Текст книги "Тень всадника"

* * *

Если самолет летит не очень высоко, скажем, из Солт-Лейк-Сити, то хорошо виден этот дикий и пустынный край Америки. Черные скалистые горы с вершинами, подбеленными снегом, быстро сменяются желтым плато, над которым самолет и застревает. Ровно, чуть вибрируя, гудят работяги моторы, а внизу – одно и то же. Наконец выплывает серая полоска шоссе, тянущаяся от горизонта к горизонту, и две-три крошечные машины приветствуют солнечным зайчиком от своих стекол. Потом появляется абсолютно плоский, как на топографической карте, городок, с двумя голубыми квадратиками бассейнов, темно-зеленым пятном на окраине (парк? кладбище?). Задаешь себе вопрос: как тут люди живут, под безжалостным невадским солнцем, а главное, что они тут делают? И опять желтая пустыня с красноватыми скалами – пространство, поглотившее время. Вырастает горный хребет – словно раскаленная адская сковородка, на которой поджаривают грешников, – загибается, а за ним вдруг яркая густая зелень и пестрые гирлянды объемных домиков, спускающихся в долины. Самолет идет на посадку. Под крылом – обетованная земля Южной Калифорнии, а точнее, гигантский урбанистический спрут, названный когда-то религиозными испанцами (когда спрут был еще совсем маленьким и никто не подозревал о его аппетите) Городом Ангелов. Город Ангелов – это мозаика унылых индустриальных комплексов и нарядных дачных долин, сияющих небоскребов Даун-тауна и казарменных двухэтажных построек негритянских районов, незатейливости шахматной доски кварталов в центре и головокружительных зигзагов улиц по каньонам. Город Ангелов крепко перепоясан широкими фривеями, по которым день и ночь несутся машины – куда? зачем? – похоже, они просто не сходят с круга, и водители держат левой рукой руль, а правой – мобильный телефон, и ездят так сутки, месяцы, годы и говорят, говорят – с кем и о чем? (Может, теперь они не говорят по телефону, а смотрят на экран компьютера и стучат по клавишам – не знаю, давно не был в Лос-Анджелесе.) В Городе Ангелов в три часа ночи можно купить в супермаркете виски, сосиски, свинину, кошерную курицу, туалетную бумагу и цветы для дамы; в спецзале «Федерального Экспресса» сделать фотокопии свидетельства вашего рождения (или вашей смерти) и послать их по факсу в страховую компанию или Господу Богу. В диаметре пятидесяти миль прожорливый спрут не оставил ни пяди ничейной земли, даже на крутых скальных каньонах приклеены модерновые виллы (бред доморощенных Корбюзье), но в Городе Ангелов есть места, где никогда не ступала нога человека – вас заботливо предупреждают: опасно! На эти опасности с благоговейным ужасом взирает весь мир, ежедневно, ежевечерне уютно устраиваясь перед экранами своих телевизоров – здешняя знаменитая фабрика грез отсняла тысячи детективов, в которых тут постоянно стреляют, убивают, дерутся и гоняются друг за другом. На самом деле ничего такого нет (или почти ничего), наоборот, тихо и спокойно, ведь в Городе Ангелов люди не гуляют по улицам. В Городе Ангелов рекордное количество красоток и пенсионеров, бездомных и миллионеров. Китайских ресторанов больше, чем в Пекине, пиццерий больше, чем в Риме. С наступлением темноты Город Ангелов засыпает в долинах и танцует всю ночь под бешеные ритмы в дискотеках на Халливуд (Голливуд) – и Сансет-бульварах. В Городе Ангелов никто никого ничем не может удивить! Хотя…

вот

странная, нереальная картина:

на открытой террасе верхнего этажа многоквартирного дома сидит молодая женщина и читает русскую книгу.

Книга называлась «Евангелие от Робеспьера». Когда-то Дженни любила исторические романы, теперь, увы, в этом чертовом городе на чтение не хватает времени. Сегодня, благодаря Тони, выдался свободный час, и удалось несколько повысить свой культурный уровень. Дженни захлопнула книгу. Все, пора спускаться на кухню, где ее ждет немытая посуда (засунуть в машину!), мясо, кабачки, картошка и прочая ерундистика, которую надо приготовить на растительном масле. Она бросила последний взгляд на долину Шерман-Окс, окаймленную, как в театральных декорациях итальянской оперы, далекими горами: кроны деревьев, крыши домов, розовый отсвет заката на кромке восточного хребта – за этот вид с террасы, считала Дженни, и дерут с нее дополнительные двести долларов в месяц. За удовольствие полагается платить. За удовольствие взглянуть на город, раскинувшийся у твоих ног, и чувствовать себя победительницей. Пять лет назад, снимая тесную квартирку с низкими потолками в русском квартале около бульвара Санта-Моника, Дженни, честно говоря, о таком не мечтала. Она начинала простым клерком – эвфемизм, подразумевающий работу счетовода, – и свои амбициозные знания в области кино и медицины пришлось завернуть в тряпочку и спрятать в чемодан, привезенный из Риги и пылящийся в подвале, – чтоб не было соблазна вытирать слезы, естественно невидимые миру. Дженни вкалывала по десять часов в сутки, ломала глаза перед экраном компьютера, и ныне она является вице-президентом медицинской компании, в ее руках все финансы. Обычно такой пост занимают взявшие усердием и прилежанием дамы, к которым уже подступает климакс. А Дженни умеет делать деньги («У тебя не голова, а филиал Уолл-стрит», – повторяет хозяин), поэтому она, двадцатишестилетняя девчонка, всех обогнала! Успела выйти замуж, родить Элю, разойтись с мужем. Успевает крутить романы, отнюдь не исторические… «Ты разбила сердце половине мужиков в Лос-Анджелесе», – сказала Кэтти. Вот именно, половине! В Лос-Анджелесе нет мужиков – или гомики, или половинки. Секс для них на двадцатом месте, на первом – протирание штанов в офисах. С такими полумужиками нечего церемониться. Кладешь их в постель, а потом посылаешь к еб… матери. И мужики в полной растерянности: причитают, скулят, дежурят под окнами. Бедная Кэтти, застрявшая в нижних этажах бухгалтерии, откровенно ей завидует. Между прочим, Кэтти – стопроцентная американка из Филадельфии, и у нее диплом Принстонского университета. И внешностью Бог не обидел. С принстонским дипломом Дженни завела бы собственное дело. Но для этого надо работать. А Кэтти работать скучно, она попеременно переживает то трагедию, то драму, ибо каждого типа, у которого в брюках что-то слабо шевелится, принимает за заморского принца. И после удивляется, почему у нее вечно проблемы. Пусть следует методу Дженни! Конечно, Дженни ведет себя не так, как католическая монахиня, тем не менее в двадцать шесть лет – второй человек в компании!

…Но не второй человек Франции, каким был Сен-Жюст. Наверно, потому Тони и подсунул ей «Евангелие от Робеспьера», чтоб не зазнавалась. Неужели Тони разгадал ее характер, скрытые желания? Крутая девочка, в спортивной серой паре от Диора, Ангел Смерти, входит в Конвент, и от ее взгляда депутаты прячутся, как тараканы, – жалкие полумужики, озабоченные лишь прибавкой к зарплате и протиранием штанов в офисах!.. Стоп, немного из другой оперы, смещение жанров… Итак, Сен-Жюст говорил только приговорами. Неплохо. В книге написано, что Сен-Жюст не знал женщин. Но окажись он с ней в постели, она бы посмотрела, как завертелся бы красавец с зимними глазами бога войны! «Лишенный всех житейских слабостей…» С каких это пор спать с бабой считается слабостью? Спросить у Тони, как было на самом деле. Энтони, профессор истории, спланировавший в Город Евнухов из нормальной Европы, – живой компьютер: нажимаешь на нужную кнопку – получаешь исчерпывающую информацию. За что его и любим.

Не за это. В кафе самообслуживания модерного конторского здания, облицованного коричневыми полированными мраморными плитками с зелеными прокладками (местная достопримечательность!), он сел за соседний столик и не отводил от Дженни глаз. В Америке такого не бывает – во время ленча все торопятся! Явно не клерк, не босс, не бизнесмен. Подтянутый, холеный джентльмен с красивым профилем, серебристыми висками, в строгом твидовом пиджаке – герой английского фильма пятидесятых годов: Лондон, туманы, детективная интрига, забыла название.

Дженни хорошо знала все приемы мужских заигрываний. Он не кадрил ее. Так смотрят на музейную живопись. Любуются.

Обычно она предпочитала вместо ленча съесть что-то нехитрое в своем кабинете, выпить кофе в пластмассовом стаканчике из кофеварки в коридоре, но на следующий день она опять пришла в мраморно-коричневую самообслужку. Он сидел за тем же столиком и улыбался ей как старый знакомый. Дженни решительно поставила поднос на его стол, села напротив. Тактика, которую она называла «не тяни кота за хвост». Насладившись произведенным эффектом, нейтрально спросила:

– Вам понравилось здесь? Вкусные салаты с малым количеством калорий. Полезно для здоровья.

– Ненавижу диетическую кухню. Как все американки, вы озабочены калориями. Национальное помешательство.

«Ого, – подумала Дженни, – моя фронтальная атака его не смутила! И он говорит без всяких калифорнийских „а-а“ – значит, англичанин. Что ж, усилим натиск».

– Тогда, извините за грубость, зачем вы сюда приперлись?

– Догадайтесь.

– У вас странная манера заводить знакомства. Начинаете с оскорблений.

– Видимо, элементарная зависть. Девочка, я вам в отцы гожусь. Это мне надо соблюдать диету. А в вашем возрасте…

Дальше они ели молча. Она чувствовала на себе его взгляд, но глаз не поднимала. Он элегантно орудовал ножом и вилкой, у мужика была аристократическая школа – Дженни понимала толк в таких вещах. Однако требовалось продолжать роль нахальной простушки…

– Ваш салат с креветками вы слопали без отвращения.

– Faisable.

– Французское словечко? Что оно означает?

– В данном случае – «вполне сносно».

Теперь их взгляды встретились, и она, в свою очередь, улыбнулась:

– Догадалась. Я вам кого-то напоминаю. Кого-то из вашей молодости. Судя по мировой тоске, которую прочла в ваших глазах, вы любили эту бабу.

– Браво! Какая умная девочка! Сейчас ваш обеденный перерыв кончается и вы спешите на службу. Но я приглашаю вас вечером в настоящий французский ресторан. Еда – это не только калории.

Она рассмеялась:

– Папаша… извините, сами сказали, что в отцы мне годитесь… Ну и темпы у вас! С места в карьер. Так вот, несмотря на мой юный возраст, я все-таки знаю, что бесплатных ужинов не бывает.

– Бывает. Для меня это воспоминания молодости. И вообще, я не по этой части.

– Жаль…

Она его приколола без всякой задней мысли, автоматически.

Он снимал номер в третьеразрядной гостинице на Голливуд-бульваре, он не умел водить машину. В Лос-Анджелесе жить без машины! Два раза они ужинали во французском ресторане (кормили очень прилично), и он платил «кэш», наличными. Не признавал кредитных карточек! Забавный чувак из другой эпохи. Не «голубой», «голубых» она чуяла за версту. Впрочем, никаких поползновений. Прощаясь, он церемонно целовал ей руку. Бай, девочка!

В воскресенье утром, когда Джек, ее бывший муж, забрал Элю (родительский день), она заехала за Тони в гостиницу и повезла его на побережье, в Окснард. Зимнее калифорнийское солнце (греет, но не припекает) соответствует. Свежий океанский воздух (после трехнедельных дождей) возбуждает. Они что-то заказали в уютном кафе у причала яхт, и Дженни приготовилась к обычной иронической словесной перестрелке. Яхты и перестрелка – по ассоциации – вывели разговор на военные парусные фрегаты, фрегаты приплыли в Швецию (попутный ветер их туда пригнал?), дали пушечный залп по местной модели социализма, просвещенной монархии и традиционному шведскому флегматизму. «Какой флегматизм? – возмутился Тони. – Еще при дворе короля Бернадота там были интриги! В 1810 году шведы избрали наполеоновского маршала Бернадота наследным принцем, разумеется, сам Император этому выбору не препятствовал, наоборот…» «Ну вот, – подумала Дженни, – мы жаждем продемонстрировать американской провинциалке свою эрудицию, более занятной или актуальной темы не нашли».

Дженни опомнилась через час. Наверно, она так и просидела с открытым ртом.

– Тони, по большому секрету сообщаю: в следующий раз, когда вы пожелаете развлечь подобной историей молодую девушку, вы можете заодно ее изнасиловать – она не заметит. Вы гениальный рассказчик.

– Я умею держать аудиторию, – скромно потупился Тони.

– Уважаемый Энтони Сан-Джайст! Не знаю, кого и за что вы умеете держать, но вам надо читать лекции в университете.

– В ноябре меня пригласили на маленький курс лекций. Я выступал в Беркли, Стенфорде, Ю. Си. Эл. Эй, в университете Южной Калифорнии.

– ???

– У меня академический отпуск. Вообще-то я преподаю историю Французской революции в Сорбонне.

– Что вы делаете в Париже?

– Я француз.

О-ля-ля! С французами она еще не спала! Планировался легкий флирт с подтянутым английским джентльменом, чтоб заполнить паузу. Но вон как все поворачивается. Такой интересный человек ей до сих пор не попадался. Профессор! Лекции в Стенфорде и Беркли! Даже Кэтти не поверит, а поверит – уйдет в очередную депрессуху. И между прочим, мировая скорбь в его глазах исчезла. Профессор смотрит на нее, как преданный пес, умная псина, хорошая.

– Я развелась с мужем, – сказала Дженни. – Мой муж…

И выложила все про мужа (почти все) на блюдечке с голубой каемочкой. Исповедоваться постороннему – плохой признак, знала по опыту. Но Тони уже не был для нее посторонним или потусторонним. И она простила ему сентенцию: «Счастье, что у Эли есть отец. Не вмешивайся в их отношения» (это она вмешивается? Джек появляется раз в неделю, как красное солнышко, а так у него нет времени на ребенка!), приняв ее за элементарную мужскую солидарность. Ничего. Постепенно поймет, что происходит. Мы тебя вымуштруем, профессор. К ноге, верный пес!

Она припарковала машину у дверей его гостиницы.

– Спасибо, девочка, мы провели прекрасный день.

– Я отобрала у Джека ключи от дома. Мне пора. Скоро они должны вернуться. Когда я свободна – готова работать у тебя шофером.

Три минуты молчания в эфире. SOS! Спасите наши души! Она его не провоцировала. Само получилось. Они поцеловались. Видимо, это было неожиданно для Тони. Он смутился:

– Пардон. Я не знаю, как теперь целуются.

«Поклянись, – сказала она себе, – что ты не будешь его обижать».

Но сначала она обиделась на Тони.

Как и все советские эмигранты, которые хотят скорее стать американцами, Дженни старалась не общаться с русской средой. Однако Элю она отдала в русский детский сад, половина ее бебиситтеров были русскими бабами, и дома она говорила с дочерью по-русски. А иначе девочка забыла бы родной язык. И вот, вообразите: после работы Дженни заезжает за Тони в гостиницу, потом вместе они берут Элю из детского сада (импозантная фигура профессора вызывает соответствующие комментарии у русских воспитательниц), в машине Эля трещит как пулемет (по-русски), по дороге прихватывают Галю или Клаву, беседа на вольные темы – Тони безмолвствует. Лишь когда они едут в город (в ресторан или гулять по пешеходному кварталу в Санта-Монике), Дженни слышит безукоризненный английский Энтони Сан-Джайста. Так продолжается до субботы. В субботу Дженни оставляет Элю и Тони на детской площадке в парке («Ты с ней справишься?» – «Справлюсь». – «Уверен?» – «Шур!»), а сама отправляется в женский спортивный клуб через дорогу. Полтора часа жесткого тренинга на снарядах, четыреста метров кролем в бассейне. Уф, наконец-то Дженни чувствует себя в форме. Дженни спешит в парк. Издалека видит, что Тони с Элей сидят на скамейке, к ней спиной. Порядок. Дженни подходит поближе, и у нее темнеет в глазах. Тони рассказывает сказку, Эля послушно внимает. Ничего удивительного: Тони мастер заговаривать зубы. Удивительно другое: профессор Сан-Джайст свободно чешет по-русски, без акцента.

Дженни лихорадочно вспоминала, какие глупости она наболтала за эту неделю и что она могла ляпнуть сама в адрес Тони. Галя сказала: «Он в тебя влюблен». Клава сказала: «Где ты отоварилась таким классным мужиком?» Эля сказала, что ей Тони нравится. О’кей, слава богу, присутствие Эли сдерживало язык. Но был какой-то вопрос, на который Дженни ответила, кажется, так: «Когда я его приглашу на ужин с завтраком, он упадет в обморок». То есть ее намерения ему ясны. Сволочь!

Дженни обогнула скамейку:

– Эля, пошли домой!

– Мама, почему ты сердишься?

– Доченька моя, на тебя я не сержусь.

Она взяла Элю за руку и направилась к калитке. На светофоре пересекли Вентура-бульвар. Тони плелся сзади. А ведь сказано было по-английски «Эля, пошли домой», чтоб все поняли, кого это касается. Посадить его в такси? Дженни обернулась. Профессор выглядел как побитая собака. Осознал. Ладно, посмотрим.

Дженни возилась с Элей, кормила ее, мыла, говорила ей ласковые слова. Профессор затих на диване. Читал газету. За несколько часов не перевернул ни одной страницы.

Уложив девочку, Дженни вышла в гостиную, плотно прикрыв за собой дверь, ведущую в спальню:

– Тони, хватит прятаться за газету. Иди сюда. Сядем за стол. Вот так. Надеюсь, у тебя нет трудностей с русским языком. Ты все понимаешь. Зачем эти шпионские номера?

– Прошу прощения. – Лицо его было нейтрально, но глаз он не поднимал. – Ты же меня не спрашивала, какие языки я знаю.

– Какие?

– Например, шведский, немецкий.

– Я не говорила ни по-шведски, ни по-немецки. Не валяй дурочку.

– Курите? Курите. Не валяйте дурочку.

– О чем ты?

– Тон. Точно таким тоном со мной беседовали на Лубянке.

Еще секунду назад она готова была вызывать такси. Однако с ее профессором не соскучишься.

– Что ты делал на Лубянке?

– Что делают на Лубянке? Сидят.

– За что?

– По обвинению в шпионаже.

– ???

– Давно это было. Неинтересно.

– Брось. Все, что ты рассказываешь, очень интересно.

– Не сейчас. Когда-нибудь. Конечно, чтоб исправить ситуацию, мне выгодно рассказать нечто невероятное, желательно с погоней, стрельбой и мордобитием. Одиночная камера и пытка голодом тоже сгодятся. Тогда ты подумаешь: человек такое пережил, столько испытал, а я к нему пристаю по пустякам. Надо чем-то козырнуть, чтоб тебя разжалобить – ты этого ждешь? – (Ее пронзил острый, допрашивающий взгляд. Он читал ее мысли и не скрывал того, что видит ее насквозь. На миг она невольно зажмурилась. Позже, анализируя свои ощущения, она пришла к выводу, что поразил ее контраст между мягким, интеллигентным профессором, к которому она успела привыкнуть, и этим сильным, волевым животным. А в тот момент – как в страшном сне: домашняя кошка превращается в тигра. Первый симптом – меняются, свирепеют глаза.) – Так вот, гражданин начальник, когда ты заговорила с Элей по-русски, это было так неожиданно для меня, что я растерялся. Через минуту было поздно признаваться. Я чувствовал себя вором, влезшим в чужую квартиру. Я мог бы продолжать, как ты выражаешься, валять дурочку. Но я сам раскрылся. Вызывай такси.

Смена декораций. Или смена масок. Энтони Сан-Джайст, милый, предупредительный, с застенчивой улыбкой, сидел напротив и смотрел на нее влюбленными глазами. Верный пес, разве что хвостом не помахивал.

– А если я тебя приглашаю на ужин с завтраком?

– Какая-то пьеса в московском театре. Это там один персонаж приглашает даму на ужин с завтраком.

– Отличная заготовка. Вместо того чтобы упасть в обморок, меня разоблачают в плагиате. Эффектный удар шпагой.

– Шпагой не ударяют, шпагой колют.

– С тобой надо быть настороже. Зазеваешься – пропустишь удар, извини, укол. Короче, прокол.

– Это мне преподали урок. Ласковая кошечка, мяу-мяу, – и вдруг лапой по морде. Выпустила когти. Когти, как у пантеры.

И про кошку прочел! Их разговор терял логику и приобретал тайный смысл, понятный лишь им обоим.

– Ты долго жил в Москве?

– Когда ты переехала из Риги в Москву, меня уже там не было.

– Откуда… ах да, забыла. Болтун – находка для шпионов. Да, я из Риги.

– Ты моя подданная. Латвия когда-то принадлежала Швеции.

– Не вижу связи. Напустили вы, профессор, туману. Интриги при дворе короля Бернадота. Но ведь действительно никогда бы не догадалась, что меня прослушивают.

– Профессиональная выучка.

– Много секретов насобирал?

– Ты слегка модифицировала свое имя в Америке.

– И только? Это записано на компьютере в иммиграционном департаменте. Я бы сама тебе сказала…

– За мной, мальчик, не гонись!

– Какой фольклорный репертуар у иностранных шпионов! Кто вы, доктор Зорге?

– Профессор истории.

– Возник из знойного марева на Патриарших прудах. Аннушка разбила бутылку подсолнечного масла.

– Если кому-то должны были отрезать голову, так это мне…

– …сжечь на костре и пепел развеять по ветру.

– Не имел чести принадлежать к нечистой силе.

– Значит, рядовой, заурядный агент 007.

– Увы, не Джеймс Бонд.

– Почему?

– Джеймс Бонд супермен, красавец.

– А ты – моральный урод. Пудришь мозги бедной девочке. Ответь на вопрос: мне надо устраивать стриптиз, чтоб завлечь тебя в постель?

Его лицо вспыхнуло. Губы задрожали. Хороший получился удар: шпага по рукоятку в груди. Вот так, Тони, мы тоже умеем фехтовать.

И пошла в спальню, на ходу расстегивая юбку.

* * *

Позвонили в нижнюю дверь. Дженни знала, кто звонит, однако перед тем, как нажать на кнопку интерфона, проскользнула мимо окна, кинула быстрый взгляд на улицу. Зеленого «ягуара» не было, да его и не могло быть. К противоположному тротуару припаркованы старый грузовичок «шевроле» и красная «тойота». Дженни пришла в ярость: значит, кретинка, ты еще ждешь Роберта, надеешься, что он приедет, – иначе зачем выглянула в окно? Ведь решено: никогда не встречаться с этим ничтожеством, вонючим миллионером, который считает себя покорителем женщин (покрывателем – как покрывает всех кобыл жеребец). На какой дешевый трюк она поддалась! Кое-что намечалось, не больше, но он протянул ей ключи и сказал: «Вести машину будешь ты!» Она села за руль «ягуара», сначала вела осторожно, потом за городом, на фривее, нажала на педаль, наслаждаясь скоростью, мощью мотора. («Полиция не остановит?» – «Ерунда, – ответил небрежно Роберт, – заплачу штраф».) Наверно, для него – сотни раз отработанный прием. Для нее – вылет из привычной обыденной жизни. (Не обгоняй, тормози на поворотах! А ей нравилось: обгонять и не тормозить…) Вылет на скорости 90 миль в час. Потом она задавала себе вопрос: кого она тогда полюбила – «ягуар» или Роберта?

Старую обиду Дженни не собиралась гасить. Мгновенно подбросила пару горячих углей. Чтоб выжгло навсегда.

…Итак, они в ее спальне. Занимались сексом. Нет, Дженни знала разницу между сексом и любовью – это была любовь. Конечно, нельзя особо давать мужику волю, лучше самой контролировать ситуацию, но если любовь, девочка… «Хорошо, милый, ты хочешь меня перед зеркалом? Нахал!» Стоя на коленях, уткнувшись лицом в подушку и получая, получая, Дженни одним глазом наблюдала, как Роберт, тоже на коленях, склонившись над ней, стонал от удовольствия. Вдруг раздалось: «бип-бип-бип». И эта гадина, вместо того чтобы отшвырнуть свой мобильный телефон, с которым не расставался, схватил его, распрямился и, продолжая ее трахать, начал деловито обсуждать курс нефтяных акций! Дженни кубарем свалилась на пол, побежала в ванную, включила душ. В ванную стучали, но дверь уже была на задвижке. Тщательно вытеревшись, поправив прическу и макияж, Дженни вышла в наглухо перепоясанном синем халате. Роберт, голый, растерянно топтался в коридоре и его… гм… орудие покорения женщины было еще в состоянии готовности.

– Одевайся и убирайся из моего дома!

– Ты обиделась? – залепетал Роберт. – Но это же бизнес! Девочка, я ворочаю миллионами, приходится постоянно быть на стреме.

– Одевайся и убирайся из моего дома! – повторила Дженни змеиным шепотом, от которого, знала по опыту, мужиков парализует.

Роберт надевал пиджак, когда Дженни появилась из спальни и бросила к его ногам кольцо с бриллиантом и часы «ролекс».

– Мой тебе совет, и последний: имей дело с проститутками – их можно купить.

Роберт не поднял свои подарки, ушел не попрощавшись. Хоть на это его хватило. Дженни намеревалась послать их по почте, да столько мороки… Потом она спрятала кольцо и «ролекс». Куда? Не помнит. И не искала.

Красно-розовый колобок с голубыми глазами и двумя короткими белыми косичками энергично вкатился в квартиру, завопил, затараторил, включил телевизор, магнитофон, зашвырнул туфлю, надел одну тапку, притащил из своей комнаты в гостиную кукол, книги, карандаши, альбом для рисования, перемешал их, как салат (ноги Барби торчали из книжки), захотел делать все одновременно: смотреть американские мультики, слушать кассету с русской музыкой, танцевать, рисовать, играть с плюшевым мишкой, ездить на плечах у Тони и чтоб мама читала вслух. После, поддавшись уговорам, Эля соизволила переодеться. Сняла красную куртку, розовые колготки и, шокируя публику, начала ползать по ковру, кверху голой попой. Впрочем, публика незаметно отвалила на свою вечернюю прогулку – 10 километров по Вентура-бульвару со скоростью паровоза. Проведя с Элей полтора часа в парке, публика явно нуждалась в передышке. Не та закваска, что у Гали или Клавы, на должность бебиситтера не тянула…

Публика вернулась, когда Дженни кормила девочку ужином, и забилась куда-то в угол, но так, чтоб не упускать Дженни из виду; Дженни купала Элю в ванной, прибирала в ее комнате и, не оборачиваясь, знала – публика за спиной. Занимаясь домашней работой, Дженни старалась немного импровизировать плечами, руками, бедрами – ведь живешь как на сцене, публика не сводит глаз. Уложив Элю спать и переждав два ее обязательных сольных выступления («Мама, хочу пи-пи, поцелуй меня, мама!», «Мамочка, я хочу соку, и пусть Тони мне расскажет сказку». – «Если ты, чертова кукла, еще раз появишься, мы уйдем из дому!»), Дженни смогла наконец обратить внимание на публику.

Теперь надо было ужинать с Тони. Варианты: французский стол с вином и сыром, русский – с водкой и пивом, китайский (когда Дженни надоедала готовка, которую она ужасно не любила, и она заказывала блюда из ближайшего ресторана) – с виски и коньяком. Раньше Дженни не ела на ночь, предпочитала не пить, но не сидеть же как дура за столом, тем более что Тони уплетал все подряд с завидным аппетитом! С первого дня переезда к Дженни он навязал ей свой распорядок, и она, не успев оглянуться, как бы снова оказалась замужем. Вроде бы скучный, монотонный ритм семейной жизни, а с другой стороны – совсем не то.

Пятилетнее супружество оставило у Дженни горький привкус. Джек женился на ней в Риге (что по тамошним условиям было непросто) и вывез в Америку. Джек (Джек Лондон или Джек Потрошитель – она называла его так и так, в зависимости от настроения), профессиональный боксер, ныне спортивный тренер, был великолепен и неутомим в постели (за что ему долго все прощалось). Он боготворил Элю. Он присутствовал при ее родах и двенадцать часов держал Дженни за руку. Он заполнял анкеты, подписывал счета, выбирал страховки, вел переговоры с гаражниками и домовладельцем – какая эта головная боль, Дженни поняла после развода. Она вышла замуж за Джека Лондона, за человека с высоким чувством собственного достоинства, – она видела в нем свою американскую мечту. Но – обычное, всегдашнее «но», особенно в браках, – он не хотел идти вперед: ни карьера, ни деньги его не интересовали. Пренебрежение к противным зеленым бумажкам – хорошая черта характера, однако тогда, когда они есть. Получалось, что семью содержала Дженни, и чем больше она зарабатывала, тем меньше денег приносил муж. Почему она должна была уродоваться за компьютером, а Джек – играть в теннис и прохлаждаться перед теликом? «Мани, мани, мани!» – пела Лайза Минелли в «Кабаре». Но и это не главное. Джек, догадываясь, что она от него отходит, стал агрессивным (с мужиками такое случается), превратился в настоящего Джека Потрошителя. В доме установился режим террора. Стоило Дженни опоздать с работы на двадцать минут (застряла в пробке на Лорел-каньон), как Джек ее встречал прокурорской филиппикой: «Где ты была? За это время тебя могли вые… полгорода!» Однажды он ей врезал, и она отлетела в другой угол гостиной. «В следующий раз он меня убьет», – подумала Дженни и решила, что следующего раза не будет – все, развод! Он не соглашался на развод, они мирились, ссорились, она разрывалась: «У Эли должен быть папа» и «У меня должна быть нормальная жизнь», – хотя, возможно, нормальнее не вообразить, просто сама норма ей претила. У Джека на первых местах были: Эля,

тренировки,

теннис,

телевизор,

фотографии (он их здорово делал, с художественным вкусом, мог бы сменить специальность!),

обед

и уж потом, на ночь глядя, Дженни.

В ее романах до замужества (после – лишь увлечение кентавром, «ягуаром» – Робертом) она, конечно, главенствовала, романы ей нравились неопределенностью, напряжением, в романе до финальной точки не ясно: ты победила или проиграла? Но стоило мужику «отовариться», вдоволь «наесться», как он утыкался в газету, телевизор, книгу, садился на телефон или убегал по каким-то своим собачьим делам.

Сколько прошло, месяц или больше? Каждый вечер она дома, ужинает с Тони. Забыты культпоходы в гости, на концерты, в кино. Дженни возвращается с работы и попадает в театр одного зрителя. Ему интересна только она. Дженни подозревает, что ужин для Тони – повод сидеть и смотреть на нее. А ей интересно с ним разговаривать. И она ему выболтала много интимных подробностей из своего прошлого. Болтун – находка для шпиона, n’est ce pas Тони? Но как устоять, когда этот оболтус гипнотизирует ее влюбленными глазами? Никогда ничего подобного Дженни не испытывала.

– О’кей, налей мне полрюмки коньяка. Зачем ты меня спаиваешь? Ладно, мне самой приятно. Естественно, ожидала вопроса: приятно ли с другими? По обстоятельствам. Нет, замужем я была девочкой-паинькой. Вот до замужества… Это у вашего поколения очень серьезное отношение к сексу. Вернее, наоборот, сначала высокие принципы, мораль, а секс – нечто постыдное, о нем в приличном обществе не говорят. Теория стакана воды? Как ни странно, знаю: Коллонтай и эта… как ее, кокотка революции, Лариса Рейснер, комиссарша в пыльном шлеме. Образованна? Я? Что есть, то есть. Книги читала. Не похоже? «Жить в эпоху свершений, имея возвышенный нрав, к сожалению, трудно. Красавице платье задрав, видишь то, что искал, а не новые дивные дивы. И не то чтобы здесь Лобачевского твердо блюдут, но раздвинутый мир должен где-то сужаться, и тут – тут конец перспективы». Угадай с двух раз. Элиот? Мимо. Кто? Да, с русской поэзией у тебя, профессор, туго. Бродский, Иосиф Бродский, нобелевский лауреат. Так вот, когда я была мелкая – извини, жаргон, – ну, маленькая, пятнадцать-шестнадцать лет, наше поколение совершило Великую Октябрьскую Сексуальную Революцию. Секс для нас – удовольствие, физиология, спорт, полезно для здоровья… Жду реплики. Правильно, профессор, сжигает лишние калории. «Не забуду мать родную и столовую самообслуживания на Вилшер-бульваре». Выколи на груди. Так вот, продолжаю. Я могу тебе рассказать, не краснея, как я спала с каким-нибудь мальчиком. Ты – не сможешь! Не спал с мальчиком? Охотно верю. Пауза. Жду вопроса. Стоп. Пишу его на салфетке, закрываю тарелкой. Итак, сколько их у меня было, мальчиков? Отодвинь тарелку, читай. Медиум, угадываю мысли. Двести пятьдесят? Фу, за кого ты меня принимаешь? Я пыталась бить рекорд Латвии в беге на восемьдесят метров с барьерами, но не в этом жанре. Тридцать. Ну тридцать пять. Так тебе все и докладывай. Могу иметь свои тайны девичьи? Между прочим, с тебя очередная новелла. Или лекция. Как скажешь. На любую тему. Пользуюсь случаем повысить свой культурный уровень. После горячего у кого-то будет заплетаться язык и кого-то надо будет укладывать спать. Со мной, конечно, не с чужой теткой. Я дочитала «Евангелие». Про автора никогда не слыхала. Был в моде? Для нас шестидесятые годы – как Средние века. А Робеспьер мне понравился. Тридцать шесть лет – и такая усталость от жизни! Сен-Жюст? Суровый чувак. Герой не моего романа. Кстати, неужели он совсем не знал женщин?