Текст книги "Плата за успех: откровенная автобиография"

Колоссальная разница между мной и мамой заключается в том, что я очень позитивный человек. Я умею радоваться всему, что меня окружает. Я умею приспосабливаться к любым обстоятельствам и условиям жизни, даже к самым непростым и тяжелым, не унывая, не теряя веры, надежды и позитива. Мне свойственно прощать и не держать зла на обидчиков. Я всегда считаю, что если зло и несправедливость совершается по отношению ко мне, то это честнее, нежели я поступала бы так же по отношению к людям. Для меня щитом от любых противодействий служит свет, доброта и искренность моей души, умение не отвечать злом на зло и не опускаться до мести. В то же время мне присуще желание отстаивать правду и бороться за нее.

Тогда как мама всегда недовольна жизнью. Ее все не устраивает: люди, обстоятельства, условия, мое окружение, каким бы оно ни было… Даже те приближенные ко мне люди, которые совершали ей добро и уважали ее, вызывали в ней подозрение. Мама всегда и при любых обстоятельствах старалась плести интриги и привносила их в мою жизнь. Тогда как мне самой это абсолютно не свойственно. Мне всегда было невыносимо больно от того, что мама хотела развить во мне паранойю и недоверие абсолютно ко всем людям. А я привыкла доверять им, быть искренней, настоящей и открывать свою душу. Пусть и чрезмерно – но мне так живется легче!

Когда в моей жизни появился Игорь Вдовин, это было красиво – он неожиданно возник с лепестками роз, с красивыми романтическими моментами, с ухаживаниями, с прилетами ко мне в Краснодар на все мои спектакли с букетами белых роз. И я думала – почему бы маме теперь за меня не порадоваться? Допустим, она боялась Сулеймана, его силы, власти, его влияния на меня. Но Игорь с ним в этом смысле ни в какое сравнение не шел. Но нет, мама снова считала, что он сильно меня науськивает и все время говорит, что мне делать. Хотя я абсолютно самостоятельна и никому никогда не позволяю решать что-то за меня. И ей не позволяла. То же самое повторялось и со всеми остальными мужчинами в моей жизни – мама в каждом из них видела угрозу. И сколько бы я ни повторяла ей, что мое счастье в личной жизни ничем ей не грозит, потому что ни один мужчина не заменит мне мать, – ничего не помогало. Она патологически пыталась разрушить все мои отношения. Ее даже не смутило, что именно ее действия превратили Сулеймана в моего врага, она с удвоенным рвением кинулась разрушать мои отношения и с Игорем. И я спокойно отнеслась к тому, что она отказалась благословлять нас перед свадьбой. Впрочем, как спокойно? Я была сильно расстроена, но зная характер своей мамы в этом вопросе, была заранее готова к такому повороту событий. Ведь и сама не хотела официального оформления отношений – мы свадьбу сыграли, но штамп в паспорте ставить не стали. Потому что и у меня было предчувствие, что это не навсегда. Но некоторые моменты меня все же смущают и мне не понятны.

Мама вроде как не гнушалась брать у него деньги – три тысячи долларов на карту ежемесячно. Хотя в лицо называла этого человека альфонсом и «моральным уродом». Я ей в конце концов указала на это, сказав: «Мама, ты уже или не бери деньги, или не оскорбляй человека, во всяком случае, при мне и Арише. Это просто некрасиво». А она продолжала…

Вообще моей маме было свойственно всегда пользоваться деньгами моих возлюбленных. Для меня лично это не естественно – а она не видела здесь ничего дурного. За неимением собственных средств она никогда не стеснялась обращаться к моим мужчинам.

Еще я ей постоянно говорила: «Мама, тебя прошу об одном: ты будь просто моей мамой и бабушкой твоей внучки Ариши. Перестань на себя вешать эти роли продюсера, директора и администратора, они тебе не подходят. Ты ничего не понимаешь в этой сфере. И даже из самых лучших побуждений можешь натворить дел». Когда мы с Игорем расстались, мама вместо того, чтобы посочувствовать, указала мне на то, что, мол, она была как обычно права: «Я же тебе говорила, что он тебя обманет, что он альфонс, что он тебя предаст и заберет все». Вот тут, кстати, проявилось наше главное с ней различие. Я, в отличие от мамы, человек абсолютно позитивный, старающийся смотреть на мир широко распахнутыми глазами и во всем замечающий только хорошее. И игнорировать плохое. Так что ответила ей: «Зато минимум пять лет мы были счастливы. Во всяком случае, я. Пусть я была в розовых очках, ну и что, миллионы женщин мечтают жить в такой романтике, какую мне устраивал Игорь. Пусть этот человек меня обокрал, но моя-то душа осталась чиста, я любила его искренне. И самое главное – от него остался подарок, о котором мечтала, – моя дочь Ариадна».

Впрочем, мама не принимала никого, кто бы меня ни окружал, и я говорю не только о мужчинах. В разгар моей концертной деятельности я с удивлением стала замечать, что мама всегда как-то против моей команды. Ее не устраивал никто из моего окружения, она с подозрением относилась абсолютно к любым близким мне профессионально людям. Кто бы ни появлялся в моей команде: директор, менеджер, PR-директор, какой-то человек, который занимался бы концертной деятельностью, личный помощник, специалист по продвижению – ко всем, по ее мнению, нужно было отнестись с осторожностью, все могли меня обмануть – одна она не может причинить мне зла. Она вообще никого ко мне не подпускала.

При этом она вовсе не была бессребреницей – в какой-то момент прямо сказала: «Настя, сколько процентов ты будешь платить мне от своей концертной деятельности?» Я как-то растерялась. Нет, ничего плохого в том, чтобы передавать моей маме деньги, я по-прежнему не видела. Она же моя мама! Но я вспомнила квартиру, которую она от меня получила, шубы, деньги, переписанную на нее студию Сулеймана… Но самое главное – будем откровенны – она ведь не профессионал в творческих вопросах. У нас с ней постоянно были споры – какую фотографию взять для афиши, какие номера поставить в концерте и в каком порядке. Но хуже всего, что она не терпела возражений. Был даже такой случай: перед концертом мы спорили с мамой в гримерной из-за «Умирающего лебедя», я доказывала ей, что его нельзя ставить в начале концерта, потому что это медленный номер и зрители просто сразу уснут. Такие номера надо ставить в середине или конце. И когда мама поняла, что ей меня не переспорить, она ударила меня по голове.

Это ужасно, но вот сейчас, когда мне больше сорока лет, я вдруг поняла, что мне уже лет пятнадцать не хочется просто подойти к маме и обнять ее. Мне хотелось бы выкинуть весь накопившийся негатив, оказаться снова маленькой девочкой, прижавшейся к единственному близкому человеку… но не могу. И я до слез переживаю, осознавая, как же давно мы по-настоящему искренне не обнимались. И чем дальше, тем больше мне порою кажется, что она и растила меня не как дочь и даже не как балерину, а как бизнес-проект, на котором она сможет заработать и выстроить свою дальнейшую жизнь. Это было особенно заметно в истории с моей первой книгой. Когда мне предложили ее написать, я растерялась – все-таки это было для меня совсем новое и необычное занятие. Тогда я обратилась за помощью к самому главному и близкому человеку в своей жизни – по крайней мере, тогда я еще верила в это – к своей маме. И попросила ее вспомнить основные события моей жизни. Тем более что сама многое упускала, поскольку все свое время проводила у балетного станка и иногда даже не понимала, что происходит вокруг.

Но мама поняла все по-своему, она взяла в помощницы опять ту же тетю Лену, и они вдвоем просто написали книгу за меня. Я хотела книгу – о своем детстве, о моих отношениях с друзьями, подругами, о том, что было в моей жизни – о любви, предательстве, мести, зависти. Все то, что нашло отражение в той книге, которую вы сейчас держите в руках. А они написали, какая я выдающаяся балерина, и подробно расписали, что обо мне говорили разные знаменитые критики.

С одной стороны, в этом вроде не было ничего плохого, критики действительно все это говорили. Но я-то хотела совсем другую книгу – о жизни! Мама передала мне рукопись – с Интернетом мы в то время обе не дружили, я ее прочитала, ужаснулась и прямо на полях стала делать заметки, что надо поменять и дописать. Но стоило мне вставить что-то о своей личной жизни и о том, как я счастлива с Игорем, с которым мы тогда жили, как мама сразу всполошилась и встала стеной, заявив, что это он на меня влияет. Целый год мы потратили на эти переписывания и препирательства, и в конце концов мама и тетя Лена решили попросту отдать в издательство ту книгу, которую они написали от моего имени, меня даже не спрашивая. После этого и я перестала с ними церемониться – сообщила в издательство АСТ, что мне нужен еще год, и написала свою книгу «История русской балерины» сама, от руки, уже ни с кем не советуясь. Прости меня, мама, но никак иначе я поступить не могла.

* * *

Однако у нее был козырь в рукаве. Понимая, что мною манипулировать и оказывать на меня влияние невозможно, она решила переключиться на Аришу. Когда Ариша достигла возраста, удобного для зомбирования, она начала свою манипуляцию ею. Настраивая Аришу против всех, кроме меня самой. Она делала это очень изобретательно и умело.

Но все равно я никогда не мешала им с Аришей общаться. И всегда говорила: «Мама, на месте нянюшек, которые ездят с Аришей на отдых, конечно, могла бы быть ты». И это при том, что настоящей бабушкой, какой я хотела ее видеть, она, к сожалению, по моему мнению, так и не стала. Ей мешали отчаянные попытки состояться в качестве моего продюсера, а с Аришей у нее были редкие встречи, сюсюканье и подарки.

И тем не менее у нее получалось влиять на мою дочь и настраивать ее против родителей и моего окружения. Был у меня мужчина по имени Сергей, мы познакомились в Крыму. Он помог мне закончить отделку моего собственного дома, и благодаря ему мы наконец-то смогли туда въехать. Какое же это счастье – дом, свой собственный, после долгого мотания по съемным! Я была очень благодарна Сереже за помощь. И с Аришей он хорошо поладил – помню, как они встречали меня у шлагбаума то на велосипедах, то на роликах, то на скейтах. Почему-то мама не могла такого вынести, и стоило ей к нам приехать, как Ариша сразу стала относиться к Сергею враждебно. Причем мама никогда не действовала напрямую, но влияла на нее опосредованно. Однажды мы с Аришей вернулись из совместной поездки, и она говорит: «Мама, у меня куклы пропали. Это точно Сережа украл для своих мальчиков». Я догадывалась, откуда у нее в голове могут появиться такие мысли! И, конечно, объяснила Арише, что не нужны ребятам ее куклы, они в войну играют и с машинками бегают». Но семена неприязни уже пускали свои корни. Вскоре после маминых попыток нас разлучить мы с Сережей действительно расстались.

Потом еще был Миша – простой парень, айтишник, не звезда, не олигарх, а просто любимый человек. Без большого кошелька, но с большой душой и большим сердцем. Что для меня намного важнее. Нам было гармонично в близости. Между нами не было каких-то очень серьезных чувств, но вот эти перечисленные его достоинства меня вполне устраивали, мне с ним было хорошо. И Ариша с ним дружила, он с ней иногда и математику делал. Но как только приехала мама, мы с ним тоже расстались… И отношения были разрушены.

Два года назад у нас с мамой состоялась кульминация нашего недопонимания друг друга. Я по сей день жалею о том, что эта сцена произошла. Но у меня нет человека ближе, чем моя мама – с кем, как не с ней, можно и нужно говорить напрямую? Я предложила перестать притворяться друг перед другом и наконец-то поговорить спокойно, как мать с дочерью. И мы поговорили… Точнее, как поговорили? Высказали друг другу то, что думали. Кратко. Я считаю себя человеком терпеливым, доброжелательным и корректным. Но даже моему терпению пришел конец, и я тоже бываю способна на поступки, о которых впоследствии сожалею. Когда мама, находясь в моем новом доме, который я купила на собственные деньги и в котором определила для нее отдельную, просторную и красивую комнату, стоя у роскошной мраморной лестницы, прокричала мне в лицо, грозя и показывая фигу: «Я все сделаю, чтобы у тебя не было счастья! Чтобы у тебя отношения с дочкой были хуже, чем мои с тобой!», у меня опустились руки. Эти слова из материнских уст прозвучали как проклятие…

Но я сильнее мамы по энергетике и не впустила их в свое сердце и восприятие. Все будет иначе. Я буду счастлива! Как ни странно, у меня хватило самообладания не удариться в истерику вслед за ней, а почти спокойно ответить: «Мамочка дорогая, ты собираешь сейчас свои вещи и уезжаешь в Питер! И будешь хозяйкой на той кухне, которую я тебе же и подарила! Там ты, возможно, будешь более счастлива, чем подле меня». Но как выяснилось, ситуация уже катилась под откос и колеса судьбы было уже не остановить.

Что же сделала мама? Все это происходило на глазах Ариши, стоящей на балконе второго этажа. И мама уговорила ее поехать с ней – пытаясь показать мне свою власть. Она же знает, что я не могу травмировать дочку, лишив ее бабушки. Это была ее манипуляция моей дочкой, то, что никогда ни при каких обстоятельствах делать нельзя, более того, она попыталась использовать ее как своего защитника… А учебный год только начался, и Ариша пропустила десять дней новой школы. Вот чем закончился наш откровенный разговор.

Но через полгода я все же пригласила маму на 8 Марта, желая примириться с ней. А она приехала только для того, чтобы поссорить меня с Мишей. Я бы еще много чего могла рассказать, но, наверное, надо заканчивать, ведь я пишу эту книгу не для того, чтобы жаловаться. Хочу сказать напоследок, что все равно, несмотря ни на что, я маме за многое благодарна. Она очень и очень многое значила в моей жизни. Я простила ее за все, что, как мне кажется, она не должна была делать. Отпустила ситуацию и просто молюсь о ней. И мои молитвы всегда наполнены любовью. Но больше от нее я не завишу и не верю, что ее проклятие подействует – а то, что она пожелала нам с Аришей, это не что иное, как проклятие. Конечно, сила материнского проклятия велика, так же как и сила материнской молитвы. Но моя любовь и Вера преодолеет любые проклятья. С этой силой, силой любви, не совладать ничему на этом свете! Но у нас с мамой уже нет духовной связи. Все, пуповина, наконец, порвалась. Я сказала ей: «Мама, до свидания! Не надо мне с моими мужчинами все портить. Не надо влезать в мою творческую жизнь, рассказывать, как жить и что делать». Мне стало легче. Надеюсь, и ей тоже. Так не это ли расплата за успех? Одна из расплат – отношения с матерью. А точнее – дисбаланс этих отношений. И это моя постоянная боль. Но людям свойственно жить надеждой – живу надеждой и я…

Мой папа

«Неважно, кем на самом деле был мой отец; важно, каким я его помню».

Мой папа, Юрий Федорович Волочков, профессиональный спортсмен, многократный чемпион Ленинграда и СССР по настольному теннису, мастер спорта международного класса, был государственным тренером сборной России. Именно благодаря настольному теннису они и познакомились с моей мамой – на чемпионате во Львове. Она тоже играла, но как любитель. Думаю, что от папы мне как раз и достались такие качества, как сила воли, сила духа, стремление к победе и умение побеждать.

Папа с детства очень хотел стать спортсменом и, как он рассказывал, ради этого жил в спортивном зале, ночевал на спортивном мате, ел сухие макароны и терпел прочие тяготы. Просто потому, что тренировался до последнего пота. Для папы спорт был всем. И он всего добился, стал чемпионом Советского Союза. У него столько медалей, что просто невозможно себе представить.

Папа хотел, чтобы я тоже стала спортсменкой. Особенно после того, как пошла в первый класс и учитель физкультуры вызвал его и сказал: «Ваша дочь может стать чемпионкой по легкой атлетике. Готов из нее эту чемпионку сделать, потому что сам – тренер». Хотя папа предпочел бы, чтобы я стала, как и он, теннисисткой. Но меня не тянуло ни к тому, ни к другому, потому что в пять лет уже решила стать балериной. Зато было интересно, что такого тренер увидел в строении моего тела – видимо, заметил выносливость моих мышц и связок ног, потому что теперь и я знаю, что у меня эта выносливость действительно есть.

Но по сути, какова была папина роль в моей жизни? Он был спортсменом, поэтому видела я его нечасто, он вечно был на каких-нибудь своих сборах. Зато когда приезжал, то всегда дарил подарки, например импортные жвачки. А это была такая диковинка, которую никто из моих друзей не пробовал в то время. У папы было очень много друзей, и когда он был дома, они, бывало, вваливались к нам в нашу небольшую квартирку на окраине Питера (в которую мы переехали из коммуналки) и говорили моей маме: «Тамара, ну давай, где твои пельмени?» Мама шла на кухню готовить эти пельмени, а я ей помогала. А еще я, наверное, лет с шести научилась печь торты. У мамы было три коронных торта: полосатый, ореховый и «Наполеон»…

Что еще помню из детства, связанного с папой? Когда поступила в училище, вся моя жизнь стала состоять исключительно из учебы – было не до дискотек, не до гулянок. У меня вообще детства как такового не было – в общем-то, как у всех спортсменов или людей искусства. Когда приезжала домой, все, что дети делали во дворе, видела только из окна. Как они играли в классики, через резиночки скакали, на коньках катались. Но, несмотря на то, что я была все время занята учебой, все равно умудрялась ревновать папу к тем спортсменам, которых он воспитывал.

Сейчас это все повторяется в моих отношениях с Аришей. Просто потому, что она тоже испытывает ревность по отношению к детям, с которыми я делаю проекты, для которых я танцую или которым делаю что-то хорошее. Но я ей всегда говорю: «Ариша, ты, видя мою самоотверженность, будешь поступать как твой дедушка, как поступаю я. Это наше предназначение на земле – помогать и светить людям».

Мой папа был большим профессионалом и очень много сделал для своей команды. В те времена, когда не было ни денег, ни спонсоров, он умел создавать для них такие условия, каких не было ни у кого другого. Однажды он устроил им проживание в гостинице, в конкретном комплексе, где они могли не только плавать в бассейне, ходить к массажистам, но и пользоваться услугами психолога. Даже сейчас, когда он не может разговаривать после инсульта, его бывшие ученики приходят к нему и говорят, что лидера с такой поистине отеческой опекой у них больше не было. Я иногда приезжала к нему, смотрела на тренировки – когда у меня был редкий выходной или просто отменялось какое-нибудь занятие. Заодно ходила с его учениками в сауну или бассейн. Именно с тех пор и продолжается моя любовь к бане – сначала понравилась сауна, а уже позже, попробовав разные варианты, страстно полюбила русское банное искусство.

Сейчас у меня в отдельном гостевом доме есть русская баня и ледяная купель. Когда люди смотрят мои видео, где я сначала выбегаю и разбиваю лед в купели топором, а потом ныряю в эту купель, иногда даже без бани, а с утра, у них мурашки бегут. Но для меня ледяное купание – это еще и защита от негатива, от злых глаз, от злопыхателей, от людей, которые исходят желчью. В такие моменты мне кажется, что сама природа встает на мою защиту!

Мне было 15 лет, когда я поняла, что мама с папой охладели друг к другу. Почувствовала это сама. Мама узнала, что он изменял ей со спортсменками. Когда стала спрашивать, она поделилась своей болью, и тогда я сказала им обоим: «Мои дорогие, если вы не любите друг друга, вам лучше не жить вместе, лучше разойтись. Я все равно буду оставаться вашей дочерью, потому что мама у меня одна и папа у меня один». Они были дико удивлены, но согласились, что так будет лучше для всех нас. Я в душе, конечно, хотела, чтобы папа не уходил, но не желала, чтобы они с мамой были несчастными.

Сейчас я ведь и сама не живу вместе с отцом моей дочери. Мы ее воспитываем совершенно порознь. Игорь как-то по-своему, встречаясь с ней раз в полгода, а я по-своему. Но теперь точно знаю, что рождение ребенка ни при каких обстоятельствах не является скреплением отношений мужчины и женщины! И окончательно убедилась, что расставание моих родителей на тот момент было лучшим для них выбором. Что касается меня, то конечно, было тяжело, когда папа ушел из семьи. Но мы все равно остались семьей, независимо от того, с кем он дальше жил. У папы всегда происходили какие-то катаклизмы, он часто попадал в какие-то приключения: то его обворуют, пока он играет в карты со своими спортсменами или с родственниками, то в аварию попадет. И всегда мы с мамой оказывались первыми в этих больницах, ввязывались во все его приключения и перипетии.

Еще папа потрясающе играл на баяне, у него был абсолютный музыкальный слух – и это я тоже от него унаследовала. На фортепиано всегда легко подбирала музыку на слух, так же, как папа на баяне. Кто бы ни приходил к нам в гости, папа оказывался душой компании, как и я сейчас, кстати. А стоило кому-то запеть, он с легкостью начинал аккомпанировать этому человеку. Аришке папа тоже играл. К сожалению, когда ей было всего три года, у него случился инсульт, поэтому она это почти не помнит. Но на моей свадьбе он успел побывать в добром здравии и даже благословил на создание союза, в отличие от мамы. Но мама вообще не принимала никого из моих мужчин, а папа, наоборот, принимал любого, кого я выбирала. Потому что он сам был человек довольно любвеобильный.

После инсульта он не говорит десять лет, но его приходили навещать не только ученики, но и его бывшие женщины. И все они очень по-доброму вспоминали, как с ним было весело, легко и интересно. Тот инсульт, после которого он оказался в таком состоянии, случился в 2008 году. Я была в Краснодаре, когда позвонила мама и сказала: «Настя, с папой беда». На мои испуганные вопросы она ответила, что он жив, но в коме, больше пока ничего не ясно. У меня был шок, просто не могла поверить – как так? Ему было всего шестьдесят, он спортсмен… А вечером мне надо было выходить на сцену, улыбаться, танцевать в «Корсаре» в театре Григоровича, делать свои 32 фуэте. Как я тогда оттанцевала – даже не помню. Спектакль стерся из памяти начисто, все делала машинально, потому что мысленно была уже в больнице. Игорь меня тогда очень поддержал. Пока танцевала, он взял билеты на самолет, и мы сразу после спектакля вылетели в Санкт-Петербург. Там поговорила с доктором, и он сказал, что мы должны подготовиться к самому ужасному варианту – когда папа выйдет из комы, мы можем увидеть овоща, то есть человека, который не будет никого узнавать, не сможет говорить, ходить, будет просто лежать, в сознании, но без движения и без разума.

Папа вышел из комы через неделю. Мы с мамой тут же приехали, и к нашему огромному облегчению и радости он нас узнал! К сожалению, правая сторона тела у него полностью парализована до сих пор, и говорить он не может, но Володя и Миша – это наши друзья, которые за ним ухаживают, говорят, что иногда он пытается произносить наши с мамой имена: «Настя, Тамара, Настя, Тамара». Тогда я организовала для него все, что смогла: его перевезли в Мариинскую больницу, при нем стали находиться постоянная сиделка, а также Миша и Володя (мой художник по сценическим костюмам). Они помогали нам во всем. Я к тому моменту уже успела подарить папе нормальное жилье – когда появились деньги, я купила квартиру сначала маме, а потом и папе, несмотря на то, что он жил с другой семьей, с другой женщиной. И после года в больнице мы перевезли его в эту квартиру, где познакомилась с этой его семьей – женщиной по имени Лена и ее дочерью Аней (не папиной, от предыдущих Лениных отношений).

Лена жила с отцом к тому времени уже несколько лет и заверила нас, что, конечно, будет ухаживать за папой. Я была ей сначала очень благодарна, оставила папу на ее попечение, а сама перечисляла каждый месяц деньги на его содержание (в дополнение к его пенсии, которая была около 20 тысяч). Присылала подарки: мебель, телевизор, стиральную машинку, душевую кабину, вытяжку. Коляску инвалидную, самую лучшую, какую нашла. Но сама навещала его, признаюсь, нечасто – все-таки у меня много своих дел, а для него я сделала все, что могла. Хотя где та мера достаточности, когда речь идет о близком тебе человеке? К сожалению, кроме денег, я ему мало чем могла помочь. Но эти деньги решали почти все. На самом деле, это такая боль – звонить ему по телефону, понимая, что я ему что-то рассказываю, а он ничего не может ответить. Приезжать к нему – это тоже боль, потому что вижу своего отца, который всегда был таким сильным, таким мощным, всегда боролся за выживаемость в спортивном мире, – вижу и не могу поверить, что он навсегда стал инвалидом. Кстати, лет через пять мама рассказала, что папа не говорит из-за халатности врачей – они оставили его без присмотра, на кровати, не приспособленной для такого больного: он упал, ударился головой, и ему пришлось делать новую операцию. Я ее спросила: «Почему же ты раньше не сказала?» Но мама объяснила: «Насть, тогда твои силы нужны были на другое, на то, чтобы спасать отца, а не бороться с врачами. А зная твою борьбу за справедливость и умение ее отстаивать, ты бы отдавала все силы именно отстаиванию правды». Не знаю, возможно, она и права.

Когда навещала папу, казалось, что что-то не так, да и мои подарки почему-то не попадались мне на глаза. Но я не придавала этому большого значения, потому что в квартире было чисто, папа вроде бы был в порядке. Но потом Володя с Мишей мне тоже сказали, что у них есть какие-то подозрения насчет папиной, так сказать, жены, этой Лены. Но по-настоящему я забеспокоилась, когда она стала требовать с меня больше денег – я знала, что и так присылаю им вполне приличную сумму, которой должно хватать на еду, памперсы и лекарства, а крупные покупки папе делать незачем, я его квартиру полностью обставила вещами. А вскоре позвонили Володя с Мишей и говорят: «Настя, ты должна сюда приехать и посмотреть, что происходит, но приехать инкогнито, никому ничего не говоря и не предупреждая». И вот тут я испугалась.

Приезжаю в Питер, открывается дверь, там сидит падчерица папы и стоит настоящая вонь от кошек и собак – четыре кошки и две собаки на маленькую квартиру-студию! Миша с Володей сказали, что там даже окно не открывается. Лена объяснила, что окна закрыты, чтобы животные не выпали из окна. И от техники, которую покупала, уже ничего не осталось – все вывезли, даже электрочайник. Эти две мерзавки, оказывается, нигде не работали, а за папой якобы ухаживали, потому что им жить было негде. Они туда, в папину квартиру, мужиков своих водили! И жили на его пенсию и на те деньги, которые я ему присылала! В холодильнике всегда было пусто. В общем, я вышвырнула этих двух отвратительных теток, а добрые люди подсказали хороший пансионат, где папу могли бы восстановить. Нашлась компания, которая бесплатно сделала ремонт в папиной квартире. Мне нужно было привести эту квартиру в принципиально иное состояние. Чтобы даже воспоминания, мысли о пережитом не посещали папину голову. Другая компания подарила ортопедические диваны – один для папы, второй для сиделки. Мир не без добрых людей.

Когда мы перевезли папу назад, это была совершенно другая квартира. Ее подвергли перепланировке, она превратилась из однокомнатной в двухкомнатную. Единственное, что папа попросил оставить, это люстру, которая у нас сохранилась еще со времен той квартиры, которую мы потеряли. Папа когда-то купил ее в Чехословакии на свой самый первый денежный приз, полученный на соревнованиях. Ей уже лет тридцать, и она до сих пор висит у него в квартире. Когда я приезжала к папе на день рождения в этом году, 1 августа, то знала, что у него в гостях будут спортсмены, и заказала ему торт в виде двух ракеток и теннисного мяча. Когда он этот торт увидел – разрыдался от счастья. Это для него – как для меня пуанты, символ любимой профессии. Еще стараюсь всегда привозить с собой Аришку. Она любит своего деда. Когда она родилась, была больше на него похожа, а не на меня или Игоря. И даже когда мы с мамой еще не могли понимать, что он говорит, Аришка всегда понимала. Она пела ему песни, танцевала что-то и сейчас любит к нему приезжать. А я… Что я могу сказать… Пока живы наши родители, мы продолжаем чувствовать себя детьми…