Текст книги "Гильотина в подарок"

Два месяца спустя

Не знаю, с чего начать. В голове – морской прибой и стоны гагар. Впрочем, они, наверно, не стонут. Это больше человеку свойственно – стонать.

Я выслушал вчера историю и всю ночь стонал, а сегодня мне кажется, что все это вы придумали специально, чтобы расстроить меня. Чтобы стонал.

Не могла она столько натворить. Наговорила на себя. Ей-богу, наговорила!

Да что я, в самом деле? Разве не понимаю, откуда все?

Начну, так и быть. Сколько можно метаться, бредить, скулить? Зла вы мне все равно причинить не сможете. Разве только сбросите в морскую пучину. Только разве это зло?

Я женился довольно поздно. В двадцать семь лет. Ей было девятнадцать. Красивая, обаятельная француженка. Училась в Москве. Мои родители нас обеспечили всем. Не буду говорить, кем был мой отец. Сами догадываетесь. На дворе был махровый застой.

Я привык к разгульной жизни. Кати ходила с животом, а я бегал по девкам. Короче, плевал на все. Наверно, не любил. Она, бедная, страдала, ревела ночами и все такое.

Потом, когда уже дочка немного подросла, заявила: «Ты гуляешь, и я буду гулять!» Не знаю, то ли я извращенец какой, только это мне понравилось. Своих любовников в отместку мне она водила прямо в дом. Я прорубил в стене глазок и с удовольствием наблюдал за ее кувырканиями. Когда мужик уходил, я сам набрасывался на Кати. Не мог устоять.

Так мы жили, называя это свободной любовью, и совсем не думали о третьем существе, живущем с нами под одной крышей. Считали, что Патя маленькая, ничего не понимает. Какое заблуждение! У ребенка есть глаза, уши и мозг, впитывающий и обрабатывающий все увиденное и услышанное.

Однажды Кати уехала к отцу в Париж и оставила со мной девочку. Ей уже было десять. Ночью я привел в дом женщину. Патя уже спала. Во всяком случае, я так считал.

Мы выпили, стали кувыркаться и все такое. И в один прекрасный момент, когда я лежал на спине, а девица извивалась над моим пахом, я обратил внимание на глазок, который сам же выдолбил в стене. Я понял, что за нами наблюдают. Но это не остановило меня, а только возбудило.

На следующий день я никого не привел. Накупил всяких сладостей. Делал это бессознательно. Думал, порадую дочку. Только порадую. А теперь точно знаю: для соблазна все! Для соблазна! Животные мы, как ни поверни!

Ужинали при свечах. Говорили исключительно по-французски. «Папа, с какого глаза ресничка упала?» – «С правого». – «Загадывай желание!» – «Чтобы ты поскорее выросла и была красавицей из красавиц!» – «Я уже красавица!» – обиженно заявила она. – «Ну да! Ну да! – оправдывался я. – Конечно, красавица, только маленькая еще!» – «И вовсе не маленькая!» – задиралась Патя.

Демонстративно вышла из-за стола и отправилась в ванную. Принимала там душ. Позвала меня потереть спину. Обычно это делала Кати.

Она попросила, чтобы я потер без мочалки. «Мочалка колючая! Ну ее!» Я потер ей не только спину. Она извивалась, дрожала, как взрослая. Я не мог на это равнодушно смотреть. Тут же в ванной и взял ее.

Когда вернулась жена, наша жизнь превратилась в ад. Дочь начала устраивать сцены, ревновать меня к матери. Просто-напросто не давала нам с Катрин уединиться. Я перестал водить в дом других женщин, потому что Патя обещала облить соляной кислотой любую, с кем я лягу в постель. Вот такие детские фантазии.

Кати же продолжала совершенствоваться в искусстве секса. Дочь ей никак не препятствовала. Это меня задевало. Я стал исчезать из дома. Проводил время у подруг. Всякое мое возвращение из таких загулов сопровождалось истериками и драками – Патя набрасывалась на меня с кулаками, норовила выцарапать мне глаза. Точь-в-точь как ревнивая жена. А жену это лишь забавляло. «Так ему! Так ему, похотливому самцу!» – со смехом подначивала она.

Я видел, как дочка страдает. Но не мог же я, в самом деле, открыто начать жить с маленькой девочкой. Катрин, конечно, обо всем догадывалась. Но молчала.

Так продолжалось около двух лет. Я жил и с женой, и с дочерью, и уходил к подругам.

Мне стукнуло тридцать восемь, когда я впервые задумался над тем, как я живу и все такое. Тогда же я встретил Надю. Она уже была довольно известной балериной. Знакомство вышло нелепое. Мы с ней попали в дорожно-транспортное происшествие. Надо сказать, что Надя неаккуратно водила машину. Часто оказывалась в какой-нибудь неприятной ситуации. На этот раз резко, неожиданно затормозила, и я ткнулся бампером в ее багажник. Скорость была минимальная, поэтому ничего серьезного, но я в тот день был на взводе и вылез из своей тачки с единственной целью смешать неумеху с грязью.

Выслушав мои ругательства, девушка улыбнулась и протянула мне какую-то открытку. «Что это?» – не понял я. «У меня, к сожалению, нет с собой денег, – призналась она. – Это контрамарка на мой спектакль в Большом. Приходите. Там поговорим. А сейчас я опаздываю на репетицию». Она села в машину и поехала, а я как идиот помахал ей вслед открыткой. Я пришел на спектакль с огромным букетом цветов, потому что девушка не шла из головы несколько дней. Она приняла меня в своей гримуборной, хотя еле держалась на ногах. Я пригласил ее в ресторан. «Балерин очень выгодно водить в рестораны!» – засмеялась она, но не отказала.

Я стал бегать на ее спектакли, хотя раньше был равнодушен к балету, а сами балерины казались мне манерными дистрофичками.

Я влюбился. Впервые в жизни я не хотел никого видеть, слышать, осязать, кроме нее.

Кати довольно спокойно отнеслась к моему уходу. В последние годы она меня только терпела. А вот с Патей пришлось помучиться. Ее положили в больницу с нервным заболеванием.

При разводе я оставил им свою квартиру на Патриарших и загородный дом. Сам перебрался к Наде. Я сделал так, чтобы они обе ни в чем не нуждались. И чтобы ко мне не имели никаких претензий. И еще чтобы ни при каких обстоятельствах не возникали у меня на горизонте.

Я решил покончить с разгульной жизнью. И возраст, и любовь способствовали этому. Я хотел обыкновенного семейного счастья. И я его получил. Меня предостерегали родственники, что, женившись на балерине, приобрету массу проблем. Постоянные гастроли, навязчивые поклонники, да к тому же не захочет иметь детей, чтобы не повредить карьере.

Эти карканья не сбылись. Надя подарила мне ребенка. Ради нашего счастья она готова была пожертвовать карьерой. В конце концов ничем жертвовать не пришлось. Она вернулась в балет. Быстро восстановила форму. А у Сашеньки была нянька. Потом гувернантка. Вас, наверно, интересует, молодой человек, знала ли Надя о моей прошлой жизни? Конечно, знала. Рассказал все, как на исповеди, еще до свадьбы. Одно только утаил – о своих отношениях с дочерью рассказывать побоялся.

«Почему ты никогда не повидаешься с дочкой? – спрашивала Надя. – Думаешь, мне будет неприятно? Я как-нибудь переживу. Ведь ты ее не видел столько времени! Разве так можно?»

Что я мог ответить? Я любил Патю. И страдал без нее. И пытался себя уговорить, что моя любовь, мои страдания – это все-таки отцовские чувства. И в то же время опасался встречаться с ней.

Но свидеться пришлось. Кому-то угодно было все повернуть вспять, чтобы рухнуло мое счастье.

Это случилось примерно за неделю до трагедии. Патя пришла ко мне на работу. Секретарша доложила: «К вам красивая девушка». Да, мое желание сбылось, дочь стала красавицей из красавиц. «Здравствуй, папа!» Она стояла на пороге кабинета, не смея сделать шаг, наблюдая за моей реакцией.

Что я мог предпринять в этот момент? Выгнать ее?

Я растерялся. Я был рад, что наконец увидел ее. И сразу испугался. «Выпьем за встречу?» – предложила дочь. Она принесла с собой бутылку виски. И мы пили его неразбавленным, смеясь и плача от счастья.

«Как мама?» – спросил я. «Ай, – махнула она рукой. – Ездит в инвалидном кресле. Парализованы ноги».

В тот миг подумалось: «Катрин расплачивается за свои грехи!»

Патрисия пришла в самом конце рабочего дня. Надо было ехать домой. Сашка остался на попечении гувернантки. Надя уехала на гастроли по Европе. И любая моя задержка на работе выходила гувернантке боком, но она всегда меня дожидалась.

Я позвонил ей только в первом часу ночи – предупредить, что задержусь до утра. Она уже спала.

Вот так я сорвался впервые за шесть лет верной супружеской жизни. И, как алкоголика, некогда завязавшего, но случайно испробовавшего зелье, меня понесло.

Патя позвонила на следующей неделе. Я каждый день ждал ее звонка. Она сказала, что ужасно соскучилась и хочет меня видеть. Я объяснил, как добраться до моего загородного дома, но попросил приехать не раньше десяти вечера. Я рассчитывал до ее приезда спровадить гувернантку. Лишние свидетели мне были ни к чему. Достаточно двух оболтусов-охранников.

«До вечера! – поцеловал я трубку и добавил: – Познакомлю тебя с сыном».

Она прибыла в половине одиннадцатого. Я видел, с каким интересом охранники изучали розово-черный джип и его молоденькую хозяйку. В первый момент мне стало не по себе, но Патя называла меня папой, а жена сама советовала повидаться с дочкой. Так что в конце концов я успокоился.

Мы ужинали втроем. При свечах. Сашка был, кажется, потрясен, что у него объявилась сестра. Они быстро нашли общий язык, и Патя даже забросила меня, чтобы поиграть с братиком. «Ему пора спать», – настоял я. Сашка ушел в детскую, а мы уединились в супружеской спальне. Патя много пила и курила. И довольно громко выражала свои чувства. Раньше за ней это не водилось. (О Господи! Что я болтаю! Когда раньше? В десять лет?)

В общем, она переусердствовала. В один из самых критических моментов на пороге спальни возник мой сын.

«Мне страшно, папа!» – «Иди спать!» – крикнул распаленный папа. Сашка потер кулачками глаза и, захныкав, побежал к себе.

«Он все понял, – усмехнулась Патрисия, – и расскажет твоей жене». – «Ни черта он не понял! И завтра же все забудет!» – «Я в его возрасте уже все понимала». Она встала и надела мой халат. «Ты куда?»– «Пойду спою братику колыбельную».

Она ушла, а я тут же уснул…

Меня разбудил будильник. Пати нигде не было. И машина ее не стояла под окном. Не попрощалась и записки не оставила.

На кухне уже возилась кухарка. «Здорово вы все подъели с Сашуней! – уязвила Зинаида Ивановна. – А я рассчитывала, что на завтрак останется». Она ничего не заметила. Видно, Патя перед уходом вымыла посуду.

В общем, ничто не давало повода для беспокойства. Сыну я обычно не докучал по утрам телячьими нежностями. И прошел на цыпочках мимо дверей его комнаты.

При выезде из дома спросил охранников: «В котором часу уехала моя дочь?» – «В семь». Я предупредил их, чтобы не вздумали трепаться о ее визите.

А потом начались адовы муки. На работу позвонила гувернантка и в рыданиях объяснила, что стряслось. Это было до такой степени неправдоподобно, что в первый момент я решил, что меня разыгрывают.

Я примчался домой и своими глазами убедился в происшедшем. Я помню, что опустился на детский стульчик рядом с кроватью Саши и заплакал. Я все еще не понимал, как это случилось. Как это вообще могло быть!

Меня отрезвила все та же гувернантка. Мы вдвоем оставались в детской, и она протянула мне ладонь: «Вот это я нашла в Сашиной кровати». На ладони лежала серебряная цепочка с распятием. Ее подарил Морис Фабр на крестины внучке. Патя потом укоротила цепочку так, что она плотно облегала шею. Видимо, от напряжения цепочка лопнула.

Я спрятал ее в карман и сказал гувернантке: «Забудьте об этом, если хотите жить!»

Я оказался в безвыходной ситуации. И винил в ней только себя самого.

Я обратился за помощью к одному высокопоставленному лицу, предупредив, что дело щекотливое. Он прислал частного детектива. Но тот слишком хорошо взялся за дело, что совсем не входило в мои планы. Патины отпечатки пальцев обнаружили в спальне, в детской, на бутылке из-под виски, выброшенной в окно. Я свалил все на горничную и поторопился отправить ее к матери в Казахстан.

Высокопоставленное лицо приехало ко мне в тот же день, чтобы высказать соболезнования. Я уединился с ним в кабинете и выложил все как есть. «Нет безвыходных положений» – это, наверно, девиз всех высокопоставленных лиц. Решено было подставить охранника. Отдать его на съедение органам. А потом залечить в психушке.

Наутро он отстранил от следствия частного детектива. Я оплатил расходы.

Уходя от меня, высокопоставленное лицо поинтересовалось: «А жена уже знает?» Я покачал головой: «Не могу себе представить, как посмотрю ей в глаза. Она все поймет». – «И не представляй», – посоветовал тот. Этим я подписал смертный приговор Наде.

Дочь объявилась после того, как прочитала в газете о гибели знаменитой балерины.

Я ей ничего не сказал. Ее преступление – мое преступление. Я понял, что мы связаны с ней больше чем родственными узами. Я только вернул ей цепочку: «Ее нашла гувернантка в кровати Саши». Патя поблагодарила меня, поцеловала в щеку, а потом поинтересовалась: «А эта гувернантка не выдаст?» – «Я пригрозил ей смертью». – «Она красивая?» – «Да, красивая. Какое это имеет значение?» – «Дай мне ее адрес». – «Зачем?» – «Так надо». Кто бы мог подумать, что она станет шантажировать несчастную моей угрозой, брошенной в отчаянье?

Постепенно, отойдя от похорон, я составил план дальнейшей жизни, а вернее, дальнейшего падения. Я решил бежать из России. Бежать вместе с ней. У меня на Западе несколько счетов. Еще и внукам хватило бы (Боже праведный!). Мы должны были отправиться в кругосветное путешествие. И не вернуться. Застрять где-нибудь в Латинской Америке. Лучшее убежище на все времена!

Патя пришла в восторг от моего плана. Но мне необходимо было уладить все дела. Съездить в командировку в США. Этим она, видимо, и воспользовалась, уверовав в свою безнаказанность и в наш исход.

Нет, она не могла покончить с собой! Не могла! Это глупо! Я в тот день вернулся из Америки. Она это знала. Я бы ее спас. А через неделю нас уже не было бы в России! Все бы уладилось! Все бы кончилось хорошо, если б не трагическая случайность!

Как видите, мой план наполовину осуществился. Я не собираюсь возвращаться. Нет.

У меня в каюте хорошо. Ночью приходят Сашенька и Патя. Они во что-то играют и все время смеются. А наверху стонут гагары. Вы курите? А я, пожалуй, закурю…

* * *

Сергей Анатольевич достал пачку американских сигарет и с наслаждением затянулся. Вид у него теперь был не такой холеный, как четыре месяца назад. Он сильно сутулился. Неподвижность красивых серых глаз пугала.

Антон Полежаев, которого Грызунов упорно называл молодым человеком, хотя разница в возрасте была символической, сидя в шезлонге на палубе теплохода, молча разглядывал закатное небо.

Они уже пробороздили Средиземное море, обогнули западное побережье Африки, побывали на Святой Елене и теперь направлялись к Американскому континенту.

Он навсегда забыл бы об идее с кругосветным путешествием, если бы не Еремин…

После всех передряг они как-то завалились в его любимое кафе и просидели там весь вечер.

– Собирайся-ка, дружок, в кругосветное, – посоветовал Костя. – На этом теплоходе поплывет Грызунов. И сдается мне, мы его больше не увидим. А хотелось бы узнать конец истории.

– Ты рехнулся? На какие шиши я поплыву?

– Не прибедняйся! Англичане у тебя покупают пять романов. Как раз и отметишь достойно.

– Нет-нет! – протестовал Антон. – Мне надо садиться за новый роман. А это плавание на полгода!

– Не валяй дурака! Купи себе ноутбук и преспокойно пиши в каюте!

– Боже мой! Кто мне советует писать в каюте! Человек, который ни черта не понимает в творчестве!

Так они препирались битый час, пока «железный Еремин» не сломал оборону противника.

– Расскажи лучше, как идут дела, – попросил писатель. – Я слышал, ты получил наследство?

– Да иди ты! – махнул рукой сыщик.

Узнав о гибели Элвиса, он распечатал безымянный конверт. Это оказалось завещание Старцева. На его счету оставалось около тридцати тысяч долларов. Он завещал их конторе Еремина.

– Элвис не дружил с законами. Без печати нотариуса его завещанием можно лишь подтереться. Зато работенки задал напоследок. Теперь надо искать наследников.

– Эх! Невезучий ты парень! – потрепал его по плечу Полежаев. – Придется оказывать гуманитарную помощь.

– Да иди ты! – снова махнул рукой Костя. – Как-нибудь без литераторов управимся! Только под ногами мешаются! Кстати, Елизарыч идет на поправку. Паниковал Престарелый Родитель, а анализы у него замечательные. Постарался. Не подвел. Скоро выпишут.

И уже на прощание храбрый сыщик, заикаясь от волнения, спросил:

– Скажи, а у тебя серьезно было с Василиной?

– Очень давно, Костя. И несерьезно. А что случилось?

– Видишь ли, я сделал ей предложение…

– Ну и?..

– Она согласна. Только надо год подождать. По человеческим законам так полагается.

– Я желаю вам счастья!

– А тебе – попутного ветра!..

* * *

Ветер содрал с белой головы Грызунова бейсболку, приобретенную в кейптаунском портовом магазине, и понес ее дальше по палубе.

Антон не двинулся с места – его занимало лишь небесное.

– Черт с ней! – проворчал Сергей Анатольевич. – Самое верное – не вмешиваться в явления природы.

Он затушил сигарету и пошел прочь, смешавшись с толпой праздношатающихся.

Писатель вскоре спустился в каюту и долго перечитывал на экране ноутбука написанное за два месяца. Работа над романом продвигалась тяжело. Он написал только треть. И до сих пор не представлял себе последней сцены. Обычно видел ее в самом начале работы. А тут – никак.

«Завтра причалим в Пуэрто-Мадрине. Раннее-раннее утро латиноамериканского городка. Человек идет по пустынным незнакомым улицам. Просто так идет, наугад. И плачет».

– Нет, писать в круизе – гиблое дело, – заключил Полежаев. – Еремин идиот! А я трижды идиот, что согласился на это!

Но причина его дурного настроения заключалась в другом. И даже не в страшной исповеди Грызунова. Антон тосковал. Ему понадобилось уплыть за тридевять земель от дома, чтобы в полной мере ощутить свое одиночество. И ту огромную пустоту в душе, которая осталась после разлуки с Идой.

Он выключил экран ноутбука. Порылся в дорожной сумке. Достал блокнот с телефонами. Из Порт-Саида он звонил маме. Из Порт-Элизабет – дочери. Со Святой Елены – Еремину. Кому позвонить завтра из Пуэрто-Мадрине?

Он знал, что в его блокноте нет ее телефона. И все-таки открыл на букве «И». «Ида Багинская» – было выведено крупным корявым почерком Еремина.

– Вот это настоящий друг!

Он давно так не смеялся. Навзрыд.

На палубу уже спустилась густая, беззвездная ночь. Ревели волны. Он метался от кормы корабля к носу и кричал, заглушая волны: «И-ида! И-ида!» – пока чья-то сильная рука не схватила его за плечо.

– Слушай, зачем кричишь: «Еда! Еда!»? Кушать хочешь? Пойдем выпьем!

В ночи блестели большие, насмешливые кавказские глаза. Они обнялись по-братски и спустились в бар.

* * *

А наутро теплоход причалил в Пуэрто-Мадрине.

Антона не интересовали больше экзотические красоты. Спустившись в порт, он первым делом отыскал переговорный пункт…

В Москве был поздний вечер. Автоответчик сообщил голосом Иды телефон на телестудии, по которому ее можно найти.

– Кто ее спрашивает? – ответил бархатистый мужской голос. – Вообще-то у нее съемки.

«Тебя какой-то Полежаев!» – услышал он в трубке.

– Ты? – раздалось через несколько секунд.

– Я больше не могу без тебя!

– Антон, милый! Неужели это правда? Откуда ты звонишь?

– Из Пуэрто-Мадрине.

– Что это?

– Кажется, Аргентина. Посмотри на карте.

– Боже! Куда тебя занесло!

– Я люблю тебя! Я не могу больше! Слышишь?

– Слышу, Антоша! Все слышу! Я брошу все! Брошу! Мне без тебя ничего не надо! Слышишь? Ничего! Жди меня завтра в своем Мадрине! Я прилечу! Обязательно прилечу! Завтра!

«Как же завтра? Как же завтра? Ведь у нее нет визы! Господи, о чем я?! Она же королева, а для королевы это пустяки!»

Раннее-раннее утро латиноамериканского городка. Человек идет по пустынным незнакомым улицам. Просто так идет, наугад. И плачет.