Текст книги "Тень всадника"

И т. д. и т. п. Поток сознания вслух.

– Я прощаюсь с Системой, – сказал я. – Это мое завещание. Америка не приспособлена к роли мирового жандарма. У нее появится грозный противник: Китай или Иран в союзе со странами, где победит исламский фундаментализм. Поэтому, пока не поздно, поддержите Россию. Теперешняя Россия вам не противник, а соперник. Есть разница. С Россией вы давно нашли общий язык. Великая Империя рухнула, но у нее остался военный потенциал, опыт и авторитет разведывательных служб, да и еще кое-что, чем можно приструнить даже Китай. Извините, что вынужден был повторять азбучные истины и занял у вас столько времени. У меня через несколько часов самолет. Надеюсь, чем-то был полезен. Благодарю за внимание.

Чтоб дойти до двери, мне надо было пересечь зал заседаний. И тут – спонтанно или следуя чьему-то примеру, я не понял – все встали и молча провожали меня взглядами. Я шел как перед торжественным строем и чувствовал, что мои глаза повлажнели. Хотелось сказать «спасибо», но я уже сказал все и мне ответили. Из Системы уходят не оборачиваясь.

Я возвращался в Лос-Анджелес обыкновенным пассажиром, и знал, что никто мне не будет заглядывать через плечо. Как всегда бывает после значительного действа (события), вспоминаешь не суть его, а какие-то пустяковые эпизоды, касающиеся лично тебя. В голове вертелись обрывки фраз: «Я отвык выслушивать публичные выговоры. Впрочем, получить нагоняй от легендарного Сан-Джайста – это факт биографии. Обидно, что служащим нашего ведомства запрещено писать мемуары». («Чииз!» – ЦРУ по поводу моей речи о Джимми Картере.) «Профессор, меня давно не спрашивают, что я думаю. Всем некогда и неинтересно. Спрашивают только, что надо сказать в том или ином случае» (Генри Киссинджер). «От имени вымерших динозавров позвольте поблагодарить вас за тараканов. Точно назвали, дорогой профессор, эти твари жиреют на чужой беде. Впрочем, если бы Юрий Андропов был моложе лет на пятнадцать и здоровее, Великая Империя не рухнула, он бы провел перестройку как надо. К вопросу о роли личности в истории» (товарищ из ГРУ)…М-да, жалею, что нельзя рассказать обо всем этом Дженни. Может, через несколько лет, если волки будут сыты и овцы целы, и рак на горе свистнет, и каким-то чудом все обустроится, и я найду концы, спрятанные в воду, так вот тогда я шепну своей верной жене… нечто высокопарное: мол, в Вашингтоне встречался с мастерами часовых дел и помогал им налаживать механизм, который крутит земную ось (!!!). Браво! Ведь сам замечал: у отставников тщеславие растет пропорционально их пенсионному стажу. Уж какой умница Киссинджер, да и он в своем докладе «Россия – США. Геополитика» (для этого пригласили на конференцию) заявил:

«Рейган был слабеньким президентом. Успех его правления связан с тем, что у него имелись две-три идеи, которые совпали со временем».

Перевод с геополитического на пенсионный… Без перевода ясно. Из того же цикла, что и пятнадцать лет, не хвативших Андропову. Вечный плач по временам, с которыми не совпадаем.

Между прочим, теоретически Киссинджер прав. Не случись уотергейтского скандала – не пришел бы Джимми Картер, а старина Генри во главе Госдепа конечно бы не допустил оглушительных провалов («У Америки нет политики!» – в ужасе воскликнул Жискар д’Эстен после своей первой встречи с Картером) и, таким образом, дотянул бы до лучших времен. Но мой опыт работы в Системе (а я работал на разных постах и в разных ситуациях) научил меня одному: времена всегда не те, других в природе не бывает.

Словом, если мне суждена благополучная жизнь с Дженни, то подозреваю, что за отсутствием денег, акций, домов и прочего, положенного джентльмену моего возраста, начну ее потчевать историями типа «каким я был тогда». С чем мы непременно совпадем – так это со старческим маразмом.

Но никогда не расскажу о приватной беседе с Глубоководной Рыбой, всплывшей, разумеется, не на конференции – на коктейле в университете, последовавшем за лекцией. Круглый, толстый человек в круглых, толстых очках взял меня за пуговицу пиджака и спросил по-французски:

– Приятно себя чувствовать свадебным генералом, давать мудрые советы и не отвечать ни за что?

Пахнуло океанскими водорослями, и я покорно поплелся за ним (за ней?) в полутемный бар, на морское сонное дно. Рыба заказала себе дринк, мне черный кофе (демонстрируя прекрасное знание моих привычек) и сообщила, что присутствовала в Копенгагене.

Два года назад в Копенгагене я официально подал в отставку.

Теперь Рыбе поручили проинформировать меня кое о чем. Вон как? А я и не догадывался. Спасибо за заботу.

– Отныне будете заботиться сами о себе, – сказала Рыба. – Мы умываем руки. Вам стоит только намекнуть американцам, что застреваете в Лос-Анджелесе, что ведете архивные поиски, а они связаны с некоторыми расходами. И вам позвонят из какой-нибудь фирмы, производящей калькуляторы или туалетную бумагу, и предложат место консультанта с приличным окладом. Работа непыльная: приезжать раз в неделю за чеком. Это вполне соответствует американскому менталитету. Намекнуть надо сейчас, на конференции, пока вы герой дня. Психология чиновника: он точно знает момент, когда его похвалят за широкий жест. Через неделю будет поздно.

Американский бюрократ вспомнит, что у них, как всегда, сокращают бюджет.

Пауза.

– Естественно, вы этого не сделаете. Вы хотите уйти из Системы красиво. (Если бы Дженни слышала! Она бы меня убила…)

– Почему вы упорно пытаетесь отослать меня к американцам? – спросил я. – Почему после моего возвращения во Францию вы ведете себя так, будто меня не существует на свете?

– Не преувеличивайте. Впрочем, отчасти vous avez raison. У нас национальные интересы. А вы давно превратились в международную фигуру. Малоуправляемую. Вы еще способны наломать дров. Так что увольте.

В начале разговора, когда Рыба вещала от имени Системы, я не услышал того, что ожидал. В том числе и завуалированных упреков. Хватило такта. Но французская манера выглядеть благодетелем за чужой счет, да при этом еще читать мораль меня возмутила.

– Назовем кошку кошкой. Вы боитесь, что я потребую какого-то вознаграждения. Психология французского бюрократа. Прошлые заслуги забыты, а сегодняшний бюджет, как всегда, сокращают.

– Мы не боимся. Мы достаточно вас изучили. Вы последний идеалист в Системе. Вы никогда ничего не потребуете. Кстати, у вас профессорская пенсия. Для справки: все оформлено соответствующим образом. Вы можете ее получать с любого момента.

Пауза.

– По поводу идеализма. В принципе хорошее качество. Во многом утерянное в наши дни. Почитайте, что пишет «Либерасьон» о коррупции в полиции.

Рыба оставила газету и, вильнув хвостом, растворилась в вашингтонских сумерках.

Конечно, газету я сохранил и теперь, в самолете, созерцая в окошко Америку, проплывающую внизу в просвете облаков, перечел опять.

Что ж, как всегда в «Либерасьон» – задиристо, лихо, аргументированно. Попытка если не разгрести, то приоткрыть дверцу в святая святых французских спецслужб – авгиевы конюшни. На публику, естественно, произвело впечатление, но для человека сведущего – это продолжение драки под ковром между спецслужбами. Во Франции их несколько, и они очень друг друга не любят. Когда есть возможность (и повод) залепить соперникам в ухо, через левацкую независимую «Либерасьон» организуется утечка нужной информации. Автор статьи с нескрываемым ехидством приводил выдержки из документа, найденного им (!!!) в архиве: мол, вот на каких высоких принципах основывалась полиция Французской Республики:

«…Полиция Французской Республики призвана защищать идеи Революции, интересы государства, жизнь и собственность простых граждан… служба в полиции оплачивается государственной казной, однако главное для стража порядка – моральное удовлетворение от чувства выполненного долга, уважение и признательность народа. Страж революционного порядка являет собой образец неподкупности и бескорыстия. Полиции Французской Республики многое дается, но и многое с оной спрашивается. Все поползновения любого чина добыть себе дополнительные денежные или иные вознаграждения, используя свою власть и служебное положение, будут рассматриваться как тягчайшее преступление против Закона и жестоко наказываться, вплоть до расстрела на месте.

Подпись:

Член Комитета общественного спасения,

начальник Бюро общего надзора полиции

Антуан Сен-Жюст.

11 фримера 1793 года».

* * *

Произошло чудо: я заснул в самолете. Как правило, мне не удается спать даже на межконтинентальных рейсах, а тут, наверно, сказалось напряжение последних дней. Тридцать минут сна начисто смазали вашингтонские встречи, переговоры – та жизнь кончилась, забыта, – я проснулся другим человеком, решившим соответствовать другому времени. Я перевел стрелки часов. Самолет снижался над кварталами Южного Лос-Анджелеса.

Выйдя в зал ожиданий, я сразу увидел Дженни в кремовом брючном костюме (значит, прикатила прямо с работы). Увидев меня, Дженни сделала инстинктивное движение, будто хотела спрятаться, а лицо ее светилось радостью, и глаза ее…

Леди и джентльмены, клянусь Богом, у нее были глаза счастливой женщины.

И я подумал: «Как я мог от нее уехать? Почему я занимался какими-то глупостями? Целую неделю без Дженни! Все, больше никуда и никогда!» Какой мне отпущен срок – несколько лет или несколько месяцев? (Мечтаю о нескольких десятилетиях, пока судьба не вмешается, не выдернет меня своими костлявыми пальцами из этой сказки.) Все равно я буду благодарен за каждый год, за каждый день, за каждое мгновение, проведенное с Дженни, моей женой. Моей женой – только так.

Эйфория продолжалась до следующего вечера.

Красную полотняную веранду этого ресторана (пусть он горит синим пламенем!) я заприметил, еще прогуливаясь по Вентуре. На веранде около столиков поставили мощные лампы-обогреватели, и получилось уютное место для прокаженных Калифорнии, бедных курильщиков, – по-моему, гораздо лучше, чем внутри ресторана, где была общая шумная тусовка. И вот мы с Дженни сидим напротив друг друга, воркуем, как два милых голубка, пьем винишко, закусываем диетически-рыбным, культурно отдыхаем.

Вдруг…

Черт бы меня побрал! С годами я явно потерял защитную реакцию, способность быстро реагировать, то есть расслабился. Раньше, мне кажется, ничего «вдруг» со мной не происходило, ибо я был постоянно в боевой готовности. Нынче сплошные «вдруг» выскакивают бешеными собаками из раскрытых ворот.

Вдруг…

– …Я думала, думала – и решила. Я не хочу быть твоей женой. Слишком много осложнений. Боюсь, я их просто не выдержу. Пустим все на самотек. Нам ведь и так хорошо?

Приехали. Правда, за несколько секунд до этого я обратил внимание, что она как-то загадочно на меня смотрит, не смотрит, а рассматривает отстраненно, будто видит меня впервые. Ее инквизиторский взгляд кого-то мне напомнил, но вспомнить кого было некогда, я получил удар, который сбил меня под столик.

…Размечтался. Будем жить-поживать, добра наживать, народим детишек. Будем благодарить Всевышнего за каждый счастливый год, за каждое счастливое мгновение. Толька выясняется, что у моей «жены» совсем иные планы.

В армии, когда фронт прорван, применяется отвлекающий маневр. Пришлось выложить кое-что из вашингтонской заначки. Дженни заинтересовалась, и я тем временем встал с четырех лап на две, отряхнулся и принял подобающую приличию позу.

Ночью я опять вышел на балкон. Покурить и поразмыслить на трезвую голову.

Значит, так, о тихой гавани забудь. Сколько лет тобой командовала Система, ты из нее вырвался и… попал во власть сумасбродной девочки. Ходы Системы можно было хоть как-то предугадать, но смену настроений у Дженни… А она небрежным щелчком валит тебя с ног. С чем и поздравляем… «Сердце красавицы склонно к измене и к перемене, как ветер мая». Заруби на носу. Скоро от таких зарубок он у тебя будет полыхать роскошными цветами. И потом, за долгую и безупречную службу человеку полагается пенсия и, если начальство благоволит, очередной чин, крупная денежная сумма, плюс орден. Пенсию мне оформили. (Любопытно, что они там нахимичили? По правилам французского социального страхования никак не дотягиваю до срока. Приедем в Париж – посмотрим.) Чин определили – «свадебный генерал». Денег от них фиг дождешься (сокращают бюджет), орден зажали. Могли бы, между прочим, вручить «Почетный легион». Ни стыда ни совести! Ладно, орден, допустим, предмет для дискуссии. Однако ни в одном воинском уставе (или уставе спецслужб) не записано, что за выслугу лет дают Дженни! В каком бредовом сне это тебе приснилось?

Дженни придется завоевывать. Прилагая максимум усилий. Сантиметр за сантиметром. День за днем. Всю жизнь (если эта жизнь у тебя имеется в запасе – помни предупреждение Глубоководной Рыбы).

…Чуть-чуть колыхались тени от листвы на крыше красной «тойоты», припаркованной, как и старый «шевроле», к противоположному тротуару, наверно, еще в начале века. Ни кот, ни «ягуар» – никто из ночных бродяг не нарушал покой Диккенс-стрит.

Вчера у нашего дома (нашего?) остановилась шестиместная карета, вызванная моим воображением, карета с вензелями шведской короны на коричневых лакированных дверцах. Далеко ли ты уедешь в карете прошлого? «Чем ты меня взял, Тони? Своими историями». Золотые слова, моя девочка. И впрямь, в резерве главного командования ничего нет, кроме историй. Козыряй, пока они ей интересны. Кстати, новелла про короля Карла XIV должна понравиться.

II. Король Карл Четырнадцатый

Башенные часы на дворцовой площади пробили десять раз. Метель гуляла по улицам Стокгольма, стуча в закрытые ставни темных окон. Законопослушные шведы рано ложатся спать, а может, вообще не просыпаются в эту пору полярных ночей. Зачем вставать, одеваться, когда не успеешь нос высунуть на улицу, как опять стемнело? Лишь в кабинете короля Карла Четырнадцатого ярко горели свечи. Патрульный жандарм остановился у засыпанной снегом конной статуи Густава-Адольфа, отдал честь крупу лошади и устало подумал: «Кому нужен ночной дозор, когда сейчас ни одной собаки в городе не встретишь?» Однако, увидев на фронтоне дворца три освещенных квадрата, солдат взбодрился: «Наш добрый король еще работает!» – и продолжил свой путь, минуя стороной свежие сугробы.

Вообще-то жандарм мог смело вернуться в казарму, снять обледеневшие сапоги и греть у печи замерзшие ноги. Под вой метели, налетевшей с просторов Балтики, все живое в объединенном королевстве Швеции и Норвегии посапывало, посвистывало, причмокивало, похрюкивало, давило сон. Забились в чащу, в берлоги, в подземные гроты волки, лешие, медведи, росомахи, тролли и тролльчихи, гномы и белоснежки. Ничто не нарушало покой мирной страны. Дураков нет нарушать его в такую погоду. И если был кто-то, замышлявший недоброе против доброго короля, то ночной страж все равно бы его не обнаружил, ибо в данный момент злодей не прятался в сугробах, скалах и берлогах, а сидел в королевской приемной.

Барон Рапп не услышал боя башенных часов – окна приемной выходили во внутренний двор, – но часы с длинным медным маятником в полированном шкафчике из светлого дерева, стоявшие рядом с флигель-адъютантом справа от дверей кабинета, повторили десять ударов. Барон Рапп криво усмехнулся. Точность – вежливость королей! Ему было назначено на девять. Впрочем, барон Рапп тут же стер усмешку со своего лица и тревожно глянул на адъютанта. Бывший французский гвардеец застыл в наполеоновской позе, скрестив руки на груди, и, кажется, ничего не заметил.

Метель за стенами дворца была слабым отголоском той бури, что бушевала в душе барона Раппа. Стараясь успокоиться, он следил за мерным движением медного маятника, но мысли барона метались от одной крайности к другой. Он знал, что получает неожиданное повышение, затем его и вызвали в Стокгольм. Утром во дворце с ним отечески беседовал Государственный секретарь граф Платтен. В тридцать лет занять одну из ключевых должностей в Норвегии – какая блистательная карьера! И все же не приходят на аудиенцию к монарху, заткнув за пояс под мундиром кинжал. Довольно странная манера благодарить за королевскую милость. До сих пор барон Рапп не решил, что ему делать: с почтением выслушать благую весть и откланяться, броситься на короля с кинжалом или, войдя в кабинет, молча вонзить холодное лезвие в свое сердце. Разбитое сердце.

Ну кто мог подумать! Как хорошо день начинался. После беседы с графом Платтеном барон Рапп примчался домой поделиться новостью со своей женой. Красавица Диса надула губы. Разве угодишь женщине? Опять в Норвегию? Меня оставляешь в Стокгольме? Барон доказывал, что в Тронхейме Диса умрет от скуки, в Стокгольме привычная ей светская жизнь. В Тронхейме у барона масса работы, с Дисой придется снимать дом, лишние расходы. Барон хотел как лучше. В ответ – слезы, скандал, выяснение отношений. Разве женщину переубедишь? Я о семье забочусь, работаю не покладая рук, видишь, дослужился до… И вдруг холодный, надменный взгляд и убийственные слова:

– Это ты дослужился? Ты бы до конца своих дней бегал на посылках у Хаммерфильда, если бы я не выпросила для тебя вице-губернаторство, обслуживая Его Величество за «шведским столом»!

«Шведский стол»! В придворных кругах шептались о королевских забавах. Швеция слишком маленькая страна, чтоб хранить тайны. Более того, дамы рвались наперегонки к «шведскому столу», в укромный охотничий домик Карла Четырнадцатого. Злые языки, не стесняясь, сообщали, каким образом предприимчивые красотки добывают королевскую благосклонность своим рогатым супругам.

И вот выяснилось: главная фаворитка – жена барона Раппа, гордая, нежная, неприступная Диса. Воистину мужья узнают последними.

…Удачливых соперников вызывали на дуэль. Но не бывает дуэлей с королем, королевским расположением принято гордиться. Графа Ферзена толпа растерзала на дворцовой площади, заподозрив его в убийстве наследного принца. Теперь граф Ферзен – легенда страны, ибо шведы узнали, что он был любовником французской королевы Марии Антуанетты. Любовником, а не обслуживал ее за «шведским столом»! Все так, но войны в Европе кончились, время тридцатилетних генералов миновало, должностей мало, а сколько кругом жадных ртов! Чтобы проявить себя, надо прорваться наверх, но Хаммерфильда обойдешь только королевским указом. Король – гасконский мужлан, а Диса позволяла ему то, на что барон даже намекать не осмеливался. Кинжал! Месть за опозоренное имя. И сразу заколоться самому, чтобы избежать публичной казни. «Дорогой мой, не натвори глупостей, – сказала Диса. – Мы уедем в Норвегию, и все забудется». Уедем в Норвегию! Значит, она все-таки его любит… А если король ее не отпустит? Как воспротивиться высочайшей воле?

От этих мыслей у барона кружилась голова. Невероятным усилием он удерживал на своем лице маску исполнительного чиновника. Чиновника? Да. Но не льстивого придворного, готового на все и позволяющего жене позволять… Часы пробили четверть. Где же хваленая королевская вежливость?

Когда он вошел в кабинет, король в военном мундире без погон стоял у окна, повернувшись к барону спиной. Удобный момент подкрасться и выхватить кинжал. Барон замер у дверей. Текли мгновения, превращаясь в минуты. Король что-то рассматривал на площади. Наконец король отклеился от окна и очень мрачно взглянул на барона:

– Докладывайте!

Разумеется. Конечно. Существовал порядок: вызванные из провинций чиновники докладывали королю о положении на местах.

Барон, подойдя к столу, докладывал. На столе, поверх других бумаг, лежала папка с надписью: «Досье барона Раппа». Французское нововведение, нынче на всех составлялись досье, барон тоже составлял на своих подчиненных… Король кружил по кабинету, иногда присаживаясь на свое кресло, напротив барона. Мрачно слушал. И чудилось барону, что король не сводит глаз с его пояса, словно видит под кителем кинжал. Один раз поправил барона:

– Вашему департаменту выделено не сто двадцать тысяч крон, а сто двадцать пять тысяч.

«Каждую мелочь он помнит», – подивился барон и продолжал.

Король опять его прервал:

– Сто двадцать пять тысяч крон не мелочь.

«Да он читает мои мысли», – подумал барон.

«Читаю», – светилось в глазах короля.

Барон замешкался, его речь потеряла плавный ход. Раз король все знает…

– Достаточно, – сказал король, – остальное мне известно.

Король откинулся на спинку кресла и хмуро уставился на досье. Открыл папку. Захлопнул.

– Расскажите мне о Хаммерфильде. Он ладит с депутатами стортинга?

«Не натвори глупостей», – вспомнил барон слова Дисы и внутренне мобилизовался. Доклад о Хаммерфильде был им отрепетирован заранее.

– Граф Хаммерфильд строгий, сведущий начальник, с ним приятно работать, но…

И снова длинная рулада комплиментов, с вкрапленными, как бы случайно, ядовитыми «но». Интуиция чиновника подсказывала барону Раппу, что король еще не принял решения, может, поэтому и был таким мрачным, и все теперь зависит от искусства барона запускать свои отравленные стрелы. Не переборщить! Образцовый чиновник обязан трепетно любить начальство, каким бы оно ни было.

Однако король разгадал его игру:

– Откровенно говоря, я не понял, насколько граф Хаммерфильд соответствует должности. Понял, что ваши отношения не сложились, что он вас топит.

«Ваше Величество, если вы меня видите насквозь…» – хотел сказать барон, но не сказал. И так было ясно: видит! И барон опустил глаза.

– Вам не мешает эта штука, слева под ремнем? – услышал он вкрадчивый голос.

Барон вытащил кинжал и осторожно, держа в ладони лезвие, положил его на стол. «Вот и решилась моя судьба!»

– Ваше Величество, я не помышлял об убийстве…

– Меня уже дважды убивали, – заметил король, наверно вспомнив какие-то эпизоды из своего военного прошлого.

– …я желал сам покончить с собой…

– …оставив баронессу без средств, в долгах и маленького Густава без отца?

Их взгляды перекрестились. Барон почувствовал, что этот властный человек без возраста, точнее остановивший свои годы где-то между сорока и пятьюдесятью, обладает мощным силовым полем. Он может сломать любого. Зачем тогда упрекать слабых женщин?

– Договоримся: никогда никому не рассказывайте про кинжал.

Король спрятал кинжал в ящик стола, но мрачность с его лица не исчезла.

«Решает, как со мной поступить, – подумал барон. – Тюрьма, ссылка, отставка. Или…» Затеплилась надежда.

Король прочел и это. Неожиданно в его взгляде промелькнула боль.

– Садитесь, барон. Придвиньте кресло. Я заставил вас ждать в приемной. Не нарочно. Я изучал ваше досье. Я не знал, понимаете, не знал, что вы записались добровольцем в русскую армию и в тринадцатом году сражались под Лейпцигом в дивизии, откомандированной в мои войска. Ну, что теперь делать?

Как будто снежный заряд пробил окно и белая пелена залепила глаза барона. Он беззвучно выговаривал бессвязные фразы:

– Я боготворил вас, маршал Бернадот. Вы подъехали на белом коне в фиолетовой гусарской куртке с золотыми шнурами и сказали перед строем: «Солдаты! Наполеоновские пушки отстрелялись, порох кончился. Вперед, в атаку! Вы вернетесь со славой домой!» Пруссаки гнали под картечь полки… Вы не давали приказ наступать, вы выбирали момент. Великий маршал Бернадот умел беречь жизнь своих солдат… Я видел вас потом в гуще боя. На белом коне в фиолетово-золотистой куртке… Яркая мишень для французских гренадеров. Я подумал: «Если маршал не боится смерти, будь как он». Но лучше бы мне тогда погибнуть. Погибнуть, сохранив честь и иллюзии молодости. Что теперь делать? Вы же специально стояли ко мне спиной, проверяя намерения жалкого заговорщика… – Поток беззвучных, бессвязных слов, которые король прекрасно понимал.

– Иногда мне тоже кажется: лучше бы меня убили под Лейпцигом, – услышал барон ровный, спокойный голос. – Вы полагаете, мне было легко воевать против французской армии, где я прошел службу от солдата до маршала? Император посчитал меня изменником. В своих письмах со Святой Елены он повторял: «Бернадот ознакомил англичан и русских со всеми секретами нашей военной стратегии». Не я изменил Императору, разум изменил Наполеону. Поход на Москву – чистое безумие. Оголенные на тысячи километров тылы! Тем не менее, особенно после смерти Императора – неужели его отравили на Святой Елене? – я чувствую тяжесть в груди.

И спала белая пелена. Если король говорит о самом сокровенном, значит, барона Раппа простили, более того, барону доверяют.

– В каком чине вы оставили русскую армию?

– Низший офицерский чин, Ваше Величество. Прапорщик.

Король скривил губы:

– Есть ли награды?

– Всего лишь одна. Георгиевский крест.

Король шлепнул ладонью по столу. Глаза его вспыхнули. И уже барон без труда прочел в них: «Какой же ты осел, братец! Что ж ты раньше мне не сказал?»

– Вот чего мне не хватало в вашем досье! В Швеции всего пять офицеров имеют Георгиевский крест. В русской армии Георгиевский крест так просто не давали.

…Позже, значительно позже, барон осознал второй смысл фразы, спасительной для его самолюбия.

Король встал, прошелся по кабинету, опять опустился в кресло.

Глаза в глаза.

«Сейчас он скажет: „Я ни одну женщину не принуждал“. И это будет сущая правда», – подумал барон.

Глаза в глаза.

Король помолчал, покачал головой:

– Барон Рапп, жизнь неисправимая злодейка. Мы ждем от нее справедливости, а справедливости не бывает. Вы получаете высокое назначение. В ваших руках окажутся судьбы многих людей. Вы будете стремиться все делать по справедливости. Постарайтесь хотя бы причинять как можно меньше зла.

Глаза в глаза.

– В Тронхейм обязательно возьмите с собой баронессу и сына. Все наладится, все забудется. Поверьте мне – все забывается. Ou presque.

И на прощание, как удар кинжалом:

– Кого надо точно забыть, так это фрекен Элеонору. Если баронесса узнает…

«Ого, – подумал барон, пятясь к дверям и почтительно кланяясь. – Какая у короля информация! Небось Хаммерфильд строчил донос…»

Граф Хаммерфильд не строчил доносы. Он информировал. Он умел анализировать ситуацию, за что король его весьма ценил. И никогда бы молодой Рапп не перескочил через седую голову Хаммерфильда, если бы граф, несколько увлекшись, не начал поставлять сведения русскому императору Александру Первому. В беседах с русским послом король почувствовал, что тот как-то слишком осведомлен. Поручил проверить возможные источники. Король предполагал: русский двор информирует не любитель-самоучка, а человек, поднаторевший в этом деле. Ниточка размоталась и привела в Тронхейм. Служба перехватила образец эпистолярного стиля Хаммерфильда. И вот, когда барон покинул кабинет, король достал из ящика стола искусно вскрытый конверт и перечитал избранные места:

«Разговоры о том, что шведская аристократия противится вступлению Швеции и Норвегии в Священный союз под эгидой Вашего Императорского Величества – дипломатическая болтовня. Даже в правительстве существует мнение, что Россия – надежный гарант безопасности страны. В действительности лишь король и его ближайшее окружение резко выступают против этой идеи. Карл Четырнадцатый видит для Швеции и Норвегии особый путь, путь нейтралитета… король не верит в прочность монархии Бурбонов… Суть внешнеполитической доктрины Карла Четырнадцатого такова: „У России и Англии разные интересы. Франция возродится (свергнув Бурбонов!), и опять начнется военный передел Европы. Если мы примем участие в этой сваре, европейские гиганты будут воевать друг с другом до последнего шведского солдата. Нам нельзя ни с кем ссориться, нам надо держаться от всех в сторонке“…Пацифистские статьи в шведских газетах инспирированы и поощряются королевским двором. Фраза, так возмутившая Ваше Императорское Величество: „Если бы шведская армия сражалась под Бородино, у нас бы не осталось ни одного батальона“, – не журналистская шалость, а скрытая цитата из недавней речи Карла Четырнадцатого в сейме. Вы правы, любой человек, произнесший такие слова, был бы воспринят шведским офицерством как трус. Но их произнес прославленный наполеоновский маршал, и они произвели соответствующее впечатление… Карл Четырнадцатый очень популярен. Его литографические портреты висят в каждом шведском доме. В народе его называют „добрым королем“ или „республиканцем на троне“. Отмена королевских балов, королевской охоты, пышных дворцовых празднеств, которые так раздражали при Густаве Шестом и опустошали казну, импонирует простому люду. При Карле Четырнадцатом удалось сбалансировать государственный бюджет. Шведы говорят: „Наконец мы живем по средствам…“ В этих условиях русской партии в Швеции не имеет смысла проявлять активность (Норвегия вообще не в счет): слишком высок авторитет короля… О „шведском столе“ я вам докладывал – альковные забавы, известные лишь узкому кругу. Для нас, право, было бы лучше, если бы Карл Четырнадцатый уделял побольше внимания дамам, однако он, подражая Бонапарту, вникает во все детали государственного правления… Почему королева Дезидерия вот уже двенадцатый год живет в Париже – загадка… Наследный принц Оскар целиком находится под влиянием отца. Сможет ли переезд королевы Дезидерии в Стокгольм изменить положение и в какую сторону? Нижайший совет Вашему Императорскому Величеству: запросите русскую агентуру во Франции…»

«Не деньги, честолюбие – главный мотив предательства, – подумал король. – Канцелярская крыса наслаждается тем, что дает советы Императору Александру». Король по личному опыту знал: русский царь не терпит советчиков. Вернее, выслушивает их и поступает наоборот. Что делать с письмом? «Франция возродится, свергнув Бурбонов!» (подчеркнуто) – зловредный донос. Но положительной информации там больше. О популярности короля пусть доносят его враги.

Вошел флигель-адъютант. Король протянул ему кинжал. Говорил по-французски:

– Спасибо, Жан-Люк. У тебя зоркий глаз.

На «ты». Высшее проявление доверия. У Жан-Люка глаза были не только зоркие (ведь он предупредил, перед тем как впустить барона в кабинет: «Нервничает и что-то прячет под мундиром»), но и все понимающие.

Немой вопрос.

– Барон Рапп не опасен, – отмахнулся король. – Будет служить верой и правдой. Ожидаю, что будет исправно сообщать мне про графа Хаммерфильда, а это важно.

Немой вопрос.

– Граф, как мы с тобой и полагали, русский шпион. Убрать? На русское золото царь найдет другого. Хаммерфильд теперь под нашим контролем. Быть в курсе шпионской информации – великое преимущество. Да, возьми письмо и отдай Друо. Он знает, как его запечатать и вернуть в секретный багаж русского фельдъегеря. Фельдъегерь еще болен? Что за манера у лесных разбойников глушить человека по голове! И это в нашей тихой Швеции… Пора навести порядок на дорогах, я подпишу указ…