Текст книги "Любить ненавидя"

Над широтой, со всех сторон открытою,

Вздымая радостный и полногрудый крик,

Летят стихи и взмахивают крыльями

Отточенных, остроконечных рифм.

Под ними черепашьею ходою,

Забившись в панцири и головы поджав,

Ползет наш день, с тоскою, с суетою,

Укутанный полосками пижам.

Прикованный делами и вещами,

Не в силах оторваться от земли,

Он провожает с завистью печальной

Парящий в небе разноцветный клин.

Да, здесь нужна отчаянность и смелость,

Которой нет подчас. А очень жаль.

Ведь каждому хотелось бы, хотелось,

Чтоб крылья вырастали из пижам.¹1
  Этот эпиграф и эпиграфы к главам принадлежат перу одного из главных персонажей романа Леонида Фомина и взяты из рукописного сборника его стихов. Автор романа не всегда согласен с суждениями и взглядами поэта и воспользовался отрывками из его стихотворений на свое усмотрение.


[Закрыть]

ГЛАВА 1

В мир привычек и условий

Взвившись лентою дешевой,

Жалкий баловень проказ,

Слепо брошенное слово

Обернется против нас.

– Внимание! Улыбочку! Снимаю!

Внезапное обращение неизвестного парня в короткой, но довольно объемистой пуховой куртке, делавшей его похожим на Винни-Пуха, и черной, толстой вязки, шапочке с белой полосой застало Александра Васильевича Гавриленко врасплох. Склонившись над лункой и по привычке подергивая удочкой вверх-вниз, он не сразу-то и сообразил, что обращаются именно к нему, а уж тем более не сразу понял значения произнесенных парнем слов. Возможно, виной тому были опущенные уши огромной зимней шапки, на время рыбалки становившиеся серьезным препятствием между Александром Васильевичем и окружающим его миром.

Рыбалка для Александра Васильевича не просто хобби. Она – состояние души. То чудное, всегда волнующее действо, когда, уединившись где-нибудь на берегу водоема, вдали от городского шума, от вечной, затягивающей, словно водоворот, суеты, можно просто сесть и забросить удочки. Неважно, зимой ли, весной ли, осенью, летом. А потом на несколько часов уйти в себя, отрешиться от всего, что тревожило, будоражило, волновало в последнее время. В конце концов, привести в порядок свои мысли, чувства, эмоции.

Являясь по натуре человеком вполне коммуникабельным (как-никак должность проректора педагогического университета обязывает к постоянному общению с руководством, коллегами, студентами), на рыбалке Гавриленко абсолютно перевоплощается, превращаясь в непоколебимого единоличника, этакого отшельника, выбирающего местечко поотдаленней, потише, поспокойнее. В общем, такое, где он может действительно почувствовать себя наедине с природой и самим собой.

Естественно, кое-кого это раздражает: люди ведь тоже разные бывают. Не станешь же каждому объяснять, что это вовсе не пренебрежение рыбацкой братией с ее неписаным уставом, в основном кучкующейся на середине реки. И тем более не желание спрятаться от нее со своим уловом (смешно даже!). Это именно возможность побыть одному, наедине с самим собой. Да и не каждый сможет это понять. Поэтому все нападки со стороны особо ретивых и непримиримых коллег-рыбаков Александр Васильевич старается просто не замечать, пропускать мимо ушей, не отвечая на разного рода колкости. А их, особенно поначалу, приходилось ему слышать, ох, как немало.

И что характерно, большинство-то тех, с кем Гавриленко частенько приходится встречаться на рыбалке – нормальные, симпатичные люди. В чужой монастырь не лезут, мнение свое не навязывают, жизни не учат. Всегда приветливо улыбаются, общаются, делятся размышлениями, проблемами, а порою даже и кое-какими секретами. И нет им разницы, где тот или иной человек рыбачить сядет, как он это будет делать, один или в компании. Каждый сам себе хозяин.

Но всегда же найдется несколько таких, которым ты, словно кость поперек горла. А причину, чтоб схлестнуться, они без проблем и сами найдут. Вот, например, Кузьмич, говорят, кузнец с метизного завода, небольшого роста, но довольно плотный, приземистый седоволосый мужичок лет пятидесяти-пятидесяти пяти с широким, словно опухшим, мясистым носом бордового цвета. Да еще его прихлебатели-собутыльники, во время рыбалки беспрестанно согревающиеся спиртным. Ехидства – хоть отбавляй. А когда в голове еще и градусы играют, и подавно.

Ну, как ни появись – обязательно зацепят, уколют. Даже в почетное, в общем-то, прозвище Профессор, приклеившееся с их же подачи к Гавриленко (конечно же, в связи с его преподавательской деятельностью), вкладывают максимум злобы и язвительности. В какой-то момент Гавриленко вообще всерьез подумывал найти другой водоем, чтоб туда на рыбалку ездить. Или взять да вообще забросить свои зимние поездки за город к чертовой матери. И правда, не хватало еще отдых после напряженной трудовой недели в постоянные разборки превращать. Только все же гордость заела: почему он должен из-за каких-то недоносков от своего любимого занятия отказываться. Не нравится им, так пусть сами и думают, пусть сами другое место ищут. Это уже, как говорится, дело чести.

Если сказать просто, положа руку на сердце, то и им же, Кузьмичу и компании, абсолютно фиолетово, как и где Гавриленко рыбачит, почему избегает компаний, а вот раздражение из них так и прет. Понятно, что причины этого раздражения – это же, как ясный день – им не в Профессоре, а в себе искать нужно. Да что толку. Ну, вот стали у нас в какой-то момент слова «профессор», «интеллигент», «джентльмен» оскорблением, и никуда от этого невозможно деться. Хоть бери, да в «быдло» записывайся, чтобы в таком вот обществе своим стать.

Но, увы, как ни пытался Александр Васильевич примириться, обойти, что называется, острые углы в отношениях с некоторыми резвыми люмпенами-рыбаками, но так и не смог пока найти тех нужных слов, которые оказались бы для них доходчивыми и понятными.

Ведь порой, ну, правда, просто до смешного доходит. Вот, к примеру, недели две назад с Кузьмичом нешуточно схлестнулись. Да так, что чуть до самой примитивной, элементарной драки не дошло. Гавриленко тогда подъехал немного позже, не на электричке, как обычно – Эдик, коллега по университету, преподаватель старославянского языка, ехал мимо к теще и подвез на своих «Жигулях». Хочешь-не хочешь, а обходить основную группу рыбаков по пути к своему месту – это же просто неприлично. Да и чего ради круги наворачивать. С одним, с другим поздоровался, парой словечек перекинулся, тут, гляди, и Кузьмич:

– Что, Профессор, так поздно на рыбалку вышел? Проспал, что ли? Или всю ночь тетради в клеточку проверял?

Его друзья, как раз по обыкновению разлившие по «соточке», заискивающе загоготали. Гавриленко не остановился. Он лишь замедлил шаг, как-то неловко улыбнулся, прищурившись, буркнул что-то вроде «Да вечером на работе задержался», словно подыгрывая кузнецу, и попытался продолжить движение. Вот только не тут-то было.

– Алё, Профессор, – Кузьмич привстал с ящика, – что ты, как сонная тетеря, хоть под ноги смотри, что ли! Ну, куда прешь спросонья? Не видишь – инструмент лежит.

Александр Васильевич удивленно посмотрел на брошенные прямо на тропе, протоптанной рыбаками, пешни²2
  Пешня – лом c деревянной ручкой для создания прорубей любой формы и размера, рубки льда, необходимый при зимнем рыболовстве. Пешней можно проверять прочность льда: как правило, если лед выдерживает удар пешни, то он выдержит и вес человека.


[Закрыть], которые и без замечаний Кузьмича хотел переступить, уже открыл рот, чтобы сказать что-то более резкое, но сразу же передумал: не стоит втягиваться в бесцельные дискуссии. Лишь спросил, указывая рукой на пешни:

– Это, что ли?

– А то не видишь.

Кузьмич, похожий в своем пухлом комбинезоне на Карлсона, разве что без пропеллера, переваливаясь из стороны в сторону, приблизился к Гавриленко и, упершись руками в бока, встал напротив. От него несло перегаром.

– Ну, извините, – выдавив улыбку, тихо промолвил Александр Васильевич, отступил на шаг и снова сделал попытку пройти дальше. Но кузнец задержал его, крепко сжав толстой могучей, словно стальной, рукой рукав Гавриленковского тулупа.

– И вообще, Профессор, давно хотел с тобой поговорить. Ты ж с виду вроде интеллигентный человек: все время «здрасьте», «до свидания», «извините». Только вот смотрю я на тебя и никак не пойму: то ли ты и вправду нелюдимый такой, то ли так высоко взлетел, что до таких работяг, как мы, – Кузьмич повел рукой в направлении своих приятелей, посмеивавшихся в стороне, – и опуститься не хочешь. Вот ты мне объясни: чего ты все от людей прячешься, чего где-то по закоулкам рыбачишь?

– Послушайте, Кузьмич…, – посчитав, что вопрос прозвучал и на него надо отвечать, начал Гавриленко и осторожно положил свою руку на руку рыбака, сжимающую рукав.

– Нет, это ты послушай, – глаза кузнеца мгновенно налились злобой. – Во-первых, это я нормальным людям Кузьмич, а таким, как ты, Павел Кузьмич. Не меньше. Это к твоему ученому сведению. Мы, знаешь, тоже не какие-нибудь гады ползучие и, если надо, летать не хуже твоего умеем. А во-вторых, хочу тебе сказать. Какой-то ты скользкий весь, белый, пушистый. Такой, как…, – рыбак на мгновение осекся, по-видимому, подбирая слово, наиболее полно, по его мнению, охарактеризовавшее бы Гавриленко, – как мягкая игрушка детская. Как обезьянка какая-то. С такими, знаешь, хи-и-и-итрющими глазенками: зырк туда-зырк сюда. И они, эти глазенки, знаешь, бегают, бегают – остановиться не могут. Ты ж это… Ты мужиком будь, Профессор!

Гавриленко, сощурив глаза, внимательно и предостерегающе глянул на Кузьмича – слова кузнеца его определенно обозлили и обидели. Но он все же постарался держать себя в рамках приличия.

– Для начала, – его голос был спокоен, но тверд, – я бы все-таки попросил Вас обращаться ко мне на «Вы» (он сразу же краем уха услышал со стороны друзей Кузьмича неприличное слово, сказанное в его адрес, но лишь грозно глянул в направлении произнесшего их и не ответил на оскорбление). Я так понимаю, у нас не настолько близкие отношения, чтобы Вы мне «тыкали». Ну, а во-вторых, позвольте поинтересоваться, что же, именно в Вашем понимании, значит быть мужиком?

Кузнец, словно не обратив внимания на первое замечание Александра Васильевича, видимо, изначально чувствуя какое-то превосходство перед «вшивым интеллигентишкой», сразу перешел ко второму вопросу.

– Во, опять «позвольте». Тьфу! Ну, если ты мужик, – он сделал акцент на слове «ты» и ткнул пальцем в грудь Профессора, – то хоть раз бы бутылку взял, закуску. Да пришел сюда или еще куда, посидел, выпил с мужиками, поболтал, в конце концов, о жизни. Мы ж тут все рыбаки: чуть ли не каждые выходные видимся. А то корчишь из себя интеллигента сраного.

Кузьмич презрительно сплюнул.

В душе Александр Васильевич встрепенулся, но тут же взял себя в руки, не показал виду. Нет, у него не возникло абсолютно никакой паники. И никакого – ни морального, ни физического – превосходства со стороны кузнеца он тоже не чувствовал. Наоборот. Лет двадцать пять назад от Кузьмича и его компании после подобных слов уже не осталось бы мокрого места. Уж за себя-то постоять Гавриленко сумеет. Но в нынешнем положении ввязываться в драку, доказывать что-то кулаками Александр Васильевич считал ниже своего достоинства. Не хватало еще, чтобы разговоры о подобном мальчишестве до университета дошли. Да и не стоит того этот всегда полупьяный недалекий кузнец.

Поэтому он снял свою перчатку и просто крепко сжал руку Кузьмича у запястья, освободив от нее рукав своего тулупа, отвел ее в сторону и, решительно посмотрев ему прямо в глаза, медленно, но четко выговаривая каждое слово и давая понять, мол, увы, приятель, не на того напал, произнес:

– Я бы попросил выбирать выражения!

Кузьмич на мгновение опешил. Он не ожидал от всегда спокойного, замкнутого Гавриленко столь решительных действий, потому в его глазах определенно можно было прочитать некоторое недоумение, возможно даже, секундное потрясение.

– Это раз, – почувствовав состояние кузнеца, Александр Васильевич продолжал смотреть прямо ему в глаза. – А теперь два. Видно, у нас с Вами совершенно разное представление об этих самых нормальных мужиках, потому что именно с нормальными мужиками, как Вы только что выразились, я не только бутылку, а и две, и три выпью. Но только не со всякой брызжущей слюной швалью! Уяснили Вы себе это, уважаемый Павел Кузьмич?

Гавриленко надеялся подавить Кузьмича своим интеллигентно-простецким красноречием и напором, хоть одновременно пожалел, что не сдержался и опустился до не совсем приемлемого в этой ситуации оскорбления. В любом случае, его слова и действия все же не возымели ожидаемого эффекта: противник тоже оказался не робкого десятка. Слова Профессора завели кузнеца не на шутку. Тут же отойдя от временного замешательства и сообразив, что его, мягко говоря, «строят», чего допускать он категорически не хотел, Кузьмич крепко вцепился в полы воротника Александра Васильевича и, брызнув слюной, протянул:

– Че-е-его-о-о-о?

Александр Васильевич, видя, что ничтожная словесная перепалка приобретает совершенно иной характер, перерастая в элементарное приложение физической силы, тут же бросил на лед свой ящик, тоже вцепился руками в воротник своего противника, и они застыли в таком положении, тяжело дыша и гневно глядя в глаза друг другу.

Собутыльники Кузьмича, до этого лишь посмеивавшиеся да со стороны наблюдавшие за его перепалкой с Профессором, начали потихоньку подыматься со своих мест, недоуменно поглядывая то друг на друга, то не на шутку схватившихся между собой рыбаков. Один из них, электросварщик из ЖЭКа Чупа Чупс (Гавриленко был знаком с ним так же коротко, как и с Кузьмичом, но знал, что так того прозвали за блестящую лысую голову, которая сейчас скрывалась под кроличьей шапкой), подошел к ним поближе. Вопреки неприятным прогнозам Александра Васильевича, Чупа Чупс не стал еще больше усугублять конфликт, а наоборот, аккуратно придержав своего собутыльника-кузнеца за рукав куртки, вполне дружелюбно произнес, обращаясь к нему:

– Да оставь ты его, Сеня. Ну, зачем тебе это надо! Не видишь, что ли: это ж колесо не от нашего воза.

Он заговорщически глянул на Гавриленко, мол, давай, вали отсюда, не доводи до греха, и попробовал потянуть своего дружка к компании. Кузьмич сопротивлялся, все еще бросая глазами огненные молнии в Профессора, но шаг за шагом, рывок за рывком, благодаря Чупа Чупсу и другим рыбакам из их компании, присоединившимся к электросварщику, отдалялся от своего противника.

Александр Васильевич какое-то время еще постоял на прежнем месте, внимательно наблюдая за действиями шумной и многоголосой братии, и, лишь убедившись, что пик ссоры миновал, одернул тулуп, выровнял свалившийся набок ящик и подобрал отброшенную в суматохе пешню. Раскрасневшийся Кузьмич, правда, долго матерился, потрясая кулаком и вовсю поливая Гавриленко грязью. Весь этот стихийный словесный поток, в итоге, вылился в клятвенное обещание непременно разобраться со «сраным интеллигентишкой» самым что ни на есть серьезнейшим образом и в очень короткие сроки.

– Смотри, Профессор, – кричал он вслед Александру Васильевичу, – не слишком-то далеко заходи! Не слишком-то далеко прячься! Всяко бывает – того и гляди, метель сорвется или лед проломится! Или еще что-нибудь! Тонуть будешь – никто не сможет… не захочет даже руки подать!

Александр Васильевич же перед тем, как продолжить путь, хоть сердце отчаянно колотилось, тут же постарался вернуть нервы в свою «колею». Он поблагодарил рыбаков, вовремя предотвративших потасовку, почему-то несколько раз повторил «Извините», медленно поднял свои рыболовные «доспехи» и, наклонив голову, направился дальше. Через несколько метров протоптанная раньше рыбаками дорожка закончилась, и Гавриленко теперь пришлось прокладывать дорогу себе самому, осторожно ступая и оставляя одинокие следы в безбрежной снежной пустыне.

Вот так-то. Инцидент с кузнецом, конечно, просто так, даром, не прошел и мгновенно никуда не улетучился. Его отголоски еще какое-то время, естественно, бродили в мозгу Профессора, поддаваясь самому всестороннему анализу. Но почему-то, пока он шел и размышлял, сам конфликт в потоке его мыслей постоянно уплывал на второй план. Главное место в его мозгу теперь настойчиво, удар за ударом, пробивала фраза, услышанная им только что от Чупа Чупса: колесо не от нашего воза. Она крутилась и крутилась в голове и так, и этак, определенно требуя к себе должного внимания.

Александр Васильевич усмехнулся. Ведь дело совершенно не в том, что Гавриленко (колесо) не входил в круг рыбаков-пьяниц (воз). Нет, конечно. Еще чего не хватало. Здесь совершенно другая причина: просто он никогда раньше не слышал этой поговорки, и она запала в душу, поразила его своей простотой, незамысловатостью, необычностью. Как, впрочем, всегда его поражала мудрость простых людей, умеющих вот так, через образы, через магию слов, проникнуть в настоящие глубины человеческой души и человеческих отношений, всколыхнуть и освежить уже слежавшиеся пласты истории. Поразить, восхитить, очаровать.

Да что говорить! Тема фольклора – это близкая, родная Александру Васильевичу тема. Настолько родная, что, когда-то увлекшись ею, впоследствии успешно защитил кандидатскую диссертацию именно по фольклору, и именно по пословицам и поговоркам. Она, диссертация, так и называлась: «Пословицы и поговорки Полесья: поэтика и прагматика жанров».

Сколько он литературы переворошил в поисках необходимого материала! Сколько объездил со студентами сел и хуторов, со сколькими людьми повстречался и побеседовал, сколько нового, необычного, ценного привез из таких поездок! Можно сказать, жизнь посвятил этому явлению, чтобы новые поколения могли насладиться поэтическим, живым языком предков. Их великолепными образами. И это важно. Особенно для нынешней молодежи. Потому что пропасть между нынешним и ушедшими поколениями, слово за словом, образ за образом сберегавшими и копившими это богатство, катастрофически расширяется и углубляется, обрастая обычной вульгарщиной, а порой и грязной матерщиной. И это становится, как ни печально, нормой. Такое вот личное непоколебимое мнение кандидата филологических наук, доцента Александра Васильевича Гавриленко. И по совместительству рыболова-любителя с уже и не сосчитать каким стажем увлечения этим занятием.

Он подходил к месту рыбалки, и, словно существуя в отдельности от него самого, его мысли, до этого вроде бы выстроившиеся в определенной последовательности, вдруг снова засуетились, заметались, перемешались, все более поглощаемые совершенно другой страстью. Страстью, имя которой – рыбалка.

Этой зимой выбор места его полностью удовлетворил. Еще в декабре, лишь только слой льда на реке стал позволять безопасно по нему передвигаться, Александр Васильевич расположился неподалеку от противоположного берега, и с тех пор выбранного места не менял. Впрочем, берегом, в обычном понимании этого слова (когда в голове возникают различные ассоциации, связанные с летом, пляжем, песком, купанием), огромный, почти вертикальный скалистый обрыв, можно было назвать, только глядя на него глазами рыболова. Он грозно нависал над головой, казалось, намереваясь обрушиться вниз в любой момент.

Но Гавриленко не проведешь. Он-то прекрасно знает: где берег крутой, там и глубь. А раз глубь, значит, рыба должна непременно водиться. Собственно, так оно и вышло. Тогда, появившись в этом месте еще в первый раз, в перволедье, он действовал по своей привычной, отработанной за многие годы поездок на зимнюю рыбалку методике: перпендикулярно берегу с интервалом в метр пробил шесть-семь лунок, замерил в них глубину, определил так называемый подводный ландшафт – и… понеслась. Ловчись, рыбка, и большая, и маленькая!

В его пользу сыграло и то, что спуститься к реке здесь, естественно, было невозможно, а чтобы добраться до этого места, нужно было прошагать по льду с противоположного берега, от железнодорожной платформы, хороших метров триста. Так далеко никто из рыбаков, которых по выходным здесь набиралось приличное количество, ходить не хотел. Или ленился. Или не считал нужным. Вот и получилось: людей на реке много, а Гавриленко рыбачит в одиночестве. Что, собственно, и требовалось доказать.

Рыбачит на одном и том же месте по выходным, когда это получается, вот уже почти три месяца, так что, если, возможно, раньше здесь и не было клева, то после столь длительного присутствия такого опытного рыбака, как Гавриленко, он просто не мог не появиться. А уж как прикормить место, сделать его хлебным, а правильнее сказать, рыбным, Александра Васильевича учить не надо. Жаль только, скоро весна, и со своими излюбленными лунками придется на время распрощаться.

Вообще-то, улов никогда не был для Гавриленко каким-то обязательным условием его поездок за город. Возможно, это выглядит анекдотично, но ему и вправду нравился именно сам процесс ужения. И уж никак не количество пойманной рыбы и тем более не рассказы о невероятных уловах, сопровождаемые самыми отчаянными жестами и самой выразительной мимикой, которые он частенько слышит в среде коллег-рыбаков, особенно сидя в электричке, по дороге к реке и обратно.

Гавриленко – рыболов опытный, можно сказать, всю жизнь серьезно этим делом занимается, и его на мякине не проведешь. Он с первых же слов раскусит, говорит рассказчик правду или сочиняет, хоть, впрочем, никогда и ни с кем это обсуждать не станет. И разубеждать тоже. Стоит ли вот так, одним махом рубить крылья, если у человека разыгрался полет фантазии!

Если честно, за многие годы именно такого отдыха (ну, не работа же – с удочкой посидеть!) ему стали известны если не все, то очень-очень многие тонкости столь захватывающего ремесла. Настолько многие, что он мог бы без труда поделиться ими не с одним десятком и начинающих рыбаков, и тех, кто имеет за плечами определенный опыт. И, в общем-то, делился довольно часто. В разных кругах. С разными людьми. Но… Но только не во время рыбалки.

Рыбалка – это святое. Она не терпит болтовни, разговоров, смеха, вопросов-расспросов. Она не терпит звона стаканов и пьяных бредней. Она любит тишину. Такую нежную, легкоранимую, умиротворенно растекающуюся по зеркальной водной глади и растворяющуюся в воздухе недотрогу-тишину, которую каждый настоящий рыбак бережно охраняет, опасаясь спугнуть даже каким-то неловким движением.

Гавриленко из этой обоймы. Стоит кому-то появится рядом во время рыбалки, нарушить его своеобразную рыболовную ауру, если хотите, нирвану, в которую он впадает во время этого процесса, как сразу портится настроение, сразу все идет наперекосяк, не клеится. Хоть бери и в буквальном смысле сматывай удочки!

Ну, что это за рыбалка, если даже не дают спокойно посидеть! Побыть наедине с собой. С природой. Если шастают туда-сюда! Мешают! Болтают. Пьянствуют. Пришел рыбачить – садись и рыбачь! А чего без толку шататься?

Нет, Гавриленко не скандалист, и случай с Кузьмичом, скорее, исключение, нежели правило. Он нарушителю своего спокойствия даже слова кривого не скажет. Не станет указывать, что и как. Просто поморщится, покачает недовольно головой из стороны в сторону и промолчит, замкнется. Только после уже все равно понадобится какое-то время, чтобы снова на нормальную рыбалку, на нормальную волну настроиться.

Вот и сейчас, при виде незнакомого парня, появившегося невесть откуда и попытавшегося отвлечь его от любимого увлечения, настроение Александра Васильевича мгновенно ухудшилось. К тому же, подняв глаза, Гавриленко увидел наведенный на него объектив фотоаппарата и довольную, прямо-таки нахальную улыбку самого фотографа, Винни-Пуха, что привело его в недоумение.

– Внимание! Улыбочку! Снимаю!

Рыбак прищурился и сдвинул свою зимнюю шапку набок, чтобы освободить ухо:

– Простите? Что Вы говорите?

– Внимание, говорю! Снимаю!

Александр Васильевич услышал несколько щелчков, выскочивших подобно автоматной очереди. Все произошло настолько мгновенно, что Гавриленко, поначалу разочарованный появлением незнакомца, а затем заинтригованный тем, что вдруг стал объектом фотосъемки, какое-то время решал, как поступить в подобной ситуации, что сказать.

– Спасибо! – не дожидаясь реакции рыбака на свои действия, громко произнес Винни-Пух и опустил фотоаппарат, повисший у него на груди.

Он по-прежнему продолжал улыбаться, приплясывая и все больше вытаптывая в снегу своими, такими же объемистыми, как и куртка, коричневыми сапогами круг возле себя. Прижав локтем правой руки серые вязаные перчатки, парень усердно дышал на замерзшие пальцы. Его лицо выражало абсолютное спокойствие, глаза – простодушие, улыбка – непосредственность. Во всем виде Винни-Пуха совершенно не ощущалось хоть немножко, хоть капельки, хоть чуточку неловкости, волнения, смятения перед Гавриленко за вторжение в его внутренний мир, в его личное пространство, вины, в конце концов, за самовольно произведенную фотосъемку.

– Простите, – наконец поборол оцепенение Александр Васильевич, – а Вы, собственно, зачем снимаете?

– Для истории, конечно, – тут же, ни секунды не задумавшись и еще задорнее засмеявшись, ответил парень.

– Да… Да, но я, допустим, против, – не поддержав жизнерадостности и задора фотографа, скорее, предположил, чем возмутился совершенно выбитый из колеи нахальством Винни-Пуха рыболов. – Вы же, наверно, хотели бы услышать мое мнение на этот счет?

Фотограф только развел руками. Наверно, в этот момент он усердно решал сложнейшую задачу, как бы это поизящнее ответить на сдержанный выпад рыболова, но, видимо, особо не преуспел в поиске достойного ответа и остановился на очень короткой, но, по его мнению, достаточно емкой и все объясняющей фразе:

– Ничего не поделаешь: снято.

Слово «снято» как-то просто, но вместе с тем очень легко и уверенно сорвалось с его языка. Казалось, прозвучи сейчас вдобавок к сказанному «Всем спасибо! Все свободны!», и ситуация напомнила бы ту, когда что-то торжественно подобное вырывается из уст режиссера, означая конец съемки какого-нибудь эпизода, после чего все ее участники, по идее, должны облегченно вздохнуть и расслабиться.

Винни-Пух, по-видимому, решил ретироваться. Он развернулся на месте, неуклюже отшвырнул подвернувшийся под ногу кусочек льда и, приложив руку ко лбу, чтобы укрыться от слепящего февральского солнца, посмотрел в направлении середины реки, где виднелось множество силуэтов склонившихся над лунками рыбаков. Его спокойствие, уверенность, даже необъяснимая веселость странным образом подействовали на Гавриленко: возникшее было раздражение и недоумение почему-то мгновенно сменилось обыкновенным любопытством.

– А Вы, простите, кто? – уже глядя в спину намеревавшемуся уходить Винни-Пуху, поинтересовался рыболов.

Тот обернулся, сделал удивленное лицо и, как и прежде, с сиюминутной готовностью, словно и без вопроса все было понятно, ответил:

– Ясное дело кто. Корреспондент.

В словах и интонации парня Гавриленко уловил даже не то что какую-то неискренность или недосказанность, а просто шутливость, иронию, пародийность, граничащую с бесцеремонностью, и хотел было задать вопрос поконкретней, но незнакомец опередил его:

– Ну, счастливо! Ни Хвоста, ни чешуи! Кажется, так у вас говорят?

Видимо, он, незнакомец с формами Винни-Пуха, и сам прекрасно понимал, что перечень вопросов к нему далеко не полностью исчерпан. Он и задал свой последний вопрос не столько для того, чтобы услышать ответ, а чтобы перехватить инициативу и быстренько ретироваться. Потому, желая избежать, как показалось Александру Васильевичу, продолжения разговора, наклонившись вперед и широко расставив руки, он быстро двинулся в сторону основной группы коллег Гавриленко, на ходу поправляя шапочку и прикрывая шарфом фотоаппарат.

Александр Васильевич в недоумении скривил губы, казалось, безмолвно произнесшие «К черту!», пожал плечами и решил уже махнуть на все рукой, но тут же передумал, положил удочку на лед и, приложив обе руки ко рту наподобие рупора, крикнул вслед удаляющемуся от него парню:

– Так какого хоть издания корреспондент?

Его вопрос заставил парня остановиться. Он развернулся, посмотрел на Гавриленко, поправил залетевший набок фотоаппарат и, набрав полную грудь воздуха, отчетливо, чуть ли не по слогам, громко произнес:

– Газеты «Путь в неизвестность»! Не исключено, что Ваше фото вполне может появиться в следующем номере!

ГЛАВА 2

Рожденье дружбы – краткий яркий свет,

Но как же много в этой жизни нужно

Прожить прекрасных и суровых лет,

Чтобы понять всю силу слова «дружба».

– Ну что, я так понимаю, ты тоже остался без общежития?

Ленька Фомин, новоиспеченный студент физико-математического факультета педагогического института, стоя на крыльце теперь уже ставшей родной ему альма-матер и прикуривая сигарету, невесело улыбнулся высокому широкоплечему светловолосому парню. Собственно, этого блондина он заприметил еще месяц назад, во время вступительных экзаменов. Да и как не заприметить, если тот, единственный из огромной толпы абитуриентов, пришел на вступительные экзамены в парадной военной форме, на которой, словно визитная карточка, выделялись черные погоны с тремя желтыми блестящими сержантскими полосками. Ясное дело для чего, тут и особо догадливым не нужно быть: чтоб преподаватели, принимавшие экзамены, были поснисходительнее.

На фоне светловолосого парня с несколько грубоватыми чертами лица, глубоко посаженными глазами и приплюснутым носом Ленька выглядел просто красавцем. Густые черные до плеч волосы с ровным пробором посредине, такие же черные выразительные брови, тонкий прямой нос, правильные черты лица – все это выгодно отличало его от бывшего сержанта, нынешнего студента и будущего хорошего знакомого. Хотя, собственно, какое это имело значение.

Теперь экзамены позади, они уже студенты, только вот познакомиться поближе возможности пока не представлялось. Но, как говорится, не было счастья, да несчастье помогло. Леня остался без общежития – не дали, не малоимущий, видите ли, а о каком-то другом варианте он как-то вообще до этого не задумывался. Считал, что раз стал студентом, то общежитие уже идет в нагрузку. Да не тут-то было. Вот и остался теперь у разбитого корыта.

– Друг по несчастью? – улыбнулся в ответ блондин и протянул Леньке руку:

– Саша.

Леонид с удовольствием ответил на предложение познакомиться (вдвоем веселее) и, пожав протянутую сержантом-студентом руку, представился.

– Ну и…? – глубоко вложив руки в карманы брюк, прищурившись и рассматривая проходивших мимо шумных студентов, движение которых у института к четырем часам уже заметно ослабло, произнес Саша.

Несмотря на отсутствие во фразе, казалось бы, какого-либо подтекста, Ленька его прекрасно понял. «Ну что, дружище! Где будем ночевать? Какие будут предложения?». Однако на данный момент хоть каких-нибудь вариантов не было, и он лишь грустно усмехнулся, пожал плечами и сплюнул сквозь зубы.

– Ясно.

Саша, в отличие от Леонида, был настроен более оптимистично. На его сосредоточенном лице читались определенные размышления. Обращаясь к Фомину, но в то же время глядя в совершенно другую сторону, он спокойным голосом произнес:

– Я слышал, люди, которые на квартиру жить приглашают, у вахтерши… там, в фойе, адреса оставляют. Вроде и журнал какой-то есть. Как думаешь? Надо бы посмотреть.