Текст книги "Тень всадника"

Но Джек гордо игнорировал мое присутствие.

Обеими руками я поднял мешок и пропустил Элю вперед по лестнице.

Светлая «тойота» с визгом рванула с места. Тормозные фары вспыхнули на перекрестке, как залп из двух орудий. «Тойота» скрылась за поворотом.

– Никогда меня не буди, – в полусне сказала Дженни, – забью ногами.

Она спала на боку, повернувшись к зеркальному шкафу (идеальное место для установки скрытой кинокамеры, да я бы не отважился смотреть хронику Дженниных забав). Я лежал на спине, не смея к ней прикоснуться. Шторы не пропускали в комнату ни малейшего отблеска уличных фонарей, их и не было в закрытом внутреннем дворике, куда выходили окна нашей спальни. Нашей! Пять лет здесь располагался законный муж, который, проснувшись в середине ночи, естественно, желал воспользоваться своими законными правами. Пользовался? Неважно. «Забью ногами» – атавизм их прежних отношений – видимо, не очень нежных. Впрочем, кто знает, кто знает… Неважно. Я не потревожу покой моей девочки. Моей девочки в нашей спальне! – как сказочно звучит, хотя это не мечты, а реальность – протянуть руку, коснуться… В полной темноте я выстраивал светлые планы на будущее, сияющий хрустальный дворец диковинной конструкции, где четко различал верхние этажи:

мы с Дженни,

с Элей и нашим сыном

приезжаем в Израиль, останавливаемся в гостинице, на следующий день родители Дженни присутствуют на моей лекции, публика рыдает, ибо я рассказываю совершенно неизвестные подробности о последних днях шведского посла в Венгрии графа Рауля Валленберга,

и потрясенные родители Дженни…

альтернативный этаж: крышу оставляю – мы с Дженни и т. д., но сначала я выступаю в дискуссии по израильскому телевидению. Родителям Дженни звонят друзья, поздравляют. И уж потом мы всем нашим семейством появляемся у них дома. Плавное течение ужина прерывает телефон. Отец Дженни прикрывает ладонью мембрану и сдавленным голосом сообщает, что со мной хотят поговорить из канцелярии премьер-министра. Я беру трубку. Разумеется, мы с моей женой чрезвычайно польщены приглашением. Когда господину премьеру будет угодно. За нами пришлют машину? Сенкью вери мач! Красивая конструкция?

Самое интересное, что основания для этих бредовых химер имелись. Премьер-министр Израиля обязательно захочет со мной побеседовать в неофициальной обстановке, если Система ему доложит, кто я такой (а Система доложит – у нее свои выгоды). Вопрос в другом. Как забраться в верхние этажи моего хрустального дворца? Чтоб этажи не рухнули, надо заложить фундамент. То есть найти работу в Америке, то есть подвести материальную и финансовую базу, и, наконец, жениться на Дженни. По поводу работы и денег: не то положение в академическом мире, чтоб меня в Америке встретили с распростертыми объятиями. Устроиться в рамках Системы? Система злопамятна, мне не простят, что я ушел добровольно в отставку, несмотря на уговоры. А главное – Дженни. Даже если ее чувства ко мне не остынут (что очень проблематично), я не могу ей сделать предложение.

…В темноте спальни я отчетливо видел, как мой воздушный замок распадается на куски.

Я еще не был у нее под каблуком, еще была возможность дать задний ход, но я по себе знал – я стремительно летел в пропасть, которая называется последняя любовь. Мы с ней жили без году неделя, однако и малого отрезка времени хватило, чтоб понять: Дженни моя жена, и только так я к ней буду относиться. (На что она рассчитывала, когда приказала мне собрать чемоданы, – на приключение, на авантюру? Или интуитивно угадала?) Как прекрасно все складывалось в этом лучшем из миров! Да вот одна закавыка – Дженни пригрела потенциального убийцу. Я не имею права ломать ей жизнь. Если моя наводка подтвердится, то я достану Кабанчика. Значит, мне обеспечено жилье в Америке (зря волновался!) в казенном доме до конца моих дней. Какая радужная перспектива для моей любимой девочки! Кто ты, Дженни? Подарок Господа Бога за мои страдания или ловушка дьявола, чтобы сбить меня с пути? Так или иначе, но я обязан выполнить свою миссию. Вот если окажется, что мистер Кабанов сбоку припека, не замешан, а человек, стрелявший в Париже, исчез бесследно в бескрайних просторах России, куда моя рука не дотянется, – вот тогда, дорогая Дженни, не соблаговолите ли стать моей женой, наше будущее безоблачно… Ищу лазейку? Трусливо надеюсь, что стечение обстоятельств позволит мне укрыться в тихой гавани, изменить своей клятве?

…Закутавшись в плащ (зимние ночи здесь холодные), я вышел на балкон, закурил. Шерман-Окс, спальный пригород Лос-Анджелеса, безмятежно дрых. По Голливуд-бульвару в любое время суток проносились машины, а тут – мертвая тишина. Неспешной походкой Диккенс-стрит пересек кот, уселся под фонарем. Задрал голову. Меня рассматривал? Плавно, почти без звука, подрулил зеленый «ягуар», остановился у противоположного тротуара. Я ждал, что откроется дверца. Не открылась. «Ягуар» постоял-постоял и укатил. Тоже из семейства кошачьих, решил сам прогуляться, без водителя.

Днем дежурный звонок Дженни с работы:

– Ты плохо спал сегодня?

Кто настучал? Кот? Я рассказал, что такое со мной бывает.

– Разыгралась фантазия. Представил себе, как мы поедем в Израиль к твоим родителям.

– Мне не нравится твоя бессонница. Или ты недоел… или недопил. Пожалуйста, по вечерам не изображай из себя спартанца. Не тот возраст.

…Возраст. Все-таки всплывает тема. Если это ее уже беспокоит…

Вентура-бульвар мне скоро надоел, и я изобретал новые маршруты, например вверх по Стоун-каньону, уютной, зеленой улице почти без тротуаров и без машин. Каждый дом не похож на соседний: белое английское колониальное ранчо, миниатюрный замок с башенками, фруктовый торт с окнами, бесхитростный барак, модерновый слон с четырьмя лапами (второй этаж покоится на железных балках) – и этот шустряк прилепился, как ласточкино гнездо, в середине крутого склона и оттуда гордо взирает на публику… Объединяло их одно: на каждом объявление – дом оборудован электронной охраной такой-то фирмы. Подстриженные газоны, цветочные клумбы, гигантские пальмы, сосны с бесстыжей наготой стволов, скромные березы и какие-то незнакомые мне деревья с зелеными лимонами на ветках, что позволило мне сделать вывод – это… правильно! Таежная пихта!

Дачный ботанический рай тянулся… Не знаю, мне становилось лень переть в гору, и я возвращался. Однажды рано утром я заметил на лысой крутизне трех койотов. Откуда они прокрались, чем промышляли в заповедной зоне? Может, как и я, присматривали себе конуру?

Нет, на конуру я не согласен. Пожалуй, вот этот трехэтажный теремок я бы купил для Дженни и Эли. Фальшивый массивный фасад меня не обманывал. Я видел, как тут возводят стены (несколько домов ремонтировали мексиканские рабочие) – из тонких досочек! Боязнь землетрясения… По сравнению с французским деревенским жильем, сложенным из камня, – фанерные коробки. Однако здешние фанерные коробки весили до миллиона долларов (деньги для Франции неслыханные) – плата не за прочность конструкции, а за место под калифорнийским солнцем.

Прохожих на Стоун-каньоне я встречал редко (разве что выведут собаку), но бывало, только я приценюсь к домику, глядь, поднимается дверь гаража и на синей «хонде» (на сером «мерседесе») выезжает дамочка с детишками, смотрит на меня, как на заблудшего койота, потом приветливо здоровается:

– Хай!

– Хай!

Слова из трех букв. Поговорили. Машина ложится на курс по направлению к Вентуре. Дверь гаража опускается, электронная охрана включена – профессор, не зарься на чужую собственность.

«Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу». Данте на пороге Ада.

Земную жизнь пройдя – скажем так, осторожно, – до упора, я очутился в живописной долине, куда стремятся попасть все преуспевающие американцы (тогда как остальное сбрендившее человечество грезит об Америке). Профессор Сан-Джайст на пороге. Чего?

Ей-богу, меня не манили эти фанерные дворцы, где внутри, конечно, все было оборудовано по последнему всхлипу моды – копии салонов магазинов мебели и бытовой техники. Телевизоры, принимающие сто двадцать программ, телефоны с переносными трубками и автоответчиками, все круто закондишено и компьютеризовано (интересно, имелись ли книжные шкафы или хотя бы единственная книжная полка?). Да, я знал, что Дженни никогда и никуда отсюда не уедет, что она мечтает приобрести нечто косолапо-аляповато двухэтажное и двухгаражное, с газоном, цветником, апельсиновым или лимонным деревом и бассейном на заднем дворе.

Повторяю, земную жизнь пройдя до, я был уверен, что уперся в стену – тюремную или (в лучшем случае) моей парижской студии, с пожелтевшими от табачного дыма обоями, заваленную книгами и манускриптами (мой дом – моя крепость), где намеревался провести остаток рабочих и пенсионных лет, читая, сочиняя мемуары, общаясь с моими большими и маленькими детьми. И вдруг в глухой стене распахнулась дверь. За ней дорога – в ад, чистилище, рай? – неважно, в жизнь, имя которой Дженни. Поэтому мои прогулки по Стоун-каньону превращались – нет, не в пытки, не надо плести напраслину – в испытание соблазном. Земную жизнь пройдя от А до Я, впервые сожалел, что не накопил на счете в банке несколько миллионов или не зарыл в укромном месте, в жестяной банке, золотые монеты и драгоценные камни. Причитавшаяся мне зарплата и далее пенсия, честно заработанная, вполне обеспечивали комфорт на rue Lourmel, покрывали (я рассчитал до франка) банковский заем, а иначе откуда у меня средства разъезжать по миру, охотясь на парно-непарнокабановых? Но в спальном районе Лос-Анджелеса, под пальмами и табличками электронной охраны, котировались другие суммы, которых у парижского профессора не было.

Взбалмошной девочке пришла в голову идея меня приодеть. Я хотел ответить каким-нибудь экстравагантным подарком… и затаился, как старый скряга. Чеки «Америкэн экспресс» я разменивал только для оперативных расходов.

И еще я составлял конспекты будущих лекций, рассылал письма с обратным адресом ближайшей почты на Вентура-бульваре. На Вентуре моя душа отдыхала. Жуть, а не бульвар. Как тут люди живут? Впрочем, здесь и не жили – покупали, обедали, сидели в конторах, ездили взад-вперед, заправлялись бензином и платили квотеры за стоянку машин. Зато на Вентуре рано зажигали фонари и по его тротуарам можно было топать до посинения.

Топаю и краем глаза фиксирую, мимо чего проношусь. Двухэтажный стеклянный центр ксерокопий, народ там плавает, как рыба в освещенном аквариуме. Магазин пластинок, лазерных дисков и видеокассет – продавец вешает на дверь табличку «closed». Банк, без единого огня внутри здания. Лавочка женской одежды. Кафе, три посетителя у стойки. Магазин электроламп, торшеры вытянули шеи, как жирафы. Китайский ресторан, окна занавешены. Банк. Химчистка. Диетический ресторан, несколько пожилых пар за столиками. Церковь методистов, в витрине книги с изображением Христа. Зубоврачебный кабинет. Лавочка дамского белья. Магазин антикварной мебели. Офис архитектора. Ресторан, у входа сидит мускулистый мексиканец, швейцар и охранник, меня уже заприметил и здоровается как с давним знакомым (немудрено: после восьми вечера прохожих можно по пальцам перечесть). Перекресток со светофором. За ним – если продолжать движение по бульвару – пустырь (пропадает земля! Или после землетрясения снесли развалины, а построить ничего не успели?), дальше – мотель. Но мне пора поворачивать обратно, скоро Дженни уложит Элю…

Вечером огни витрин скрашивали чудовищные фасады Вентуры. А днем ощущение, будто попал на Дикий Запад (если не замечать потока машин и пары многоэтажных коробок страховых компаний, торчащих как плотницкие гвозди, которые забыли забить). Дикий Запад! Наверно, такое же чувство было и у Дженни, иначе зачем она пообещала купить мне ковбойскую шляпу и лассо?

Кого ловить?

Разве похож твой профессор (твой, Дженни, твой) на ковбоя-героя, способного заарканить Золотого Тельца? На этот раз я преследую неаппетитную добычу, и правила охоты таковы, что мой меткий выстрел рикошетом заденет и меня. Ce la vie, Дженни, и не я ее придумал.

Кстати, получил от Доула объективку на мистера Остапчука, хозяина ресторана в Сан-Диего. Действительно, был в биографии виртуоза русских трех букв лесоповал, но якобы по политическим мотивам. Впрочем, с точки зрения американской администрации, судебный приговор за хозяйственные хищения выглядел как подавление частной инициативы. Политика! Короче, Доул нашел подельника Остапчука в том же Сан-Диего, а я объяснил Доулу, о чем с ним надо беседовать. О проблеме перевода. Нюансы юридических терминов. Если перевести «хозяйственные хищения» как воровство, то добренькое иммиграционное ведомство шибко разгневается, со всеми вытекающими последствиями. Дружок Остапчука, парень смекалистый, выразил горячее желание встретиться с господином Кабановым и обсудить с ним заманчивые перспективы совместного бизнеса. Нормальное предложение, подозрений не вызывает, а Доулу свистнут, когда Кабанчик появится на горизонте.

На почту, к окошку «до востребования», я регулярно наведывался за корреспонденциями от Доула. С ответами на мои письма университеты не торопились. Что ж, логично. Поэтому я очень удивился, получив фирменный конверт университета Джорджтауна. Меня приглашали на две лекции в Вашингтон и просили дать адрес, по которому можно прислать билеты на самолет – дело срочное. Какой приятный сюрприз! Правда, в Джорджтаун я не обращался, считая, что Вашингтон слишком далеко от Калифорнии, но университетский мир тесен. Молодцы, ребята, среагировали первыми. Тут же черкнул записку, указав адрес Дженни. Дженни ничего не сообщил из суеверия. Конечно, Джорджтаун – организация солидная, да ведь и там могли напутать.

Через пять дней курьер «Федерального Экспресса» меня вытащил из ванны и вручил пакет. В пакете письмо от декана исторического факультета, мне предлагалось повторить, с вариациями, лекции, прочитанные в Сан-Диего (вот откуда наводка!), и прилагался билет «Union Airways», причем дата вылета из Вашингтона не проставлена. Гуляет университет? Или хотят на меня посмотреть и, в зависимости от впечатления, поговорить о чем-то более существенном?

В самолете писал тезисы. Я оценил благожелательность декана и все-таки повторяться права не имел, надо было держать марку. Молодой сосед слева с любопытством заглядывал в мои каракули:

– Разрешите спросить: чем вы занимаетесь?

– Готовлюсь к лекциям.

Ну, рассказал немного, на какую тему.

– Интересная у вас специальность, – почтительно произнес сосед, – а я рекламирую холодильные установки. Рутина.

Знакомое словечко!

Впрочем, я давно заметил, что реклама тащит в свой лексикон не только цитаты из классики, но и жаргон других ведомств.

Коллеги с факультета встретили в аэропорту (держали в руках картонный плакат с моим именем), в машине мы обсудили некоторые детали. Меня доставили в гостиницу в центре города, на Коннектикут-авеню. Деловые и неназойливые ребята со мной попрощались в вестибюле: дескать, отдыхайте, располагайте своим временем, а завтра к вечеру, перед лекцией, мы за вами заедем.

Я поднялся в номер. Две комнаты, спальня и кабинет. Апартамент, предназначенный для министров или крупных фирмачей, которым надо с утра принимать посетителей. Жалко, что не удалось привезти с собой Дженни, она бы еще с порога воскликнула: «Отдаться мало!» Пусть бы увидела, как принимают ее бедного профессора. А может, в университетской бухгалтерии спятили? За кого они меня принимают?

В дверь настойчиво стучали. Наверно, я не сразу услышал.

Мой любознательный молодой попутчик, специалист по холодильным установкам, ввел в кабинет двух седовласых джентльменов с генеральской выправкой, в безукоризненных штатских костюмах. Оба, естественно, главные, но тот, кто главнее, первым подал голос:

– Профессор Сан-Джайст? Извините за вторжение. Хотим вас пригласить спуститься в ресторан. Гарантируем отличную кухню.

И все трое улыбнулись: «Чииз!»

– У вас фотогеничное лицо, – ответил я. – В том смысле, что часто мелькает в газетах и по телевизору. Минуточку, я сейчас вспомню. Вы…

– Правильно. Я работаю в аппарате помощника президента по безопасности.

Второй главный, не гася улыбки, развел руками:

– Не обладаю такой известностью. Зато вы догадались, откуда я. ЦРУ.

– Садитесь, господа. – Я указал на кресла. – Не спрашиваю, откуда молодой человек. Но мои коллеги из университета…

На лицах гостей проступило смятение. Хором:

– Что вы, что вы! Мы не имеем к Джорджтауну никакого отношения. Просто мы решили воспользоваться вашим присутствием в Вашингтоне. Здесь состоится встреча на довольно высоком уровне. Желательно ваше участие.

Ситуация прояснялась, но я хотел понять ее до конца и пошел на мелочную проверку. Генералы в штатском, конечно, поймут, что это мелочная проверка, однако простят меня.

– Я устал, господа. Четыре с половиной часа в самолете, да и в машине было неудобно. В Америке с этим строго, особенно в общественных местах и государственных учреждениях.

Глаза гостей остекленели. Пока никто ничего не понимал.

– Нет сил терпеть. Вы мне разрешите?

И я достал пачку «Мальборо». Вторя моим движениям, седовласые джентльмены достали из карманов сигары (холодильным установкам по чину не полагалось), сизый ароматный дымок поплыл по кабинету.

– В Америке теперь мода на сигары, – сказал ЦРУ. – Что же касается учреждений… Выдаю государственную тайну. Абсолютно запрещено курить лишь в Белом доме. И не потому, что Хозяин строго блюдет закон, а потому, что лютует евойная…

Имя не было произнесено, но мы обменялись заговорщицкими взглядами.

Официальный Вашингтон проводил неофициальное мероприятие. Так как местная пресса тут особенно пристально следит за всем неофициальным, то официально это называлось Конференцией по борьбе с проникновением русской мафии в Америку. Неофициально сообщалось, что официально приглашены представители российских спецслужб и соответствующие ведомства из некоторых заинтересованных стран. Мне, как представителю нейтральной стороны, предназначалась роль сопредседателя конференции, плюс я должен был выступить с докладом. Тема «Организованная преступность в XX веке: исторический анализ». Несмотря на разгар антитабачной кампании в Штатах, напустили такую дымовую завесу, что удалось скрыть от недремлющей общественности суть дела. По сути, это было выяснение отношений между ЦРУ и российской ФСБ. Уточнение сфер влияния. Так как в последние годы произошла легкая путаница, перекроившая карту Восточной Европы, то сферы тоже хотели понять, кто на них влияет и под чьим влиянием им быть выгоднее. Часть неофициальных переговоров проходила у меня в кабинете, сферы предпочитали, чтоб на них (переговорах) официально присутствовал председатель конференции, специалист по истории (как школьный учитель при разборке учеников, чтоб разборка не превратилась в мордобой). Желание поговорить с глазу на глаз возникало спонтанно, нужна была координация, мою же университетскую программу (на жаргоне Системы – «крышу») никто не отменял, поэтому срочно сняли соседний номер и посадили в него специалиста по холодильным установкам (приемная профессора Сан-Джайста).

Разумеется, высокие договаривающиеся стороны, ЦРУ и ФСБ, деликатные вопросы решали без свидетелей, но иногда требовалось назвать вещи своими именами, констатировать очевидные факты, жестокую правду, а это противоречило этике Системы. В Системе в принципе не может быть победителей. Пусть лучше за круглым столом, на расширенном совещании, французский профессор, следуя французской поговорке, назовет кошку кошкой, а мы демонстративно скептически улыбнемся наивности ученого теоретика.

Поначалу американцы надеялись, что все пройдет по их сценарию (с которым меня ознакомили еще за ужином в ресторане), однако русские не желали допустить игры в одни ворота (о чем мне было официально заявлено на следующий день, когда трое из ФСБ появились у меня в номере с неофициальным визитом).

– Мы не мальчики для битья, – нервничал штатский товарищ из военной разведки, – мы согласились на вашу кандидатуру, рассчитывая на объективность. Если американцы надуются, мы покинем конференцию.

…Я высчитал, что он из ГРУ. Он высчитал, что дает мне полезную информацию. Моя кандидатура согласовывалась! А я-то думал, что гуляю по Вентуре и Стоун-каньону без надзора…

Во встречах такого рода обычно участвуют люди, которые занимают не руководящие, а ключевые посты. Начальники приходят и уходят. Их назначение – вопрос политики. Профессионалы остаются при любом начальстве. Система передает им свои секреты по наследству. Профессионалы знают все, и в первую очередь – друг друга. И еще в недрах Системы существуют Глубоководные Рыбы. Они решают. Но не всплывают никогда. Ou presque.

Так вот, профессионалы вынуждены выполнять (или делать вид, что выполняют) приказы руководства и одновременно придерживаться стратегии, выработанной Глубоководными Рыбами. Часто одно другому противоречит. Запутанно? Мне кажется, американская делегация выбрала неправильную тактику силового давления, чтоб заставить русских отступить по всем фронтам, а главное, доложить об этом начальству. Русские готовы были пятиться – ситуация сложилась не в их пользу, – однако с условием, чтоб все выглядело так (в глазах их начальства), будто они не отступили ни на йоту.

В общем, в какой-то момент американцы слишком нажали. Русские обиделись. Переговоры повисли на волоске.

Я внес историческую справку:

– Самую большую ошибку в нашем веке совершили американские спецслужбы. Имя этой ошибки – Джимми Картер. Наверно, честнейший и самый порядочный президент за всю историю Америки, но ничего не смыслящий в мировой политике. Он начал отдавать все Советскому Союзу. Он отдал Иран имаму Хомейни, и страна рухнула в пучину средневековья, мракобесия. У шаха Ирана было достаточно сил, чтоб остановить Хомейни. Картер выкручивал шаху руки под предлогом «борьбы за права человека». Теперь Иран – центр исламского фанатизма и международного терроризма, его поведение непредсказуемо. Лишь старческая осторожность советского Политбюро спасла Запад от катастрофы. В Кремле не поняли, что Картер отдает все, подумали: «Это какая-то американская ловушка». Когда догадались, было поздно, срок правления Картера истекал, и Советы в спешке взяли то, что лежало под боком, – Афганистан. Спрашивается: куда смотрела американская разведка? (Потом Картер громил и свою разведку, но это уже ваши внутренние проблемы.) В итоге произошла дестабилизация стратегического региона. Почему американские спецслужбы проявили такую близорукость и допустили в Белый дом некомпетентного и неуправляемого человека? Можно предположить иной вариант: советская разведка (мозг ее Системы) сознательно не воспользовалась игрой Картера в поддавки, с целью сохранить равновесие в Африке и Европе. То есть вам, господа американцы, был сделан царский подарок, причем тогда, когда вы сидели в глубокой заднице. Хорошо бы это помнить, прежде чем говорить о победной стратегии ЦРУ.

…Американцы застыли с каменными лицами. По оживленному взгляду товарища из ГРУ я понял, что переговоры будут продолжаться. Признаться, я ожидал, что кто-то из американской делегации, хотя бы для приличия, бросит реплику: мол, у нас в стране демократия, и президента Картера выбрал народ. Если бы это была официальная встреча в присутствии начальства, то гневная отповедь такого рода последовала бы незамедлительно. Однако профессионалы слишком уважали друг друга, чтобы тратить время на подобные глупости.

К восьми утра я должен был быть помыт, побрит и при галстуке. Мой рабочий день заканчивался в десять вечера. Откровенно говоря, не думал, что выдержу вашингтонский ритм, да вот втянулся. Правда, мне здорово помогали, находили в библиотеках нужные книги и статьи из газет, привозили копии документов. Тексты своих докладов и выступлений я надиктовывал специалисту по холодильным установкам. Он барабанил пальцами по клавишам компьютера, как заправская машинистка, и на телефонные звонки отвечал, что сейчас профессор занят в архиве. Даже когда звонила Дженни. Во всех остальных случаях, если я был в пределах досягаемости, он тут же соединял ее со мной, а я уж выкручивался по обстоятельствам. Почему ей такой фавор? Наивно спрашивать. После ее звонка в первую ночь он прибежал утром в дикой панике, сказал, что произошла накладка, что они не учли моего расписания, что отныне в любой час мне будут приносить в номер горячий ужин, буквально силой всучил мне конверт с командировочными, повторяя, что, конечно, деньги маленькие, но командировочные положены всем. Ну, не такие уж маленькие, да и я не очень сопротивлялся. И как ни накалялись страсти во время дебатов в моем кабинете, но около десяти вечера все, как по команде, испуганно смотрели на часы, извинялись и бросались к двери. Я выходил из гостиницы, жадно вдыхал свежий холодный воздух и маршировал под дождем по вашингтонским улицам, еще более пустынным, чем в Лос-Анджелесе, пока не проветривалась голова, а за мной вдоль тротуара, повторяя все мои зигзаги, тихо катилась машина. Я пытался возражать, но мне сказали: так надо. Через минуту после моего возвращения в номере появлялся официант со столиком на колесиках. Телефон, не умолкавший в течение дня, дребезжал, лишь когда звонила Дженни. К полуночи я полностью отключался. В 6.30 радиобудильник заводил свою музыку.

На конференции я произнес все те слова, которые так жаждали услышать от меня (и зафиксировать) американцы. Но доклад профессора требовал элегантности, академической формы. Просто обозначить кошку кошкой показалось бы примитивом.

Образцы моего красноречия:

«Когда Великая Империя рухнула —

и будет там стоять Генералиссимус и маршалы великие его, да это уже было, было. В двенадцать часов по ночам вставал Император из гроба, а над другой империей никогда не заходило солнце, и гунны нависли над миром, и гнал хан Батый свои несметные орды на Русь и Европу – на рысях, на большие дела – так почему Великая? Потому что дряхлый Генсек мог одним нажатием кнопки разнести к чертовой матери земной шарик? И впрямь, о такой возможности даже не мечтали ни Гай Юлий, ни Адольф Алозьевич; только никогда добрый старикан, лауреат литературных премий, не сделал бы этого лишнего движения, ибо знал: западные краснобаи-демократы хоть и имеют не хуже игрушки, но первыми на кнопки не нажмут, а про него, Генсека, им это не известно – посему обречены трястись от страха перед Великим противником. Так вот,

когда Великия Империя рухнула —

но почему империя, ведь называлась она по-другому – мой адрес не дом и не улица, мой адрес Советский Союз, – да потому, что императив означает повеление (партия велела, комсомол ответил: „Есть!“), и всюду был порядок: в доме, на улице и в танковых войсках! А если случался бордель, то и он планировался, и Калужская область досрочно заканчивала, и фабрика „Красная большевичка“ перевыполняла, и знатный токарь Иванов смело смотрел в будущее – ему светила пенсия девяносто рэ (сто долларов по официальному курсу). По велению была невиданная стабильность в мире, правда, постоянно где-то воевали и взрывали, но воевали и взрывали по плану, в рамках договоренности, а если за рамки переходили, то быстро выясняли отношения на тонком дипломатическом языке: „Значит, так, достопочтенные джентльмены, мы своих косоглазых придержим, но и вы своих черножопых прижмите, иначе…“ Иного и быть не могло, кто отважился бы пикнуть, какой Саддам Хусейн посмел бы высунуться! Так вот,

когда Великая Империя рухнула —

почему она рухнула? Ведь была построена на века, и товарищи шли верной дорогой, и Политбюро строго придерживалось мудрого римского правила: „Народу – хлеба и зрелищ“. Разве люди не помнят, что в магазинах всегда имелись в широком ассортименте батоны по тринадцать копеек (потом по двадцать шесть), плавленые сырки „Дружба“ и „Розовое крепкое“ (до семи вечера)? А продовольственные заказы на предприятиях с дальневосточной сайрой, венгерской курицей и балтийскими шпротами? Разве в последние тридцать лет кто-нибудь в Стране Советов умирал с голоду? Что касается зрелищ, то господа из российской делегации подтвердят – они, зрелища, были величественные и захватывающие: военный парад на Красной площади Седьмого ноября, решающий матч на первенство по хоккею „Спартак – ЦСКА“, похороны К. У. Черненко… Так почему она рухнула? Сионистский заговор, ошибки Горбачева, коварство Ельцина? Не ищите ответа. До сих пор неизвестно, почему вымерли динозавры и мамонты, а муравьи и тараканы благополучно пережили природные катаклизмы и от химических ядов только жиреют. Видимо, закон есть в природе: все великое обречено…»

На последнем закрытом пленарном заседании, когда мне предоставили слово, все опять приготовились к фейерверку (так оценили мой предыдущий доклад представители ФСБ и ЦРУ), но я говорил сбивчиво, волнуясь, косноязычно:

– Система была основана на противостоянии могущественных сторон. Проследим по разным этапам истории: Франция и Англия; Франция, Англия и Россия; Франция и Германия; Антанта и Германия; Западная Европа и СССР; Америка, Англия – Германия, Япония, Италия – СССР; СССР – Западная Европа, США. Система прекрасно функционировала, когда сохранялось равновесие сил. Наглядный пример – благополучный выход из кубинского кризиса. Карл фон Клаузевиц утверждал: «Война – простое продолжение политики другими средствами». В его время Система только становилась на ноги, потом сколько войн удалось предотвратить благодаря Системе. Я, ветеран Системы, очень озабочен происходящим. Если Россия, как великая держава, сойдет со сцены, это рикошетом ударит по Соединенным Штатам. Гегемония одной силы – хаос и распад мирового порядка. Когда Рим победил всех своих соперников, он был сметен варварами, неконтролируемой массой. Сегодня ни одна супердержава не сможет справиться, нейтрализовать всех этих повстанцев, партизан, сепаратистов, левых и правых террористов, национальных, религиозных, этнических фанатиков. Они рождаются, как микробы в воздухе. Но когда есть две противостоящие силы, весь этот микрокосм крутится возле них, притягивается как магнитом, ибо стремится использовать силовые центры в своих целях. Микрокосм по сути своей переменчив: этническая уголовная банда может перерасти в крупное сепаратистское движение и, наоборот, национальный религиозный фронт – рассыпаться на мелкие террористические группы, элементы микрокосма будут перескакивать из одного политического (идейного) лагеря в другой… Неважно, главное, они вылезли на поверхность, они себя афишировали, а уж как их контролировать – вопрос техники. Супердержава, определяющая мировой порядок, вызывает всеобщую ненависть. Подрывные элементы знают, что не представляют интереса для стража мирового порядка – нет другой силы, против которой их можно использовать, значит, естественная реакция Хозяина – прихлопнуть. Кончилась великая «холодная война», и начались десятки горячих войн. Завтра их будут сотни. И никто не понимает, почему воюют и как эти войны остановить…