Текст книги "За буйки (сборник)"

Золотая рыбка

Жил Владислав Антонович Елисей со своей женой Мартой Тарасовной, урождённой Кологривко, в добротном доме (сталинский ампир, стены полутораметровой толщины, огромные окна) по улице Морской. Они жили вместе уже ровно двадцать лет.

Жизнь, до сей поры не трепавшая эту пару серьёзнейшими штормами, с целью испытать на прочность, и впредь не предвещала им волнующих перемен, хотя и большими неприятностями также не грозила. При желании спокойное существование можно было назвать тихим счастьем; кому-то, не исключено, такая жизнь могла показаться скучным штилем. Это как посмотреть.

Владислав Антонович, которого приятели вслед за Мартой звали Елисей, очевидно, принимая фамилию за имя, был то ли не состоявшийся музыкант, то ли не раскрывшийся журналист, пишущий на темы культуры. Возможно даже, в нём погибал писатель, которому мешал журналист-подёнщик.

Опять же, как посмотреть.

Елисей родился в этом доме под номером один, и сколько себя помнил, жил на Морской – рядом с площадью Победы, недалеко от Свислочи (тем, кто бывал в Минске, конечно, известно это замечательное место). Вначале он учился в музыкальной школе, потом закончил музыкальное училище по классу баян. Однако по желанию своего педагога, чудака и кудесника Савелия Соболевского, которого ученики за глаза уважительно величали исключительно по отчеству: Ерофеич, Елисей исполнял не столько народный репертуар, сколько баллады Шопена. И Елисей влюбился в музыку Шопена, что закончилось печально: баян он невзлюбил, а на фортепьяно играть прилично так и не выучился. А вот Ерофеич на любимом инструменте исполнял любимого классика так, что даже известные эстеты-пианисты давно перестали кривить губы.

Когда пришло время выбирать, где молодому человеку из хорошей семьи (почитавшей сугубо мирные профессии, как-то: врач-оториноларинголог, настройщик музыкальных инструментов etc.) получать высшее образование, Елисей отчего-то подался на журфак, хотя к тому времени уже испытывал отчётливые симпатии к художественной литературе (да и она, кажется, склонна была отвечать ему взаимностью). В журналистике он, естественно, разочаровался, а с литературой всё складывалось непросто: рассказы, подписанные Елисей В – в (что смотрелось изысканным псевдонимом), были даже напечатаны, а вот роман…

Он чувствовал в себе силы написать роман, даже название придумал вполне экзистенциальное, но тот отчего-то не писался. На вопрос близких знакомых «как дела?» он всё еще бодро отвечал «да вот, пишу роман, и не надо круглых глаз, я вас умоляю»; однако к тому времени, когда с ним случились из ряда вон выходящие события, то есть, к тому времени, когда они прожили с Мартой вместе уже ровно двадцать лет, он стал стесняться своего честного ответа всё больше и больше.

На Марте Кологривко он женился по любви, как человек порядочный и способный на глубокое переживание, – однако это знаменательное событие (женитьба, сколько ни шути, шаг действительно нешуточный) произошло в тот самый момент, когда будущий муж стал втайне сомневаться даже не в глубине своего чувства, а в самом его наличии.

Тут бесцеремонно вмешалась судьба, заставившая Марту испытать чувство абсолютной уверенности в том, что она беременна; впоследствии это не подтвердилось, но чувство абсолютной уверенности, бывшее, как оказалось, родовой отметиной Марты, с того самого дня тихо раздражало Елисея.

Впоследствии подтвердилась другая печальная вещь: Марта не могла иметь детей. И это определило отношение Елисея к чадам: он опасался выяснить своё настоящее к ним отношение, чтобы не причинять себе боль. Что-то подсказывало ему, что не иметь наследников – не самая завидная доля. На нет и суда нет.

Неудачный роман с музыкой, сомнительный роман с Мартой, его женитьба, её бесплодность, неоконченный роман «Ленивая фортуна» – все эти железные факты заставили Елисея признать наличие в этом мире судьбы. Так получалось, что его мнением не особо интересовались; его просто ставили в предлагаемые обстоятельства и не очень-то баловали свободой выбора.

Что ж, судьба так судьба, Елисей плакаться не собирался. Да и кому?

Решения судьбы обжалованию не подлежат.

Этим, собственно, и ограничивался круг знаковых событий из жизни нашего героя, который мог бы характеризовать его как личность.

Немного – да, однако не так уж и мало по нынешним временам.

На лестничной площадке третьего этажа, прямо напротив Елисея с Кологривко (жена, внучка легендарного комиссара, наотрез отказалась брать фамилию мужа), жила-была Злата, деловая женщина, которая держала цветочный бизнес, который, судя по всему, приносил немалый доход, хочется сказать – процветал. Рыжеволосая с зелёными глазами бизнес-леди лихо разъезжала на джипе «Судзуки» – «брызги шампанского» с золотым отливом (хотя ещё год назад у неё был не менее новый джип «Тойота» цвета «пожухлой травы»). С мужем она была разведена, и с удовольствием воспитывала ненаглядную дочь Марусю, которая посещала ту же музыкальную школу, в которой когда-то учился Елисей. Девочка «брала уроки» игры на флейте, параллельно осваивала саксофон, обожала английский бильярд снукер (тут их интересы с Елисеем неожиданно пересекались: он мог часами по телевизору наблюдать за хитроумными комбинациями с шарами; Марта, к сожалению, любила невысокого класса бокс).

Злата тоже всю жизнь прожила в доме номер один. Она, конечно, знала Елисея и Елисей, разумеется, не мог не знать Златы; но она была на десять лет моложе него и принадлежала уже к другому поколению, у которого были иные взгляды на жизнь. Когда они случайно встречались во дворе или на лестничной площадке, то общались, словно древние приятели, иронично и снисходительно (этот язык устраивал оба поколения).

– Как дела, господин Елисей? Пишете короткие рассказы? Про любовь? Читала, читала…

– Краткость глупости не помеха, – как-то лихо и находчиво отвечал Елисей. – Более того, это оптимальная форма существования глупости. Я вот роман пишу, вырос из коротких штанишек…

– Скажите на милость… Я человек простой, современные романы не читаю. Тоже про любовь, полагаю?

Аромат её духов, которым она хранила трогательную верность, волновал Елисея, её стриженая шубка казалась ему верхом изящества и вкуса. Её зелёные глаза искрились, в них нелегкомысленно плескалась какая-то стихия, которая умопомрачительно притягивала Елисея и, скорее всего, была ему необходима, как витамин; в этих глазах он угадывал вещество, из которого должен был состоять его выдохшийся роман – нечто из боли и света. Но как человек порядочный, он не позволял себе лишнего даже в мыслях, даже в воображении (хотя тут он не был хозяином до такой степени, как в мыслях). «Эта тема» представлялась ему сладким омутом, гибельно кружащим голову простым парням. Он интуитивно избегал боли и несчастий.

– Вам бы, русалкам, всё про любовь.

– Конечно. Иначе зачем жить на свете? Просвети меня.

– Не знаю. Вот допишу роман – скажу.

– Буду с нетерпением ждать.

– Придётся мне отложить все дела и ускориться… Неловко заставлять женщину ждать. Тем более – такую женщину, мечту прозаиков…

После милых, ни к чему не обязывающих диалогов (хотя и он, и она говорили искренне и серьёзно: он готов был поклясться в этом; как-то удавалось им совместить лёгкость и содержательность, и это была их маленькая тайна), он особенно отчётливо понимал, что никогда не напишет роман, ради которого, возможно, был рождён на свет. Не судьба.

Про себя он называл её не русалкой, а Золотой Рыбкой. Вряд ли по причине пристрастия её к ярким цветам. Скорее всего, из-за любви к свободе и независимости, которую он, возможно, ей приписывал.

Она открывала свою дверь, он – свою, они расходились с одной площадки в разные жизни, и у него в ту же секунду, словно по мановению волшебной палочки, гасли глаза и пропадал дар речи (это приходило как физическое ощущение). Навстречу, словно сонный сом из аквариума (комнатные кактусы и пальмы смотрелись буйными водорослями), выплывала блёклая Марта в заношенном халате («Купи новый, наконец!» – «А чем тебя этот не устраивает?»), мысли не хотели формулироваться, разбегались, чувства отказывались возгораться, и его светлые ум и душа выражались в скучных вопросах: что у нас на обед? что у нас на ужин?

– Ужин, ужин… Ужин нам не нужен, – говорил Елисей и ел, почему-то, больше, чем ему хотелось.

Он так и не научился образовывать от строгого «Марта» уменьшительно-ласкательные глупости. Просто говорил: «купи новый халат» или «что у нас на обед». Когда злился, называл её Марфой-посадницей (хотя плохо представлял себе, что значит «посадница»).

Елисей был бы весьма удивлён, если бы ему сказали, что он живёт не свою жизнь или что он несчастен. Во-первых, от судьбы не уйдёшь, а во-вторых, счастье есть отсутствие несчастий.

Всё сходится. Жизнь – его. Что касается скуки…

Это как посмотреть. Да, он тосковал по запаху духов Золотой Рыбки, иногда специально под надуманным предлогом выходил на лестничную площадку, чтобы насладиться глотком воздуха, в котором уже было или вскоре будет растворено запретное горьковатое амбре, а то и просто посмотреть на её недавно поставленную особо прочную дверь; да, душа порой ноет и плачет – на то она, вероятно, и душа.

Но кто сказал, что Золотая Рыбка – для него?

Кто сказал, что ей, такой успешной, блестящей и свободолюбивой нужен человек с мутной судьбой?

Кто сказал, что она сможет полюбить его? Кто сказал, что он любит её?

Кто сказал, наконец, что позволительно бросить Марфу после двадцати лет совместной жизни?

Кто сказал?

Они пережили бездетность и смирились с нею – а эта беда особенно сближает; они породнились уже настолько, что живут одной кровеносной системой, хорошо ли, плохо ли, но живут одной жизнью.

И у него, конечно, хватит силы воли избежать соблазна. Никаких омутов, никаких русалок, никаких сказок. Зачем смущать себя несбыточными мечтами?

Наверное, у каждого на дне души запрятано что-то глубоко личное, врождённо-печальное, что выразить смог только Шопен; но жизнь мало похожа на праздник, на «брызги шампанского». Разрушить надёжный причал можно очень быстро; но кто даст гарантию, что скука тут же не будет вытеснена болью и несчастьем?

Судьба гарантий не даёт; она просто указывает тебе место.

Всё. Хватит. Точка.

Однажды сырым февральским днём (с привычно серого неба сыпал мокрый снежок, но утром – впервые за зиму! – тонко и вовсе не робко исходили писком какие-то птахи, продолжительно и призывно: то был недвусмысленный глас весны) Елисей собрался на работу.

Он вышел на лестничную площадку, вдохнул в себя тёплый воздух (горько?) – и тут же насторожился. Внимание его привлёк не свежий запах духов, а звуки, доносившиеся из квартиры Золотой Рыбки. Оказывается, он всегда прислушивался и к звукам, но, кроме слабого стенанья саксофона, мучившего репертуар Битлов, ничего другого он никогда не слышал: толстые стены надёжно хранили тайны хозяев.

В этот раз было иначе. Тупой стук сопровождал энергичную возню, напоминавшую драку. Елисей замер. Ему почудился сдавленный стон. Вновь борьба. Какие-то удары. Опять придушенный вопль. Потом всё стихло.

Звуковой образ драки стоял в ушах. Елисей в нерешительности потоптался возле своей двери.

В этот момент внизу раздались шаги по лестнице (в доме старой конструкции лифт был не предусмотрен). Вскоре показалась шапочка с помпоном бодро марширующей Маруси. В её руках был футляр от флейты.

– Здравствуйте, дядя Владислав, – сказала она, беспричинно улыбаясь.

– Привет джазбэнду, – тихо ответил он.

Она уже приготовила ключи, чтобы отпереть дверь.

– Подожди, Руся, – он обратился к ней так, как это обычно делала мать.

Она удивлённо вскинула на него глаза. Он поманил её указательным пальцем. Она подошла.

– У вас дома кто-нибудь есть?

– Да вроде никого, мама на работе. А что случилось?

– Мне показалось… Глупость, конечно… Там что-то не так. Руся, ты открой дверь, но не закрывай её, а я постою рядом. Войдёшь, убедишься, что всё в порядке, потом вернёшься и закроешь за собой дверь.

Во взгляде Руси появилась недоверчивость. Елисей неожиданно проявил напористость:

– Руся, ты должна мне верить. Я ведь знаю тебя с пелёнок, ты была белобрысым мальком. Я только что слышал крики из вашей квартиры. Ну, хочешь, я Марту позову?

Она, ни слова не говоря, подошла к двери.

– Давай, я подержу твой инструмент.

Она молча передала футляр.

Бесшумно сработал замок, и она, не входя, открыла дверь настежь. На пороге стоял крепкий парень в наглухо застёгнутой на молнию куртке и перчатках. Продолговатую голову его венчала толстая вязаная шапочка, и застывший парень – гладкое лицо, узкие глазки – напоминал лакированного оловянного солдатика с жёлудем на плечах. Хрупкая Руся шагнула назад и прижалась к Елисею.

По тому, как окаменела его маленькая соседка, Владислав понял, что она не знакома с гостем. Парень молчал и, очевидно, не расположен был к общению.

– Здравствуйте, – сказал Елисей.

– Проходи, – бросил лакированный солдатик с гладким лицом не ему, а Русе.

– А кто вы, собственно, будете? – на этот раз Елисей не собирался сдаваться.

– А вы?

Парень заметно растерялся и выигрывал время, не зная, что предпринять.

– А мы – соседи, – сказал Елисей и с вызовом надавил на кнопку звонка в свою квартиру.

В этот момент солдатик, который действовал явно не по плану, а по обстоятельствам, бросился на него, и Елисей, едва ли не в первый раз в жизни, удивил сам себя. Ребристым футляром он расчётливо врезал нападавшему в лицо по линии нос-губы-подбородок. Тяжёленькая флейта выскользнула и со звоном покатилась по бетонному полу. Это словно придало сил Елисею: он быстро ткнул неловко сложенным кулаком в жёлудь под шапочку и костяшкой попал точно в глаз. Парень опешил, и в этот момент Елисей, дивясь своей управляемой хладнокровной ярости, схватил его за плотно облегающую куртку и швырнул к лестнице. Уже в движении парень ухватился за дублёнку Елисея, и они кубарем покатились вниз, с хрустом пересчитывая все десять ступеней пролёта. Елисей вскочил, будто гуттаперчевый (он сгруппировался так удачно, что не получил ни ушиба, ни царапины: это был его день). Парень остался лежать. Его глаза были закрыты. Сверху на них, будто два ангела, смотрели Марта и Руся.

Скорая и милиция приехали одновременно. У солдатика с жёлудем пульс уже пропадал – с многочисленными переломами рёбер и черепно-мозговой травмой его срочно забрали в реанимацию.

Злате тоже досталось: жёлудь избил её – удары по печени, по почкам должны были деморализовать «объект» – и привязал к стулу, залепив рот скотчем; она страшно испугалась за Русю и не отходила от неё ни на шаг.

Едва ли не больше всех пострадала невинная Марта: последствия шока были печальны – у неё отнялись ноги.

На победителя Елисея завели уголовное дело и взяли подписку о невыезде. Молодого следователя почему-то интересовал не столько бандит, который требовал у Златы кругленькую, не с потолка взятую сумму (узкоглазый жёлудь добросовестно «работал по объекту»: неделю выслеживал её, был в курсе всех нюансов её бизнеса – он хорошо представлял, чего следует добиваться в данном случае), сколько отвлечённый вопрос: превысил ли Елисей допустимые меры обороны или нет?

Предварительно получалось, что превысил: парень был в коме, а Елисей отделался лёгким испугом, в результате чего резко повысилась его собственная самооценка (хотя последнее к делу не пришьёшь). Подследственный защищался – да, несомненно, это доказано; однако по факту жизнь нападавшего оказалась под угрозой. Один участник инцидента здоров, а второй – едва жив. Это твердо установлено. Как отделить человеческий фактор от юридического?

Очень вредил Елисею злополучный футляр от флейты, ставший вещдоком: получалось, что нападение на бандита было едва ли не спланированным, чуть ли не умышленным. Элемент неожиданности, спонтанности, который послужил бы очень и очень смягчающим вину обстоятельством, становился козырем жёлудя, который неожиданно из агрессора превратился в жертву.

Стоит ли говорить, что Елисею пришлось не сладко; но – странное дело! – он вовсе не падал духом, поражая и Злату, и себя обнаружившейся в нём внутренней силой. А ведь ему грозила тюрьма. Реальный срок.

– Да ты мужик, королевич Елисей, – сказала ему Злата. Он попросила его «по-соседски» зайти на чай.

– Ну, что ты… Я всего лишь автор коротких рассказов. Самую чуточку – акула пера. Да, и мастер единоборств на лестнице, как выяснилось. Новый вид, однако: флейтой по фэйсу.

– Вот что, автор, умирающий от скромности. У тебя будет лучший адвокат. Мы выиграем дело, чего бы это нам ни стоило. Ясно? А за Руську я тебе по гроб жизни буду благодарна.

– Флейту жалко.

– У неё уже новая флейта, не беспокойся. Лучше прежней. Что касается Марты Тарасовны… Нужные лекарства мы ей достали. Ей необходим хороший санаторий – через месяц она выедет на лечение. В Австрию. Через час ей привезут инвалидную коляску. Мне очень жаль. Я всегда рада буду помочь, мастер. Как продвигается роман?

– Думаю, всё не так безнадёжно. Он пишется.

– Ты молодец, королевич.

– Спасибо за правду. Люблю объективность.

– Я тобой горжусь.

– А я… Очень вкусное печенье. Спасибо, Злата.

– Где ты был? – спросила Марта.

– У Златы.

– Ненавижу её, – сказала Марфа-посадница. – Она превратила мою жизнь в ад.

– Марта, потерпи, всё наладится. Сейчас тебе привезут инвалидную коляску. Она оплатит тебе санаторное лечение.

– Ненавижу! И чтобы ты к ней больше не ходил!

– Марта! Держи себя в руках.

– Я бы посмотрела, что бы ты запел на моём месте!

– Марта!

– Я бы посмотрела, что бы она запела на моём месте!

– Марта!

– Что ты раскаркался, как попугай! Попроси, пусть лучше она нам дверь входную установит, такую же, как у неё. Десять степеней защиты. Я теперь всего боюсь, каждого шороха.

– Мы сами в состоянии поставить себе дверь.

– Нет, пусть это сделает она. Кто у кого в долгу? Вот пусть и раскошеливается! Знаешь, сколько стоит такая дверь? Знаешь? Я специально узнавала…

– Марта! Марта!

– И чтобы к ней больше ни ногой!

– Как же я буду выпрашивать у неё дверь? А?

– Ни ногой!

Через месяц Марта улетела в Австрию, где ей предстояло обследоваться у лучших специалистов.

Только после того, как он остался один, Елисей понял, что Марта его жизнь превратила в ад. Очевидно, она принадлежала к тем людям, которым для полного счастья не хватает только тяжёлой, в идеале неизлечимой болезни: с её помощью терроризировать своих близких одно удовольствие. В этой ситуации она чувствовала себя, как рыба в воде. Быстро адаптировавшись, она превратилась в заправского деспота и стала повелевать Елисеем так, словно он, беглый каторжанин, был ей кругом должен, и теперь всю оставшуюся жизнь ему надлежало находиться у неё в услужении. Он мог разве что сменить одну тюрьму на другую, если повезёт, конечно.

Возможно, именно поэтому предстоящий суд Елисея не страшил; возможно, была ещё причина. Хотя шансы его попасть в другую тюрьму, надо отдать должное Злате, ухудшались день ото дня. Адвокат работал не покладая рук.

Вечером Елисей, как и обещал, зашёл к Злате на чай (собственно, последнее время он делал это каждый вечер, «по-соседски»).

Они быстро, без лишних слов и эмоций, обсудили мелочи, которые могли возникнуть в процессе судебного разбирательства. Злата ориентировалась в деталях не хуже адвоката. Видно было, что она принимала близко к сердцу эту несправедливость судьбы: как же так, благородную жертву перепутали с палачом!

Вообще, она была очень внимательна к деталям: на столе стояло то же печенье, которое вскользь похвалил Елисей, чай был заварен именно так, как нравилось Елисею (он бегло отметил отменное искусство подавать чай в меру крепким и горячим – и вот теперь всё повторилось точь-в-точь, как в прошлый раз). А самое главное – на ней было то самое облегающее платье в блёстках, напоминавших чешую золотой рыбки, платье, которое так понравилось Елисею, хотя он ни словом не обмолвился об этом. И вдруг…

– Нравится платье? – спросила Злата.

– Да, – сказал он, не поднимая глаз. Он никогда не смотрел на то, что ему очень нравилось.

– Почему же ты не смотришь на меня?

И Елисей покраснел как маков цвет: так он полыхал единственный раз в своей жизни – тогда, когда Марта сообщила ему о своей беременности. Странно, но только сейчас он с грустной обречённостью понял, что Марта откровенно соврала: она элементарно поймала карасика Елисея на голый крючок. Расчетливо и цинично. Раньше он боялся называть вещи своими именами так откровенно и грубо (нельзя, нельзя плохо думать о человеке, с которым бок о бок проживаешь свою жизнь: прежде всего, это неуважение к себе). Он приучил себя к мысли, что, скорее всего, не до конца постигает странные (кто поймёт женщин!) мотивы её поведения.

И вот сейчас, рядом со Златой, он почувствовал, что на свете есть другие женщины, по крайней мере, есть одна другая, которая не будет ему умышленно лгать, не станет своей болезнью корить направо и налево, заставлять при каждом удобном случае испытывать чувство вины. (Плохо так думать, но мысль отогнать было уже невозможно: у Марты действительно парализовало ноги или она симулирует болезнь?)

– Она превратила твою жизнь в ад? – спросила Злата, и Елисей вовсе не удивился её вопросу: он уже был уверен – она и есть другая, то есть нужная ему, его женщина, которая понимает своего мужчину без слов.

Поэтому он сказал не то, что должен был сказать приличный и воспитанный человек, не то, что должен произнести мужчина в его положении, не то, что ей приятно было бы слышать – словом, не то, что сохраняло бы дистанцию между ними.

Напротив, с его губ сорвалось:

– Я тебя люблю, Золотая Рыбка.

И в ответ услышал то, что запрещал себе слышать даже в самых отважных фантазиях:

– Сними с меня платье. Смелее, королевич.

Её тело оказалось тёплым и желанным, а его руки – уверенными и нежными.

Три дня и три ночи, длившиеся дольше, нежели вся предыдущая жизнь, пролетели как одно мгновение.

– Завтра суд, – сказала Злата. – Рассказать тебе анекдот?

– Расскажи.

– Дело было в аквариуме. Одна золотая рыбка спрашивает у второй: «Как ты думаешь, есть Бог или нет?»

Та отвечает: «Не знаю. Но кто-то же меняет нам воду в аквариуме…»

– Забавно, – отозвался Елисей. – Только это не анекдот, а притча.

– Может, и притча. В жизни всё так перепутано…

И был суд, и суд был справедливым, и Елисей оказался на свободе со своим счастьем. Произошло это в десять часов утра первого апреля.

Судьба, кажется, иначе стала относиться к Елисею (или Елисей – к судьбе?).

В этом предстояло разобраться. Судьба и здесь не стала ничего откладывать: к вечеру первого апреля вернулась посвежевшая Марфа. Достаточно было посмотреть на неё, чтобы убедиться: ей стало значительно лучше, но она пока не вставала с коляски (что выглядело даже несколько противоестественно). Правда, Елисею в какой-то момент показалось, что в приоткрытую дверь ванной он увидел пустую коляску.

С этой секунды ему стоило больших трудов побороть соблазнительный зуд подсматривать за ней. Он начинал злиться то ли на себя, то ли на Марфу, то ли на весь белый свет. Марфа была дома только час, а казалось, что целых бесконечных шестьдесят минут.

– Может, стоило бы позвать Злату? Мы бы отметили твоё выздоровление. В конце концов, надо поблагодарить её.

– Моё выздоровление? Кто сказал тебе, что я здорова? Речь идёт об улучшении состояния, не более того.

– Воля твоя, но я бы позвал Злату. Иначе нехорошо получается.

– Я не желаю видеть эту выдру, из-за которой потеряла своё драгоценное здоровье.

Елисей испытал прилив такой испепеляющей, лютой злобы, что даже обрадовался: с такими чувствами вряд ли он сможет жить с Марфой дальше. Не судьба?

– Как можно винить человека в том, что со всеми нами произошёл несчастный случай? В чём её вина? Она помогла тебе – от чистого сердца, заметь, по доброй воле; она меня из тюрьмы вытащила…

– По-твоему, теперь мы должны этой миллионерше всю жизнь в ножки кланяться? Жили себе, горя не знали, и тут – воровку грабят… Может, благодетельница сама всё это и подстроила. А ты, как лопух, всё за чистую монету принимаешь.

Елисей в полной мере чувствовал себя обитателем ада. Душившая его ненависть не могла скопиться за час; очевидно, она подспудно тучнела в нём двадцать лет, и вдруг взяла за глотку. Приступ хладнокровной ярости, частично истраченный в схватке с желудёвым парнем, просто сотряс Елисея.

Но Марфа хорошо знала своего мужа, – гораздо лучше, чем он сам.

– Ты хочешь её видеть? Зови, – смиренно заявила она.

Он развернулся и вышел из комнаты. Остановился перед зеркалом. Глядящие на него в упор глаза спросили: «Что теперь будем делать с аквариумом?»

На следующий день, вернувшись работы, он застал Злату и Марту, мирно беседующих за чаем на кухне у Елисея.

– Вы поставите нам такую же входную дверь, как у вас? – простодушно привередничала Марта, приглашая Елисея к разговору. – Мой муж сказал мне, что просил вас об этом, и вы обещали заменить нам дверь. Это так мило с вашей стороны. После всего того, что я перенесла, и после того, что сказали мне врачи, имею ли я право попросить вас ещё об одной услуге… Это будет единственная моя просьба…

– Конечно, конечно, я сделаю всё, что в моих силах, Марта Тарасовна.

– Вряд ли я когда-нибудь встану с инвалидной коляски, вы меня понимаете? А если всё же встану, то при определённых условиях. Мне надо забыть пережитый кошмар: желательно сделать ремонт, поменять обои, мебель, даже одежду. Так сказать, сменить среду обитания. Так рекомендуют лучшие врачи. Мы люди небогатые, боюсь, мы не осилим перемены в таком объёме. Вы меня понимаете?

Марфа говорила, Золотая Рыбка сдержанно кивала.

Потом Злата поблагодарила за гостеприимство и ушла, не глядя на Елисея.

Под тяжёлым взором Марты Елисей так и не поднял своих глаз.

Через неделю Елисей увидел возле двери Златы ухоженного мужчину, распространяющего вокруг стойкий запах дорогого парфюма, – по иронии судьбы, гладковыбритого и узкоглазого, только не молодого, а уже в годах. Он с удовольствием блокировал и разблокировал замок, наслаждаясь работой затейливого механизма. Заметив внимательный взгляд Елисея, он миролюбиво пояснил:

– Я ваш новый сосед, человек смирный и одинокий. Прошу любить и жаловать. У вас, я вижу, такая же дверь. Замок надёжный?

– А где же Злата?

– Бывшая хозяйка? Она в срочном порядке продала мне эту квартиру. Очевидно, поменяла место жительства. Это всё, что мне известно. Очень милая женщина, не правда ли?

– У неё был скверный характер, – на пороге их квартиры стояла Марта Кологривко в новом лиловом халате. – А замок надёжный. Нам нравится.

В её голосе звучали нотки абсолютной уверенности.

Владислав Антонович Елисей рассмеялся от души. Его супруга, словно расслышав нотки фальши, изумлённо повела бровями.

– Знаешь ли ты, Марта Кологривко, кто меняет воду в аквариуме?

Брови поднялись ещё выше.

Новый сосед ничему не удивлялся.

20-27 февраля 2010