Текст книги "Нам счастье дано на двоих"

Полина вздрогнула от ужаса:

– Зачем же… зачем же тогда обоз обстреляли? И штандартенфюрера убили? Зачем?!

– Ну, знаешь, Поля, война есть война. Без этих жертв фашистов не победишь.

– Но жертвовать женщинами и детьми…

– Поля, я что-то не пойму, – сухо произнёс Эдик, покосившись на соседнюю постель, где лежал ещё один раненый, политрук Фомищев, и внимательно прислушивался к разговору, – Или ты всё ещё своего немецкого офицера любишь? Что, думаешь, все поверили, что тогда в комендатуре над тобой снасильничали? Да ты сама добровольно туда пошла!

Полина подскочила, как будто кипятком обожглась, бросилась к двери, выбежала, ничего не видя перед глазами, по пути наткнувшись на командира Полетаева. Но и удивиться не успел, так быстро девушка метнулась по тропинке к лесу, что, когда командир окрикнул её, Полины уже не было видно среди густых ветвей ельника.

Полина бежала вниз по тропинке, от быстрого бега задыхаясь и теряя силы. Наконец, она остановилась, припала к широкому стволу сосны, вдохнула хвойный запах, прижалась щекой к жёсткой коре. « Это благо для Герберта, что он погиб, – думала с отчаянием девушка, – Если бы он видел все эти зверства, то не смог бы принять в них участия. Хорошо, что для него эта война закончилась раньше!.. И он не узнал всего этого ужаса, ему не пришлось от этого страдать. Он не смог бы отобрать последний кусок хлеба у голодного и сжечь людей живьём. Он не смог бы даже этого видеть…»

Григорий сразу заметил, что вернулась Полина подавленная, вся в себе. Сначала он решил, что из села пришли плохие новости, но нет, с Варварой Петровной всё было в порядке. Тогда что? После ужина он идёт в прачечную и незаметно подкладывает плитку шоколада в карман передника Полины. И так же украдкой, как вор, возвращается в свою землянку.

На следующее утро, надевая передник, Полина заметила что-то твёрдое в кармане, достала и растерялась. Шоколад! Она сразу поняла, кто подложил шоколад ей в карман передника. Давно, очень давно Полина не видела сладкого, отвыкла даже, и очень хотелось жадно с нетерпением развернуть хрустящую обёртку, вспомнить давно забытый вкус… Полина бережно носила шоколад в кармане передника больше недели, прежде чем его съесть.

Через неделю же пришли из Москвы новости. Сведения, добытые у немецкого лётчика оказались очень важными. Полину Сенчину наградили орденом Красной Звезды. Она и не ожидала даже. Ну, были благодарности от командования за добросовестный и самоотверженный труд, но чтобы орден…

И вот, когда командир Полетаев снова сидел в штабе, изучая данные разведки, к нему пришёл, с почти полностью забинтованной головой и хромая на правую ногу, политрук Фомищев.

– Зачем же вы встали, Борис Иннокентич? Вам лежать надо, – с лёгким укором встретил его Полетаев.

– Это успеется… У меня для вас важное дело.

– Какое же?

– Сенчиной нельзя вручать орден, – жёстко и твёрдо произнёс он.

Григорий поднял на него недоумённый взгляд, но задать вопрос не успел. Фомищев продолжил:

– Мы не можем допустить, чтобы орден Красной Звезды был вручён немецкой подстилке.

Полетаев вздрогнул от неожиданности.

– В самом начале войны она спуталась с немцем, оберштурмфюрером Гербертом Мейером. Её не насильничали, она сама ложилась под немца… Теперь понятно, почему она за пленного заступалась, почему к немцу симпатию проявила.

– Всё! Хватит! – громкий стук кулака по столу заставил Фомищева замолчать, – Не верю! А что рассказал этот мальчишка из партизан, так это сплетни.

– Я обязан доложить руководству. Это мой долг, – упрямо настаивает на своём политрук. Григорий не сдерживается, прижимает Фомищева к стенке, говорит тихим зловещим шёпотом:

– Только попробуй. Я тебя паскуду уничтожу раньше, чем до командования твой донос дойдёт.

Фомищев видит, каким нездоровым блеском светятся обычно спокойные карие глаза командира, как нервно дрожит его рука, стискивая его горло. Он и в правду прямо сейчас задушить сможет.

– Вы забываетесь, командир. Нарушаете субординацию, – хрипло произносит политрук.

Григорий отпускает Фомищева, а сам потом всю ночь ходит по штабу туда-сюда, не зная, что предпринять, как защитить светловолосую девочку на этой страшной войне, где добро и зло смешалось в одну мясорубку, где жизнь человека ничего не стоит.

Доложить командованию политрук ничего не успел. Этой же ночью был совершён налёт немецкими бомбардировщиками. Одна из бомб попала в полевой госпиталь, где находился Фомищев, из-за ранения всё ещё соблюдающий постельный режим, и Эдик Кондратьев, а также несколько санитарок и медсестёр.

В дыму и огне, в котором исчезали останки госпиталя, слышались стоны и крики. Григорий Полетаев, как безумный, метался среди обломков и останков человеческих тел, ищя Полину. Но её нигде не было. Никто не видел Беляночку, светловолосую девочку. Да и не до того остальным было, срочно тушили пожар и наспех перевязывали раненых. Рук не хватало, чтобы делать перевязки. Григорий знал, что если найдёт останки, то сойдёт с ума. То, что он пережил с Лёлей, пережить снова он не сможет, не сможет…

А вот и фельдшер Антон Филиппович спешит навстречу, незастёгнутые полы его халата развеваются от быстрой ходьбы.

– Полина! Где Полина?! – кричит Григорий, не слушая, что говорит ему Антон Филиппович.

– Полина? – фельдшер останавливается, чуть отдышавшись, говорит, – А её тут нет. Накануне отправил её за бинтами, ещё не вернулась.

Но от этого Григорию не легче. Всё равно она должна была бы уже вернуться! Тревога всё больше охватывает командира.

Она уже преодолела половину пути по густой лесной чаще, таща тяжёлую сумку с бинтами, как вдруг услышала гул приближающихся самолётов со зловещей чёрной свастикой на фюзеляже. Полина бросила сумку на землю и успела спрятаться в дупле старого дуба, притаилась, еле жива от страха. Самолёты пролетели низко, на бреющем полёте, а затем где-то вдали послышался гул и уханье снарядов. Старое дерево задрожало, земля загудела. Полина зажала уши ладонями, закрыла глаза и старалась не думать о том, что где-то сейчас гибнут люди… Чтобы отвлечься от страшных панических мыслей, девушка вспоминает карие глаза командира Полетаева. Как всё-таки странно он к ней обращается – Полина Дмитриевна, а ей ведь всего восемнадцатый год! При этом сам командир старше её на восемь лет.

И в этом уважительном обращении так много тактичности… «Фройляйн Полин…» Герберт так же уважительно – чутко обращался к ней. Как много черт Герберта в её командире! Нет, внешне они совсем не похожи. Наоборот, темноволосый и кареглазый Григорий ничем внешне не похож на светловолосого сероглазого Герберта. Но почему же у Полины каждый раз возникает чувство, что Герберт с ней и по-прежнему оберегает её, когда она находится рядом с капитаном Полетаевым? С Григорием так спокойно, безопасно… Она знает, что он никому не даст её в обиду. Что же это? Любовь? Полина уже пережила свою первую и трагическую любовь. Больше любить она не хотела, не могла. Потому что каждый раз, когда самолёт капитана Полетаева взмывает в небо, Полина испытывает животный страх. Она бежит по лесной тропинке так стремительно быстро, что ветер свищет в ушах, а в голове только одна мысль: « Ангел мой! Храни его, не меня! Храни его! Верни его живым!». Полина знает, что пережить ещё одну потерю она не сможет, не осилит…

Наконец, гул снарядов стих, наступила пронзительная невыносимая тишина. Полина осторожно вылезает из дупла, оглядывается. На востоке, там, где расположен их полк, к небу поднимается чёрный зловещий дым. Полина подбирает тяжёлый мешок с перевязочным материалом и спешит туда, где зарево пожара. Она не думает, не может думать, что случится, если не увидит командира живым. Её душа, разум и сердце не примут этого.

В дыму и копоти мечутся люди, среди них высокая фигура командира. Полина бежит навстречу к нему, но мешок не бросает, волочет его по земле за лямку. От волнения она забывает о субординации:

– Гриша! Гришенька! – иступлённо кричит она.

И он тоже забывает, что командир, помнит только свой страх и боль:

– Полюшка! Полюшка… Родная… Живая!

Руки его обхватывают её плечи, быстро и нервно ощупывают руки, спину, проверяя всё ли у Полины на месте. И убедившись в этом, командир прижимает Полину к себе так крепко, что ей трудно дышать. И так они стоят, не в силах разомкнуть эти отчаянные объятья, и ничего, казалось, не разомкнёт их. Но вот Полина поднимает голову и замечает в чёрных волосах командира белую-белую прядь… Её не было ещё вчера. Не было! Полетаев, видя её тревожный взгляд, вдруг смущается, разжимает кольцо рук, спрашивает:

– Где же ты была так долго?!

– Сумку тащила, тяжёлая…

Григорий спохватывается, берёт большую холщёвую сумку.

– Не ходи туда, Полюшка. Не ходи… Я сам сумку отнесу, – поспешно говорит он, боясь, что девушка увидит останки разорванных снарядами людей.

Он уходит, но его руки продолжают дрожать, и всё внутри тоже дрожит. Он думает о том, что этих светлых глаз и этих мягких на ощупь локонов могло бы сейчас уже не быть… И всё в нём леденеет от липкого зловещего страха. Если бы у Антона Филипповича не перестали заканчиваться запасы перевязочного материала, если бы…

Позже, после бессонных суток, во время которых хоронили погибших, оказывали помощь раненым, а потом сменяли друг друга в ночном дежурстве, удалось немного поспать. Полину пришлось отправить отдыхать насильно. Падая с ног от усталости и бессонной ночи, она, тем не менее, не отходила от раненых.

– Идите спать, Полина Дмитриевна, – услышала она строгий голос командира, – Это приказ старшего по званию, – добавил Полетаев, увидев, что девушка не хочет подчиняться.

И тогда Полина ушла, сон упал на неё мгновенно, как большой тяжёлый камень.

И только через несколько дней удалось поговорить. Полина сама нашла комбата Полетаева, обратилась к нему не по уставу, даже с вызовом:

– Григорий, нам надо поговорить… То есть мне нужно сказать…

– Если нужно, то говорите, Полина Дмитриевна, я слушаю, – добродушно отозвался Григорий. Но, видя, как девушка волнуется, улыбнулся, подбадривая, – Что ты хочешь мне сказать, Полинушка?

– Вы, наверно, уже слышали, что обо мне говорят? – Полина дерзко, но в то же время испуганно смотрит прямо в его глаза. Григорий промолчал, чувствуя неловкость и досаду.

– Говорят, что немецкие офицеры меня…, – Полина запнулась, не в силах произнести страшное слово, и продолжила уже отчаянней, – Но это не так! Мне никто ничего плохого не делал! Я любила немецкого лётчика, офицера. Но между нами ничего не успело произойти. У нас времени не было!… У нас отобрали наше время… Я до сих пор его люблю, мёртвого продолжаю любить… Вот так! А теперь сами решайте, как со мной поступить, товарищ командир, – Полина бросилась прочь по тропинке, быстро-быстро…

Григорий несколько секунд с жалостью глядел ей вослед. Кому, как не ему, знать, насколько мучительна и болезненна страстная любовь к умершему человеку? Когда всё оборвалось, едва начавшись, когда не успел до избытка прожить это чувство…

И только когда тонкая девичья фигурка исчезла в тёмных зарослях ельника, он бросился вдогонку за ней. Весенний, днём талый снег уже стал подмерзать. По скользкому насту плохо бежать, того и гляди упадёшь! Но командир догнал Полину в несколько секунд, схватил за плечи и резко развернул к себе лицом.

– Полина, ну почему ты всё время от меня убегаешь? Не хочешь выслушать, поговорить! Вот что я скажу, – Григорий на миг перевёл дыхание и решительно, уверено продолжил, – На днях я чуть не потерял тебя насовсем, навсегда… Смерть каким-то чудом не смогла забрать тебя у меня! Просто счастливая случайность, одна на милллион на войне… Скольких товарищей я так потерял! Я бегал по всему полю, искал твои останки, пряди твоих волос… Думал, что, если увижу твои тонкие руки или ножку в мною же подшитом валенке, то с ума сойду… Мне тяжело это вспоминать, Полина! Да что я пережил тогда! И вот я вижу тебя живую! Родная, милая моя, любимая… Ты жива! Жива! Эти чудесные глаза, эти белокурые волосы не исчезли! Как ты думаешь, после того, что я пережил, меня будет волновать какой-то совершенно мне незнакомый немецкий офицер?!

Полина закрывает лицо ладонями, щёки горят, из глаз бегут слёзы.

– Закончится война, а она скоро закончится – всё к этому идёт, ты станешь мне женой. И меня совершенно не волнует, кого ты там до сих пор любишь! – тон его злой, решительный.

Полина прижимается к груди командира и плачет – плачет навзрыд. Но теперь это не те тяжёлые, полные скорби и горя, слёзы. Это слёзы облегчения. Григорий гладит широкой ладонью белокурые девичьи волосы и, дав ей вволю наплакаться, берёт её тонкую дрожащую ладошку в свою сильную, крепкую руку. И, ни слова больше не говоря, он ведёт девушку назад. Полина следует за ним, на душе тихо и спокойно, как в утренний час перед самым рассветом.

Вскоре по требованию командира Полетаева Полину с фронта направили в госпиталь, там тоже нужны были прачки и санитарки. Особенно не хватало рабочих рук, когда привезли детей. Их мыли, кормили и лечили, а ещё нужно было ухаживать за ранеными, которых было немало и среди партизан, и среди солдат. В госпитале лежал один лётчик, полностью с головы до ног в бинтах. Всё это тело было в ожогах, а ноги почти сожжены. Состояние его было крайне тяжёлым, несколько дней он так и не приходил в себя. Врач говорил, что так лучше, потому что вытерпеть чудовищную боль, придя в сознание, было невозможно, немыслимо! И когда новенькие медсёстры и санитарочки спросили про него, врач дрожащим от волнения голосом ответил:

– Это ангел-спаситель. Он спас наших деток. Сашенька Мамкин. Его силе воли и мужеству нет и не было равных. Вот что значит сверхчеловек!

И врач поведал его историю…

Ещё в начале зимы 43-го фашистам стало понятно, что произошёл перелом в войне, Красная Армия начала наступать, а немцы терпели потери. И вот немецким командованием было решено брать кровь для раненых солдат Рейха у детей Полоцкого детского дома. Директор детского дома уговорил оккупантов повременить, дать голодным детям поправиться и выздороветь, предложил вывезти детей из Полоцка и перевезти в немецкий гарнизон. Это была первая часть замаскированой операции по их спасению. Далее детей планировалось перевести к партизанам, а от них – в тыл. В ночь с 18 на 19 февраля 1944 года началась операция «Звёздочка». Дети, завёрнутые в платки и одеяла, а также воспитатели вышли из деревни, и всё – в полной тишине, даже трёхлетние дети боялись произвести хоть малейший шум. Вокруг деревни дежурили партизаны, готовые вступить в бой, если потребуется. Пока детей сажали на санные подводы, в ночном небе кружили советские лётчики, отвлекая внимание немцев. Первый ход операции прошёл успешно. Далее требовалось доставить детей в тыл. Начался второй, самый опасный этап. В ночь с 10 на 11 апреля 1944 года советские лётчики перевозили детей. Лётчики уже привыкли к невероятным нагрузкам, когда за ночь делали по три-четыре опаснейших рейса в тыл врага, доставляя партизанам еду, лекарство, боеприпасы и забирая раненых. Среди этих невероятно мужественных людей – гвардии лейтенант Балтийской эскадрильи Александр Мамкин, ему не исполнилось ещё двадцати восьми лет, а у него нет ни одного не выполненного боевого задания. В ту ночь он сделал девять (целых девять!) рейсов за детьми, но девятый рейс стал последним. В самолёте находились, помимо детей и воспитательниц, раненые партизаны. Сначала в самолёт выстрелили вражеские зенитки, потом подбил бомбардировщик. Топливный бак загорелся. В таких случаях лётчик прыгает с парашютом. Но на борту дети и раненые партизаны! Не для того они преодолели такой тяжёлый путь по зимнему ночному лесу, чтобы сейчас отдать их смерти! Не для того! Саня Мамкин не бросил управление самолётом, а когда огонь дошёл до кабины пилота, от высокой температуры начали плавиться лётные очки и прикипать к коже… Адская, чудовищная боль! На лётчике горела одежда, шлемофон, в огне практически ничего не было видно. У Александра Мамкина загорелись ноги, постепенно от них оставалась лишь обугленная плоть, обгоревшая до кости. Лётчик горел заживо! Конечно, идущие на огненный таран советские лётчики не были редкостью. Но для идущих на таран мучение не длится бесконечно долго. Лётчик Мамкин, превозмогая нечеловеческую боль, в слепую от дыма и обгоревших глаз, сумел посадить самолёт и даже самостоятельно выбраться из кабины на почти сгоревших ногах! Последнее, что он успел сделать, прежде чем потерять сознание, был вопрос: «Дети живы?». Да, дети были живы, они прокричали ему: « Товарищ лётчик! Все живы!»

Александр Мамкин умер через семь дней, так и не придя в сознание. Все врачи больницы были в недоумении, и никто из них не мог объяснить, как слепой и обезноженный от ожогов человек смог управлять штурвалом и правильно посадить самолёт. Это непостежимо с медицинской точки зрения! Ведь человек теряет сознание от болевого шока, а здесь такой высший лётный пилотаж… Значит, есть в человеке что-то сильнее его плоти, это сила духа. Непобедимый дух и сила человеческой воли, когда обстоятельства могут уничтожить физически, но морально не сломить.

В то же время, когда Полина помогала в госпитале, её нашёл посыльный от командира Полетаева и передал ей конверт из серой бумаги.

– Это письмо от мичмана Сенчина, – произнёс он.

Дрожащими руками она бережно разворачивала солдатский конверт – треугольник. Она узнаёт крупный размашистый почерк отца, читает, затаив дыхание, но громкие удары сердца, кажется, оглушают девушку, рвут грудь, мешают сосредоточиться.

«Милая моя, дорогая доченька Полиночка! Как счастлив я узнать, что ты жива и невредима! И даже больше! Не передать словами, какую гордость я за тебя испытываю, как узнал, что моя дочь награждена орденом Красной Звезды! Я так же рад, что ты находишься в полку капитана Полетаева, он хороший командир и такой же хороший человек.

Спешу поделиться новостями. Мы освободили Ленинград, хоть и далось нам это нелегко, с большими потерями. И сейчас наша Красная Армия освобождает от фашистов один город за другим. Мы притесняем врага к самым западным границам. И вскоре будем гнать его до самого его логова и там, в Германии, его полностью уничтожим.

Так же на днях с новостями о тебе, я узнал о подвиге Сани Мамкина. Я горжусь, что знал его лично, говорил с ним, видел его улыбку. Какой это был человек, Полина! С большой буквы человек! Мы, его боевые товарищи, всегда будем помнить о нём. Расскажи о нём своим будущим детям, Полина! Память о нём должна жить вечно в сердцах наших потомков.

Очень огорчён и волнуюсь, что с самого начала войны перестал получать письма от Вареньки. И те несколько писем, что она мне успела прислать, перечитываю часто, очень часто. Только пишет она сдержано. Я знаю, как трудна ваша жизнь. И об этом Варенька не хочет писать, не хочет меня расстраивать. Как увидишь её, доченька, обними крепко и передай, что я постоянно думаю о ней. Ждать осталось недолго, скоро конец войне. И наш враг это понимает, паникует, пал духом. В Европе уже открыт второй фронт, теперь дело пойдёт быстрее. Вам с мамой нужно только запастись терпением, всё скоро кончится. Верь мне, родная.

Люблю, думаю о вас, мичман Балтийского флота Д. П. Сенчин. 1944 г, апрель»

Часть III

Жена офицера
1945 г. Лето-осень

После полного освобождения Белоруссии для Полины Сенчиной война закончилась, а командир Григорий Полетаев со своим полком пошёл дальше на Запад, освобождать Европу.

Когда Полина вернулась домой, то сначала даже не узнала своего разорённого села. Повсюду разруха и страшный голод.

– Это ничего ещё… Соседнюю деревню всю выжгли, – сказала мать и печально, с извинениями в голосе, добавила, – Пришлось ватный пиджак отца на козу променять. Корову-то не осилим…

– Ничего, мама, проживём, – ответила Полина.

Так и стали жить – среди всеобщей разрухи, впроголодь, выматывающей работы в поле, а ещё с тревогой. Все ждали новостей из Европы… Взяли Берлин… вот уже и первые эшелоны везут солдат домой, их встречают женщины и нарядные девушки с цветами, но Полина не ходит на вокзал… Не может. Если Гришенька жив, то вернётся ли к ней? Да и кто она ему? Между ними ведь не было ни обещаний, ни даже поцелуя, только то крепкое до боли отчаянное объятие после вражеского налёта.

Как-то припозднившись домой к вечеру, Полина зашла во двор и увидела на крыльце сильно поношенные пыльные солдатские сапоги и тяжёлый плащ, перекинутый через деревянные перила крыльца. Сердце тревожно и радостно птицей метнулось из груди, сжимая дыхание: « Отец!»

Не снимая калош, Полина вбежала на высокие ступени крыльца, распахнула дверь и застыла на пороге. За столом, наспех собранном матерью – чёрный ржаной хлеб, крынка козьего молока и пара вареных в кожуре картошин, – сидел мужчина в парадном кителе с орденами. Те же пронзительно-синие строгие глаза, как и прежде, только волосы все седые… как снег на берегу Балтийского моря, откуда он вернулся.

– Ну чего же ты, доченька? В дверях стоишь… – произнёс с мягким упрёком отец и широко развёл руки. И Полина вмиг сорвалась с места, бросилась к отцу, упала в эти крепкие отцовские объятья, вдохнула запах терпкого табака, как тогда в детстве… Слёзы полились с глаз тоже как в детстве. Полина снова ощутила себя ребёнком, маленькой девочкой, как будто и не она это отважно взяла в плен немецкого лётчика, не она перебинтовывала раненых после ночного вражеского налёта, не она научилась спать под звуки обстрела… Сильные руки отца осторожно сжали её плечи:

– Ну, ну, Полюшка… Ну чего же ты, доченька? – снова ласково повторил он.

Варвара Петровна, подперев щёку рукой, не отрываясь смотрела на мужа… Смотрела и не могла наглядеться.

Только по радио, жадно слушая новости, узнали, что полк, которым командовал Григорий Полетаев, прямо из Германии направили на Дальний Восток, и Квантунская армия полностью разбита, Япония подписала акт о капитуляции, Вторая мировая война закончилась.

Ещё пара месяцев неизвестности, мучительной тишины… « Всё, надо забыть Гришу!», – с отчаянием решает Полина. То, что он жив, она знает, сердце чувствует. Ведь на соседа и однополчанина отца дяду Мишу Воронова однажды приходила похоронка, а его жена Клавдия Степановна разорвала эту похоронку в мелкие клочки прямо на глазах у растерянного почтальона, который решил, что бедная женщина от горя обезумела. А потом перед самым окончанием войны нашёлся дядя Миша, в госпитале в Калининграде лежал. И Клавдия Степановна бросила всё и к нему поехала. Вот так, не может обмануть чуткое сердце любящей женщины, не может!.. Жив – здоров командир Полетаев, только почему-то её, Полину Сенчину, знать больше не желает. Видно, всё-таки не простил он ей оберштурмфюрера Герберта Мейера.

Больно… больно терпеть отчуждение, но ещё хуже неизвестность. Если бы знать наверняка, что он жив и где он! Было бы намного легче. Пусть даже с другой девушкой он сейчас, только бы живой! Только бы знать…

И вот в конце осени пришла телеграмма. Полина даже не поверила, когда прочитала её, не поняла и дрожащим голосом попросила Варвару Петровну перечитать:

– Строчки в глазах дрожат… Прочитай, мама!

Варвара Петровна взяла тонкий листок и прочитала текст, напечатанный серыми плохо различимыми буквами. Подполковник Полетаев не экономил на оплачиваемых в телеграмме словах, писал основательно: « Полюшка! Перевели в Уссурийск. Приезжай. Сообщи номер вагона и число. Встречу» Вот так просто всё за них двоих решил.

– Едешь? – с тревогой спросила мать, уже зная наперёд ответ дочери.

– Еду! – не сомневаясь ни секунды, решительно ответила Полина, голубые глаза её вспыхнули радостью, потеплели.

– Офицерской женой быть не просто, Поля, – произнесла Варвара Петровна, – Жена офицера – это больше, чем жена. Это соратник, друг, единомышленник. Никто из вас не знает, куда вас судьба занесёт, в какие дали…

Но дочка не слушает, уже бежит в комнату и лихорадочно кидает вещи из открытого комода на кровать. Варвара Петровна хотела бы упросить Полю повременить, дома побыть чуток, дать на неё наглядеться на прощание, но знает, что всё это бесполезно – Полина поедет первым же поездом, на который успеет купить билет.

«Жаль, что сейчас нет цветов», – думает Григорий Полетаев, с нетерпением и тревожной радостью вглядываясь в медленно проходящие вагоны. Поезд со скрежетом тяжело останавливается. Вот, вот он, нужный вагон! Ещё немного и, наконец, он увидит Поленьку. Даже через полгода разлуки он ясно и отчётливо представлял каждую чёрточку её милого родного лица. Ничего не стёрлось из памяти. Григорий помнит всё. Каждое когда-то произнесённое Полиной слово, помнилось, береглось в душе, как самая высшая ценность. Двери вагона тяжело и медленно раскрываются. Пассажиры неспеша выходят из тамбура вагона. Григорий их мысленно торопит, хотя, конечно, от его нетерпения события не развиваются быстрее, и пассажиры не ускоряются. Даже наоборот, пожилая женщина, нагруженная сумками, застревает в проходе, пытаясь вытащить багаж. Григорий быстро хватает её сумки, все до одной вытаскивает и ставит на перрон. Бабулечка выходит из вагона и начинает сердечно и долго благодарить Григория за помощь. Он, борясь с нетерпеливым раздражением, пытается выслушать её и в какой-то момент отвлёкся от двери вагона и пропустил, как вышла Полина. Он увидел её голубые смеющиеся глаза, когда перевёл мрачный взгляд с лица бабульки в сторону вагона. Полина стоит на перроне с большим фанерным чемоданом в руках, на ней старенькое драповое пальто, светлые пряди выбились из под берета. У Григория дыхание спёрло… Какая же красивая! А в действительности красивее, чем в бережно хранимых воспоминаниях.

– Товарищ командир, вы не рады? – с улыбкой задорно произносит Полина. Григорий спохватился и устремился к Полине, поспешил взять из её рук чемодан.

– Рад, конечно, рад, – смущённо произнёс он, – Как доехала? Прости, Полюшка, не мог сам вырваться, тебя забрать. Служба.

– Да я всё понимаю, – отвечает Полина, поправляя выбившуюся прядь волос из под берета. А Григорий не в силах больше сдерживаться, обнимает девушку, прижимает к себе, её макушка под его подбородком, он не может её поцеловать. Да это ещё успеется… Нацелуются вдоволь, намилуются! Сейчас его беспокоит другое:

– Полюшка, ты останешься со мной? Я же человек военный, не знаю, куда могут направить… Возможно, что даже в Германию, речь идёт об этом. Если ты согласна, Поля, то быстро регистрируем брак, подготавливаем все необходимые документы для выезда за границу.

– Где бы ни пришлось, я с тобой буду, – отвечает Полина и, приподнявшись на цыпочки, всматривается в его карие глаза. А Григорий понимает что, несмотря на её лёгкий весёлый тон, решение это обдуманное, давно принятое. Может, ещё там, в лесах Белоруссии.

– Я всё понимаю, – повторяет Полина и прячет лицо на его груди, трётся носом о жёсткую шерстяную шинель и добавляет так ласково, – Гришенька…

У него сердце сжалось от этого её « Гришенька…», а от нежности к ней больно даже в груди, не умещается столько нежности в его груди!..

Так они стоят долго, пассажиры осторожно обходят их, не толкают, не осуждают. Понимают, что многие сейчас, после войны, которая разбросала людей по разным частям страны, кого в тыл, кого на фронт, ищут друг друга, ищут своих родственников и любимых… И хорошо, когда находят! Как, например, этот рослый офицер в шинели, который так трогательно нежно обнимает маленькую хрупкую девушку в своих больших по-медвежьи неуклюжих объятьях, как будто боится ей ненароком причинить вред. Всё понимают спешащие в вокзальной суете люди, поэтому и осторожно обходят, чтобы не помешать, ненароком не задеть, а кто-то радуется за них, радуется сквозь набегающие на глаза слёзы. Это время потерь научило людей, прошедших войну, трепетно беречь нежные чувства.

 
Давно это было давно…
А вспомнишь, и сердце забьётся,
В далёком военном кино
Шагали солдаты под солнцем
Дыханье задерживал зал
И женщины в тайне мечтали
Чтоб милый рукой помахал,
Чтоб дети хоть слово сказали
 
 
Нам счастье дано на двоих.
Мы верили в это всегда
И тяжесть путей боевых
С тобой мы делили тогда.
Нам счастье дано на двоих
Мы знали, нам жить суждено
И кадры тех дней фронтовых
Для нас не простое кино…
 
 
Автор текста «Военное танго» Тамара Залесская, член союза писателей Беларуси.
Музыка Александра Фёдорова.
Песня написана в 2004 г., исполняется с 2005г.
Лучшая исполнительница солистка Белгосфилармонии Марина Василевская