Текст книги "Истории и легенды старого Петербурга"

Для охоты и ради «курьезности

Первые зверинцы появились еще в петровские времена. Разумеется, они не предназначались для общего обозрения и служили только для увеселения вельможных владельцев и их гостей. Хорошо известна любовь Петра I ко всему редкому и диковинному, поэтому ничего удивительного, что в Летнем саду он пожелал уделить место представителям животного мира.

По свидетельству современника, там находился «большой птичник, где многие птицы частию свободно расхаживают, частию заперты в размещенных вокруг небольших клетках. Там есть орлы, черные аисты, журавли и многие другие редкие птицы. Тут же содержатся, впрочем, и некоторые четвероногие животные, как, например, очень большой еж, имеющий множество черных и белых игл до 11 дюймов длиною…». Очевидно, речь в данном случае идет о дикобразе.

Но все же особое предпочтение царь отдавал птицам. Это доказывает тот факт, что еще в 1706 году в «Питербурх» были доставлены из Олонца лебеди, а через двенадцать лет появился именной указ, данный астраханскому губернатору, «о ловлении в Астрахани… птиц и об отправлении оных в Санкт-Питербурх». С этой целью туда отправили гвардейского солдата с подробной инструкцией о ловле птиц и обращении с ними в пути.

Неподалеку от Летнего сада, на Большом лугу, как называлось в ту пору Марсово поле, поселили в 1714 году слона, подаренного персидским шахом. В течение нескольких лет слон во время прогулок служил дармовым зрелищем для простолюдинов столицы.

Тот же современник описывает и зверинец в Екатерингофе – усадьбе Екатерины I: «Есть там… небольшой, но очень хорошенький зверинец, наполненный многими зверьми, которые необыкновенно ручны: двенадцатирогие олени подходили к нам на зов и позволяли себя гладить. Кроме большого числа обыкновенных оленей мы насчитали там дюжину ланей, потом смотрели на особом дворе двух старых и двух молодых лосей, довольно больших и ручных».

Из подобных описаний можно вывести идиллическую картину: ручные животные подходят на зов, позволяют себя гладить. Но этих же животных использовали и для варварских развлечений во вкусе той эпохи. Вот еще одно свидетельство современника: «Все отправились в новый дом великого адмирала Апраксина (находился на месте Зимнего дворца. – А. И.)… где с галерей смотрели на травлю льва с огромным медведем, которые оба были крепко связаны и притянуты друг к другу веревками. Все думали, что медведю придется плохо, но вышло иначе: лев оказался трусливым и почти вовсе не защищался, так что, если бы медведя вовремя не оттащили, он непременно одолел бы его и задушил».

Особенным вниманием пользовались придворные зверинцы в царствование Анны Иоанновны. Объяснялось это тем, что царица имела совсем не женскую страсть к охоте и, по утверждению очевидца, «толикое искусство приобрела… что не токмо метко попадала в цель, но наравне с лучшими стрелками убивала птиц на лету». За неимением лучшей дичи она любила постреливать ворон прямо из окон дворца…

Хотя казна в ту пору испытывала постоянный недостаток средств, для приобретения зверей деньги всегда находились и выдавались без промедления. Пополнялись царские зверинцы и за счет подарков иностранных государей. Одни из привезенных животных предназначались для охоты, другие содержались ради «курьезности». Среди последних – львы, леопарды, белые медведи, дикобразы, слоны, дикие быки, обезьяны, росомахи, барсуки, рыси. Животных содержали в специальных помещениях, на «дворах». Их было несколько: зверовый, птичий, слоновый, для диких быков («ауроксов»), а также малый и екатерингофский зверинцы.

«Звериный двор и псовая охота» находились в районе нынешней площади Искусств, для малых зверей и птиц – у Симеоновской церкви, в Хамовой (Моховой) улице.

Слоновый двор устроили в 1736 году на участке теперешней Манежной площади. Поначалу там обретался только один слон; позднее, в 1741-м, персидский шах подарил еще четырнадцать. Для них выстроили несколько «анбаров» и помост, спускавшийся к Фонтанке, чтобы они могли купаться. В 1744-м слоновый двор перевели к Литовскому каналу.

В малом зверинце, расположенном против Летнего дворца, содержались американские олени – в документах их называли «малою американскою дичиною», а также «две малые иностранные дикие козы». Там же держали зайцев, белых сурков и куниц.

Екатерингофский зверинец к 1741 году пришел в упадок. В описи того времени говорится, что он «огорожен кольем, городьба которого развалилась и погнила, в нем один анбар да изба с сеньми, ветхая». Содержавшихся там оленей перевели в петергофский зверинец. Неподалеку от него находился и «двор» для восьми диких быков, присланных в подарок прусским королем.

Оригинален был способ содержания пяти бурых медведей. В 1737 году их отдали на прокорм в петербургские мясные ряды. При этом повелевалось «содержать их и кормить надлежащим кормом, без отговорок, и чтоб те медведи заморены не были; буде же от недовольного корму заморены будут, то альтерману и старшине учинено будет наказание, ибо оные медведи приводятся для травли ко двору».

Но когда один медведь сбежал, то последовало повеление прочих вывести оттуда и содержать за Невою, «дабы впредь людям никакого повреждения не было». Однако продовольствовать медведей от мясных рядов купцов обязывали по-прежнему. Все просьбы торговцев оплачивать им прокорм животных или освободить от этой тягостной повинности успеха не имели; было объявлено от имени императрицы, что «никакого удовольствия им учинить невозможно».

Заметьте, что медведей требовалось немало, ибо, как почтительно сообщали «Санкт-Петербургские ведомости», «Ее Императорское Величество наша всемилостивейшая государыня до сего времени едва не ежедневно по часу перед полуднем смотрением в зимнем доме бывающей медвежьей и волчьей травли забавляться изволила». Это бывало зимой. Летом же травли устраивались в другом месте: «Вчерашнего дня гуляла Ее Императорское Величество в Летнем саду и при том на бывшую во оном медвежью травлю смотрела».

Последующие царственные особы уже не обнаруживали такого страстного увлечения охотой и зверинцами, как Анна Иоанновна.

На смену царским, недоступным для столичных обывателей зверинцам пришли частные, передвижные, которые за умеренную плату мог посетить любой горожанин.

«Пойдите в зверинец Турньера…»

До открытия в Петербурге зоологического сада жители столицы удовлетворяли свою любознательность, посещая заезжие зверинцы. Поначалу они делали это не без опаски, поэтому хозяин заморских животных, Антонио Белли, навестивший Петербург в 1786 году, счел нужным успокоить публику, печатно сообщив, что «все… звери… и птицы хранятся в железных ящиках, так что зрителям нечего бояться». Это был второй по времени появления в столице зверинец, открытый для всех; в состав его входили: леопард, несколько обезьян, дикобраз, птицы разных пород и даже «львиная чучела». Демонстрировался он в одном из самых людных мест – на Сенной, в доме генерала Рогачева (Садовая ул., 35/14).

Первый же частный зверинец, который за деньги мог посетить любой горожанин, появился в Петербурге еще в 1769-м; показывался он в уже известном читателю доме Ягужинского на Ново-Исаакиевской улице и был небогат: африканский верблюд, три обезьяны да два ежа, а посему вряд ли мог привлечь особое внимание петербуржцев.

Но, как говорится, лиха беда начало. Спустя три десятка лет, в январе 1798 года, «Санкт-Петербургские ведомости» оповестили своих читателей: «Сим объявляется, что привезенные недавно иностранные живые звери… показываются ежедневно от 9 часов утра до 7 часов вечера в Шулеповом доме, что у самого Аничкова моста. Они суть: большой Африканский Лев чрезвычайной красоты, Леопард, Барс, Африканская Гиена, большой солнечный Орел, Пеликан знатной величины, Мандрия, Ара Бразильская, Какаду и проч. За вход платят в первом месте по 1 рублю, во втором по 50 коп., в третьем по 25 коп., а господа по произволению. Желающие смотреть их, когда едят, соблаговолят приходить в шестом часу вечера. При сем содержатель сих зверей извещает, что он не только продает их, но и сам покупает подобных, ежели у кого есть продажные».

Прежде всего поясним, что «Шулепов дом» у Аничкова моста находился на месте нынешнего дома № 40 по набережной реки Фонтанки. Участок, огороженный дощатым забором, был очень просторен, и, стало быть, места для зверинца более чем достаточно. А он на сей раз оказался не маленьким! И интерес к нему был столь же велик; об этом можно судить хотя бы по тому, что, несмотря на довольно высокие цены, зверинец исправно посещался, и это позволило владельцу пробыть в городе с января до мая.

В 1820-х годах большой популярностью пользовался зверинец Лемана. Для владельца данное занятие не было основным. Этот, по выражению газетного обозревателя, «артист в роде паяцов» подвизался в роли антрепренера французских арлекинов. Балаганы Лемана увеселяли столичную публику на протяжении нескольких десятилетий, без них невозможно было представить себе масленичных и пасхальных представлений «под качелями». Состав его зверинца в значительной части оставался традиционным, с явным преобладанием хищников.

Видимо, желая внести разнообразие, в 1826-м Леман меняет его, о чем газета «Северная пчела» незамедлительно сообщила своим читателям: «Известный Леман, содержатель редких зверей, которые прежде показывались на Вознесенском проспекте… возвратился в Петербург с новым собранием зверей, между коими нет ни одного плотоядного или злого…В оном есть невиданная здесь Зебра из Африки, Кенгуру из Новой Голландии, множество разнородных, прекрасных саег и обезьян… Видеть их можно ежедневно с 10 часов утра до 6 часов вечера, у Каменного моста, в доме аптекаря Штрауха № 56» (Гороховая ул., 27/49).

Надо сказать, что для передвижного зверинца «собрание редких зверей» Лемана действительно отличалось интересным подбором экспонатов. В 1830 году к прежним животным прибавился морж, «одно из алчных, огромнейших чудовищ», как охарактеризовал его тот же неутомимый хроникер «Северной пчелы», по-видимому отнеся безобидного толстяка к отряду «злых и плотоядных». На этот раз зверинец демонстрировался в манеже при доме купца Козулина (наб. р. Мойки, 65).

Манеж этот, находившийся во дворе, использовал для представлений другой известный балаганный артист того времени – Жак Турниер, блестящий цирковой наездник. В 1827-м он исхлопотал себе право выстроить первый стационарный цирк в нашем городе; в течение пятнадцати лет деревянное здание стояло на месте нынешнего каменного цирка, после чего было разобрано по ветхости.

Наряду с основным своим занятием Турниер иногда демонстрировал различных дрессированных животных, например слона, умевшего не только ловко откупоривать бутылки со спиртным, но и поглощать их содержимое в невиданных количествах. В 1838 году Турниер выставил на обозрение уже целый зверинец, который удостоился снисходительного отзыва знакомого нам корреспондента «Северной пчелы»: «Если вы испугались смешного объявления о зверинце Турньера и до сих пор еще не были в нем – напрасно! Правда, что зверинец не завидный: вам покажут несколько общипанных птиц, какую-то хохлатую собаку, называя ее Китайскою, змей и обезьян, которых, кажется, мы видели уже много раз в Петербурге и Москве. Правда и то, что чичероне зверинца лжет, рассказывая чудеса о своих обезьянах и попугаях, но все-таки пойдите в зверинец Турньера – там есть любопытное животное – носорог! Его стоит посмотреть…Смотря на него, вы не пожалеете, что заплатили два двугривенника».

Зверинец Турниера помещался в деревянном здании на углу набережной реки Мойки и Кирпичного переулка (участок дома № 61/8), построенном в 1832-м неким Клейншпеком для своего механического театра. Там же показывался в 1849-м и другой зверинец, принадлежавший голландцу Заму и впервые появившийся в столице несколькими годами ранее.

Для привлечения публики Зам использовал весь арсенал средств, принятых в то время в передвижных зверинцах. Самое обычное из них – кормление удава живыми кроликами и курами в присутствии зрителей. Когда же этот испытанный аттракцион приедался, в ход пускались более острые зрелища, как видно из следующего газетного объявления: «В воскресенье, 1 мая, после кормления диких зверей в 1 час пополудни зрители увидят невиданную до сего времени редкость: спустят Бенгальского льва и медведя в одну клетку». Насчет «невиданной редкости» Зам, как мы знаем, заблуждался, а вот что касается вкусов части публики – тут он рассчитал правильно: народ валом валил поглазеть на драку медведя со львом.

Выступал Зам и в качестве укротителя с классическим номером: входил в клетку льва и гладил его по голове. И это тоже нравилось зрителям, так что содержатель зверинца не мог пожаловаться на отсутствие посетителей.

С открытием 1 августа 1865 года первого в нашем городе зоологического сада окончилось время бродячих зверинцев и был сделан первый, пусть небольшой, шаг к новому осмыслению их роли как научно-просветительных учреждений.

Возле Императорской библиотеки

Своеобразным и совершенно новым зрелищем стали круговые живописные «панорамы», быстро вошедшие в моду и пользовавшиеся успехом в течение многих лет, дожив до наших дней.

До сих пор считалось, что первым подобного рода экспонатом явилась «панорама госпожи Латур», выставленная в 1820-м в деревянной ротонде, установленной на углу Большой Морской и Кирпичного переулка. Вниманию зрителей предлагалось полотно, написанное венским художником, академиком Штейнигером, которое изображало панораму Парижа 1814 года, во время пребывания там союзных войск. Картина писалась с натуры, с высоты одного из флигелей дворца Тюильри.

Париж был представлен на ней в дни крушения наполеоновской империи, в чем зритель мог убедиться собственными глазами, то любуясь «мужественными пруссаками в синих колетах» и казаками, «несущимися как вихрь», то разглядывая «безобразного башкирца» в окружении толпы зевак. Все это изображалось на фоне парижских дворцов, церковных куполов и прочих достопримечательностей.

Но оказывается, петербуржцы уже видели подобную панораму полутора десятком лет ранее! Правда, исторические аксессуары были в то время совсем иными: звезда Наполеона еще только восходила. Зато все остальное отличалось большим сходством, о чем судить самому читателю.

В № 69, от 26 августа 1804 года, «Санкт-Петербургские ведомости» напечатали следующее объявление: «Учреждение „Панорама в Париже" прислало нынешним летом в Санкт-Петербург одну из превосходнейших своих картин, представляющих город Париж с его окрестностями. Снят оной из флигеля Тюллерийского, ближайшего к реке, и все изображено на сей картине с удивительною точностью, что только из сего места обозреть было можно. Сверх сего представлено на оной в совершенстве все пространство, от самого неба до земли. Видеть могут возле Императорской библиотеки, ежедневно от 8 утра до вечера; за вход платится по 1 руб. 25 коп.».

Новинка, как и следовало ожидать, имела большой успех. Несмотря на весьма солидную плату, в посетителях недостатка не было. Тем не менее устроители сочли нужным поместить в очередном номере газеты дополнительное и довольно пространное рекламное объявление, фрагменты которого и приводим: «Директор Панорамы видел с удовольствием, но без удивления, что почтенная публика отдавала справедливость картине, о коей пропечатано в прошлых Ведомостях и которой в прошедшем годе удивлялись все парижские художники… Люди, гуляющие в прекрасном Тюллерийском саду и находящиеся на улицах, подают справедливое понятие о Париже. Чтобы возвысить изящество оной, представлен смотр войск, каковой имел Бонапарте в Европе: Бонапарте представлен тут впереди своих штаб-офицеров в консульской одежде…»

Совершенно очевидно, что изображенный на картине смотр войск, производимый Наполеоном, имел целью не только «возвысить изящество оной», но и дать понять царю Александру I, с кем ему, в случае чего, придется иметь дело. Кстати говоря, к моменту прибытия панорамы в Петербург Бонапарт уже успел принять титул «императора французов», поэтому пропагандистское значение сего полотна несомненно.

Панорама демонстрировалась в специально построенном для нее деревянном здании, стоявшем на Садовой улице, близ ее пересечения с Невским проспектом, рядом со старейшим, угловым корпусом Публичной библиотеки (в 1808–1810 годах на этом месте возведен дом № 18 по Садовой). Это была первая панорама, появившаяся в Петербурге, и уже поэтому она вызывала большой интерес, хотя изображала чужой город и события, в ту пору еще далекие сердцу русского человека.

Насколько ближе должна была показаться вторая показанная в столице панорама, о которой известили горожан те же «Санкт-Петербургские ведомости» 31 марта 1805 года: «Почтенная публика чрез сие извещается, что большую панораму, представляющую переход Российской армии под предводительством фельдмаршала князя Суворова чрез гору Сан Готард и занятие Дьявольского моста, можно видеть ежедневно от 10 часов до полудня до 5 часов вечера в доме, бывшем Воронцова, а ныне принадлежащем Капитулу ордена ев. Иоанна Иерусалимского, что против Гостиного двора, идучи от Невской перспективы к Сенной. Картина длиною 96 аглинских футов, а вышиною 24 фута. Лица на оной представлены в человеческий рост и в возможнейшем сходстве».

Российская национальная библиотека. Современное фото

Выходит, что у знаменитой суриковской картины на тот же сюжет существовала далекая предшественница! К сожалению, в объявлении не указано имя ее создателя, и остается лишь догадываться о нем. Скорее всего, это был если и не русский художник, то, по крайней мере, долго живший в России, как, к примеру, Джон Аткинсон, написавший для императора Павла несколько полотен из русской истории, а также портреты самого царя и Суворова. Он же является автором широко известной панорамы Петербурга и многих батальных картин. Интересное совпадение: произведение, посвященное подвигу суворовских чудо-богатырей, большинство из которых в ту пору еще здравствовало, демонстрировалось в здании, где полтора века спустя разместят Суворовское училище.

Деревянное сооружение, стоявшее рядом с Публичной библиотекой, просуществовало всего три года. После панорамы Парижа в нем выставлялись уже изображения российских городов, как видно из объявления, опубликованного в № 35, от 30 апреля 1807 года: «На Невском проспекте, подле Императорской библиотеки, в деревянном строении показываются панорамы: столичного города Москвы и губернского города Риги. Видеть оные можно всякий день от 10 часов утра до вечера. Вид города Москвы снят от дома тамошнего Главнокомандующего, а Риги от таможенного дому, подле мосту на реке Двине. Оба города представляют с лучшими округами приятнейшие виды и с натуральным местоположением сходны. За вход платят по 1 рублю 50 коп. за оба вида».

Спустя несколько месяцев, осенью того же года, в газете появилось коротенькое объявление: «Подле Императорской библиотеки, против Гостиного двора зеркальной линии, продается дом, где прежде была панорама…» Вскоре кто-то купил его на слом, и здание прекратило свое существование.

А незадолго до появления первой панорамы многие петербуржцы стали свидетелями необычайного события.

Полеты на воздушном шаре

В октябре 1802 года жителям Северной столицы предлагалось невиданное дотоле зрелище: полет на воздушном шаре. Прибывший из Богемии некий профессор Черни через «Санкт-Петербургские ведомости» уведомлял почтенную публику, что он «воздушное свое путешествие с аэростатическою машиною назначил 16 числа сего октября месяца» и что «поднятие воздушного шара на воздух последует в саду 1-го Шляхетного корпуса».

Очевидно, профессор допустил какие-то проволочки, чем вывел из себя тогдашнего военного губернатора графа М.Ф. Каменского, известного своим крутым и деспотическим нравом; 15 октября тот отдал полицейскому надзирателю Васильевской части короткий и категорический приказ: «Скажи профессору Черни, что на завтрашний день шар его может наедаться на месте, но послезавтра в 11 часов поутру хоть тресни, хоть он сам профессор роди, а шар его лети».

Однако грозный начальственный окрик не помог, и шар не полетел. Собравшиеся зрители были разочарованы, а маэстро Черни пришлось с конфузом убираться восвояси.

Весной следующего года, к празднованию столетнего юбилея столицы, в Петербург прибыл знаменитый французский воздухоплаватель А.-Ж. Гарнерен, чтобы показать местным жителям свое искусство. Еще до его приезда один из студентов Медицинской академии сделал небольшой шар и в присутствии императора Александра I запустил его в воздух. Опыт прошел не совсем удачно – поднявшись на большую высоту, шар лопнул, потому что не имел отдушников. Тем не менее изобретательный студент заслужил всеобщую похвалу и одобрение самого государя, превзойдя по всем статьям незадачливого богемца.

Полет на воздушном шаре для наблюдения солнечного затмения

Первоначально Гарнерен продемонстрировал свое искусство в Павловске для супруги и матери царя, использовав при этом маленький шар, к которому была привязана кошка с зонтиком, выполнявшим роль парашюта. Когда шар поднялся в воздух, специально прикрепленный к нему зажженный фитиль, догорев, пережег путы, привязывавшие кошку к шару, и путешественница благополучно опустилась на землю, удостоившись высочайшего внимания: ее, дрожавшую от страха и пережитых волнений, представили обеим императрицам, изволившим погладить и приласкать пронзительно мяукавшую аэронавтку.

О том, как происходил полет самого Гарнерена, можно узнать из письма известного ученого и столь же известного мемуариста А.Т. Болотова от 2 июля 1803 года; Андрею Тимофеевичу как раз в ту пору довелось побывать в столице по делам. Приведу наиболее красочные выдержки из его описания: «Пускание шара представило всему здешнему городу действительно весьма пышное, величественное и приятное зрелище. Все жители от мала до велика насмотрелися оного и не могли оным довольно налюбоваться. Пункт времени назначен был к тому б часов после полудни, а место избрано и приготовлено было на Васильевском острове посреди кадетского сада. Тут вокруг того места, где назначено было пускать шар… поставлено было 100 кресел, и за каждое из них назначена цена по 25 рублей. За ними поделано из досок на козлах несколько лавок, и все желающие сидеть на них должны были платить по 5 рублей, а за сими прочие зрители должны были стоять на земле и за сие должны были платить по 2 рубля серебром… Все приготовления сделаны были уже с утра. Шар был по обыкновению тафтяной, покрытый лаком кофейного цвета, полосатый, величиною 11 аршин в диаметре, но не совсем круглый, а яйцеобразный и покрытый сеткою. Лодочка, или паче корзин, а для аеронавтов небольшая, сделанная из морского камыша и одетая кожею, чтоб в нужном случае могла и на воде продержать их дня два… В 3 часа отворен был сад для имеющих билеты, но вознесение не раньше воспоследовало, как уже в начале 9-го часа ввечеру. Позамешкались за неприбытием императрицы из Павловского, но Государь приехал уже прежде и с любопытством осматривал все приуготовление… Для царской фамилии поставлен был шатер и кресла, укрытые бархатом. Но Государь почти не сидел на них, а тотчас подошел ближе, и с ним многие и другие. Начало учинено было тем, что Гарнерен поднес к нему наполненный небольшой зеленый тафтяной шар на шнурочке… и Государь пустил его из своих рук. И оный показал всем путь, по которому пойдет большой шар… После сей предварительной забавы… сел Гарнерен в лодочку и с женою, и по поднятии на сажень от земли ухватили несколько человек лодочку за края… И тогда, раскланявшись, г. Гарнерен всем закричал: „Пошел“, – и как люди покинули вдруг, то и пошел он вверх, и прямо можно сказать – величественно и прекрасно, так что все с удовольствием смотрели… Погода была самая лучшая, небо ясное и ветерок самый маленький, и сей самый предписал ему путь от Кадетского корпуса чрез Неву на Зимний дворец, чрез Аничковский и на Невский монастырь. Он поднялся версты на две вверх, но все был очень виден… И какой это везде шум, какое судаченье, какое беганье и глазопяленье у всех было. У простого народа только и было на языке, что это не просто, а дьявольским наваждением. А народа-то, карет-то на всех площадях и набережных и кровлях-то ближних было несметное множество, но сим все и кончилось. Отлетел же он не далее как версты 3 от города и опустился за Невским на Выборгской за Охтою, и если б не подоспели люди, то г. Гарнерен сломил бы себе голову, ибо нанесло его на лес, но спасибо успели люди ухватить за выброшенный им якорь и силою перетащить его чрез лес на болото, а тут прискакали уже кареты и повезли их, дрожащих от стужи и от испуга, ужинать к военному губернатору…»

Так закончился этот полет, имевший столь большой успех у публики. Но выступления Гарнерена не завершились: из Петербурга он отправился в Москву и там произвел не меньший фурор. У француза нашлись и отечественные последователи. Чтобы привлечь еще большее внимание публики, аэронавты стали приглашать желающих принять участие в полете, но таковых оказывалось чрезвычайно мало, и на них смотрели как на бесшабашных сорвиголов.

С годами полеты на воздушном шаре утратили былую сенсационность и стали использоваться в научных целях, к примеру для астрономических наблюдений. Наполнение шаров газом происходило на дворе газового завода на Обводном канале; оттуда и начинали воздухоплаватели свой путь в петербургском небе, проложенный в начале XIX века отважным Гарнереном.