Текст книги "В потоке поэзии. Книга 2"

За пределом

 
За пределом Млечного Пути
засверкают тысячи планет,
невесомой тяжестью в груди
зарыдает нотами кларнет,
пролетит блуждающий мотив,
где квазары порождают свет,
превращая пустоту в залив,
где движенье создаёт завет…
 

Самокопание

 
Душа над кожей дышит светом,
впиталось в тело гарь.
Одним проверенным сюжетом
живу, как все, как встарь.
Всегда калёное железо
проходит сквозь покров,
и мысли, словно Ахиллеса
подводят. Мир суров.
По краю в поисках тоски
иду, неся себя.
А что за гранью у доски?
Любил ли я тебя:
о жизнь, о свет, о горечь снов,
о ласковый рассвет?
Когда-то был и я суров,
когда-то… Может нет.
Щадил возможностью залечь
в немое царство слов,
ах, если бы не степь, не печь,
не рубленных голов
у Родины… То быть могло
иначе, но не так.
Кого-то мучает бухло,
кого-то кавардак
в стране. Страннее суть вещей
понять, врастая в век,
где двадцать первый – апогей,
но ты всё человек…
 

Без комментариев

 
Приехал министр проверить больницу,
прошёл в отделение, где ИВЛ.
И надо же было такому случиться —
увидел он друга, который болел
от вируса нового… Падали слёзы —
министром владела печаль и тоска,
ведь суть медицины – увидеть угрозу,
но вылечить вряд ли… Излечит доска…
 

Девиантное счастье

 
В банке окурки сложены плотно,
склеены прочно смертью табачной,
были рождёнными в городе Гродно,
были рождёнными… Но, неудачно…
В руки попали любителя выпить
крепкого спирта в фанфурике. (Вот он!!!)
Был организм заражённым, как Припять,
был организм алкоголем измотан.
Фильтры отброшены – курево крепче!
С каждым глотком пробегает волна
счастья такого… (В натуре полегче!) —
линия жизни, что светом полна!
Банка забита, бутылки разбиты,
тёмным стеклом расцарапаны в кровь
руки в наколках. Под утро сердитый
вновь похмелиться разбудит свекровь.
В банке окурки сложены плотно,
склеены прочно смертью табачной,
были рождёнными в городе Гродно,
были рождёнными… Но, неудачно…
 

Рэп

 
Парня молодого
в армию забрали.
Что же тут такого?
Всех нас призывали!
Да не тут-то было —
не хотел в армейку,
но ему светила
в шовчик телогрейка.
Парень занимался
странными делами,
он не унимался
даже и с ментами.
Даже и с кентами
был довольно резок,
рэп читая мощно,
панчами он резал:
бил по власти сильных,
бил во власть имущих,
не было умильных
слов его гнетущих.
Он противник власти,
представитель гетто!
Рэп – молитва счастья!
Рэп – обитель света!
 

Уходящий день

 
Просроченный день оборвался, увидев закат,
В заброшенном доме сиявший сквозь битые рамы.
Валялся, разрушенный временем, тот самокат,
Который был куплен с зарплаты работавшей мамы.
Работавшей в те, девяностые трудные годы
В больнице, забитой больными людьми до предела.
Бывало терпели житейские горе-невзгоды,
Но всё пронеслось, как листва в октябре пролетела.
Просроченный день уходил за лиловые тучи,
Последним лучом убаюкав заброшенный дом
Сквозь битые рамы, где не было стильного Gucci,
Но счастье семейное било чистейшим ключом…
 

Пенза-10

 
Пенза мощёная,
Пенза лощёная,
Пенза с дорогами (в шиномонтаж)!
В красках хвалёная
Пенза зелёная
в летнее утро (за сурский пейзаж)!
Эх, улыбаются
в Пензе красавицы!
Пенза-красавица эх, хороша!
С рожей бандитскою
мне бы в «Савицкого»,
чтоб развернулась от счастья душа!
Кто-то раскается —
вновь возвращается
в Пензу обратно с чужой стороны.
Пенза поправится,
Пенза прославится —
сурское сердце огромной страны!
 

Осенняя тяжесть

 
Лопнули тучи – зонты не помогут!
Выльется всё, что копилось внутри
несколько дней. Прилетит на подмогу
ветер холодный, наверное, в три,
может в четыре по местному времени,
сдует отмершие листья берёз
к клубу ночному. Читающий Эминем
в новых колонках добьётся всерьёз
пьяной слезы депрессивной натуры
с полным бокалом сухого вина,
вспомнившей всё… Отголоски культуры
напрочь покинут – она же хмельна!
Выгнулись мысли отчаяньем мерзким,
словно осенняя грязь из души
вышла наружу. Обидно. Ей не с кем
чистой любви ощутить виражи.
Скрюченный мир раздвоился во взгляде,
снова бутылка родного вина…
«Чё ты уставился, слышишь-ка, дядя?
Все вы такие… Козлов до хрена…»
Лопнули тучи – зонты не помогут!
Выльется всё, что копилось внутри
несколько лет. Принесут на подмогу
снова бутылку под номером три…
 

Горы

 
Не просто камни – горы,
не глыбы прошлых лет,
помножены просторы
в огромный силуэт,
несущий просвещенье
гранитом острых скал,
великое ученье
тому, кто всё искал
за гранью жизни этой
возможный лейтмотив —
нависший над планетой
мистический порыв.
Не Бога ли старанья?
Ковались в полумгле
высокие созданья
на созданной Земле…
 

Вдруг потоп

 
Утром рано встану в восемь,
посмотрю в окно на осень:
брызжет небо-распылитель —
пыль сбивает повелитель
с ярко красочных листов.
Мой ковчег давно готов,
если что пойдёт не так —
дождь зальёт земной пятак,
я на пятом этаже
в укреплённом блиндаже
замурован, защищён
и с рождения крещён —
это к слову. Вот вам суть:
чтоб в потоп не утонуть
не живите в шалаше,
а на пятом этаже
покупайте свой блиндаж!
 

Движение на месте

 
Услышать звон дождя о крыши
построек вечно молодых
советских лет, где небо выше,
когда-то было, но под дых,
Гагарин Юра давший штатам,
примерил Космос. Молот, серп
на полотнище красноватом,
снопы колосьев держат герб —
Союз великий! Было время…
Не коммунист я. Что вы! Нет.
Но просто выросшее племя
не знает тех… Тех славных лет
и горьких, страшных с Ленинградом
с «Катюшей» залповой, огнём
фашистских танков где-то рядом
и наш ГУЛАГ при том. При всём
кровавом зверстве за границей…
Что было точно! Есть вопрос
о современниках, что в Ницце
скупали яхты. Алых роз
не дать тщеславным девяностым,
народ «крутился», как умел.
Какой сейчас у «Russia» остов?
Иль тот же самый беспредел
творится тихо, без проклятий?
Под псевдо ценной шелухой,
где нет идеи, нет понятий
в России-матушке родной!
Услышать звон дождя о крыши
панельных стареньких домов
советских лет, где небо выше,
когда-то было. Сладких снов!
 

Отречение

 
Мне бы сбежать от тоски и наигранной роли
из «драгоценного» общества в серое поле
в тихое, вольное, малознакомое миру,
где убивают, рыдают и делят квартиру
между собой, надрываясь от радостных криков,
из полноценных людей превращаясь во фриков
(в самом плохом понимании данного слова),
где без стеснения жаждут большого улова
в виде разменной монеты. Кидаясь в молитвы
тренингов быстрых, находятся в стадии битвы
те пожиратели душ и обугленной плоти,
что утонули в зловонном, но милом болоте…
 

Соблюдение баланса

 
От зарплаты до аванса
соблюдение баланса —
очевидное решенье!
Правда к тратам тяготенье
перевесит вновь сомненье,
не оставив снова шанса
накопления с аванса!
Соблюдение баланса
начинаю с воскресенья!
Было правильным сомненье,
но безумное решенье
под накалом тяготенья
не оставило мне шанса
соблюдения баланса
от зарплаты до аванса…
 

Русский авось

 
1
Илон Маск пустил ракету,
к Марсу выстроит мосты…
У Роскосмоса макеты
элегантны и просты,
да задумок очень много —
на Луну ещё бы раз!
(Мы надеемся на Бога,
Бог надеется на нас!)
 
 
2
Полные витрины в магазине водки —
лучше замените гиблую проводку,
чтобы не горели детсады, больницы
(Ладно, потерпите! Старое сгодится!)
 
 
3
На один год,
на один миг…
По ручьям вброд,
по весне крик:
– Ведь дорог нет!
Весь асфальт – в пух!!! —
вековой бред,
вековой дух!
 

Беспокойство

 
Дождём окропило наивные косы
берёзы, растущей в овраге глухом,
где прячется ветер от знойной угрозы
в июльские дни. Под большим лопухом
гнездо желтогрудой увёртливой птицы
из трав сплетено, как корзина крестьян,
что сходят по краю оврага напиться
воды ключевой. Двухметровый бурьян
стеной окружает жилище певуньи,
зелёный лопух заменяет навес.
С берёзы кричит желтогрудая врунья
на бедных крестьян: «Ну куда ты полез?»
 

Бродячие псы

 
В кучу листвы закопались собаки —
греют худые бока,
утром холодным железные баки
иней раскрасил, пока
солнце в рассвете не ярко, а сочно
красным гигантом горит,
эти собаки почуяли точно
зимнего дня колорит.
С неба посыпалось белое «что-то»
шёпотом в кроны дерев,
пухом покрыло пекарню Ашота,
дым из трубы нараспев
вытянул ветер и бросил на кучу
хлебного запаха тлен.
Жизнь – негодяйка нелепая, сучья,
голодом взявшая в плен,
била нещадно, корила, кусала,
целясь в худые бока.
Белое «что-то» листву покрывало,
слёзы собачьи в века
вновь забирая, скупая смиренье,
в кучу зарывшихся псов…
Дым улетал в белизну приведеньем
долгих несбывшихся снов.
 

Карантинное ничегонеделание

 
Шуберта Франца найду я мелодии
(век двадцать первый, извольте, прогресс!),
в кресло усядусь удобней Мавроди я
(был ведь такой, но внезапно исчез).
Вкладку ВКонтакте открою беспечно,
новости свежие взглядом окину:
запись в сообществе «Жизнь быстротечна…» —
вновь Алексей пошутил про вакцину,
снова в друзья добавляют друзей,
ставят сердечко плохому стиху,
мне же попался Таймырский музей —
буду смотреть как готовят уху!
Правда зачем? Не рыбак я, не повар,
да и Таймыр далеко от меня!
Слышу отчётливо сдавленный говор —
это мальчишке дали ремня
снова родители. Шумно в подъезде.
Видимо, он провинился опять:
либо играл в недозволенном месте,
либо оценки пониже чем пять.
Шуберт закончился, Вагнер ударил
гимном великим в коробку из стен,
словно нарушил невежество правил
нашего времени полных подмен
прав и свобод… Закрываю ВКонтакте,
силюсь осмыслить движение нот…
А за окном, позабывший о такте,
снег недоверчивый с неба идёт…
 

Кухонный разговор

 
Выпьем. Закурим. Разбавим печали
водкой прозрачной в чуть грязный стакан.
Много плохого мы в жизни встречали,
мало хорошего… Что же, друган,
всем невозможно ответить поклоном,
добрым и честным не будешь для всех.
Кто-то становится в жизни «бароном»,
кто-то продажным… Без совести… Тех?
Нет, не изменишь! Они одичали!
Деньги с людьми вытворяют беду.
Ладно, забей ты… (Правду искали
водкой опитые в пьяном бреду.)
 

Ноябрь

 
Стеклянный холод в лужах блещет
под светом тусклым сонных фар,
ноябрь надменно рукоплещет
ветвями вязов, где бульвар.
Сошлись в осеннем многоборье
ненастный день и слабый луч,
зиме хорошее подспорье,
слетев в надежде из-под туч,
усыпать землю тонной снега —
проверить – будет ли резон
желать от осени побега,
оставив в мире свой сезон.
 

Подарок небу

 
Бездонная синяя пропасть на облачном небе раскрылась
по воле высоких ветров. Ослепительный свет уносил
промокшую тьму, проявляя, тем самым, всевышнюю милость
степному наследию. Травы повержены. Не было сил
снова поднять безымянные стебли навстречу рассвету,
вверх вознести к совершенному царству цветочный букет —
скромный подарок Земли, порождённой тогда, по завету,
в чистом пространстве среди многочисленных гиблых планет…
 

Мечта сбылась

 
Мечта затушена. Тускнели
глаза, что искрой разгорались
от слов, от образа. Успели
мечту исполнить, ведь старались!
И поделом. Ушло мгновенье.
Товар получен, чек у вас.
Мечтой заветной омовенье!
Увы, печален ваш анфас…
Но суть была в дороге дальней,
ведущей, искренней, лихой.
И вот лежишь в унылой спальне,
и вроде радостный, и злой…
 

Обычное дело

 
Работал в больнице водитель Сергей
на старой проверенной «Волге»,
возил в поликлинику разных людей,
коробки, шприцы и иголки.
Загружены биксы в багажник с утра,
бумага на заднем сиденье —
для принтера просит опять медсестра,
закончилось всё в воскресенье.
С Сергеем Галина – больничный курьер,
на подпись везёт документы —
приказ от начальства «Списать шифоньер.
Купить для АХО изоленты.»
Мотался Сергей в течении дня
по разным служебным заданьям,
бывало, чинил боевого коня,
дороги – сплошное страданье!
Обычное дело, братцы. Сюжет
отсутствует здесь откровенно,
но суть такова: увеличьте бюджет
Минздраву сейчас, непременно!
Ведь трудятся люди на благо людей,
«бюджетники» – слава России,
такие как Галя и Зубов Сергей
их тысячи, их не спросили,
как сложно порою приходится им
прожить на зарплату от МРОТа!
…Кому-то приятен Отечества дым —
удушливый дым для народа…
 

Мученица

 
Небо впало в кому,
ветер вынес листья
в сад ему знакомый,
где рябины кисти,
сброшен снег на крыши
хижин постсоветских,
ветер не колышет
в доме занавески —
форточка закрыта,
ватой утеплилась.
Маленькая Рита
Богу помолилась…
Мама впала в кому,
маме очень плохо.
«Разве по закону,
Боже, это? Кроха…»
Горе разрывало
небо на полоски
плачем в покрывало.
Мученицы слёзки…
 

Плацкартное

 
Из вагона вижу свет
в окнах дальних зданий,
тенью – тёмный силуэт
столбовых страданий.
Замелькало, затрясло —
разогнался поезд.
Рельсы пели всем на зло,
на добро, на совесть!
Металлический аккорд
звучным исполненьем
помогал решать кроссворд
перед сновиденьем.
Сон нагрянул в мой плацкарт
приглушённым смехом,
уносился я в Асгард,
хоть и в Пензу ехал…
 

Выдержка

 
Несколько аварий. Битые машины.
Снежное упрямство город замело.
Дворник покоряет белые вершины —
тучные сугробы. Вот не повезло!
Старая ворона, сбитая порывом
ветра штормового, падает в пике.
Выпустило небо истеричным срывом
всё что накопилось! Злоба в кулаке
холодом зажата, онемели пальцы
в тоненьких перчатках дамы из ларька.
Только прикурила, подошли страдальцы:
«Дайте по сто двадцать. Два нам пузырька.»
Властвует стихия! Чудная погода!
Белое раздолье! Все вокруг равны
перед неподвластным царством небосвода —
выдержка Сибири, да и всей страны!
 

Человек непреклонный

 
Дайте воздуха Сатурну!
Разведите там сады.
Превратили Землю в урну —
склад глобальной срамоты.
Потешаются над нами
сверхразумные друзья:
«Эх, пустить бы здесь цунами,
чтоб очистить, но нельзя
по Вселенскому закону
непреложного добра…»
Человеку не знакомы
те законы. В бой! Ура!
 

В замешательстве

 
Дождь и снег – варила кашу
из подручного зима,
проклиная долю нашу,
с неба плакала сама.
Забубнила, затрубила
в кроны лысых тополей,
и с плеча она рубила
хлёстким ветром в даль полей.
Разжевала до мякины
лист прилипший на крыльце,
отмечая именины
у себя. В одном лице
человеческом улыбку
вдруг заметила она:
«Что за радость? В чём ошибку
допустила я? Без сна
всё пытаю непогодой,
промочить пытаюсь их.
Он идёт, как воевода,
не боится стрел моих!
Вот шельмец!» Зима кричала
в кронах лысых тополей,
и визжала, и урчала,
мчась в спокойствие полей…
 

Вспоминая море

 
Зимнее солнце красным кораллом
в синюю бездну неба вросло.
Кто же захочет побыть адмиралом?
(раз уж об этом общенье пошло)
Нет претендентов. Не розданы роли.
Небо есть небо, моря есть моря.
Зимнее солнце прохладно до боли.
Красное солнце в мороз декабря
тлеет лучинкой для пущей надежды
в скорый приход календарной весны,
словно смеётся: «Побольше одежды!
Море приснится вам с плеском волны.»
 

Провокационное

 
Набрался силы. Сел за стол.
Листок исписанный расправил.
Настой из мыслей иль рассол
словесный горестью приправил
и понеслась… Быть может стих
и самотканый, и дешёвый,
он может быть о нас, о них —
о тех безумцах. Что вы, что вы!
Я не стремлюсь к вражде и к войнам,
горюю, впрочем, об одном:
злодей в России вновь не пойман
и говорят, что поделом!
Мол сами выбрали – ваш голос.
Ты гражданин, ты должен. Да-а-а…
Вновь виноват в зарплатах Сорос.
А нищих много? Ерунда?
Василий пишет: «Осторожней!
С таким стихом ты загремишь.»
Да ладно, Вася, сколько можно
скрываться в норке, словно мышь.
В то время были декабристы,
в то время были те, кто смог!
Сейчас же, сука, пацифисты
за деньги сделают подлог
хоть на кого. Подставят, свалят,
забьют ногами в кровь и в хлам
и в интернете может «палят»,
узнаем, если что про БАМ.
Стихи рождаются мгновенно
со злобой, горечью, слезой.
Всё потому, что внутривенно
воспринимаешь боль собой!
Напрасно может? Извините!
На время скинем сей вопрос:
«Кто виноват? Что делать?» – нити
в старинной ткани бурь и гроз…
 

Вишнёвый цвет

 
Вишнёвый сад разросся сильно,
белели нежно лепестки
на тонких ветках. Как умильно
и как мгновенно… От тоски
сюда зайти, вдыхая глубже
немного терпкий воздух-мёд,
услышать гул пчелы на службе —
она, наверное, поёт
по-насекомому для Бога
за дар несметных мелочей:
за сок-нектар, пыльцу до срока,
пока не слышен шум дождей.
Прощайте пчёлы! Цвет завянет,
с утра темнее станет сад,
но жизнь идёт, и с вишни грянет,
пускаясь в небо, аромат…
Слетают вниз и нежно гладят
морщины высохшей земли,
где босиком ступала Надя —
ловила бабочку. Вдали
под ветром плыли лепестки,
ныряя в мрачное пространство —
травы зелёной чудо-царство
и погибали от тоски…
 

Сельскохозяйственное

 
Крестьянин нынче без сохи,
Джон Диры, Кейсы, Фергюсоны
не хороши и не плохи
(ценой конечно, как вагоны)
Поломок мало. Агрегат
в полях российских плодотворен.
Крестьянин рад, (когда богат)
Когда богат, тогда проворен —
позволить может сей предмет —
заморский дух с большим пробегом,
но если беден, то в ответ
бурьян получит он под снегом…
 

Хлеб

 
Хлеба вес —
просторы поля,
Хлеба срез —
мужичья воля,
Хлеба горка —
труд в ночи,
Хлеба корка —
жар печи.
 

Подснежник

 
По степи прокатился вал —
безутешной зимы бал,
белоснежной тоски шквал,
где подснежник ещё спал,
где подснежник ещё мал,
в глубине снеговой ждал
теплового плеча луча,
светового потока ручья,
растревоженной талой воды,
подгоняющей в цвет сады.
Но пока по степи вал —
белоснежной пурги шквал,
и подснежник ещё мал
в глубине снеговой спал.
 

Разная

 
Одиночество степное
с сердцевиной полевой
до безумия родное,
хоть и вижу не впервой
растрепавшиеся травы
заклеймённые дождём —
для души моей оправа,
чистой радости подъём
из цветов ранимо-нежных
и страдальчески простых,
а зимою в далях снежных,
заполыненных, густых
от снегов, с небес валящих,
одиночество грустней.
В проводах над ней гудящих,
ветер плачет. Хоть убей,
дай увидеть степь шальную,
степь резную, степь больную
по-осеннему, в хандре…
 

Кому что

 
Выжигая экраном зрение,
сотворив необдуманный клик,
запираем в сердцах своё мнение,
убеждая себя лишь на миг,
что газетные строчки правдивы,
что колонки в журналах «за нас»
и несутся гурьбой на Мальдивы
только те, кому выпадет шанс.
Ну а мы посидим, почитаем,
и с утра ровно в шесть на завод.
Кроме Бога, мы мать почитаем,
остальное же с потом сойдёт!
 

Жалость

 
– По мне бы, ехал ты в деревню,
развёл скотинку, да живи.
А то всё ходишь гиблой тенью,
сопьёшься так! Уже в крови
привычка-то, поди неделю
гудишь, как в небо паровоз?
– Да я в завязке вот. Болею…
– Ещё бы! Серый, в чём вопрос?
Продашь квартиру, купишь хату,
бабёнку может заведёшь.
Хреново быть-то не женатым,
не той дорогою идёшь!
Засеменил Серёга дальше
к ларьку болезнь свою залить.
Он не увидит в водке фальши,
над рюмкой, плача, будет жить.
 

Поэт – звучит гордо

 
Зачем называть себя гордо – поэт?
Щемящее душу, словами не вынешь.
Забудется, слюбится, может и нет,
когда про себя ты подумаешь: «Финиш!»
и вновь изойдёшь на бумагу слезой
горючей ли, страстной, покрытой виденьем
распутным, раздутым, размытым водой
из лужи осенней, что впредь провиденьем
зовётся у многих. Твоё лишь твоё!
Не нужно чужой ни строфы, ни награды!
С душой написать про поля и жнивьё,
про домик в деревне для пущей отрады,
намного прекраснее. Вычурный стих
получится позже в стремлении к славе!
Не сладок, а горек тот путь у одних,
не горек, а сладок у тех, кто не вправе…
 

Глобализация

 
Забился снег в немом припадке,
контрастный мир упал во тьму —
ночную тьму, где всё в порядке,
точнее, Богу одному
известно то. Но мы дремали
в кроватях тёплых, видя сон
из подсознания. Едва ли
могли услышать в унисон
поющих ночью. Снег и ветер
поочерёдно, не спеша
американскую «Black Betty»
пытались спеть, где Русь – душа
во всём, везде, сейчас и присно!
Но мир не тот, давно не тот,
и то, что было ненавистно
однажды встанет у ворот…
 

Степь задушевная

 
Загулял в степном раздолье
с непокрытой головой,
угощала хлебом с солью
и с российскою слезой,
задремавшая в полыни
и в остистом ковыле,
посеревшая отныне,
вся в печали о селе,
задушевная, святая
степь с краюхой и водой.
Там поля у гор Алтая
колосятся. Боже мой!
Как волна бежит по полю,
как белеют облака!
Затуманенной, слепою
упирается в бока
гор гранитных, каменистых,
безупречных в высоте,
степь цветная в росах чистых
заблестит и в красоте
не уступит небу места!
Соглашается со мной
непорочная невеста —
степь России дорогой…
 

Сын

 
Сгорел пандемический вирус,
просохло от стирки бельё.
Сыночек у мамочки вырос,
как в старой деревне быльё —
замызганный пальцами гаджет
таскает в кармане штанин…
А мамочка милая вяжет
носочки для сына. Один
на белом, черствеющем свете
он есть, он её, он родной,
он жизнь для неё на планете,
он ангел её неземной…
 

С надеждой о Надежде

 
Я пошёл гулять в надежде,
что тепло в моей одежде
сохранится! Но сей факт —
злой зимы сибирской акт
вдруг на деле испытал.
«Минус сорок» – тот портал,
где разумной мысли нет,
в голове один сюжет:
к батарее или к печке,
иль хотя бы мне от свечки
напитаться вновь теплом!
А мороз мне: «Поделом!» —
усмехается старик,
норовя под воротник
горстку инея закинуть
или ветром в шею двинуть,
заморозив заодно
нос сосулькой, как в кино!
Не пойду гулять с Надеждой!
Ей тепло в её одежде,
ну а мне… Сей грустный факт —
злой зимы сибирской акт.
 

Ностальгическое

 
Пенза – дом родной, тревожный,
разрумяненный с утра,
там Сура блестит, как ножны
с гравировкой. Катера
разрезают гладь речную
и несутся вслед волны.
В поздний вечер в тьму ночную
тучи каплями полны —
изливаются дождями,
освежая лик домов.
Может быть, меня корнями
тянет в Пензу? Словно кровь
зашептал мне дух Поволжья.
Может пензенский мотив
из села, где воля божья
ветерком над златом нив
пролетала, нотой впился
в глубину души степной?
В Пензу милую влюбился,
Пенза, Пенза – дом родной…