.

– Идемте назад, – попросила Софи. – Как думаете, успеем?

Отвечать было бессмысленно. Косые фиолетово-серые полосы исчеркали небо над заливом и неумолимо надвигались на берег.

Аверонский обхватил Софи рукой за плечи и развернул в обратном направлении.

– Стоит поторопиться, – озвучил он очевидное.

Ботинки вязли в песке, порывистый ветер поднимал и закручивал песчаные вихри, волны ожесточенно ударялись о камни, и разбивающиеся в пыль брызги обдавали с головы до ног.

Софи вскрикнула, когда водная пыль окатила ее с головой.

– Обалденная была идея, Александр! – отпрыгнув, воскликнула она. – Взморье в октябре – просто прелесть!

– Все краски человеческого бытия разом, – согласился Аверонский. – Холод, похмелье и ливень.

– Да разве это все? – Софи уже почти бежала, задыхаясь. – Вы забыли о болезнях, нищете, войнах и голоде.

– Последними двумя я и без того сыт по горло.

– Ах, ну да, прошу прощения. Неужели больше не хочется?

– Кто тебе сказал?

– Мечтаете все вернуть?

– Безумно.

– И ни капельки не тянет побыть человеком?

– Я уже!..

– Хорошо, получить пользу от нового бытия?

– Назови хоть один плюс.

– Хм. Сигареты?

– Ты шутишь. Променять бессмертие на пачку дрянного табака?

– Заведите собаку.

– Зачем?

– Она будет приносить вам тапки после тяжелого трудового дня, вилять хвостом и преданно заглядывать в глаза.

– Ты сейчас описываешь моих подчиненных.

– Они приносят вам тапки?

– Нет, они виляют хвостами.

– Потрясающее разнообразие эмоций. И вам не наскучило?

– Не жалуюсь. К тому же, твое семейство с завидным упорством разбавляет мой унылый эмоциональный спектр.

– Значит, не хотите собаку.

– На кой она мне?

– Тогда сходите в ночной клуб.

– Час от часу не легче, Софи.

– Тогда…

– Ладно, спорим, я угадаю все пункты в твоем списке человеческих привилегий.

– Попробуйте, – девушка остановилась, наклонилась и уперлась руками в колени. Похоже, от беготни по рыхлому песку у нее уже подкашивались ноги.

– Вкусно поесть, – Аверонский воспользовался заминкой, чтобы перевести дух. Стыдно признаться, но его легкие тоже разрывались. – Хорошенько выспаться. Слетать на какие-нибудь острова и позагорать на солнечном пляже. Пощекотать нервы, покорив Эверест. Заняться сексом. И что из этого я не смог бы воплотить раньше? За исключением пляжа, конечно.

Софи открыла рот для возражения, да не нашла аргументов и лишь беспомощно развела руками.

В этот миг в спину ударили первые капли дождя.

– Отлично! – застонала она. – Как насчет спринтерского забега? Не Эверест, конечно, но тоже ничего себе. И пневмония – бонусом. А?

И бросилась бежать. Аверонский отстал лишь на секунду.

Крупные капли сильно, со смаком, с наслаждением забарабанили им в спины. Октябрьский дождь развернулся над головами щедрыми косыми струями, превращаясь в ливень, и прошелся по пляжу, по воде, по жалобно стонущим от ветра соснам, точно щеголь по столичной мостовой.

Промокшая до нитки Софи мчалась до тех пор, пока Аверонский не схватил ее за руку и, давясь воздухом и смехом, не заставил остановиться.

– Все! – выдохнул он, сгибаясь пополам. – Довольно!

– Сходите с дистанции? – Софи хватала ртом ветер.

– Наоборот, я в восторге от жизни в целом. И от этого дождя в частности. Но на бонус не подписываюсь.

Софи рассмеялась. Намокшие волосы залепили ей глаза. Она принялась снимать их с лица, щурясь и часто моргая мокрыми ресницами. Капли текли по лбу, по скулам, скатывались на грудь и ниже, в вырез прилипшей сиреневой блузки, ставшей теперь чернильно-фиолетовой. Сквозь завесу дождя Аверонский зачарованно наблюдал, как паутина волос развозит по щекам яркую помаду, совершенно лишнюю на юном лице. Не выдержав, он протянул руку, преодолевая разделяющие их полметра, и дотронулся до ее губ мокрыми пальцами. Софи не сопротивлялась. В тихом оцепенении ждала, пока он, пачкая руку, стирал фальшивую краску. Потом, удовлетворившись проделанной работой, повинуясь сиюминутному порыву, он вдруг наклонился, и к пресному вкусу дождя на губах прибавился вкус ее поцелуя. Нежный, томительный, переворачивающий всю душу вверх дном. Поцелуй длиною в вечность.

– Александр, – пробормотала Софи, когда их губы наконец разъединились.

– Да?

– По-моему, я замерзла…

А дождь все не унимался. Тучи царапались о верхушки сосен на холмах, и из рваных ран на землю холодными слезами изливалась осень.

Когда они дошли до стоянки, «копейка» уже укатила, и раскисшая почва не сохранила даже ее следов. Головокружительные ароматы хвои и мокрой земли вливались в легкие прохладной свежестью, но Софи была уже не в том состоянии, чтобы оценить их. Промокшая, продрогшая, голодная, ошеломленная нежданным поцелуем и нахлынувшими чувствами, она совершенно растерялась.

В машине было тепло. Стягивая с плеч куртку, Софи сжала колени и потерла их друг о дружку, пытаясь поскорее согреться. Александр включил печку и откинулся на сиденье, сосредоточенно дыша в сложенные лодочкой ладони.

– Пневмония, говоришь, – проворчал он.

– Я бы отшутилась, но боюсь напророчить чего-нибудь еще. Прелестей бытия сегодня и впрямь достаточно. Скажем, после такого душа гарантирована как минимум простуда.

– Спасибо за утешение, – он подумал. – Предлагаю это отметить.

– А? – Софи решила, что ослышалась.

– Горячий кофе с бальзамом, – пояснил Аверонский. – Давай отыщем ближайшее кафе и как следует отогреемся. Может, тогда и обойдется.

– Я думала, вы захотите вернуться домой, чтобы переодеться.

– А ты?

– Что – я?

– Ты чего хочешь?

Софи выправила из-за рукава блузки часы и нахмурилась: ее «Чайка» водных процедур не пережила.

– Час пятьдесят, – сказал Аверонский, кинув взгляд на приборную панель.

– Сигарету, – честно призналась Софи. И уже закуривая, добавила:

– Вы так ничего мне и не рассказали.

– Значит, согласна на кофе?

Показалось, или в его голосе и впрямь сквозило облегчение?

– Согласна.

– Нечего рассказывать, – говорил Аверонский по дороге. – Меня самым банальным образом прокляли. Цыганка. После встречи с тобой и твоим поклонником, не помню как звать, я наткнулся на нее недалеко от церкви святого Петра. Я вовсе не собирался ее трогать. Было холодно, а на ней – какой-то дырявый платок, вот я и предложил ей пальто.

– Как благородно, – прокомментировала Софи. – Вы всем свое пальто предлагаете? Всем цыганам?

– Не смейся. Не знаю, чем она меня зацепила.

– Цыгане это умеют – цеплять.

– Да, но не меня. Меня зацепить, знаешь…

Чем же ты-то умудрилась, милая?

– Догадываюсь.

– Понятия не имею, как ей это удалось. Она несла какую-то ахинею, предрекая мне смерть в болезнях, страданиях и тяжком одиночестве.

– Вы убили ее?

Аверонский медлил с ответом, будто стремясь защитить девочку от нелицеприятной правды. Не замечал за собой раньше подобных сантиментов. А Софи ждала, чувствуя, как в груди холодеет: так тебе, дурочка, не смей забывать, кто перед тобой!

– Прозвучит, наверное, безумно, – произнес Аверонский задумчиво, – но эта женщина словно нарочно спровоцировала все, что произошло. Она как будто заранее готовилась стать жертвой, чтобы отравить.

– Подозреваете, это подстроено? – изумилась Софи.

– Мало ли вокруг смертников. В конце концов, ей могли заплатить.

– Заплатить за смерть?

– Не ей, так ее детям.

– У вас паранойя.

– Благодаря этой паранойе я все еще жив, а те, кто меня в ней обвинял, давно кормят червей, – Аверонский скользнул по ней ироничным взглядом.

Софи передернуло.

– И как вы собираетесь вернуть бессмертие?

– Посвятить тебя в мою черную тайну?

– Мне казалось… – Софи чуть не ляпнула «вы мне доверяете», да сама себя оборвала на полуслове.

– Что тебе казалось?

– Ничего. Вы правы, Александр. Храните свои секреты, мне вовсе незачем их знать.

***

Кафе называлось «Sikspārnis». Разглядывая название – корявые буквы над черной широко раскинувшей перепончатые крылья летучей мышью, – Аверонский склонил на бок голову и высоко поднял брови, наморщив лоб.

– Оригинально, – изрек он наконец.

– Ностальгируете? – хихикнула Софи.

– Горюю об утрате.

На автостоянке перед затерянным в парке каменным домиком кафе выстроились в кривой рядок несколько машин, и среди них Софи не без удивления обнаружила приснопамятную «копейку». Не долго думая, она ткнула в нее пальцем.

– Глядите-ка! Давешний дед с внуками тоже здесь.

– Не знаю, как насчет деда, а вот внукам его в этом заведении точно нечего делать.

– Почему?

Она подождала, пока Аверонский откроет перед ней дверцу и подаст руку, – к галантности, оказывается, быстро привыкаешь.

– Потому что, – он пригладил ладонью влажные волосы, – вряд ли здесь подают напитки слабее тридцати градусов. Кофе не в счет.

– Вы здесь бывали?

– Нет, конечно. Интуиция.

На широком крыльце, по-хозяйски опершись на дверной косяк, курил крепкий, бритый под ноль парень в камуфляже. И угрюмый взгляд, и узкий, покатый лоб, который он необъяснимым образом умудрился сгрудить гармошкой над сивыми бровями, и даже то, с каким остервенением он терзал несчастный окурок, выражали молчаливое сожаление об отсутствии винтовки. Прибывшую пару он встретил с неким подобием почтения на лице – надо думать, спасибо BMW?

Софи бросила настороженный взгляд на Аверонского, но тот лишь ободряюще улыбнулся.

– Вы привыкли везде чувствовать себя в безопасности, – пробормотала Софи, – верно, Александр?

– Не только чувствовать, моя милая, но и быть, – тихо отозвался Аверонский.

– А вам не кажется, что сейчас…

– Нет, не кажется. Хотя мы вполне можем поискать другое заведение, уровнем повыше, с клиентурой посолиднее. Только скажи.

Софи представила, как будет выглядеть их позорное бегство со стороны, и мысленно обозвала себя трусихой. Плюс, очень хотелось кофе – ну хоть чего-нибудь горячего.

– Не нужно другое, – пробормотала она.

– Не переживай, дорогая, здесь тебе ничего не угрожает.

– Вы забыли сказать «со мной», – заметила Софи, входя в кафе, и уловила в ответ тихое, на грани слышимости:

– В себе я не настолько уверен.

Затененное помещение встретило их приглушенной музыкой и жаркой, пропитанной винными парами атмосферой. Закругленная стойка бара, над ней – стройные ряды бокалов, позади – полки с зеркальными стенками и бутылки, бутылки, бутылки. В баре коротал время одинокий посетитель – видимо, по причине раннего часа готовые составить ему компанию отсутствовали. Софи успела разглядеть только его затылок и плечи, и ей показалось, что перед выходом из дома он забыл вынуть из плаща вешалку.

Аверонский проводил ее в неожиданно просторный зал и, усадив за столик, вернулся в бар.

Любопытное было место, мрачновато готичное. Шершавые каменные стены имитировали грубую средневековую кладку, в центре зала возвышалась колонна, превращающая потолок в арочные своды, а витые, сплетающиеся в узоры чугунные прутья образовывали вдоль стен декоративные решетки и треножники, на которых стояли светильники – топорная подделка под канделябры. Жутковатое, но, безусловно, романтичное заведение. К сожалению, его портил пресловутый старик в костюме пост революционных времен. Заткнув за воротник на манер слюнявчика засаленный носовой платок, дед увлеченно поглощал с тарелки картофельное пюре, щедро политое коричневым соусом, и громко хрустел соленым огурцом. Из нетронутого стакана чая свисала этикетка. Кроме него, в зале присутствовала еще пара мужчин: перед каждым по три тарелки, по два стакана с чаем, а в центре стола – ополовиненная бутылка водки.