Текст книги "Истории и легенды старого Петербурга"

Первые на Большой Луговой

Когда-то Малая Морская звалась Большой Луговой, потому что выходила на Адмиралтейский луг и имела лишь одну, нынешнюю четную сторону; другая появилась позднее – уже в 1760-х. Памятниками той эпохи остаются два дома – № 5 и 17. Первый из них примыкает к бывшему банку Вавельберга, где теперь кассы Аэрофлота. Он был надстроен, но три нижних этажа во многом сохранили тот вид, какой имели двести с лишним лет назад. Интересна история застройки этого квартала.

В декабре 1762 года по именному указу Екатерины II учреждается Комиссия о каменном строении Санкт-Петербурга и Москвы. Одной из главных ее целей было «привести город… в такой порядок и состояние и придать оному такое великолепие, какое столичному городу пространственного государства прилично».

Комиссия под руководством архитектора Алексея Квасова разработала проект планировки города, который, в частности, предусматривал застройку «погорелых мест» в двух кварталах перед Адмиралтейством. 27 апреля 1766 года были утверждены два «примерных фасада» для рядовой застройки Адмиралтейской части, «в два этажа сверх погребов». Автором этих проектов считается тот же Алексей Квасов.

Иное мнение относительно их авторства высказывает очевидец тех событий, известный историк искусства Якоб Штелин. В своих «Воспоминаниях об архитектуре в России» он пишет: «В 1766 году… были заложены первые дома на до сих пор пустовавшем Адмиралтейском лугу и осенью уже частично подведены под крышу. Как желающим были указаны места для постройки, так же им были предписаны фасады домов. Тогда сплошь да рядом говорили, что господин президент канцелярии придворного строительства генерал-лейтенант Бецкой заказал в Париже рисунок этого фасада, как будто никто кроме его парижского архитектора не мог выдумать эту глупость бессмысленно высоких въездных арок и разорванных из-за этого лучших этажей и анфилад комнат».

Малая Морская улица, дом № 17. Современное фото

Действительно, на уже упоминавшемся аксонометрическом плане Сент-Илера – Соколова можно разглядеть высокие арки ворот, прорезающие фасады домов до середины второго, а иногда и до третьего этажа. Кто был тот мифический французский зодчий и сыграл ли он ту роль в разработке образцовых фасадов, какую приписывает ему Штелин, – остается загадкой.

Впрочем, в докладе комиссии указывалось, что представляемые образцы не являются обязательными, а лишь определяют основные размеры и архитектурные членения зданий. Застройщикам предоставлялась относительная свобода в планировке дома и всего участка, а также в выборе элементов декоративной отделки. Однако они предупреждались: «Дабы иногда какое нерегулярство из того последовать не могло, всякий строитель дома должен до начатия на апробацию фасад представить генерал-полицмейстеру».

На плане хорошо виден и нынешний дом № 5 по Малой Морской, возведенный, как уже знаем, в 1766 году. Справа от него долгое время был пустырь, застроенный лишь в начале XIX века. Фасад здания между вторым и третьим этажами украшали небольшие скульптурные панно, характерные для архитектуры раннего классицизма, и ажурный металлический балкон, а чуть ниже находилась арка въездных ворот. Позднее верхняя ее часть была заложена – в этом месте прорублено центральное окно второго этажа, а весь дом перестроен в ампирном стиле. Еще лучше сохранился стоящий неподалеку дом № 17, знакомый многим горожанам.

Мещанские не только для мещан!

Не знаю, как вам, уважаемые читатели, а мне жаль, что в Петербурге не осталось ни одной Мещанской улицы (некогда их было целых три) и ничто больше не напоминает о разнородном и весьма многочисленном сословии мелких торговцев, ремесленников и мастеровых, чей труд играл в повседневной жизни горожан столь важную роль. Разве могли они обойтись без пекарей, сапожников, портных, часовщиков и им подобных, к чьим услугам обращался каждый?

С началом XX века слову «мещанин» стал придаваться уничижительный оттенок, и оно обратилось чуть ли не в ругательное. В результате в октябре 1918 года последнюю из сохранившихся до той поры Мещанских переименовали в Гражданскую – название, лишенное всякого смысла, потому что не является отличительным признаком данной улицы…

Обживать места вокруг нынешней Гражданской улицы начали давно, еще при Петре I: сюда по указу от 1710 года стали переводить «на вечное житье» мастеровых из других городов для работы на адмиралтейской верфи. Селили их поблизости от нее, в построенных от казны маленьких деревянных домиках; так возникла Переведенская слобода, состоявшая из шести одноименных улиц, от которых к началу 1750-х осталось четыре, а еще через десять лет – лишь три.

Евангелическо-лютеранская церковь Святых Петра и Павла на Невском проспекте. Фото 1914 г.

Поменялись и их названия: с августа 1739-го они стали официально именоваться Большой, Средней и Малой Мещанскими. Самая длинная из них – Большая Мещанская – протянулась от Невской перспективы за Вознесенскую, до нынешнего Фонарного переулка. То обстоятельство, что выходила она прямехонько к лютеранской церкви Святых Петра и Павла, имело большое значение для формирования национального состава обитателей, как ее, так и других окрестных улиц: изрядную их часть составляли немецкие ремесленники – ревностные прихожане означенного храма. Сюда же после пожаров 1736–1737 годов перебирались те жители Большой и Малой Морских и Немецкой (ныне Миллионная) улиц, у которых не было возможностей для постройки на месте сгоревших деревянных жилищ каменных палат, как того требовал царский указ.

На плане Сент-Илера – Соколова как на ладони видна большая часть Мещанских улиц, изображенных словно с высоты птичьего полета. В их застройке преобладали каменные и деревянные одноэтажные домики на высоких погребах; только на углу Большой Мещанской и Демидова переулка (в ту пору он звался Конным) стояли внушительные палаты богатого заводчика А.Г. Демидова, да по обоим углам четной стороны Гороховой и той же Большой Мещанской – двухэтажные каменные дома купца Валящева и «карточной фабрикантши Депонши».

Рядом с владениями мадам Депон, ближе к Невскому, на месте нынешнего дома № 18 с колонным портиком находилась съезжая (полицейская часть. – А. И.) с невысокой деревянной каланчой, увенчанной шпилем. Бок о бок с ней располагался казенный питейный дом под названием «Рыбный» (неподалеку, в Зимином переулке, как читатели, вероятно, помнят, находились рыбные ряды), откуда стражам порядка было очень удобно выуживать, а главное – близко тащить не в меру подгулявших забулдыг в кутузку…

С.И. Шешковский

Как следует из «Росписи домов Санкт-Петербурга» 1797 года, значительное количество участков на Большой Мещанской, ближе к Вознесенскому проспекту, принадлежало немцам-мастеровым; среди них преобладали кузнецы, каретники и седельники. Здесь же, в низеньком деревянном домике, стоявшем на месте нынешнего дома № 44, проживал со своим семейством «великий инквизитор» – С.И. Шешковский (1720–1794), управлявший при Екатерине II Тайной экспедицией.

Сын А.Н. Радищева, возможно со слов отца, имевшего несчастье близко познакомиться со Степаном Ивановичем, так описывал повадки этого изверга: «Он начинал тем, что допрашиваемое лицо хватит палкой под самый подбородок, так что зубы затрещат, а иногда и повыскакивают…Таким образом вынуждал Шешковский признания. Наказание знатных особ он исполнял своеручно…Кнутом он сек с необыкновенной ловкостью». При этом Степан Иванович отличался примерной набожностью и строго соблюдал предписанные церковью обряды. Вскоре после смерти Шешковского его вдова и сын продали дом кузнецу Фрелиху, пополнившему ряды местных немецких ремесленников еще одним собратом…

Просыпались в Мещанских рано; булочники чуть свет отворяли свои заведения, и улицы наполнялись аппетитным запахом свежеиспеченного хлеба. Позавтракав, мастера принимались за работу, оглашая окрестности перестуком молотков и тяжелыми ударами молотов по наковальням – обычный шум трудового дня. К обеду он смолкал, после чего возобновлялся с новой силой, утихая лишь к вечеру. По праздникам принарядившиеся отцы и матери семейств со своими чадами неторопливо шествовали к Божьему храму – прочный, давно устоявшийся быт, не терпевший перемен.

Ф.П. Вронченко

Впрочем, Большая Мещанская была населена не одними добропорядочными обывателями: почему-то именно здесь гнездилось множество девиц легкого поведения, любивших прогуливаться темными вечерами в направлении Невского проспекта и обратно. Путь их пролегал мимо губернских присутственных мест, которые помещались в нескольких ветхих каменных домишках на углу Демидова переулка, где и вершилось правосудие.

Наконец в начале 1800-х власти сочли, что храм Фемиды не может далее находиться в столь малопристойном месте, и чиновников перевели на Гороховую, в бывший особняк графа А.Н. Самойлова (ныне дом № 2). Опустевшие домики снесли и возвели большое, позднее перестроенное здание Второй гимназии: очевидно, нравственность гимназистов под сомнение не ставилась…

В середине XIX столетия Большая Мещанская продолжала оставаться, по выражению хорошо знавшего ее Гоголя, улицей «табачных и мелочных лавок, немцев-ремеслен-ников и чухонских нимф» (писатель изобразил их в карикатурном виде в повести «Невский проспект»). Погоня за «нимфами» приводила сюда немолодых сатиров, способствовавших дурной репутации здешних мест. Среди них частенько можно было встретить тогдашнего министра финансов Ф.П. Вронченко, прозванного «министром Большой Мещанской», в очках, с крашенными в какой-то малиновый цвет бровями и бакенбардами, «с любострастно расширенным до самых ушей ртом».

Нередко случались пьяные скандалы и грубые нарушения правил общественной морали. В «Дневнике» начальника Штаба корпуса жандармов Л.В. Дубельта от 10 мая 1853 года находим такую запись: «Отставной подполковник Антонов шел ночью по Большой Мещанской и остановился помочиться у будки часового. Часовой потребовал, чтобы он этого тут не делал; Антонов ударил часового; часовой арестовал Антонова. Производится следствие». Подобные происшествия были отнюдь не единичны…

С годами Мещанские утратили присущее им своеобразие. Две из них лишились и своих названий: в 1873-м Большую Мещанскую перекрестили в Казанскую (с 1923 года – ул. Плеханова), а спустя девять лет Малая Мещанская превратилась в Казначейскую. Дольше других продержалась Средняя, ставшая просто Мещанской, но в конце концов добрались и до нее. Недавно Большой и Малой Морским вернули их исторические имена. Почему бы не поступить подобным же образом и с Мещанскими?

Как пели птицы в Мамоновом саду…

Сегодняшний Невский проспект представляет собой сплошную магистраль, от Адмиралтейства до Александро-Невской лавры, с разностильными зданиями, по большей части в четыре-пять этажей. Но так было не всегда. Долгое время он распадался на три совершенно не похожих друг на друга отрезка: первый, парадный, заканчивался у Аничкова моста; второй, протянувшийся до Лиговского канала, вначале, как бы по инерции, продолжал череду внушительных каменных строений, но она обрывалась по левой стороне трехэтажным особняком № 96/1 на углу нынешней, тогда еще не существовавшей Надеждинской (ул. Маяковского). Далее, почти до самой Лиговки, раскинулся огромный квадрат сада, который в народе прозвали Мамоновым, хотя с большим основанием он мог бы именоваться Шуваловским. Третий отрезок, теперешний Старо-Невский, являл совершенную глушь, с невзрачными домиками и унылыми пустырями по обочинам…

В 1761 году, на исходе елизаветинского царствования, молодой фаворит императрицы И.И. Шувалов вдобавок к прежним милостям и подаркам получил от своей благодетельницы кусок земли размером 100 на 100 саженей «по большой Невской перспективе против Егерского двора». (Напомню, что Егерский двор, находившийся в районе современной Пушкинской улицы, устроили на месте бывшего участка графа Миниха, пожалованного ему в награду за осушение земель в этой части города.)

И.И. Шувалов

Иван Иванович выстроил на своем загородном дворе небольшие деревянные хоромы и разбил регулярный сад с прудами и оранжереями; здесь, в тиши и уединении, сторонясь друзей, переживал он тяжкие приступы хандры и меланхолии. Грустить было о чем: ухудшающееся здоровье государыни, расстроенные дела в управлении страной, неуверенность в собственном будущем…

Вступление на престол Петра III переменило положение вчерашнего любимца, хотя и не стало для него роковым – за ним оставили кураторство над Московским университетом и петербургской Академией художеств; вскоре к ним прибавилась должность главного директора Шляхетского кадетского корпуса. Июньский переворот 1762 года, приведший к власти Екатерину II, поставил крест на былом значении И.И. Шувалова как государственного деятеля. По неясным до сих пор причинам новая императрица резко переменила отношение к бывшему другу и союзнику, которого она в одном из писем к С. Понятовскому называет «самым низким и подлым из людей».

И.С. Барятинский

В 1763-м ему предлагается на три года уехать за границу. Поскольку это было предложением, от которого не отказываются, Ивану Ивановичу пришлось срочно распродавать свое имущество; он даже просит государыню купить один из его домов и часть картин за 12 тысяч рублей «ввиду крайней его нужды». Императрица отказалась от покупки, и Шувалов, чье пребывание за границей растянулось на целых десять лет, вынужден был давать многократные объявления о продаже через «Санкт-Петербургские ведомости».

В конце концов его попытки увенчались успехом: в 1766-м знаменитый шуваловский дворец на Итальянской улице, который, по выражению Екатерины, «походил своими украшениями на манжетки из алансонского кружева», приобрел князь И.С. Барятинский, готовившийся к свадьбе с принцессой Е.П. Гольштейн-Бек. Ему же был продан и загородный двор на Невской перспективе.

Иван Сергеевич, бывший флигель-адъютант Петра III, как-то получил от него приказ арестовать императрицу, но у князя хватило благоразумия промедлить с его исполнением, а между тем дядюшка императора, принц Голштинский, сумел отговорить племянника от этого намерения. Дипломатические способности князя пригодились ему в будущем, когда он занимал должность русского посланника во Франции, где прославился необыкновенной красотой; говорят, местные торговцы даже увековечивали его лицо на своих вывесках…

A. M. Дмитриев-Мамонов

В 1774-м, перед отъездом в Париж, Барятинский продал городской дом генерал-прокурору А.А. Вяземскому, а в следующем году в «Санкт-Петербургских ведомостях» появилось такое объявление: «Генерал-Майора и Кавалера Князь Ивана Сергеевича Барятинского продается дом, состоящий в Литейной части на Невской перспективе на углу против егерского двора, со всем деревянным строением, под которым место квадратно со всех сторон по 100 сажен, где огород, пруды и проспекты, також и труба Аглинская пожарная новая заливная; желающим купить, о цене спросить в объявленном доме». Князь всегда слыл хорошим хозяином и, опасаясь частых в то время пожаров, не пожалел денег на заморскую «заливную трубу» – значит, было чем дорожить…

Охотников на участок не находилось, пока на него не обратила внимания сама Екатерина. Императрица купила его в казну, а затем подарила своему очередному фавориту А.М. Дмитриеву-Мамонову, чей «случай» продолжался с 1786 по 1789 год. Он мог бы длиться и дольше, но неожиданно, по словам очевидца, «паренек заскучал» и стал искать утешения на стороне. Оскорбленная государыня великодушно позволила неверному возлюбленному обвенчаться с предметом его увлечения, осыпала молодоженов подарками и отпустила на жительство в Москву.

Невский проспект, дом № 96. Современное фото

Опустевший Мамонов сад, прозванный так окрестными жителями, оставался в собственности бывшего фаворита до 1799 года, после чего был куплен надворным советником Н. Чоглоковым и распродан по частям разным владельцам, принадлежавшим исключительно к торгово-промышленному сословию. Рядом со старинным дворянским особняком сенатора П.С. Свистунова (ныне № 96/1), вскоре перешедшим к купцам Яковлевым, на месте Мамонова сада один за другим стали вырастать двух– и трехэтажные дома.

В начале 1800-х здесь, по обеим сторонам Невского проспекта, возникли новые каретные ряды (старые находились в 1-й Рождественской улице). В них сбывали свои товары колесники, каретники и кузнецы, в изобилии населявшие Литейную часть и владевшие там многими домами. Спустя лет тридцать историк Петербурга И.И. Пушкарев писал об этом важном промысле: «Каретное мастерство… более приносит прибыли других ремесел. Доказательством служат

Иохим, Фребелиус, Туляков, Логинов, Бобунов, Норман и другие каретники, которые из небольших модных экипажей соорудили себе и семействам огромные каменные дома в лучших частях столицы».

Постепенно Невский на всем протяжении обстраивался и принимал по-настоящему столичный облик. Особенно быстро пошло дело после постройки железной дороги и Николаевского вокзала. Район бывшего Мамонова сада перестал быть далекой окраиной. Каретные ряды перевели в более подходящее для них место – ближе к Зимней и Летней конным, а взамен здесь стали открываться все новые и новые уже не лавки, а магазины. Прежние солидные купеческие дома начала XIX века стали в угоду моде наряжать в разнообразные эклектические одежды, и этот отрезок Невского проспекта приобрел привычный для нас вид.

Но где-то на задворках знакомых домов весной до сих пор поют птицы, как пели некогда в Мамоновом саду…

Стремянная осталась Стремянной

По-настоящему Стремянной следовало бы именоваться Астраханской – по слободе стоявшего здесь еще в петровские времена гренадерского полка, как это случилось, к примеру, с Аничковым мостом. Для осушения сильно заболоченной почвы фельдмаршал Б. Миних проложил в 1733 году параллельно Невской перспективе просеку, которая проходила через бывшую солдатскую слободку. После сильных пожаров 1736–1737 годов ее стали обстраивать и заселять служителями придворной конюшенной конторы, лишившимися прежних жилищ.

На плане Петербурга 1738 года она еще обозначена как Астраханская слобода, хотя полк к тому времени давно перебрался в Москву, но уже 20 августа 1739-го новая улица – часть обширной Дворцовой слободы – получила официальное название Стремянной. Надо сказать, заселение ее шло медленно и постепенно, да и само наименование привилось не сразу: у него появился соперник.

С 1760-х на углу Стремянной и Владимирской стоял двухэтажный каменный дом (ныне № 1/6), в котором с самого начала обосновался кабак, отпускавший водку ведрами, а посему нареченный Ведерным. И это кабацкое прозвище едва не укрепилось за всей улицей. По крайней мере лет пятнадцать оба названия – официальное и неофициальное – ходили на равных, и в «Санкт-Петербургских ведомостях» за 1770 год в № 90 можно прочитать такое объявление: «В Московской части, в приходе церкви Владимирской Богородицы, в Ведерной, или Стремянной, улице желающим купить деревянной дом… Капитана Андрея Наумова, о цене спросить в том же доме».

Дом № 1/6 на углу Стремянной и Владимирской улиц. Современное фото

Любопытный факт: территория Дворцовой слободы одно время звалась также Коломной – наряду с той частью города, за которой это наименование закрепилось окончательно и навсегда. В 1780-х в тех же «Ведомостях» объявлялось: «В Московской части, в Коломне, по Басманной улице (ныне Колокольная. – А. И.) продается дом № 135 на жилых каменных погребах…» (Санкт-Петербургские ведомости. 1784. № 20).

Впрочем, ничего особенно удивительного здесь нет: в ту пору «коломнами» (от искаженного итальянского «колонна» – межевой столб, а затем, по мере расширения значения, и сама просека) называли застроенные по плану улицы, а в более широком смысле – регулярные слободы, в которых они пролегали. В одной из купчих 1785 года о продаваемом доме сказано, что он «состоит в Московской части, в первой Коломне, что ныне называется Стремянная». К тому времени это название победило уже бесповоротно, и конкурировавшее с ним «Ведерная» почти вышло из употребления.

На другой стороне улицы, напротив кабака, до 1793 года находился большой пустырь (участок дома № 2/4), принадлежавший мещанину Баранову. Правда, слово «пустырь» не очень подходит к месту, где в поисках работы постоянно толпился народ, прозванному по этой причине Барановой, или Вшивой, биржей. После того как владелец приступил к сооружению здесь каменного дома, чернорабочие перенесли свои собрания под широкие аркады новопостроенных лавок купца Ивана Паскова (Невский пр., 47/1), которые заодно унаследовали и прежнее неблагозвучное прозвище.

К началу 1800-х дом Баранова приобрел поручик Андрей Иванович Баташев, сын владельца многих металлургических заводов в Центральной России И.Р. Баташева (1741–1821). Если в богатстве и известности Баташевы уступали знаменитым уральским промышленникам Демидовым, то уж в жестокости и злодействах, каковыми эти богатства наживались, вполне могли с ними поспорить.

Особой «славой» в этом отношении пользовался дядя хозяина дома, А.Р. Баташев (умер в 1799-м), наладивший в подземельях одного из своих заводов чеканку фальшивой монеты. Когда власти прознали об этом и захотели проверить подлинность давно ходивших слухов, Андрей Родионович приказал засыпать все ходы и выходы из подземелья, заживо похоронив работавших там людей…

Впрочем, в городском доме Баташевых вряд ли имелись подобные подземелья, а если и были, то использовались лишь для хранения железа, которым торговали хозяева. В 1806 году «Санкт-Петербургские ведомости» оповещали своих читателей: «Более сорока лет продавалось и продается заводов Баташева листовое железо; имеющие надобность в оном могут получать аршинное 5-листовое по 4 руб. 80 коп. за пуд, Московской части в 1 квартале, в доме под № 41, близ Вшивой биржи». Кто знает, проторгуй Андрей Баташев своим товаром подольше, может, Стремянную нарекли бы в народе Железной? Угловые дома частенько давали название улице.

Стремянная улица, дом № 19. Современное фото

Немного позже, то есть в начале 1810-х, появился повод окрестить ее Казачьей: сюда, в нынешний дом № 19, тогда еще двухэтажный, с садом при нем, перебрался с насиженного гнезда у Семеновского моста казачий войсковой двор. Для казаков это было уже третье место пребывания в столице; первая Казачья слобода находилась в Выборгской части, там, где позднее построили великолепную дачу Безбородко на Полюстровской набережной. В первые годы существования Петербурга казачьи разъезды охраняли его северные рубежи и предупреждали о появлении неприятеля.

В дальнейшем надобность в такой сторожевой службе миновала, и казаков перевели к Семеновскому мосту, на бывшую территорию стеклянных заводов. Здесь домовитые донцы развели большой сад с парниками и оранжереями и начали приторговывать плодами земными, преимущественно же красными виноградными винами. Уже с 1790-х Канцелярия войска Донского стала готовиться к новому переезду, понемногу распродавая полковое имущество Казачьего двора, «кроме – как было оговорено в одном из объявлений – имеющихся там образов с крестами». На новом месте казачья канцелярия пробыла больше тридцати лет, вплоть до постройки каменных казарм на Обводном канале…

К концу XIX века Стремянную впору было вновь называть Ведерной: вместо одного кабака здесь существовали два питейных дома, четыре трактира, шесть портерных лавок, три ренсковых погреба и две закусочные, а в придачу два извозчичьих двора с непременной и обильной продажей спиртных напитков. «Не слишком ли это много? – вопрошал один тогдашний бытописатель. – Не забудьте, что это центр города. Здесь новоотстроенный Братский храм и дома, густо населенные приличной семейной публикой. За что такое нашествие на этот переулок?»

Братским храмом фельетонист называет Троицкую церковь, возведенную в 1891–1893 годах Обществом распространения религиозно-нравственного просвещения на том самом месте, где теперь стоит нелепое на фоне старой застройки здание бани на углу улицы Марата, бывшей Николаевской. Напротив церкви, на другой стороне, немного позднее построили дом № 20 с выложенным керамической плиткой фасадом. На нем до сих пор виднеется золотая мозаичная надпись; там помещались приходская школа, библиотека, книжный склад и магазин.

В результате на одном конце улицы прохожего встречали грязный подвальный притон (в доме № 4) и прочие злачные места, а на другом – открывал объятия Божий храм с залом для душеспасительных бесед…

Прошли годы, и не стало на Стремянной ни Божьего храма, ни кабаков, улица изменилась, но не изменилось ее название – вопреки всему оно осталось прежним, и в этом постоянстве можно усмотреть доброе предзнаменование.

Обыкновение переименовывать улицу в честь какой-нибудь знаменитости широко распространилось в советскую эпоху: это было дешевле, чем ставить памятник. Однако справедливости ради нужно признать, что началось это еще в дореволюционные времена.