Текст книги "В потоке поэзии. Книга 2"

Промокшие

 
Покраснела черёмуха, пожелтела берёза,
осыпаются первыми с клёна листы,
задождило, забрызгало. На асфальте колёса
порождают смятенье осенней воды.
Заблестели зонты синтетической тканью —
разноцветной надеждой в сухость вещей,
не спасти от потока эту жизнь тараканью,
иногда лишь смеющихся, гордых людей…
 

Расставание

 
Грачи на ночлег прилетели
из дальних пшеничных полей,
уселись на ветки-качели —
«общажная» жизнь веселей!
Ночной диалог продолжая,
забыли о дне трудовом,
заплакала осень сырая
над чёрным грачиным пером.
Прощаться придётся им скоро
с любимой своей бороздой,
не будет конечно же ссоры,
расстанутся… Им не впервой!
 

Резвились листья

 
Резвились листья в воздухе ахунском,
играли с ветром: «Ну, давай, лови!»
Дубы шептали тихо на французском,
подслушанное где-то «C’est la vie».
Осенний день, очищенный водою
печально моросящего дождя,
забрызгал солнцем ярким над Сурою,
от обелиска прямо до вождя
на серой площади. Вдоль по Московской
холодный ветер мчался из Ахун,
принёс он листья с желтизною броской
и водостока расцветил чугун.
 

Сергею Есенину

 
Русью пропитан твой взор,
небом шальная душа!
Ветра степного раздор
сердцем любил ты. Дыша
запахом свежей земли,
чувствами жил не стыдясь.
Росы на травы легли —
свежей слезою на грязь
потных рубищ мужика,
в них ты Есенин Сергей!
Снова плывут облака
там над Рязанью твоей.
Вновь колосятся хлеба,
радуя новых крестьян,
белой берёзы мольба
слышится утром с полян.
Громко сказал о Руси,
крикнул о ней на весь мир
горько стихами: «Спаси!»
выпил до дна сей потир…
 

Сколько можно

 
Мрачно и холодно ночью в осеннем, невспаханном поле.
Жёлтая рожь ощетинилась, грозно смотря в небеса.
Крепких колосьев под жаткой лишилось раздольное поле,
вечно голодный, дрянной человек не творит чудеса!
Он забирает поспевшие зёрна в сухую погоду,
тяжестью чёрных колёс уплотняет природную плоть.
Трудно дышать. Отдыхаю под снегом всего лишь полгода,
ранней весной начинает с усердием снова колоть.
То культиватором новым пройдёт, а вослед бороной,
рану открытую щедро зальёт запашистым раствором —
химией горькой. Ох, человек ненасытный, Боже ты мой!
Разве не можешь рядом со мной насладиться простором?
 

Снег в городе

 
Кристаллы замёрзшей воды полетели
в снующую пропасть бетонных вершин.
Царапали когти зловещей метели
дешёвую краску дешёвых машин.
Деревья покорно кивали ветвями
согласно закону сезонной игры.
Метель разыгралась, как дождь во Вьетнаме —
не видно, не слышно, но всё до поры.
 

Совесть

 
Даже от крови можно отмыть грязные руки,
совесть очистить, наверное, вряд ли возможно.
Совесть на деньги меняется так, ради скуки,
ради азарта и веры что это надёжно!
Пылью покроется всё, что имеет значение,
время застынет тяжёлым мгновеньем вдали,
брошенный камень вернётся тремя в искупление.
Где твои деньги? Валяются рядом, в пыли…
 

Сотворение

 
Вдруг, ниоткуда, по чьей-то задумке
время пошло в измеренье трёх мер,
словно достали учебник из сумки,
дабы решить подходящий пример.
Не просчитались и мир сотворили:
Космос, Галактики, звёзды, людей.
Только немного они поспешили,
сделав ошибку: канал новостей.
 

Старость

 
В окнах, потускневших от времени и дождевых капель,
не видно лиц, не слышно смеха, лишь тёмная пропасть.
В заоконном пространстве тишина режет как скальпель
по живому, по-доброму. Старый дом испытал робость:
притих, позеленел мхом на северном углу стены,
развалился завалинкой – забылся, наверное.
Брёвна, впитавшие историю, переплетены
трещинами гибели. Состояние скверное —
год от года всё хуже и хуже, тяжелее. Ох!
Червоточины жизни побежали по крыше
пятнами лишайника. Прохожий не жалеет вздох,
отводит взгляд в сторону туда, где лучше и выше,
новее дом…
 

Степь моя

 
Степь моя, укройся ветром,
отдохни в предзимний час.
Ты устала жарким летом,
ты устала и сейчас,
напивайся влагой вволю,
сбрось цветение цветов.
Знаю, это твоя доля,
я согласен, я готов
подождать тебя до мая,
встретить слёзно талый снег
и увидеть – ты святая!
Жаль, что я лишь – человек…
 

Предвесеннее

 
Трактор сдвигает снег в кучи.
Весна не спешит – отдыхает.
В небо впившиеся тучи
снова и снова вздыхают
от усталости. Падают
измождёнными на плечи…
Людей нисколько не радуют
надоевшие толком речи
о погоде, о наледи,
о пескосоляной смеси,
о том, что вряд ли свалите
из нашей российской взвеси.
Не погодной! Человеческой!
(режимной самую малость)
…Снег с любовью отеческой
летел, поддерживая шалость
ветра.
 

Восьмое марта

 
Восьмое марта праздник Дам
любимых, любящих и нежных,
родных, прекрасных, милых мам,
и в этот день, довольно снежный,
спешим поздравить дружно Вас:
тепла желаем Вам в морозы
и ни одной слезы из глаз…
Мы любим Вас! Вы наши розы!
 

Реки весенние

 
Реки по улице,
реки с карнизов —
нет опасений!
Просто сезон.
Кто-то прищурится —
светом пронизан
воздух весенний.
Ныть не резон!
Солнце сияет
сверху лучами,
снизу лучами
воды блестят.
Кто-то чихает —
сопли ручьями,
папы с врачами
к мамам летят.
Реки сливаются —
дети стараются
реки весенние
объединить.
Волны сбиваются,
словно играются!
Реки весенние
не победить!
 

Стрижи

 
В утреннем небе лёгком и свежем
крыльями острыми воздух разрежем,
вдаль полетим, где играют лучи,
те, что светили Луною в ночи,
те, что прогнали навязчивый сон
в тёмную гущу берёзовых крон.
 

Размышление о времени

 
И каждый час, и каждый день
ложится скомканным листом
в дневник историй, словно тень
махнёт из прошлого хвостом
воспоминаний, растворится
в потухшем взгляде. Ход часов,
подобен взлёту сонной птицы,
летящей ночью в глубь лесов
к гнезду родному. Мы взрослеем.
Печаль таим в обрывках сна
и, шутка ли, обои клеим
самостоятельно. Весна
смывает грёзы. Реалисты —
весне не верим больше мы!
И лист зелёный, свежий, чистый —
всего лишь лист. Но толще мы
за годы мудрости, что в коже…
И каждый час, и каждый день
чуть-чуть становится дороже
и всё светлее наша тень…
 

Так уж бывает

 
На мусорной свалке, где горы отходов
нетленным последствием жизни людей
впиваются в небо, туманят восходы
смогом удушливым, злой чародей
под именем «Рок» поселил человека —
в последней инстанции статуса «Бомж»,
в дымящем костре догорает Сенека —
растопкой для чая. Книжная ложь
огнём философии трогает лица,
скупой стоицизм пожирают дрова.
От спирта в бутылке народ веселится,
прохладная ночь подбирает слова,
но их не находит. Ленивое эхо
прощальным аккордом уносится вдаль,
играет приёмник, где старая Пьеха
«Так уж бывает» поёт про печаль…
 

413 гектаров

 
В небесном океане плескались облака,
зелёная берёза откидывала тень —
такой вот получился весёленький плакат,
прибитый напоследок на почерневший пень.
Четыреста тринадцать потерянных гектаров!
Загубленных деревьев нельзя и перечесть.
Купили «крузаки» виновники пожаров,
куда же вы смотрели, товарищ «ваша честь»?
Гуляет чёрный ветер над мёртвым пепелищем,
по чёрному асфальту гоняют «крузаки».
В небесном океане опять столбом дымище —
загублены деревья страдающей тайги…
 

Что не так?

 
Что же в нас не так?
Что же в нас не то?
Что за кавардак
спрятался в нутро?
Зол на белый свет
юный террорист.
Школьный силуэт.
Обронённый лист.
«Вишня» в страшном сне:
лестница, пожар.
Что же в глубине —
взятка или дар?
Бешеный сосед.
Пламя и пропан.
«Сколько нужно бед?»
– вымолвил стакан.
Что же в нас не так?
Что же в нас не то?
Что за кавардак
спрятался в нутро?
 

Заморозки

 
Во вспаханном поле пробился росток невесомый,
В сравнении с глыбами чёрными жирной земли.
Зачем ты стремишься так быстро плодить хромосомы,
Ведь будет ещё холоднее, чем просто нули?
Морозы ударят под утро калёным кинжалом
В твоё неокрепшее тело, безумный росток!
И ты не раскроешь листы под полуденным жаром —
Погибнешь во вспаханном поле, упав на восток.
 

Напутствие

 
Жгут солому. Поле дремлет.
Час посева не настал.
Прогревает солнце землю,
чтоб крестьянин ей воздал
добрым словом, трудным делом —
поделился с ней зерном.
Будь, крестьянин, гордо-смелым
и воздастся поделом!
 

Задумчивое

 
Закат и воздух свежий, свежий!
Лоснится дымка впереди.
Деревня милая, где скрежет
телеги старой грусть в груди
прогонит мигом в лоно поля,
зальёт тоску ромашки цвет.
Постой мгновение! До боли
хочу впитать в себя рассвет,
который выпрыгнет из ночи,
такой спокойной и родной,
где звёзд сияние пророчит
смиренье мёртвой глубиной.
Сижу в тумане близ оврага,
горчит в душе трава полынь.
Хмелеет ветер. Видно брага
в деревне пьётся в эту стынь…
 

Предзнаменование

 
Над пашней марево. Земля
дышать не перестала,
ведь не зависит от рубля
святой земли начало!
И будет вечность всё дышать
степное совершенство
и своеволие прощать —
сплошное диссидентство
тебе о, гордый человек,
подросток своенравный!
Жаль не насытишься вовек
победами. Неравный
со мной ведёшь ты бой, творец!
Считай себя верховным
пред божеством своим! Глупец!
И будешь только овном
живущим смерти ради.
Над пашней красная заря
в притворно синей глади
не зря, не зря, не зря, не зря…
 

Небесное умиротворение

 
Падаешь в небо густое – паришь над землёй в облаках,
смотришь в высоты уставшим,
пронзительно-искренним взглядом.
Лёжа в траве запашистой полынь разомнёшь в кулаках —
смерть на ладонях зелёных запахнет абсентовым ядом.
Встать невозможно. Подкрался внезапно чарующий ветер,
тёплым приветствием тронул красавицу юную – рожь,
словно любовь свою первую он неожиданно встретил.
Быстрой волною бежала по полю ответная дрожь.
Где-то вдали, в глубине синевы, загудел самолёт.
Люди так просто доверили жизни титановой птице.
Там наверху превратишься в секунды на скорости в лёд,
если сломается что – упадёшь далеко заграницей.
Скоро закат. Лучезарное солнце сожжёт горизонт,
пустит пучок окровавленных стрел мировое светило
и растворится, раскрыв предварительно сказочный зонт
звёздами яркими вышитый – ночь, не спеша, наступила…
 

Уволен

 
Собака бежит, испугавшись собаки,
по улице светлой, где нет фонарей.
Не убраны снова с отходами баки —
внезапно напился работник Андрей!
Напился внезапно – ему захотелось —
внутри зачесалась абсурдная суть,
раскрылась душа и нелепая смелость
заставила бить в волосатую грудь
себе кулаком, оставляя осадок
в гордыне начальника фирмы «Щербет».
Аванса не будет. Зарплаты остаток
Андрей заберёт, не входя в кабинет
начальника фирмы…
 

Ломать – не строить

 
Свежий ветер. Мокрая спина.
Лом блестящий – стали килограммы
притаились где-то у окна,
у прогнившей деревянной рамы.
– Перекур! Работа на износ!
До обеда разобрали стену
метров в пять. Кирпичную. Вопрос:
так куда кирпич я этот дену?
Не подумал что-то… Ну, давай!
Вот расчёт, ребята. Вам по «тыще».
Да. Не хата, а гнилой сарай!
Не строитель? Не берись, дружище!
 

Невольник

 
Что ты, ветер, несёшь не степной аромат?
Что ты ветер поёшь, что рассвету ты рад?
Что надумал, наглец, потревожить ковыль?
Ты кандальный беглец? Ты несчастный бобыль?
Может вместе снесём той степи аромат?
Может вместе споём что-нибудь наугад?
Что надумал наглец? Что летишь не спеша?
Ты всего лишь беглец! Ты степная душа!
Эх, спою я в степи! Эх, вдохну аромат!
Ну а ты уж терпи, раз неволе ты рад!
 

Пробуждение

 
Музыка льётся щебетом птичьим
в тёплое поле – в родные поля!
Духом святым, травяным, безграничным,
духом свободы возносит земля
душу стоящего здесь человека.
Мысли неровные строятся в ряд —
мысли гнетущие чёрствого века —
жалкого века, века утрат
радости жизни в простом и бесценном:
в щебете птичьем, в раздолье степном…
Что заставляет тебя быть надменным?
Что заставляет быть подлецом?
 

Относительно жизненное

 
Снег усыпан пеплом – трудится завод!
А на солнце пекло – миллиардный год!
Вот завод закрыли – пепла не видать!
А на солнце пекло снова и опять!
Где же постоянство? Где же тот завод,
Чтоб не закрывался, сука, круглый год!
Чтоб не закрывался снова и опять!
Правда, солнце ночью тоже не видать…
 

Жаль, где-то…

 
Забилось сердце от тревоги
чаще.
Куда ведут тебя дороги?
В чащу
нелёгкой жизни оголтелой
нашей!
Возьмём сполна мы пустотелой
чашей.
Омоет время, не спеша,
лица.
Попросит светлого душа…
Снится
кому-то прошлое во снах
жутких,
кому-то прошлое лишь прах…
Шутки
ушли в загубленную даль
лета
мы попрощаемся лишь: «Жаль,
где-то…»
 

Фантазия

 
Собрать в ладони небо и в карман,
уйти подальше в жаркие пустыни,
поставить там огромнейший орган
и ждать пока песок дневной остынет.
Достать второе небо, раскидать —
закрыть пустоты звёздами иными.
Под пятую симфонию рыдать
в молчании. Лишь мыслями одними
парить в пространстве мира и вещей…
 

Наследие

 
Искать в неведомом пространстве,
пускать в надежде корабли
для дальних, долгих, мрачных странствий,
чтоб наши внуки нарекли
созвездье новое однажды
одним из множества имён
того, кто искренне влюблён,
мечтой великой увлечён,
смотревшего в порыве жажды
познаний чудных в глубь Вселенной,
таившей грозный компромат:
цветочный первый аромат
с Земли недавно сотворенной.
Искать в неведомом пространстве,
пускать в надежде корабли
для дальних, долгих, мрачных странствий,
чтоб внуки внуков нарекли
созвездье новое однажды…
 

Конечное

 
Смеются звёзды белым светом,
буравя холст ночной работы.
Миганьем лёгким, неприметным
уходят в рябь, где плещут воды
реки спокойной. По теченью
Луна желтеет мёртвым кругом,
а в камышах призыв к забвенью
шуршит листом в ночи. Испугом
наполнен воздух свежий, плотный,
где гладь речная бесконечна,
а где-то спутник беспилотный
крадётся в вечности. Конечна
земная жизнь…
 

История горячих труб

 
В подвале много места,
горячих три трубы.
Жених живёт с невестой —
бомжи они, увы.
Судьба распорядилась
послать в награду дочь,
и скоро разродилась
невеста. Превозмочь
свой статус социальный
пытается отец,
и в цех он ритуальный
с названием «Творец»
устроился работать
и водку бросил пить,
теперь одна забота —
ребёнка сохранить!
Сердца любовь прогрела,
судьба сменила тон:
растёт их дочка Стелла,
читает «Тихий Дон»
в детдоме, где сиротки
(пошёл десятый год)
отец вернулся к водке,
с мамашей вместе пьёт…
 

Виноват дятел

 
Срывая совесть в диком гневе,
кулак стучит в лицо стола,
трещит с опилками смола
и топит злость в своём же чреве.
А за окном теплым-тепло!
Берёзу мучают асфальтом —
с лопат слетает сделав сальто
комками чёрными в дупло —
награда дереву от дятла —
личинок жирных знатока.
Его клянёт уже ДК
(мешал во время пьесы «Ялта»)
Директор этого ДК
срывает совесть в диком гневе
и топит злость в своём же чреве
из-за того, что знатока
(известно прессе) пьесы «Ялта»
измучил стук слепого дятла!
Его рецензия: «Нелепо,
бездарно, сухо, как в Алеппо.
ДК закрыть!»
 

Запах депо

 
Запах депо разносился в округе,
словно воздушные массы с пути
всех призывали: «О люди, о други!
Вам не пора ли в дорогу пойти?
Сядьте в вагоны, возьмите поклажи
и уезжайте в другие места.
Будет сидеть! Ведь судьба не покажет
чистую плоскость другого листа!
Бросьте, простите, разрушьте, разрежьте,
смело доверьтесь зовущей мечте
в равных частях. Не забудьте! Надежде
сердце отдайте, как делали те,
кто не боялся ни горя, ни моря,
кто не страшился сорваться в пике,
кто не искал на диване покоя
с пультом удобным в ленивой руке…»
Запах депо разносился в округе,
словно воздушные массы с пути
всех призывали: «О люди, о други!
Вам не пора ли в дорогу пойти?
 

Веточки кленовые

 
Бумажного слона уносит по течению,
улыбка безмятежная играет на губах —
пираты отдыхают, новым увлечением
становятся кленовые веточки в руках!
Отнюдь, не шпаги это, не острые мечи,
а колдовские палочки! Попробуй, убеги!
И сколько хочешь маме кричи иль не кричи,
с тобою «грязнокровка» сегодня мы враги!
Широким взмахом снизу повержена толпа
и в воздухе проносится ретивое «Ура!»
И вроде бы победа, но спешка так слепа —
с черёмухи заклятием летит: «Тара-бара!»
Кто «Гарри», кто «дементор» никто не разберёт,
у «Воланда-де-Морта» слеза уже течёт…
Веточки кленовые поломаны на части,
маги оголтелые носятся от счастья!
 

Импульсивность

 
В маленьком домике, где-то в тайге
жил косолапый медведь,
он разменял все рубли на теньге,
чтоб в Казахстан улететь!
Скучно медведю в таёжной глуши:
пихты, кедрач и сосна,
старая белка и нет ни души.
Да! Ещё дура-сова!
Скоро собрался медведь за кордон,
домик закрыл на замок,
мёда с собою целый бидон
он в самолёт приволок.
Дружно встречает его Казахстан:
«Глянь, косолапый медведь!»
Только не нравится мишеньке там —
хочет назад улететь!
Голые степи тревожат ветра,
плачет не спавший медведь,
вспомнилась белка – лесная сестра,
«Эх, не дала б умереть!»
Скинулись белка и дура-сова
сколько смогли на билет —
выручить мишку живого едва,
брата спасали от бед!
Вот и вернулся! Маленький дом,
пихты, кедрач и сосна.
Больше не хочет медведь за кордон,
Родина – место для сна!
 

Капли

 
Капли кап-кап,
кап
капля…
Пакля
намокла,
стёкла
запотели.
Хотели
дождя? Получайте!
 

Медные трубки

 
В больнице на сутках не спится,
больные тревожат криком,
машины сплошной вереницей
везут в завывании диком
попавших в стальные объятья
убого, мелкого гада…
Халаты, как белые платья
врезаются в память. Преграда —
вдохнуть кислород. То мгновенье
изменит реальность на кому —
единственный шаг до забвенья,
с которым по книгам знакомы.
Не больше… На медные трубки
возложена участь спасенья —
нести под шипящие звуки
из синих баллонов лишенье
страданья. Их песня живая
и ночью, и днём воскрешает!
Поют неустанно, взывая,
к богам, что судьбу предрешают…
 

Минус романтика

 
Дроблю себя на мысли, читая вновь Шекспира,
ловлю глазами строки, рискуя пропустить
важнейшее. В тумане, размытая квартира,
но я всё продолжаю с Джульеттою грустить.
Стремление любить и вправду беспощадно!
Сердца разогревает назойливая страсть,
которую не смогут в мгновение украсть,
но в наши времена заметят все: «Да ладно!»
Ромео и Джульетта – предвестники скандала,
семейного раздора, любви так на века!
Жена стоит в дверях. «Романтик, я сказала,
пароль восстанови для доступа в ВК!»
 

Надоевшее

 
Маски тканью скрыли лица,
ты двойник и я двойник!
Невозможно веселиться,
пот под масочку проник.
Жар окутал. Знойным взором
смотрит в ценник продавец,
линзы камер ревизором
нас пасут, как тех овец,
что на пастбище гуляют.
Невдомёк им. Боже мой!
Лишь собаки грозно лают:
влево, вправо шаг, постой!
Карантинные задумки
завершатся. Ерунда!
Что ещё таится в сумке
жизни нашей, господа?
 

Прошлое

 
Разрушена хижина тяжестью снега,
летящего с неба.
За серыми стенами стеблей полыни
в печали отныне
деревни и сёла, гремящие ране
стёклами в раме.
Угрюмая роскошь заросшего сада —
слеза и досада.
Детсада фундамент раскрошен на крошки
дождём понарошку.
Дорожки забыты, забиты листами.
Осень местами
заплачет о давнем…
 

Форс-мажор

 
Ветер сбегает с крыш,
пылью туманит взор.
В норке холодной мышь
прячет какой-то сор.
Нужный, но только ей.
Важный, но для неё.
Ветер, сильнее вей!
Ветер, суши сырьё!
Высохнет вмиг зерно —
станет полно еды.
В норке, где мышь, темно,
в норке полно воды.
Ветер, сбегая с крыш,
пылью туманил взор,
ливень беднягу-мышь
выгнал в сосновый бор.
Дома у мышки нет
и под водой зерно —
вот форс-мажорный след
без оговорки «но…»
 

Страда

 
В пшеничном поле властвует комбайн,
мехток звенит и лязгает металлом,
но громкий голос: «Ну ты что? Врубай!» —
доносится несдержанным скандалом.
Царит страда! Горит нещадно время.
Пускает пыль оранжевый «KAMAZ»,
и из-под тента сдует ветром семя
и снова в землю падает. Сейчас
нет никому охоты к разговорам,
к пустой словесности, к горячности идей.
Лишь старый кузов проскрипит затвором:
«Крепись, крестьянин родный, не робей!»
 

Уходящие в вечность

 
Сухая земля поглотила остатки осенней воды,
которая мелким дождём орошала три дня и три ночи.
Прошли облака кучевые, заснули в печали сады,
промокшая яблоня скинула в травы последний листочек.
Дурманящий запах предснежного воздуха русского поля
впитался в белёсый, разбавленный небом, спокойный туман.
Старинная боль возрождалась: крестьянская доля – неволя,
былинная данность шептала в овраге: покой, но обман.
Набухшая грязь на дороге следы каторжан растворила,
когда-то за что-то идущих в последние в жизни края.
Стала пустая дорога в степи для лишённых могилой,
утренним звоном крепких цепей прогреметь ещё раз норовя.
Сухая земля поглотила остатки осенней воды,
которая мелким дождём орошала три дня и три ночи.
Прошли облака кучевые, заснули в печали сады,
промокшая яблоня скинула в травы последний листочек…
 

Последний плач

 
В холодной степи сияла луна
над серыми трупами трав,
засохшее дерево у валуна
смирило свой жизненный нрав.
На сморщенном небе горела звезда,
что вынесла яркость луны,
звезда не смотрела в степные места,
но травы в неё влюблены!
Они погибали с безумной тоской
по дальней и нежной красе
и осенью мрачной ушли на покой,
проплакав в последней росе…
 

Осенняя печаль

 
Ржавые листья летели на крышу из жести
в доме, где жил председатель колхоза Семён.
Нет в предстоящем процессе ни капельки мести,
нет предрешающих связей прошедших времён.
Краткие блики лучей затуманены пылью
взвешенной в воздухе прахом остатка дорог —
вспомнила лошадь нелёгкую долю кобылью
и встрепенулась, копытом стуча о порог.
Жёлтые ставни отвергли зелёную краску,
крошевом мелким посыпали землю в саду,
видом своим говоря: «Расскажу я вам сказку:
было несчастье у нас в сорок первом году…»
Ржавые листья всё также летели на крышу,
тёплая осень прощала, прощалась, ждала,
видом своим говоря: «Отдохните, я слышу —
гонят коров по тропинкам родного села!»