Текст книги "Студёное море"

Глава седьмая
Староверы Поморья

1

У Евдокии с некоторых пор появился новый друг – кот Васька. Он пришел однажды вечером из людской голодный, весь какой-то взлохмаченный, будто сильно побитый. Евдокия покормила кота, помыла и расчесала шерсть. Ваське новая хозяйка, видимо, очень понравилась, и он остался у нее на ночь, а потом и навсегда.

Когда у Евдокии было плохое настроение, она брала на колени кота Ваську и рукой нежно гладила его спину. От удовольствия Васька тихо мурлыкал, и Евдокия сразу успокаивалась.

Кот Васька был умным и очень ласковым котом – из когорты знаменитой сибирской породы с длинной и пушистой шерстью дымчатого цвета. У него была очень крупная голова, которой он мог открыть дверь. Поздно вечером он забирался к Евдокии на кровать и устраивался спать в её ногах.

За все время, пока у них жил кот Васька, Евдокия ни разу не пнула его ногой, не крикнула на него «Брысь!» Она считала, что кот Васька обладает какой-то особой, неземной энергией, от которой ей всегда становиться легче. Она была уверена, что Бог создал кошек для того, чтобы снимать стрессы и лечить людей.

Вошел Порфирий. Он миролюбиво посмотрел на кота Ваську, сидящего на коленях жены, и сказал:

– Уезжаю с барином на верфь. На сегодня назначили спуск ладьи на воду.

– Поешь перед дорогой, – ласково сказала Евдокия. – На обед борщ и твои любимые сибирские пельмени.

Порфирий разделся и молча сел за стол.

– Что будешь пить, молоко или взвар из морошки?

– Давай взвар.

Обедали вместе, сидя за столом напротив друг друга, но разговор почему-то не клеился. Порфирий перекрестился, оделся и тихо вышел, легонько прикрыв за собой дверь. В последние дни Евдокия была не в духе, какая-то нервная, и он её оберегал, зря не расстраивал. Кот Васька тоже выскочил с ним на улицу, скорей всего по малой нужде. Ещё не было случая, чтобы он напакостил в комнате.

Данила встретил воеводу, как всегда, тепло и проводил в свою контору. Проходя мимо стапеля, Алексей Васильевич увидел ладью. Она была сказочно красива, с двумя мачтами.

Спуск ладьи на воду, как и спуск коча, прошел при стечении большого количества празднично одетых мастеровых и под громкие крики «Ура!» Точным и мощным ударом топора Антон Слетков перерубил толстый канат, удерживающий судно на стапеле, после чего оно медленно сошло по направляющим сходням на воду и закачалось на волнах.

Воевода подозвал к себе Антона Слеткова и сказал:

– Назначаю тебя кормщиком на ладью, набирай команду, через неделю идем на Соловки.

– Слушаюсь, воевода, – по-военному четко, произнес Антон и поклонился ему в пояс.

В конторе Алексей Васильевич и Данила чокнулись красивыми немецкими пивными кружками, отметив спуск ладьи хмельной пенистой брагой. Закусывая румяными пирогами с рыбой, Алексей Васильевич сказал:

– Слышал я, что по старой поморской традиции название судна определяется его красотой. Поэтому я принял решение назвать ладью «Елена» в честь нашей красавицы дочери, твоей крестницы.

– Буду счастлив иметь в этом свое непосредственное участие, – кланяясь, сказал Данила. – Правильное решение! К выходу ладьи в море поставим паруса, а на бортах будет золотыми буквами написано имя.

Вечером после ужина Алексей Васильевич рассказал жене об этом.

– Не возражаю, – спокойно сказала Оля. – Когда будешь в Студёном море, эта надпись будет напоминать тебе о нас и придавать силу и веру. А это в суровых условиях морского плавания будет хорошим подспорьем для выживания.

Утром к дому купца Афанасия Старостина подкатил легкий тарантас его сына. Данила поднялся на второй этаж и пригласил воеводу поехать с ним на склад пиломатериалов, который размещался на берегу одного из рукавов широкой поймы реки Северная Двина.

– На месте оценим качество материала и примем решение о дальнейшем строительстве судов, – предложил воеводе владелец судоверфи. – В договоре такой пункт есть.

– До вечера вернемся? – спросил Алексей Васильевич.

– Конечно, – заверил его Данила, – мой кучер постарается…

Когда выезжали из города, было раннее утро, кругом ещё стояла ночная прохлада. К тому же с моря начал сползать густой туман. Ехали вдоль берега протоки. Вокруг удивительная тишина и умиротворение. Даже вода реки бежит неслышно. На опушке леса вблизи болота спокойно расхаживали длинноногие журавли и лакомились своими любимыми лягушками и змеями.

Ничто не предвещало беды. Но в жизни бывает всякое… На обратном пути воевода и купец чудом спаслись от смерча, который неожиданно налетел с юга. Весь день стояла сильная теплынь, от которой мальчишки и некоторые взрослые спасались под сенью деревьев, растущих вдоль берега реки.

На складе воевода и купец пробыли недолго: они поговорили с приказчиком, походили по складу под навесом и убедились, что качество пиломатериалов из сосны и лиственницы хорошее и древесины вполне хватит для постройки одного коча и одной ладьи. Для постройки ещё одного коча материал будет доставлен этим летом из Сибири морем. Кругляк здесь распиливается на брусья и доски определенного размера и за зиму под навесом высушивается до нужной кондиции. Потом строительные материалы на речных баржах доставляется на склад судоверфи.

Солнце было в зените, когда воевода с Данилой отправились домой. Подъезжая к деревне Черный Яр, впереди они увидели стремительно надвигающееся на них зловещее, серого цвета, облако. Затем облако закрутилось волчком, поднимая вверх все, что встречается на его пути.

– Смерч! – крикнул побледневший кучер и остановил лошадей. – Куда править, барин? – обратился он к воеводе.

– Стой пока здесь, – спокойно ответил Алексей Васильевич. – Посмотрим, в какую сторону его потянет.

Воевода, промышленник и кучер с тревогой наблюдали за смерчем. Он стремительно с градом прошел луг, засосал в вихре речную воду, оголив дно, и с силой налетел на деревню. Там смерч безжалостно срывал с домов крыши, вырывал из земли с корнями деревья, рушил дворы и дворовые постройки. К счастью, как потом оказалось, никто из жителей деревни не пострадал. Большинство из них были на полевых работах. Воевода с Данилой тоже не пострадали и благополучно вернулись домой.

Всю неделю в городе и поморском поселке только и говорили о неожиданной стихии. Староверы все это объясняли на свой лад: «Вот он, гнев божий! – повсюду кричали они. – Ждите, скоро наступит конец света!» Правда, старики вспоминали: был когда-то смерч, который возник прямо в Белом море. Пройдя вдоль берега, он швырял на песок и гальку лодки, ялы, шнеки и даже кочи. Потом, потеряв свою силу, пролился над городом морской водой. По улицам потекли ручьи, в которых трепыхалась живая рыба…

Антон Слетков с улыбкой посмотрел на свою жену Катерину и сказал:

– Не бойся, трусиха, в наших краях смерчи бывают редко, раз в сто лет!

Он степенно встал и вышел из дома, чтобы полюбоваться вечерним закатом солнца над заливом и в спокойной обстановке выкурить трубку. Ветер стих, и залив будто был обтянут голубым шелком. Едва-едва колыхалась вода. Утки плавали совсем рядом.

– Красота! – любуясь сказочным видом на залив, сказал Антон подошедшему Семёну Бойцову.

Друзья сели на деревянную скамью. Антон раскурил свою любимую трубку.

– Хочешь пойти со мной на Соловки помощником? – спросил Антон друга. – Скоро с воеводой Хватовым выходим в Белое море на новой ладье «Елена».

– Обижаешь, мог бы и не спрашивать! – ответил Семён. – С тобой хоть на край света… Хоть на Соловки, хоть на Новую Землю, хоть даже на Грумант!

Антон остался доволен ответом друга и расплылся в улыбке. С Семёном он давно уже бороздил Студёное море и мог положиться на него, как на себя.

– Смотри, Семён, как по небу красные облачные косы разметались. Завтра жди с той стороны сильного ветра. Это уж точно!

– Молодец, Антон. Все-то ты знаешь. Откуда?

– Приметы о погоде ещё от наших предков пришли, и их надо знать. Вот, например, весной и летом на заре надо смотреть, как солнце заходит: село в тучу – быть дождю, а ушло за чистый горизонт – жди хорошую погоду! Не раз примечал я, когда утренняя заря сплошной лентой до полнеба полыхает – сердце радуется, хорошее начало. Ан нет! Проходит время, и начинает моросить дождь. Другое дело, когда утренняя заря вдоль земли рябоватая, пластинками отсвечивает солнышко. Вот тогда хорошему дню быть! А ещё к хорошему дню, когда утренний туман по земле стелится…

Неожиданно, словно черт из печной трубы, возле поморов появился поселковый пристав Иван Рыжов.

– Здравствуйте, – приветливо поздоровался он, поправляя свою саблю, висящую почти до земли.

– Что-то случилось? – спросил Антон.

– Случилось, – нехотя ответил пристав. – К Матрене иду, жалоба на нее поступила. Опять взялась за свое… Нагадала Анне Нестеровой, что от нее муж уйдет в Медвежий угол к староверам, а та и полезла в петлю. Еле откачали.

– Вот бабы дуры, прости меня господи! – сказал Семён и смачно сплюнул себе под ноги.

В доме Матрены горела лампада. Пристав Иван Рыжов с огромной саблей, пристегнутой к тонкому, как у осы поясу, неслышно прошел на кухню. Пристав был худощавый, маленького роста, но с крупной головой, розовощекий, с вечно хитроватой улыбкой на лице. У жителей поселка пользовался непререкаемым авторитетом, потому что был дотошен и справедлив в разрешении спорных житейских вопросов. Накануне он получил очередную жалобу на известную в поселке гадалку.

– Ты, Матрена, опять взялась за старое, – с укором сказал Иван Рыжов и сел на лавку, звякнув о пол саблей.

Он смотрел на молодуху маленькими и тёмными, как у кабана, глазами.

– Своим гаданием ты смущаешь народ. Довела Анну Нестерову до петли. Слава Богу, что жива осталась…

За маленький рост бойкие бабы прозвали пристава «Крохой». Но этим прозвищем Иван Рыжов даже гордился. «Мал золотник, да дорог!» – думал он.

Матрена стояла, не шелохнувшись и, потупив глаза в пол, изредка крестилась. Пристав встал, поправил саблю, а потом подошел к образу Иисуса Христа и, пошарив за лампадой рукой, нашел там бумагу. Прочитав несколько строк, он сразу понял, что бумага с колдовскими записями. «Рука староверов», – пронеслось в голове пристава.

– Сидеть тебе, Матрена, в сырой яме на цепи. Не любит наш молодой царь колдунов и гадалок! Староверов тоже…

Молодуха всплеснула руками и кинулась приставу в ноги.

– Не мое это, от бабки моей Авдотьи осталось. Да и грамоте я не научена. Не губи!

– Последний раз прощаю, – строго посмотрев на Матрену, сказал Иван Рыжов и вышел.

2

На Белом море бушевал штормовой северо-восточный ветер, и воевода решил повременить с походом на Соловки. Команда поморов, набранная Антоном Слетковым, жила на судне у причала, чтобы в любой момент при попутном ветре выйти в море. Некоторые бывалые матросы от нечего делать целыми днями играли в зернь и ждали, как говорят, «у моря погоды». По ночам спали мертвецким сном, набираясь сил. Наконец, ветер поменял направление.

– Шелонник! Шелонник! – кричал зуек Егорка и радовался больше всех. Он впервые выходил в море на большой двух парусной ладье, и ему не терпелось показать, на что он способен.

Накануне отплытия на Соловецкие острова Оля напутствовала мужа:

– Будь осторожен в море, Алёша. Ждем тебя с дедушкой Фёдором.

Алексей Васильевич крепко поцеловал жену и дочку.

– Пока, до встречи! – улыбнулся он и помахал рукой.

Ладья медленно шла под парусами вдоль Двинской губы курсом на Соловки. На Белом море ветер меняется быстро. Не успели они на полмили отплыть от причала, как снова поднялся порывистый северо-восточный ветер. Он нещадно трепал паруса и гнал ладью прямо на камни.

– Эгей, руль влево! – сквозь вой ветра, что есть силы, кричал рулевым кормщик Антон Слетков. – Держись дальше от берега, уходим мористей.

Через несколько миль хода волнение моря прекратилось, ветер тоже стих. Наступил почти полный штиль. Ладья «Елена» с воеводой на корме шла, подгоняемая попутным ветром, словно белый лебедь по водной глади озера.

Алексей Васильевич ни разу не был на Соловецких островах, хотя многое о них слышал. Особенно ему хотелось побывать в Соловецком монастыре, настоящей крепости, с его соборами, церквями, монашескими скитами, жилыми и хозяйственными постройками.

К полудню прошли мимо Жижгинского острова. Ладья медленно скользила по ровной глади воды. Кругом стояла необычная для Белого моря тишина.

– От такой тишины оглохнуть можно! – с восторгом сказал кормщик Антон Слетков своему помощнику Семёну и легко повернул руль на два румба влево.

Через три часа среднего хода судов позади остался Большой Заяцкий остров с его причудливыми лабиринтами, выложенными когда-то нашими предками из небольших камней, сплошь покрытых рыжими лишайниками. Впереди появились очертания знаменитых Соловков.

День постепенно угасал, солнце все ниже клонилось к горизонту, чтобы закончить свой небесный путь вечерним малиновым закатом. Справа по кругу небольшой кучкой сидели чайки. «Если чайка села в воду – жди хорошую погоду», – вспомнил морскую поговорку Антон.

По траверзу совсем рядом проплыл Малый Заяцкий остров с его знаменитыми лиственницами и крохотными голубыми озерками, похожими на сказочные бирюзовые камни.

– Красота! – не удержался и сказал кормщик, посмотрев на своего помощника.

– От такой красоты можно ослепнуть, – вспомнив выражение Антона относительно тишины, произнес Семён Бойцов, и оба засмеялись.

– Тут все, как в сказке, – заметил Антон. – Соловки на то и созданы, чтобы ими восхищаться.

Впереди во всей своей красе выплывали причудливые очертания многочисленных строений Соловецкого монастыря. Через несколько минут Антон резко повернул руль влево, и ладья вошла в канал, соединяющий море со Святым озером Большого Соловецкого острова.

Архимандрит Соловецкого монастыря Илий принял воеводу Хватова в трапезной Успенского собора. Воеводу угощали пирогами с рыбой и знаменитым монастырским квасом, сваренным на меду и с добавкой ягод северной морошки.

Первым делом Алексей Васильевич спросил игумена монастыря о духовнике Фёдоре из Троице-Сергиевой лавры.

– Это родной дедушка моей жены, – пояснил воевода, – и я пришел, чтобы забрать его с собой в Архангельск.

– Покинул он наш монастырь, – с сожалением сказал Илий, – ушел с пасторской миссией в Печерский монастырь.

Алексей Васильевич сразу загрустил.

– И давно? – спросил он.

– Сразу после Святой Пасхи. В Пустозёрске теперь его искать надо. Благородную, но опасную миссию выбрал дедушка Вашей супруги. Староверы просто так не сдадутся… Их тут и у нас хоть отбавляй среди монахов, местных крестьян, посадских, беглых стрельцов и солдат. Есть среди них и ярые сторонники протопопа Аввакума – главы старообрядчества на Руси и идеолога раскола в православной церкви.

Игумен Илий допил квас, погладил свою седую бороду и снова повел неспешный разговор.

– Наш царь-батюшка Алексей Михайлович со своим духовным другом митрополитом Никоном ссылают к нам на север самых ярых «ревнителей старой веры».

Воевода и раньше слышал: крут стал митрополит Никон в своей борьбе за власть и пост патриарха Всея Руси. Беспощадно карает как своих врагов, так и приближенных, включая близких друзей. Буквально перед отплытием на Соловки, по Архангельску прошел слух о расправе над игуменом Пафнутьева монастыря. Обложенный кострами монастырь горел всю ночь. Свои люди донесли митрополиту Никону: «Это, мол, дело рук раскольников и их покровителя – самого игумена Морозова, родственника староверки Феодосии Прокопьевны Морозовой». На второй день после пожара Серафима Морозова повесили на дыбе. Смерть он принял молча. Только перед затягиванием петли с бледных губ игумена сорвалось: «Стонет народ от голода и унижения веры православной!» Цепь на шее повешенного была тяжелой, кованой знаменитым монастырским кузнецом старовером Афанасием.

В монастырской келье, рядом с кельей самого архиепископа, Алексею Васильевичу спалось сладко, и он проснулся поздно. Светило яркое солнце. После того, как воевода побывал на ладье, поговорил со своим кормчим и убедился, что на судне все в порядке, он решил осмотреть Соловецкий монастырь. Отплытие в Архангельск наметили на утро следующего дня. «Быть на Соловках и не осмотреть центр христианства на севере Руси? – подумал воевода. – такого не простит мне даже моя жена».

Воевода долго ходил по монастырю, восхищаясь его мощными крепостными стенами из огромных валунов, трогая их руками. Прошел через главные башенные ворота, сработанные из толстых кованых листов железа и скрепленных большими заклепками. Полюбовался архитектурой монастырских построек и всего ансамбля монастыря.

После обеда Алексей Васильевич вместе с игуменом Илием побывал в монашеских кельях и побеседовал с их обитателями. Потом полюбовался Святым озером и посмотрел на лебедей. Побывал в двух главных соборах монастыря – Успенском и Преображенском. В них он помолился Господу Богу и поставил свечи «За здравие» и «За упокой».

Солнце клонилось к закату, когда они зашли в церковь Благовещения. Внутри было много прихожан, вечерняя служба подходила уже к концу. Когда к иконостасу подошел архимандрит Илий, церковный хор с клироса грянул «Боже, храни нас!»

После окончания службы народ стал выходить из церкви, но расходиться по домам не спешил. Многие между собой перешептывались: «Что скажет старец Ефим?»

Воевода Хватов случайно оказался свидетелем такой беспощадной борьбы староверов за умы прихожан христианской церкви. Когда на паперти появился старец Кожеозёрского скита Ефим, толпа затихла. Старец перекрестился двумя перстами и горлом закричал:

– Зрите, православные, зрите знамение гнева Господня! Голод будет семь лет, а причина одна – антихрист Никон, этот волк и богохульник, творец новой службы церковной. А с ним и этот злодей – книжник архимандрит Ново-Спасского монастыря Спиридон из рода бояр Матвеевых.

Потом, под одобрение присутствующих, заступник старой веры сказал так:

– Пришел антихрист Никон – значит, близко второе пришествие. Ждите конца света…

Архимандрит Илий вызвал команду вооруженных стрельцов, и они быстро разогнали толпу. Старца Ефима бросили в глубокую яму «на покаяние», где приковали его цепью к столбу.

– Дня два посидит в яме и сам будет просить прощения у Бога за свои язвительные речи. Голод не тетка, заставит покаяться, – с уверенностью сказал настоятель монастыря.

Воевода шел рядом с хозяином монастыря и думал: «К чему приведет этот раскол в стаде христовом?»

– Вот так и живем, – пожаловался воеводе Илий. – Как на пороховой бочке… В последнее время не проходит и дня, чтобы не нашелся очередной «оратор». Так ведь и до бунта недалече!

Архимандрит Илий пригласил Алексея Васильевича на ужин. Он любил философские беседы с умными людьми. Ели гречневую кашу с мясом и запивали монастырским квасом.

– Что творится на белом свете? – поднимая руки к небу, спрашивал собеседника архимандрит. – Из разных стран приходят сведения о капризах природы: в Египте, там, где никто и никогда не видел снега, в прошлом году выпал снег; в Африке, говорят, произошло извержение сразу двух вулканов, под огненными лавами которых погибли тысячи людей; в Европе некоторые села оказались под водой, а в городах наводнением разрушены сотни дорог, мостов и плотин; в Индии – неурожай и голод; в Китае – песчаные бури и пожары. Недавно до нас дошли слухи о том, что прибрежные города Америки подверглись разрушительному натиску волн, вызванных штормовыми ветрами и смерчами.

Довольный своими широкими познаниями, архимандрит Илий скрестил руки на груди и с легкостью юноши присел на скамью.

– Согласен с Вами, владыка, – поддержал Илия воевода. – Мир меняется на глазах. Что там Америка? Две недели тому назад я сам чуть не стал жертвой смерча у деревни Черный Яр, что под Архангельском. Нам с промышленником Данилой Старостиным просто повезло: смерч рассыпался, не дойдя до нас с полверсты.

Подумав немного, Алексей Васильевич несколько смущенно спросил:

– Ваше преподобие, интересно знать, кто снабжает Вас такими сведениями о происходящих в мире событиях? Иностранные корабли, как известно, здесь не частые гости…

– Цыгане, – неожиданно для себя услышал Алексей Васильевич.

В разговоре наступило некоторое тягостное молчание.

– Да, цыгане, – подтвердил свой ответ архимандрит. – В некоторых странах Европы и Азии цыгане считаются посланниками и слугами Бога. Они якобы разосланы Богом по всему миру, чтобы в своих высказываниях, воспоминаниях и песнях сообщать ему о том, как живут люди и что случается на Земле.

– Странно, – заметил воевода Хватов. – Об этих способностях цыган я слышу впервые.

– Я тоже не верю в то, что цыгане – посланцы Бога. Скорей всего они это придумали сами, чтобы как-то оправдать свое вечное бродяжничество по земле.

– А у Вас их здесь на Соловках много? – спросил воевода.

– Нет, – ответил архимандрит Илий. – Всего один табор из двух семей. Правда, детей много… В каждой семье по десять детей своих и по столько же приемных. Причем из числа приемных есть и русские дети. Живут в шатрах на берегу Святого озера. У каждой семьи по одному старенькому изодранному шатру, по две кибитки с лошадьми и жеребятами.

– Не воруют? – с усмешкой спросил воевода.

– Года три тому назад, когда они только появились здесь, были случаи мелкого воровства: то пропадет ведро, то лопата, то белье с веревки… Стрелецкие женки пожаловались своим мужьям. Те пришли в табор с обыском, обнаружили пропажу, приказали вернуть, а цыганскому барону так намяли бока, что до сих пор помнит. С тех пор – ни одной кражи…

– А на что живут?

– Во время рыбацкой путины мужчины из цыганских семей ездят на своих кибитках вдоль берега моря и по дешевке покупают у рыбаков рыбу, а потом подороже продают её здесь, в монастыре. Цыганки зарабатывают гаданием на картах, а дети попрошайничают у соборов и церквей. Так и живут…

– А в церковь ходят? – спросил воевода.

– С верой все непросто! – ответил святой отец. – Одна семья исповедует христианство, а другая – ислам… Глава одной семьи носит на шее толстую золотую цепочку с распятым Христом, второй, на такой же толстой цепочке, – черный, отполированный до блеска, камень с дырочкой. Молятся одному Богу, но по-разному. Одни называют его Иисусом Христом, другие – Аллахом.

– А как они относятся к нашей церковной реформе?

– Да никак! Держат нейтралитет. У них свои порядки, и в наш монастырский устав они не лезут. Пока живем с ними в мире и согласии.

– А гости из других городов России у них бывают?

– Обычно летом один раз в году приезжают к ним дальние родственники из Москвы и Рязани. Неделю гуляют: по вечерам жгут костры, пьют брагу, поют песни и пляшут. Думаю, в такие дни они и обмениваются новостями. Как известно, в Москве стоит только побывать на Лобном месте или на большом базаре и сразу можно узнать, что происходит в мире. Цыгане умело этим пользуются. Уезжая отсюда, как правило, увозят с собой по одной, а иногда и по две девочки в качестве невест. Цыганские девушки замуж выходят рано, в 11–12 лет…

На следующий день рано утром воевода был уже на ладье. Архимандрит Илий пришел его проводить. Когда подняли якоря и ладья отвалила от берега, воевода Хватов помахал своему новому другу и духовному наставнику рукой. В ответ архимандрит Илий тремя перстами трижды перекрестил уходящих в море поморов.

Ветер был хоть и не сильный, но попутный. Поэтому ладья уже к вечеру благополучно вошла в Двинской залив.

Приехав домой на извозчике, Алексей Васильевич сразу же поднялся на второй этаж, чтобы поцеловать своих жену и дочь. Потом, после плотного ужина, он до поздней ночи рассказывал Оле о пребывании на Соловецких островах и жизни монахов в главном на севере монастыре. Когда просыпалась дочь Елена, он сам брал её на руки и ходил с ней по комнате, пока она вновь не засыпала.

Оля, конечно, очень расстроилась, когда узнала от мужа, что её дедушка Фёдор, по зову сердца и души, ради своей миссии проповедника церковной реформы, пешком ушел в Пустозёрск.

– Не волнуйся, – утешал её Алексей. – Летом буду в Пустозёрске и привезу беглеца домой.

– Спасибо, дорогой! – целуя мужа, говорила Оля. – Буду молиться, надеяться и ждать…

3

От озера дорога вдруг неожиданно свернула влево, лес расступился, и перед путниками открылся простор. Бурелом, болота и лесные речушки с тёмно-коричневой затхлой водой сменились редким кустарником, стогами душистого сена и широкими полями золотистых хлебов. Узкие полоски леса прикрывали поля от холодных ветров Студёного моря, давая возможность поморам из года в год получать добрые урожаи зерна.

Путников было трое: высокий, худощавый, седой как лунь отец Михаил – настоятель Печорского монастыря, его гость из Троице-Сергиевой епархии – духовник монастырской братии отец Фёдор и коренастый, богатырского телосложения монах по имени Савва. Обходя стороной редкие крестьянские хутора и не задерживаясь подолгу в крупных поморских селах, путники упорно пробивались все дальше на северо-восток. Ещё весной они покинули Соловецкий монастырь, на попутной ладье перешли Белое море и по Мангазейскому тракту добирались до устья Печоры. Через земли Югры и Печоры их путь лежал к Пустозёрску – самой северной крепости Печорского края.

Путники беспрепятственно проходили заставы и остроги всякий раз, когда отец Михаил показывал служивым казакам жалованную грамоту с печатью Архангельского посадника. В последние дни они долго плутали в таежных дебрях междуречья Печоры и её многочисленных рукавов, пока не вышли на главную дорогу Городецкого Шара.

– Ну, братцы, теперь, почитай, мы дома! – облегченно вздохнув, сказал отец Михаил. – Рядом Печора, а за ней и Пустозёрск недалече.

Пройдя под палящими лучами солнца ещё несколько верст и перевалив через пологий холм, путники увидели Печору. До самого горизонта расстилалась серебристо-голубая лента реки. От изумления Савва даже открыл рот, хотел что-то сказать, но лишь замедлил шаг, а потом и вовсе остановился.

Кругом тишина, дикий берег, громадные камни-валуны да песчаные косы, далеко уходящие в синеву реки. Вдоль береговой черты быстрыми и незаметными шажками перебегали белобрюхие кулички. Иногда они останавливались, что-то искали, а потом вновь бежали вперед, оставляя на мокром песке прямолинейные отпечатки своих лапок. Издали казалось, что некоторые из птичек как шарики катились по зеркальной воде вдоль берега. Вдруг один из куличков – видимо, вожак стаи – заметивший на пустынном берегу людей, резко взмахнул длинными крыльями и, присвистывая, взлетел. За ним, встрепенувшись и жалобно вереща, взлетела вся стая. Через минуту птицы скрылись за песчаной косой, и снова наступила тишина.

С реки потянуло прохладой, и путники решили отдохнуть. Пока Михаил и Фёдор обустраивали привал, снимали обувь, чтобы дать отдых ногам, Савва уже стоял на песчаной косе в одной холщовой, длинной почти до пят рубахе. Оглянувшись, он снял рубаху и, не раздумывая, бросился в воду. Мощно взмахивая руками и шумно, отфыркиваясь, как морж, он быстро плыл к середине реки. Однако через несколько минут пловец повернул обратно и, дрожа всем телом, выскочил на берег.

Отец Михаил улыбнулся.

– Говорил, не бросайся в омут сломя голову. В любом деле главное – осторожность и привычка. Печора – она, брат, как девка: поначалу холодна, как лед, а потом за уши не оттянешь!

Он ласково посмотрел на Савву, на его бронзовое молодое тело и весело добавил:

– Видно, взыграла кровь предков твоих, поморов. Вот и бросился опрометью в воду.

Но этих слов Савва почти не слышал. Он по-прежнему дрожал всем телом и все глубже зарывался в тёплый песок. Когда озноб прошел, Савва встал и, отряхивая с груди песчинки, вдруг обнаружил, что на шее нет цепочки от креста. «В Печоре крест, теперь его не найти!» – испуганно подумал молодой монах и, присев на корточки, стал судорожно разгребать под ногами песок. В голове крутилась страшная мысль: «Потерять нательный крест – плохая примета!». Однако, скоро поиски увенчались успехом: через минуту он, радостный, держал в руках цепочку и медный крест с распятым Христом.

– Слава Богу, нашелся! – млея от счастья, прошептал Савва.

Он размашисто осенил себя крестным знамением, сразу успокоился и, довольный, подошел к старцам.

Тем временем отец Фёдор набрал сухих веток и разложил костёр. Время приближалось к обеду. Посоветовались и решили варить гороховую похлебку. В последние дни путники старались обходиться без горячих харчей, питаясь сухарями и сушеной рыбой. Они спешили быстрей выбраться из леса и болотистых топей на простор, к Печоре.

Костёр разожгли прямо на берегу реки. Сухие ветки моментально вспыхнули, и дымок тонкой струйкой, чуть извиваясь, потянулся вверх.

– К хорошей погоде, – заметил отец Фёдор.

Он помог Савве соорудить из палок козлы, чтобы подвесить над огнем медный котелок с водой. Потом вынул из дорожной сумки деревянные миски и ложки, спустился к реке и долго полоскал их в воде, очищая от грязи и дорожной пыли. Савва тем временем тщательно перебирал горох: некоторые горошины от сырости покрылись плесенью и почернели.

Отец Михаил прилег у костра и засмотрелся на ярко-красные языки пламени, охотно лизавшие черное от копоти днище котелка. «Даже огонь не в силах очистить и обелить то, что хоть раз очернили» – промелькнуло у него в голове.

Старик устало закрыл глаза и задумался. Всю жизнь он ощущал на себе клеймо еретика, которым в молодости наградил его архиепископ Павел. Будучи на богомолье в Троице-Сергиевом монастыре, тогда ещё совсем молодой священник Михаил в частной беседе с его преосвященством изложил свои взгляды на роль духовенства в делах государства.

– Кто есть кто – вот главный вопрос жизни! И если все на свете создано Богом, а священнослужители – слуги Бога на земле, то священство ближе к Богу и, следовательно, выше царства. В этом и есть главный момент истины! – доказывал Михаил.

В душе архиепископ был согласен с молодым священником, и мысль о первичности духовенства и вторичности царской власти льстила его самолюбию. Но это было ново и противоречило «Символу веры». Архиепископ был стар, а старость – сестра косности. Осторожный владыка Павел не мог допустить своевольного толкования «Ветхого завета».

– Ересь! – хмуря брови, сказал в заключении архиепископ.

Он встал, давая этим знать, что беседа окончена. Молодому священнику пришлось вернуться в свой родной Пустозёрск с клеймом еретика и возмутителя спокойствия. Но годы шли, и борьба отца Михаила за «Истину» обрела единомышленников на всех уровнях, вплоть до окружения всесильного митрополита новгородского Никона.

Для утверждения «Истины» Михаил много странствовал и проповедовал свои взгляды, которые постепенно оформились в стройное учение. Последние два года он прожил в Соловецком монастыре у своих собратьев по духу, среди своих учеников.