Текст книги "Дом культуры"

11

…В одном конце высокой, в два этажа, остекленной галереи, открылась маленькая, едва заметная дверь. Из нее, засунув руки в карманы, чуть прихрамывая, вышел Макс Кравцов. Губа у него была разбита, одежда изорвана, сам он весь был покрыт начавшей подсыхать коркой из крови и какой-то розоватой слизи. Навстречу ему из такой же двери в другом конце галереи появился, на ходу застегивая ширинку, и, едва заметно посмеиваясь, Андрей Баревский. Дойдя до середины, оба остановились и принялись сверлить друг друга взглядами.

– Ну? – после продолжительного молчания спросил Макс.

– Мне вот всегда было интересно, – задумчиво произнес Баревский, – Как там внутри стены, когда она тебя заглатывает? Ни разу не доводилось испытывать.

– Ну и какой же ты герой после этого, – криво усмехнулся Макс. – Меня невежей называл, а сам-то не знаешь ни хрена! Хе!

– Молодым везде у нас дорога, – пожал плечами Андрей. – Да я и не успеваю за всеми современными выкрутасами уследить. Стена ведь у нас, если я не ошибаюсь, что-то новое?

– Да, из недавнего. Не знаю, кто придумал. Может Королев. Его стиль, гаденыш!

– Неужели не ты? А что так? Фантазии не хватило?

– Не ехидничай. У меня фантазия не такая извращенная, как у Петьки. Ты спроси у этого любимчика Полковника, что он курит на досуге. Это надо же было такое выдумать! Бр-р-р! Там внутри… как бы трубы длинные… механизм, но он живой… из живой материи, вроде как. Все мягкое… мокрое… теплое и склизкое. И движется, пульсирует… словно переваривает тебя, а потом выплевывает…

– Интересная концепция… Слушай, а на фиг ты с совоборотнем полез драться? Успели бы сбежать…

– Так Яна же не знала, кто я на самом деле. И что совоборотень меня убить не может. Вот, и погеройствовал. Покрасовался. Правда, эта тварь все же меня потрепала чуток, – Макс зачесал пятерней покрытые слизью волосы назад.

– Ах ты бедненький! Скажи, Максимка….

– Не называй меня так! – Макс съежился, словно от удара и сжал кулаки.

– Что, очередное ИД-обострение? Ладно, Граф Белое Крыло – пойдет? Почему, кстати, ник такой?

– А что, красное, надо было? Тебе-то какое дело? – Макс сделал шаг навстречу Баревскому и сжал кулаки. – Вы, Андрей Александрович, борзеете прямо на глазах. Нервишки-то уже не те, поди?

– Рано еще меня в утиль списывать, – Баревский засучил рукава. – С ИД-ом своим управляться научись сперва. Тебе память освежить? Насколько мне помнится, если бы не я, от тебя бы даже косточек в свое время не осталось. Никакого уважения! А ведь как был глистой слепошарой, так и…

– Да иди ты! – с этими словами Макс с места в карьер кинулся на Андрея. Тот ловко поставил своему противнику подножку, потом схватил обеими руками за ворот рубашки и, хорошенько размахнувшись, ударил о стену. Та мягко всосала в себя Макса, как и в прошлый раз, пошла кругами и застыла.

– Актовый зал, кажись. Два часа назад, – Баревский вытер пот со лба, потом брезгливо отряхнул с рук кровь Макса и ошметки слизи. – Ну, полетай, тебе полезно. Как же с тобой все-таки трудно, парень. Что-то я упустил в твоем воспитании…

… – Ты точно с дороги не сбился? – Максимка, продираясь через густые заросли, едва успевал за Павлом. Ветки больно царапали по лицу, но мальчик не обращал на это внимания. Максимка не хотел показаться слабым…

– Скажешь тоже! – вожатый снисходительно улыбнулся, оглянувшись на своего 12-летнего попутчика. – По компасу же идем! Лагерь Синих – строго на севере. Еще полчаса, и там будем.

Максим ничего не ответил, лишь кивнул и, сосредоточенно сопя, продолжил свой путь сквозь кусты. Он старался не потерять Пашку из виду, что было нелегко. Максимка плохо видел без очков, но не надевать же на нос эту отвратную, перемотанную изолентой конструкцию с толстенными стеклами. Точнее, с одним стеклом. Кто-то из одноклассников шваркнул Максимкины очки о стенку, и разбил их. Но мальчик был этому даже немного рад – он ненавидел свои «стекла», и свою зависимость от них. Словно дужки очков за ушами пускали невидимые щупальца в самое его «я», превращая Максимкину сущность в аморфную безвольную соплю… Нет, уж лучше быть слепошарым, чем вот так… Незамеченная ветка хлестнула по лбу, оставляя красные полоски.

Максимка сжал зубы и, чтобы отвлечься от временных неудобств в пути, стал представлять приятные картины будущего триумфа. Вот они с Пашкой с тыла добираются до лагеря «Гагаринец», вот проникают туда через никому не известную щель в заборе, вот прокрадываются в штаб… А там уже – дело техники. Так Пашка сказал. Якобы поспорил он с «синими» – друзьями-соперниками по «Зарнице», что сможет незаметно какую-то ерундовину из их штаба выкрасть. Только «Зарница» -то тут и не при чем. Пару дней назад к Павлу приехал какой-то мужик. Максимка случайно подслушал их разговор. Гостя, правда, не разглядел – тот стоял спиной, да и темно было. Мужик обещал Павлу заплатить то ли за кубок, то ли за вымпел «синих». Зачем ему это понадобилось, Максимка так и не понял. Иностранцу, что ли, толкнуть – в качестве советского сувенира? И вот что странно – в конце разговора незнакомец сказал – очень резко: «Ты один не ходи туда, понял? Приятеля своего возьми, малолетку этого очкастого. Без него пойдешь – пеняй на себя».

– Да на фига? – Павел скривился. Мужик сжал его плечо и прошипел:

– Поговори мне тут! Хочешь, чтобы все узнали о том, как наш образцовый комсомолец развлекается на досуге?

Павел побледнел, потом покраснел, плюнул и с отвращением вырвал свою руку из пальцев незнакомца. Максимка замер, затаив дыхание. Этот мужик знал – и про него, и про те гадости, которые любит делать Павел. Мальчику стало страшно – на миг ему показалось, что странный гость хочет и с ним сотворить что-то плохое…

– Тихо! – Максимкины мысли были прерваны громким шепотом Пашки. – Пришли, кажись.

Пашка отодвинул рукой кусты, и прямо перед носом лазутчиков вырос синий, давно не крашеный, деревянный забор. Пашка провел ладонью по обшарпанным доскам, на секунду задержал кончики пальцев на одной из них, а потом отодвинул ее в сторону. Доска предательски скрипнула. Мальчики замерли. Пашка подождал чуть, а потом осторожно заглянул в щель в заборе и осмотрелся.

– Не заметили, кажись, – он пролез в дырку и махнул оттуда своему спутнику, – Давай, пулей!

Максим тут же юркнул в щель вслед за другом. Теперь они оба оказались на вражеской территории. Кругом было безлюдно и как-то странно тихо.

– Сонный час у них, наверное, – со знанием дела сказал Пашка и уверенно зашагал в сторону одного из корпусов. – Не отставай, штаб вон там.

Максимка послушно затрусил вслед за другом. Через пару минут они уперлись в необычные ворота. Металлическая калитка, затянутая дырявой рабицей, располагалась между двумя высокими валунами, разукрашенными под жирафа. Над одним из валунов вставало каменное солнце, когда-то лимонно-желтое, а теперь грязно-рыжее, с сероватым отливом. Толстые, мясистые лучи гнулись в разные стороны, словно лепестки ромашки. Между ними застряла поваленная ветром тощенькая березка. Под солнцем к валуну—жирафу была привалена каменная же раскрытая книга. Когда-то давно на ее покрытых известью страницах были, видно, какие-то надписи и рисунки. Но теперь же остались только облезлые тени неопределенного цвета. Венчала странную конструкцию белая каменная штуковина, похожая то ли на позвоночник без ребер, то ли на гигантский шашлык.

– Это еще что за фигня? – Пашка затормозил так резко, что Максимка уткнулся носом ему в спину. – Вроде верно шли. Не должны были заблудиться…

– А что такое? – Максимка почесал ушибленный нос

– Да не было этих ворот в прошлом году…, – Пашка наморщил лоб. – Недавно, что ли построили?

– Да они же вон какие облупленные! Им лет двадцать наверное!… Или даже больше…

– А, ладно! – Пашка махнул рукой и толкнул одну из створок. Та с негромким скрипом отворилась. Лазутчики продолжили свой путь к корпусам, видневшимся неподалеку. Через пару минут они подошли к кирпичному двухэтажному зданию бежевого цвета и остановились в тени небольшой скульптурки. Она изображала упитанную морскую звезду в зарослях металлической морской капусты.

– А мы точно туда пришли? – жалобно спросил Максимка, глядя на своего спутника, находящегося в глубокой задумчивости.

– Да туда, туда. Корпуса-то те же, я помню. Вот насчет звезды этой… Вроде, ее тоже не было… Хорошо, давай-ка с той стороны обойдем, и сразу лесенка будет, прямо на второй этаж. Там у них штаб. Быстрей, быстрей, а то тихий час кончится скоро, – и лазутчики пошли в обход.

Лесенка действительно была на месте, и вела в открытую дверь. Пашка уже собрался подняться по ней, но Максим дернул его за рукав:

– Па-а-аш… А Паш…

– Ну чего тебе?! Достал своим нытьем!

– Это же космический лагерь, ну, в честь Гагарина…

– И что?

– А при чем тут рыба?

– Какая еще на фиг рыба?

Максимка ничего не ответил, лишь показал пальцем на стену. Почти весь фасад дома занимала огромная облезлая гипсовая камбала голубого цвета. Тело ее покрывали мерзкие розоватые пупырышки размером с кулак. Ярко-синие глаза рыбины – один побольше, другой поменьше – были навыкате и заметно косили.

– Не знаю я, при чем тут рыба эта! – с этими словами Пашка легко взбежал на самый верх лестницы. Его спутник тоже взялся было за узкие металлические перила и поставил ногу на ступеньку, как вдруг за спинами лазутчиков раздался шорох… Максимка оглянулся первым. И тут он увидел двух девчонок, вылезших из кустов. Они были низкорослыми и невероятно тощими, ручки и ножки их напоминали прутики. Мордашки у девчонок были на редкость противными: маленькие косящие глазки, заостренные вздернутые носы-пятачки, уродливые веснушки, торчащие кривые желтые зубы, взъерошенные волосы неопределенного цвета. Одеты пигалицы были в коротенькие синие юбки, мешковатые, явно не по размеру, белые рубашки, белые же гольфы с дурацкими помпонами и красные босоножки. На тонюсеньких шейках девчонок болтались пионерские галстуки. Было видно, что юные создания не отличаются аккуратностью. Гольфы были спущены и заляпаны грязью, ноги исцарапаны и расцвечены синяками, разбитые коленки щедро политы зеленкой, юбки измяты, рубашки покрыты пятнами всех цветов и размеров, галстуки с обгрызенными кончиками повязаны криво и неаккуратно. В растрепанных волосах девчонок болтались ленточки, некогда, видимо, бывшие бантиками.

 – Вот черт! – Пашка в сердцах стукнул кулаком по перилам. Плохо закрепленная деревяшка завибрировала, стуча по железному каркасу, и все вокруг огласилось не лишенным мелодичности гулом. – Только вас тут не хватало! А ну брысь отсюда, пока не получили!

Девчонки никак на Пашкины угрозы не отреагировали, несмотря на то, что он, если бы захотел, запросто мог бы переломать их спичечные ручки-ножки-шейки. Одна из страшилок лишь хищно улыбнулась, вывалив наружу комплект кривых и гнилых, но явно очень острых зубов. Из-за них высунулся маленький, пронзительно-розовый язычок и, таща за собой блестящие ниточки слюны, облизал растрескавшиеся губы. Девчонка провела рукой по своему животу, а потом вдруг сделала нечто совсем неожиданное. Почти не отталкиваясь, она подпрыгнула метра на три, пролетев прямо над максимкиной головой. Тот успел разглядеть ее белые трусики в разноцветный горошек, ткань, забившуюся в щелочку между чуть выпирающих бугорков, и застарелое желтое пятно… Несколько секунд Максимка стоял в полном оцепенении. К реальности его вернул истошный вопль за спиной, а затем – хруст и чавканье. Максимка медленно оглянулся. Первое, что бросилось ему в глаза – это рыба на стене. Слева от нее появилась новая деталь – то ли водоросль, то ли медуза красного цвета. Максим посмотрел ниже…

…От Пашки осталась ровно половина. Над окровавленным телом на корточках сидела девчонка и, чавкая и урча от удовольствия, жевала, набив под завязку рот. С ее губ на бетонное крыльцо стекала перемешанная с кровью слюна. Проглотив, она отхватила очередной кусок, вместе с одеждой, и снова заработала челюстями. Живот девчонки округлялся на глазах. Закончив свою трапезу, маленькое чудовище погладило набитое пузо, блаженно закатило поросячью глазки и, от души рыгнув, вразвалочку поковыляло прочь, не обращая на остолбеневшего Максима никакого внимания. Тот некоторое время тупо пялился на красную лужицу и несколько тряпок – все, что осталось от Пашки. К реальности Максимку вернул громкий хрип. Вторая девчонка шумно, со свистом дышала, не сводя с мальчика голодных глаз и пуская слюни. А потом и она прыгнула. Максимка закричал, закрывая голову руками. Он уже готов был ощутить на своей шее острые зубки девчонки, но ничего не произошло. Лишь раздался негромкий хлопок, короткий визг, что-то шмякнулось на землю, а потом все стихло. Максимка некоторое время стоял, боясь пошевелиться. Потом он медленно опустил руки и оглянулся. Голодная девчонка, оскалив пасть, лежала на земле. Из уголка ее рта стекала желтоватая слюна, глаза выкатились и налились кровью. Тонюсенькие ручки и ножки торчали в разные стороны, неестественно вывернутые. Между глаз девчонки зияло маленькое аккуратное черное отверстие. Она была мертва. Максимка поднял глаза. В кустах стоял невысокий рыжеволосый парень лет двадцати, одетый в камуфляж. В руке он держал пистолет с глушителем на длинном стволе.

– Ну что, живой? – незнакомец, подслеповато щурясь, оглядел Максимку с ног до головы.

– А-а-а…, – только и прохныкал Максимка едва слышно.

 – Спускайся, – спокойным, твердым голосом сказал незнакомец. – Больше тебе здесь делать нечего.

Максимка кивнул, и на негнущихся ногах, всей своей тяжестью навалившись на перила, преодолел три ступеньки, что отделяли его от земли. Мальчик сделал шаг навстречу незнакомцу, а потом колени его подкосились, и он упал. Парень тотчас же бросился к Максимке, наступив по пути на трупик девчонки. Под его тяжелым армейским ботинком голова страшилки треснула, словно арбуз. Максимку стошнило. Незнакомец терпеливо ждал, пытаясь по-ковбойски крутить пистолет на пальце. Получалось у него плохо – оружие явно было для этого тяжеловато… Изо рта мальчика потекла вода вперемешку с желчью, потом он закашлялся и сел, поджав колени. Парень, заткнув пистолет за ремень, легко подхватил Максимку на руки и понес прочь. Когда они зашли за кусты, в ноздри мальчику ударил отвратительный запах. Он шел от какой-то зеленовато-бурой вонючей лужи. Рядом на траве, закатив глаза, валялась девочка-людоедка, с уже опавшим животом. Она спала, негромко похрапывая. Максимкин спаситель поднял свое оружие и опять, одним точным выстрелом, прикончил страшилку. Мальчик, безвольно повисший на его плече, закашлялся и потерял сознание…

12

…Яне с каждой минутой становилось все хуже. Опухоль не спадала, да и вторая рука тоже начала отекать. То же произошло и с ногами. Яна скинула кроссовки, и с трудом вытянула ноги. Ступни ее тотчас же раздулись, словно воздушные шарики, розовые ноготки утонули в складках кожи. Чтобы как-то отвлечься от неприятных ощущений, Яна стала изучать тряпки, на которых лежала. Оказалось, что это костюм – юбка и пиджак – но каких-то невообразимых слоновьих размеров. Совоборотню бы подошли… Жирному, пыхтящему совоборотню…

…Яна почувствовала, что ей тяжело дышится – как после плотного обеда. Девушка расстегнула джинсы. Тут же на свободу вывалилась солидная жировая складка молочно-розового цвета, с мраморными прожилками сосудов. Яна опешила. Особой полнотой она никогда не отличалась, а после полуголодных дней, проведенных в ДК, совсем отощала. Яна мотнула головой, чтобы прогнать наваждение, и тут же что-то смачно и тяжело шлепнуло ее по ключицам, а потом медленно поползло вниз, на грудь. Девушка с трудом наклонила голову и увидела, что это «что-то» ее собственный второй, нет, уже третий подбородок.

А глаза партийных лидеров на портретах, до этого ничего не выражавшие, вдруг стали осмысленными. И смотрели они на Яну со злобной насмешкой. У девушки потемнело в глазах. Ей привиделось, что она стоит в огромном мрачном зале с высокими стрельчатыми окнами. Перед Яной уходил в черноту потолка колоссальных размеров иконостас. Но вместо ликов святых на девушку глядели все те же партийные работники. У всех у них были нереально тонкие, словно ниточки, шеи и огромные животы. И глаза – такие безбрежно голодные, словно тысячу лет крошки во рту не было… Перед иконостасом, на каменном полу, возвышалась гора самой разнообразной еды. Судя по запаху, продукты давно протухли, над ними кружились мухи. Яна почувствовала первый, пока совсем слабый, приступ тошноты и очнулась…

…Баревский, закусив свернутую жгутом тряпку, выл и мычал от боли. Глаза его переполнились слезами, которые стекали по небритым щекам.

– Не дергайся, – мрачно бросил Полковник, не поднимая глаз и не отрываясь от своего дела. – Во-первых, может получиться криво, а во-вторых, если у меня дрогнет рука, угадай, куда я могу тебя поранить.

Баревский замотал головой и замычал еще сильнее. Руки Андрея дернулись, словно пытаясь прикрыть уязвимое место. Но его кисти были плотно прикручены кожаными ремнями к металлической спинке кровати. Потом он все же затих, стараясь лежать неподвижно. Полковник усмехнулся:

– Потерпи, совсем немного осталось. Не переживай, все сделаем в лучшем виде. Помни об одном: если боль осмысленна, она перестает быть невыносимой. Так… Ну, вот и все, – Полковник отложил иглу, вытер заляпанные синими чернилами руки. Запахло спиртом. Баревский судорожным движением выплюнул тряпку, разбрызгивая слюну.

– Руки… развяжи…, – прохрипел он.

– Сейчас, – голос Полковника стал почти мечтательным. Он вытер плевок со щеки тыльной стороной ладони, а потом откинулся и, слегка сощурив глаза, некоторое время с явным удовлетворением разглядывал свою работу. Потом вдруг спохватился и развязал ремни на руках Андрея. Тот первым делом натянул приспущенные штаны, и только потом, морщась от боли, начал растирать посиневшие запястья.

– Что, даже не посмотришь? – усмехнулся Полковник

– Потом как-нибудь, – хмуро пробормотал Андрей, но затем все же слегка оттянул резинку штанов и искоса посмотрел туда. – Да, очень красиво. А долго заживать будет?

– Если бы была обычная татуировка, то неделю – как минимум, – Полковник начал складывать инструменты в ящик стола и закручивать баночки с краской. – А эта сегодня корочкой покроется – только ты не отколупывай ее. Завтра само все отшелушится, и болеть не будет.

– Интересно, – Баревский задумался. – Почему всегда так хочется сковырнуть корочку на болячке? Ведь от этого заживает дольше…

– Все ИД, только он. Бесконечные иллюзии… Когда сковыриваешь корочку, кажется, что под ней – чистая кожа. А ведь в большинстве случаев это не так. Но тысячи поколений людей в тщетной надежде ковыряли, ковыряют и будут ковырять свои болячки, занося заразу, заставляя их гноиться. Наверное, сам момент поддевания корочки ногтем приносит удовольствие. Но не тебе – твоему ИД-у.

– А разве я не есть мой ИД? – Баревский сел на кровати.

– Как бы тебе объяснить, чтобы ты понял…, – Полковник на секунду задумался. – Ну, скажем так, твое «я» – это опухоль, нарост на ИД-е, не дающий ему гармонично развиваться. То есть, мешающий быть в СООТВЕТСТВИИ.

– В соответствии?

– Да, в Гармонии со всем окружающим. А Гармония возможна только тогда, когда все вокруг однородно. Одинаково и уравновешено. Но не само по себе – под началом Великого Абсолюта. Без Него – смерть. Ноль. Аннигиляция. Без остатка…

– Я вот с Первым разговаривал…

– С этим Иудой? С этим предателем? Да он просто мальчик-идеалист! Увидел звезды, наслушался ереси про Пару…

 – Да неужели эта теория настолько бредовая, что проект «УИДА» пришлось свернуть?

– Утопия, Андрей, полнейшая утопия… Мы точно знаем, что наш путь верен. А УИДА… нет, бредятина, ошибка. Пара нам не нужна, скорее даже опасна для нашего дела. Это очень большой риск. Как бы тебе объяснить… Допустим, наша работа – строительство дома. Каждый ИД – словно кирпичик, который мы кладем на единый фундамент, под единую крышу. А те, кто верит в пару, вдруг решили, что дом появится сам, стоит им только захотеть. Или, что они построят дом из одного кирпича – собственного ИД-а. Или, что хуже всего, что дом им вообще не нужен. ИД словно портится от таких мыслей, его трудно, подчас почти невозможно достать. Порченный кирпич – его лучше уничтожить.

– А почему вы Первого не остановите?

– Не могу. Когда мы были Там, Они нас связали. Мы можем либо оба быть свободными в своих действиях, либо нет. Как один, так и второй. Приходится с этим мириться.

– А кстати, где Первый сейчас?

– Да ну его совсем! Не знаю, наверное все Пару свою ищет… Иуда. Ладно, хватит о нем. Пора к практическим занятиям приступить. Пойдем, – Полковник протянул Андрею руку и помог встать с кровати. Вдвоем они вышли в больничный коридор. Баревский посмотрел на ряды железных дверей с маленькими зарешеченными окошками.

– Ну и ну, – Андрей провел рукой по желтовато-розовой поверхности стены. – Тихо-то как.

– Звукоизоляция хорошая. На самом деле они орут дай боже, – с этими словами Полковник достал из кармана тяжелую связку ключей, выбрал один из них и подошел к первой двери. – Будь осторожен. Они злые.

Баревский кивнул, плотно сжав губы, и вошел вслед за полковником. И тотчас же его оглушил надрывный нечеловеческий вой. Войлок, которым были обиты стены комнатушки, не пропускал эти страшные звуки в коридор. Издавала их молодая женщина, привязанная несколькими ремнями к узкой железной кровати. Не мешал ей даже кляп во рту. Из одежды на женщине была только грязная белая рубашка до колен. Она сползла с одного плеча, обнажая небольшую крепкую грудь с аккуратным темно-вишневым соском. Лицо женщины было бледным, черные волосы растрепались, под безумно вытаращенными глазами пролегли глубокие тени. Увидев Баревского и Полковника, пленница завыла еще громче и заметалась на кровати, тщетно пытаясь освободиться от стягивающих ее худое тело ремней.

– О Господи, – Андрей отпрянул. – Какая она дикая…

– Да все они тут такие, – пожал плечами Полковник. – Иначе никак. ИД-то бунтует. А надо бы его в дело.

– Да? Что-то мне боязно. Цапнет еще…

– Не цапнет, она же привязана.

– А ничего, что татуировка свежая?

– Нормально, она уже действует.

– Ох, блин, – Баревский с опаской приблизился к женщине. В ее глазах появился животный ужас, но мычать она стала тише и почти перестала двигаться. Казалось, присутствие Баревского парализовало пленницу. Андрей подошел к жертве ближе, задрал рубашку, закрыв искаженное страхом лицо, и раздвинул тощие ноги женщины. Полковник одобрительно закивал…

…Спустя полчаса Андрей с Полковником вошли в лабораторию. Баревский, скривившись, рассматривал колбы с зеленоватой жидкостью, в которой плавали тщедушные уродливые эмбрионы, с тонюсенькими ручками и ножками и маленькими, но явно острыми вампирскими зубками. Сквозь синюшную кожу, обтягивающую бугристые головки с редкими кустиками белесых волосенок, просвечивали сосуды. Все эмбрионы были женского пола. Покачиваясь в мутной невесомости своих колб, они изредка шевелили недоразвитыми конечностями и кривили страшненькие мордашки, реагируя на никому, кроме них самих, не известные сны.

– Дозревают, – Полковник удовлетворенно провел рукой по едва заметно запотевшему стеклу ближайшей колбы.

 – Послушайте, – Андрей поежился – в лаборатории было довольно прохладно. – Вот здесь штук двадцать этих уродов. При желании лаборанты сколько угодно еще смогут наклепать. Зачем же я тогда этих – Баревский махнул рукой куда-то в сторону, – доходяжек трахать должен?

– Объясню. Через месяц эти девочки созреют, их достанут из пробирок и примут в пионерки. Еще пара месяцев усиленной кормежки – и они смогут существовать вполне автономно. Еще через год наступит половое созревание. После первой менструации их торжественно примут в комсомол, а как только найдется подходящий осеменитель, девушка уходит в бессрочный декретный отпуск. Поскольку беременность у нее длится примерно три месяца, отпуск этот растягивается года на четыре – пока есть возможность рожать. И только после этого наконец-то наступает финальная стадия.

– Совоборотень.

– Да, именно совоборотень. Ты, верно, уже в курсе, что ИД уничтоженного им человека автоматически присоединяется к Общему делу…

 – Да, да, да, и при этом теряет часть своих свойств. Поэтому совоборотней мы бросаем на быдло, а за сильными ИД-ами охотимся сами. Это все я знаю. Другое не понятно. Я, получается, осеменитель. Но разве это быстрее? Все равно же эту дрянь, что родится, вырастить надо…

– Нет, Андрей, ты не понял. Девушка никого не родит.

– Тогда на фига…

– Она сама совоборотнем станет. Причем, сразу, в течение нескольких часов. И намного более сильным, чем выращенный. Татуировка изменила состав твоей спермы. Теперь вместо семени у тебя – концентрированный яд совоборотня. Да не бойся, тебе он не повредит.

– Э-э-э, мы так не договаривались! – Баревский отпрянул. – Так что я, теперь нормально бабу трахнуть не смогу?!

– Спокойно, концентрация яда восстанавливается очень медленно. Плодить совоборотня ты сможешь примерно раз в две недели. Так что, теперь и у тебя будут критические дни, – и Полковник с отеческой улыбкой похлопал Баревского по плечу.

– Ну, блин, трындец, – процедил сквозь зубы Андрей

– Ладно, вот тебе за заслуги полагается, – Полковник покопался в кармане, достал оттуда медаль и приколол ее на грудь Баревскому.

– Тьфу ты, ну еще лучше, – Андрей покосился на надпись на награде – «Почетный оплодотворитель».

– Так, – Полковник строго посмотрел на Баревского. – Изволь надевать на все праздники и официальные мероприятия.

– Есть, – ответил Андрей и козырнул с невеселой ухмылкой.

– Да ладно тебе. Никто не говорил, что легко будет.

– А можно еще вопрос? – Баревский куснул губу.

– Говори.

– Почему у меня волк… там?

– Это Анубис.

– Египетский бог?

– Египтяне многое нам дали. Технологии строительства, например. Опять же, впервые ИД отделить именно они попытались. Учителя с египтянами в контакт вступали. Не вполне удачно, правда. Но все же…

– А Анубис-то что?

– Любой бог, и Анубис в том числе, есть концентрированная энергия. Ну, вроде как дух божественный, что ли… Он-то совоборотня и рождает. Правда, и ИД-зверя иногда тоже…

– ИД-зверя? Это еще что за персонаж?

– Еще тот выродок. Ты всяких уродов, ИД-выкидышей, в следующем месяце изучать будешь. А сейчас у тебя другие задачи…