Текст книги "Повести о дружбе и любви"
Автор книги: Анатолий Алексин
Жанр: Книги для детей: прочее, Детские книги
Возрастные ограничения: +6
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 11 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
Я становлюсь поэтом
И снова – в который раз! – меня спугнула Липучка. Как только я с тяжелым сердцем (мне нужно было заниматься уже по восемь часов в сутки!) уселся за стол, она, даже для виду не постучавшись, влетела в комнату.
Я натренированным броском спихнул тетради и учебники под стол, а Липучка, размахивая газетой, не заговорила, а прямо-таки закричала:
– Ой, теперь я все знаю! Теперь я все знаю, Шура!
– Все знаешь? Про меня?… – Я испуганно попятился к окну.
– Да, все знаю! Здесь все написано! – Липучка перешла на таинственный полушепот. Она выставила вперед номер «Пионерской правды», словно собираясь выстрелить из него мне в самое сердце. – Здесь все написано! А ты скрывал… И как тебе не стыдно, Шура! Как тебе не стыдно!
«Что там написано? – с ужасом подумал я. – Может быть, поместили заметку про мою двойку? Вполне возможная вещь! Ведь высмеивают там таких вот, вроде меня, безграмотных двоечников. Теперь все погибло: Саша будет презирать меня. И Липучка тоже. И даже Веник. И дедушка все узнает. И тетя Кланя… Какой позор! И почему я сразу все по-честному не рассказал? Отличник! Образованный москвич! Выпрыгнуть, что ли, в окно и навсегда избавиться от позора?» Но в окно выпрыгивать было бесполезно: дедушка жил на первом этаже.
А Липучка все наступала:
– Зачем же ты скрывал от нас? Зачем?
– Я все расскажу вам. Честное слово, все расскажу, – забормотал я. – Мне просто было стыдно, очень стыдно…
– Стыдно? – Липучка вытаращила зеленые глаза. – Разве этого можно стыдиться? Этим надо гордиться!
«Уж не укусила ли ее настоящая бешеная собака? – подумал я. – Или она просто издевается надо мной?»
– Да, этим надо гордиться! – торжественно повторила Липучка. – Я выучила их наизусть!
И она вдруг стала читать стихи:
Как серебро, вода сверкает.
Мы поработали – и вот
Поплыл, торжественно качаясь,
Поплыл наш самодельный плот!
Пусть не в просторе океанском —
По руслу узкому реки,
Но есть и мостик капитанский,
И есть герои-моряки!
Пусть поскорей промчатся годы,
Мы закалимся, подрастем —
Тогда красавцы пароходы
По океанам поведем!
Липучка прочитала стихи с таким вдохновением, что я даже заслушался, прижавшись к подоконнику. Потом она взглянула на меня глазами, которые были полны, как говорится, неописуемого восторга.
– И этого ты стыдился? Этим нужно гордиться! – повторила она. – Поздравляю тебя! Поздравляю тебя, Шура. Ты – настоящий поэт!
– Я?… Поэт?…
– Ой, не притворяйся, пожалуйста! Хватит уж скромничать, хватит! Тут же русским языком написано: «Саша Петров, Москва».
Я схватил газету – и правда, под стихотворением стояла подпись: «Саша Петров». Бывают же такие совпадения!
– Я уже всем газету показала, всем! – затараторила Липучка. – Ой, какой же ты молодец! Наш плот прославил… Прямо на всю страну! Только почему ты написал «Москва»? Написал бы лучше «Белогорск». Ведь ты здесь сочинял? И даже приукрасил кое-что! Но это ничего – поэты всегда так делают. А кто это «герои-моряки»? Веник, да?… – Липучка затрясла плечами, схватилась за живот. – Ой, а я ведь сразу заметила, что ты в рифму говорить умеешь! Еще в самый первый день. Помнишь? А потом я заметила, что ты по утрам так задумчиво-задумчиво сидел за столом. А только я входила – и ты сразу сбрасывал тетрадь под стол. Думаешь, я не заметила? Ты по утрам стихи сочинял? Да?… Вот и сейчас даже тетрадка под столом валяется. В ней новые стихи, да?
Липучка, пригнувшись, бросилась к столу и схватила тетрадку. Я кинулся за ней: ведь там, в тетрадке, были советы нашей учительницы русского языка, как лучше мне подготовиться к переэкзаменовке.
Я вырвал тетрадку:
– Это не стихи… Это… совсем другое…
– Ой, как же не стихи? Опять обманываешь, да?
– То есть там стихи… Но я еще не могу их показать. Я еще…
– Ой, покажи! Покажи… Прямо любопытно до ужаса!
– Нет-нет, – сказал я, поспешно пряча тетрадь под скатерть. – Сейчас нельзя… Я еще не обработал как следует. Вот обработаю – и тогда обязательно прочитаю…
Через секунду она пришла в восторг от нового открытия:
– Ой, Шура, а у тебя ведь и имя такое поэтическое – Александр! Как у Пушкина.
Не знаю, с кем бы еще на радостях сравнила меня Липучка, но тут, к счастью, появился Саша.
Сашина тайна
Он был очень серьезен. И, как всегда в такие минуты, руки заложил за спину, глядел исподлобья и нетерпеливо покусывал нижнюю губу. А говорил коротко, отрывисто, вроде бы приказания отдавал:
– Ну-ка, выйди, Липучка. Прогуляйся!
Липучка независимо устремила в потолок свои глаза и нос, усыпанный веснушками:
– А чего ты распоряжаешься в чужой комнате?… Шура, мне можно остаться?
Я взглянул на Сашу, потом на Липучку, потом на пол и неопределенно пожал плечами.
– Секреты, да? – насмешливо спросила Липучка. – Говорите, что девчонки секретничают. А сами?
Мы с Сашей молчали.
– Значит, мне уходить, да?
– Вот-вот, прогуляйся, – с беспощадной твердостью произнес Саша.
– Прогуляться? Хорошо, ладно. Я ухожу… Мужчины, называется! Кавалеры! Рыцари! Веник бы никогда так не поступил. Потому что он действительно образованный… И очень интеллигентный. Настоящий москвич!
Это уж был выстрел в мою сторону. Боясь, что промахнулась или слишком легко ранила меня, Липучка взглянула в упор своими зелеными глазищами:
– А еще поэт! Пушкин!
Она так хлопнула дверью, что легкая деревянная чернильница на столе подпрыгнула и на скатерти появилось маленькое фиолетовое пятнышко – уже не первое со времени моего приезда в Белогорск.
– Зачем ты ее так? – спросил я Сашу.
– Дело потому что… важное!
Так как Саша был капитаном нашего корабля, я спросил:
– Задание какое-нибудь? Приказ?
– Нет. Просьба.
– Просьба? Ко мне?
– Да, к тебе. И не перебивай. Тайну мою узнать хочешь?
Я, кажется, второй раз в жизни почувствовал, что у меня, где-то под левым кармашком, есть сердце и что оно довольно-таки сильно колотится (первый раз я почувствовал это, когда учительница объявляла фамилии двоечников, получивших переэкзаменовку). И еще я понял – как это верно говорят: «Он вырос от гордости!» Мне и правда показалось, что я стал чуть-чуть выше ростом. Значит, Саша теперь доверяет мне, как самому себе! Доверяет свою тайну, такую важную, что он из-за нее даже не пошел в туристический поход… Такую важную, что она привязывает его и наш плот вместе с ним к Белогорску! И он еще спрашивает, хочу ли я узнать ее?
– В общем, дело ясное, – сказал Саша. – У меня – переэкзаменовка. Понятно?
Я как-то машинально присел на стул:
– У тебя?… Переэкзаменовка?…
– Ага. Пишу я плохо. С ошибками. Понимаешь? Вот и схватил двойку. Поможешь, а?
– Кто? Я? Тебе?!
– Да, ты – мне. Ясное дело, не я тебе. Ведь ты же образованный, культурный. Поэт! Липучка сегодня уши всем прожужжала. Как она мне «Пионерку» показала, так я сразу решил: попрошу Шурку! И вот… Согласен?
Я даже не мог неопределенно пожать плечами – так и сидел, раскрыв рот, словно рыба. И молчал тоже как рыба. Мой вид не понравился Саше.
– Смотри, в обморок не кувырнись. Побледнел, как Веник. Не хочешь помогать – так и скажи. Без тебя обойдусь.
Тут наконец у меня прорезался голос. Правда, чей-то чужой – слабенький, неуверенный, – но все же прорезался:
– Да что ты, Саша! Я с удовольствием… Только у меня нет… этого… как его… педагогического опыта…
– И не надо. Ты просто будешь мне диктанты устраивать и проверять ошибки. Понятно?
– Понятно…
Я буду проверять ошибки! И почему я честно, как вот Саша сейчас, не рассказал о своей несчастной двойке? Вернее, несчастная была не двойка, а я сам. Зачем я, как дурак, пожимал плечами? Эти мысли уже не первый раз приходили мне в голову. Но раскаиваться было поздно. И нужно было не выдать своего волнения.
– И это вся тайна? – с наигранным спокойствием спросил я.
– Вся.
– А я-то думал!..
– Мало что ты думал.
Да, я действительно думал мало, иначе не попал бы в такое глупое положение.
– И ты из-за такой ерунды не пошел в туристический поход? И наш корабль к городу привязал? – неестественным голосом удивлялся я.
– Это не ерунда. Я должен сдать экзамен, – очень решительно сказал Саша. – Понятно? Лопну, а сдам! Осенью отец с матерью из геологической разведки приедут – я им обещал.
– А-а! Они, значит, осенью приедут? А у тебя, значит, переэкзаменовка?
От растерянности я, кажется, говорил не совсем складно.
– И еще я Нине Петровне обещал. Учительнице нашей. Она не хотела в деревню уезжать из-за меня. А я уговорил: сам, сказал, подготовлюсь. Понятно?
– Не совсем. Она тебе двойку вкатила, все лето тебе испортила, а ты о ней заботишься?
– Сам я все испортил!.. В общем, согласен помочь или нет?
Я смотрел на Сашу с таким удивлением, будто он с другой планеты свалился. Защищает учительницу, которая ему двойку поставила! И от похода отказался. Странный он парень! Так мне казалось тогда.
Не дождавшись ответа, Саша твердыми, злыми шагами направился к двери. Что было делать? Не думая о том, как все повернется дальше, я догнал Сашу:
– Буду помогать тебе! Конечно, буду! Это же очень легко… и просто. Будем заниматься прямо с утра до вечера. Хочешь?
– Не хочу, а придется, – ответил Саша.
Я становлюсь учителем
Весь следующий день я с утра до вечера овладевал своей новой профессией – готовился преподавать. И только тогда я понял, как это трудно – быть учителем. Правда, настоящим учителям все-таки гораздо легче, чем было мне: они ведь хорошо знают то, чему обучают других. Я же собирался учить Сашу грамматике, а сам разбирался в ней не лучше, чем наш Паразит в правилах уличного движения.
Теперь уж мне не надо было сбрасывать учебники и тетради под стол. Я мог заниматься совершенно открыто: ведь я старался не для себя, а для другого, то есть совершал благородное дело.
Дедушка, оказывается, знал о Сашиной переэкзаменовке.
– Молодец! – похвалил он меня. – Видишь, как это приятно – хорошо учиться: всегда можешь помочь товарищу.
«Сперва приналягу на правила, – решил я. – Все-таки выдолбить и пересказать правила не так уж трудно. Начну с безударных гласных, чтобы и самому тоже польза была…»
К полудню все правила о правописании безударных гласных были выучены назубок. А как быть с диктантами? Диктовать я, конечно, смогу: слава Богу, читать еще не разучился. Но как же я буду проверять то, что написано Сашей, если сам ничего не знаю. Может быть, каждую фразу сверять с книжкой? Нет, неудобно. Саша сразу догадается, какой я грамотей. Что же делать?
В конце концов я придумал: вызубрю наизусть какой-нибудь кусочек из Гоголя. Совсем наизусть! Запомню, как пишется каждое слово и где какой знак стоит.
Я нашел свое любимое местечко из «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» и стал зубрить, начиная со знаменитых слов Ивана Никифоровича: «Поцелуйтесь со своею свиньею, а коли не хотите, так с чертом!»
«– О! Вас зацепи только! – зубрил я дальше. – Увидите: нашпигуют вам на том свете язык горячими иголками за такие богомерзкие слова. После разговору с вами нужно и лицо и руки умыть и самому окуриться.
– Позвольте, Иван Иванович: ружье вещь благородная, самая любопытная забава, притом и украшение в комнате приятное…
– Вы, Иван Никифорович, разносились так с своим ружьем, как дурень с писаною торбою, – сказал Иван Иванович с досадою, потому что действительно начинал уже сердиться.
– А вы, Иван Иванович, настоящий гусак…» – и так далее.
Всегда я прямо до слез хохотал, читая все это. А сейчас я радовался только тому, что в отрывке было много безударных гласных. «Здорово писал Гоголь! – думал я. – Сколько безударных наставил! Прямо в каждой фразе. Вот уж попыхтит завтра Сашенька!»
Я еще повторил отрывок вслух раза три, потом раза три переписал его, потом начал декламировать. В общем, к вечеру мне казалось, что Гоголь писал вовсе не так уж весело и что скучнее повести об Иване Ивановиче и Иване Никифоровиче ничего на свете не существует.
Лежа в постели, я еще раз повторил отрывок про себя. А потом припомнил всякие мудрые выражения, которые часто употребляли наши учителя. Такие вот, например: «Учись мыслить самостоятельно!», «Если хочешь что-нибудь сказать – подними руку», «Не будем тратить время – его ведь не вернешь», «Не смотри в потолок, там ничего не написано!» и т. д. и т. п. А ночью мне приснилось, что не воздержанный на язык Иван Никифорович обозвал Ивана Ивановича «безударной гласной» и что с этого именно началась знаменитая ссора.
Утром, как только умолкла дедушкина палка, начался первый урок. Саша вошел в комнату, держа в руках толстую тетрадь в красной клеенчатой обложке. «Неужели всю ее исписать собирается?» – с ужасом подумал я. В глазах у Саши было что-то новое, незнакомое мне до тех пор: что-то уважительное и немного застенчивое. И это у него! У капитана Саши!.. Ну да, ведь я теперь был для него не просто Шуркой, а учителем. Как пишут в газетах, «наставником и старшим другом».
Все эти мысли настроили меня на строгий тон.
– Не будем терять время – его ведь не вернешь, – сказал я.
Саша покорно уселся за стол, развернул тетрадку и посмотрел на меня, ожидая новых распоряжений.
– Начнем с безударных гласных, – объявил я и зашагал по комнате, мысленно воображая, что шагаю между рядами парт. – Гласные произносятся четко и ясно лишь тогда, когда они находятся под ударением, – объяснял я. – В безударном положении они звучат ослабленно, неотчетливо. Чтобы правильно написать безударную гласную в корне, нужно изменить слово или подобрать другое слово того же корня так, чтобы эта гласная оказалась под ударением…
– Вот, например: вода – воды, тяжелый – тяжесть, поседеть – седенький… – насмешливым тоном продолжил мои объяснения Саша. – Так, да? Прямо по учебнику шпаришь?
Нет, он не так уж робел передо мною! В первый момент я, войдя в роль педагога, чуть было не сказал: «Хочешь что-нибудь спросить – подними руку!» Но вовремя удержался: пожалуй, Саша поднял бы руку и щелкнул меня по затылку, чтобы сразу сбить с меня всю педагогическую важность.
– Значит, нужно слово изменить? – все так же насмешливо спросил Саша. – Вот измени, пожалуйста, слово «инженер». А? Измени.
Я стал лихорадочно соображать, но слово «инженер» никак не изменялось.
– Это исключение, – сказал я. – Нужно просто запомнить это слово – и всё.
– А тогда измени слово «директор», чтобы безударная стала ударной.
Я снова и так и сяк повертел в уме слово, предложенное Сашей. Ничего не получалось.
– Это тоже исключение, – объяснил я. – И не перебивай, пожалуйста!
– А ты не забивай мне голову всякими правилами! Я их без тебя знаю, а пишу все равно с ошибками. Ведь на каждое правило две тысячи исключений. Давай лучше диктанты писать.
Что было делать?
– Хорошо, возьмем первый попавшийся отрывок из Гоголя, – согласился я и раскрыл «первую попавшуюся» страницу, заложенную промокашкой – уже не чистой, а с пунктирными следами букв и расплывчатыми очертаниями клякс.
Я стал с выражением диктовать:
«– Поцелуйтесь со своею свиньею…»
– Сам ты поцелуйся со свиньею, если так диктовать собираешься! – разозлился вдруг Саша.
– Так с учителями не разговаривают! – в свою очередь, вспылил я.
– А что же ты каждую безударную как ударную произносишь? Прямо нажимаешь на нее изо всех сил. Сам говорил, что безударные звучат ослабленно, неотчетливо… Мне твои подсказки не нужны!
Я и в самом деле произносил каждое слово чуть ли не по складам и очень ясно выговаривал безударные гласные.
Ведь мне всегда хотелось, чтобы именно так диктовали учителя.
– Ты по-человечески диктуй, – уже без всякой робости сказал Саша. Казалось, он вот-вот скажет: «А то как щелкну!»
Тогда я стал диктовать очень быстро. Сашина ручка вновь остановилась.
– Не валяй дурака, – предупредил он. – Хочешь, чтобы я вообще ни одной буквы не разобрал? Так, что ли? Ты только одни безударные от меня прячь. Понятно?
Да, настоящим учителям и не снились, наверное, такие ученики!
Я диктовал, почти не заглядывая в книжку: весь отрывок был вызубрен наизусть.
Саша удивился:
– Ты всего Гоголя, что ли, наизусть знаешь?
– Ну, не всего, конечно, – скромно ответил я. – Но довольно значительную часть его произведений…
Сам того не замечая, я стал изъясняться как-то по-взрослому: ведь я все-таки был педагогом!
– Валяй дальше! – распорядился Саша.
Но вот я добрался до конца и сказал:
– Хватит! Давай проверим! – А сам подумал: «Сейчас начнет спорить. Скажет: диктуй дальше. А я дальше не выучил».
Но Саша покорно протянул мне тетрадь. Проверял я очень медленно, про себя повторяя текст и по буквам вспоминая, как написано каждое слово в книжке. Проверив слово, я машинально подчеркивал его, как это делала телеграфистка, когда подсчитывала стоимость телеграммы.
Заметив, что я все время подчеркиваю, Саша заволновался:
– Неужели столько ошибок?
– Да нет… Я просто так, для себя.
На самом деле ошибок было всего пять. Я позавидовал Саше: ведь вчера, впервые переписывая этот отрывок на память, я сделал гораздо больше ошибок.
«Саша пишет в два раза лучше меня – и все-таки у него двойка, – подумал я. – Значит, если я буду делать ошибок вдвое меньше, чем сейчас, я все равно не сдам переэкзаменовку…» От этих мыслей лицо у меня стало такое печальное, что Саша даже насторожился:
– Очень плохо, да?
– Да нет, вполне сносно, – ответил я. Взял ручку и вывел под Сашиным диктантом четкую, с острыми углами четверку, похожую на недописанную букву «Н».
– Уж очень ты добренький, – усмехнулся Саша. Он ведь не знал, что это была моя давнишняя мечта, чтобы за пять ошибок ставили четверку.
Я вздохнул так облегченно, как вздыхал в классе, услышав спасительный звонок, избавлявший меня от вызова к доске. «Слава Богу, первый урок кончился!» – подумал я.
Но не тут-то было! Саша вдруг стал выпытывать у меня, почему трудные слова пишутся не так, как произносятся. Начал он со слова «поцелуйтесь».
В школе учительница часто говорила мне: «Петров, ты совсем не умеешь анализировать слова». Но умел я или не умел, а тут уж надо было анализировать. Сперва я старался изменить слово так, чтобы на первый слог «по» падало ударение. «Поцелуй, поцеловаться…» – шептал я про себя. Но ударение никак на «по» не попадало. Тогда я подумал: «А что вообще такое это самое „по“?» И вдруг меня осенило: так это же приставка! Ну да, самая настоящая приставка. А ведь приставки «па» вообще не существует на свете. Это только в танцах бывают разные па, а приставок таких не бывает. Значит, все очень просто. Я объяснил это Саше.
– Ага… Интересно, – сказал он. И что-то записал в тетрадку, словно отметку мне выставил. – А скажи-ка, пожалуйста, почему пишется «свинья», а не «свенья»? Не знаешь?
– Так ученики вопросов не задают! – возмутился я. – Похоже, что я из детского сада только что пришел, а ты уже какой-нибудь десятиклассник и экзамен мне устраиваешь.
Но, сказав про детский сад, я сразу вспомнил стихи Маяковского, которые мы там учили наизусть: «Вырастет из сына свин, если сын свиненок…» Эти стихи я тут же прочитал Саше.
– Раз «свин» – значит, «свинья», – объяснил я.
– Ага, – снова сказал он и снова записал что-то в тетрадку. В общем, не зря я накануне зубрил правила. И вовсе не из одних только «исключений» русский язык состоит. Напрасно Саша о нем такого мнения!
С тех пор мне очень понравилось «анализировать» слова.
Как только услышу какое-нибудь трудное слово, так сразу начинаю разбирать его. И очень часто оно оказывается вовсе не таким уж трудным.
Но и на разборе слов тот первый урок не окончился. Ведь в нашем «классе», к сожалению, распоряжался не учитель, а ученик.
– Давай-ка теперь я подиктую, – сказал Саша и поднялся со стула, уступая мне место.
Но я садиться на это место вовсе не хотел.
– Ты? Мне?! Будешь диктовать?!
– Ага. Я! Тебе… буду диктовать! – передразнивая меня, ответил Саша.
– Зачем же терять время? Его ведь не вернешь!
Но мои «педагогические» фразы на Сашу не действовали.
– Диктовать тоже очень полезно, – объяснил он. – Это мне сама Нина Петровна советовала. Она-то уж лучше тебя понимает. «Когда, – говорит, – диктуешь, очень внимательно вглядываешься в каждое слово». Понятно?
Спорить с Ниной Петровной было опасно. И я, как утопающий за соломинку, схватился за отрывок из Гоголя. Ведь я знал его наизусть.
– Хорошо, успокойся. Никто с твоей учительницей не спорит. Диктуй мне, пожалуйста, первый попавшийся отрывок. – Я взял томик Гоголя. – Вот, например, со слов: «Поцелуйтесь со своею свиньею…»
– Что это тебе все время одно и то же место случайно попадается? – удивился Саша.
«Сейчас обо всем догадается!» – испугался я и с самым независимым видом произнес:
– Диктуй откуда хочешь. Хоть из «Носа»! Хоть из «Записок сумасшедшего»!
– Да, одно и то же по два раза читать неинтересно, – сказал Саша. – Я что-нибудь другое найду.
Он стал перелистывать страницы, а я от предчувствия своего полного краха, кажется, побледнел, присел на стул и дрожащими пальцами взялся за ручку.
Саша между тем рассуждал:
– У нас вот теперь сборники какие-то однообразные выходят. Если веселый – то хохочи все время, пока живот не заболит. А уж если мрачный, так тоже до самого конца… Поседеть можно! А у Гоголя смотри, как все разнообразно. Вот Иван Иванович с Иваном Никифоровичем ругаются… Смешно, да? А рядом, на сто девяносто первой странице, «Вий». Мороз по коже продирает! Прочтешь сборник – и посмеешься, и поплачешь… Так гораздо интереснее получается. Вот я тебе сейчас из «Вия» подиктую. Самое страшное место!
«Пусть диктует, – подумал я. – Скажу потом, что со страху ошибки насажал. Ничего, мол, не мог сообразить от ужаса. Затмение мозгов произошло. Сила художественной литературы!..»
– Значит, описание Вия, – сказал Саша. – Понятно? Пиши. Только я медленно буду диктовать, чтобы в каждое слово вглядываться… «Весь был он в черной земле… Как жилистые крепкие корни, выдавались его засыпанные землею ноги и руки…»
– Ой, неужели так прямо и написано: «Весь был в земле»?! – воскликнул я.
– Прямо так и написано. Не веришь, посмотри!
Это мне только и нужно было. Я, словно бы не доверяя Саше, схватил книжку и прочитал все, что там было насчет земли. Ну конечно, уж заодно и безударные гласные разглядел.
– Да, действительно так… Скажи пожалуйста, какой ужас!
Я уселся на место и тут же записал прочитанные фразы.
– «Длинные веки опущены были до самой земли», – читал дальше Саша.
– Ой, неужели прямо до самой земли? – снова поразился я. – Так и написано?
Я снова вскочил со стула и заглянул в книжку.
– «С ужасом заметил Хома, что лицо было на нем железное…» – медленно, будто заучивая наизусть каждое слово, диктовал Саша.
– Ой, неужели такой страшный? Лицо железное?!
Я вскочил в третий раз и, трясясь от ужаса, выхватил у Саши синий томик. А сам с надеждой подумал: «Так я, пожалуй, весь диктант без единой ошибочки напишу!»
Но не тут-то было. Саше мои вскакивания со стула надоели.
– Что ты все время ойкаешь, как Липучка? – сердито спросил он. – А еще говорил, что всего Гоголя наизусть знаешь!
– Конечно, знаю… – залепетал я. – Но классика, понимаешь, так прекрасна, что каждый раз кажется, будто читаешь впервые.
Саша поморщился: он не любил громких фраз.
– Ладно… Сиди смирно – и все. Если еще раз вскочишь, как щелкну по затылку! Понятно?
Понять это было нетрудно. Я продолжал писать диктант.
– Во как Гоголь умел страх нагонять! – не удержался Саша. – У тебя прямо руки трясутся от ужаса.
Если бы он знал, отчего у меня тряслись руки! Кончив читать про страшного Вия, Саша сказал:
– Ну вот и все!
«Да, вот и все! Крышка!» – подумал я и протянул Саше свои каракули. Но он отмахнулся от моей тетради, схватил жестяную кружку и стал постукивать по ней чайной ложечкой точно так же, как это делал я, когда раньше, давным-давно, играл с бабушкой «в трамвай».
– Звонок! Звонок! Урок окончен! – провозгласил Саша. – Проверять я тебя не буду. Зачем?
– Конечно… не надо… – запинаясь от радости, сказал я. «Спасен! Спасен…» И добавил: – У меня еще и почерк жуткий… Я ведь внук доктора! Понимаешь? Ничего разобрать нельзя!
– Ясное дело, смешно будет, если я вдруг стану тебя проверять, – сказал Саша.
– Факт, смешно, – согласился я.
На самом деле это было не смешно, а очень грустно. Я поскорей спрятал свой диктант в ящик дедушкиного стола.
«Потом сам проверю», – решил я. И еще я подумал о том, что теперь мне нужно будет каждый день вызубривать наизусть не один, а целых два диктанта.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?