Текст книги "Гильотина в подарок"

ГЛАВА ПЯТАЯ

30 августа, суббота

Полежаев торопился в предвкушении маленького чуда. Она обязательно явится, эта девочка в пестрой одежке, с трогательным рюкзачком на плече. Рассыплет по подушке свои каштановые волосы, станет грациозно перебирать ногами по воздуху в такт мелодии Адамо. И он будет шептать бесконечное «j'aime». Правда, она обещала позвонить только завтра. Но ведь завтра же наступило. Первый час ночи. Такой чудесной, хоть и прохладной ночи! Нет, она не выдержит! Она придет!

Чудо на самом деле произошло, но совсем другого характера. Даже его огромная, незаурядная писательская фантазия вряд ли изобразила бы подобное. Впрочем, бумага все может стерпеть. А человеческое сердце?

Он на крыльях влетел в подъезд. Жесткая посадка произошла на одной из лестничных площадок. Ситуация повторилась в среду, он возвращался из парка, и на этом же самом месте…

– Вася?

Нет, тогда у нее был вид затравленного зверька. Теперь перед ним стоял полутруп с остекленевшим взглядом. Она бросилась к Антону на грудь и заскулила совсем по-собачьи.

– Объясни мне, что случилось?

– Там… там… – указывала она куда-то вверх.

– Где там? Что произошло?

Понял – ей стало что-то известно о смерти мужа.

– Пойдем ко мне. Ты все расскажешь по порядку.

На кухне у него был кавардак после трапезы с Патрисией. Писатель не был большим охотником до мытья посуды. След от губной помады на чашке выдал бы его с головой, но Василина находилась в прострации, обезумев от горя и ничего не замечая вокруг.

Антон побросал грязную посуду в мойку и уселся напротив.

– Ну? – потребовал он.

– Леня… там… – успела она выдавить из себя и опять тихо заплакала.

– Где там? – продолжал он свой жесткий допрос. Он видел, что эта женщина его больше не любит. Наивная надежда на вечную любовь грела все эти годы. И вот она рухнула. Может, поэтому он так жесток к ней? Может, поэтому так ее торопит, не давая опомниться? А может, потому, что ждал другую? Хотел теплоты, нежности, счастья, а получил слезы, чужую боль и подтверждение страшной догадки.

– В моей квартире… на столе…

– Что?!

– Не знаю! Ничего не знаю! Зачем ты меня мучаешь?

Ее трясло как в лихорадке. Он поймал руки Василины и зажал их в своих ладонях.

– Успокойся!

Призыв не подействовал.

Он сунул ей стакан с неразбавленной текилой и заставил выпить. Реакция оказалась прямо противоположна той, что он ожидал. Лицо Василины стало молочно-бледным, взор помутнел.

– Где туалет? – прошептала она.

– Что с тобой, черт возьми?!

Она не ответила, только прикрыла ладонью рот.

Он на руках внес ее в туалет.

– Оставь меня, – еле выдавила Василина.

– Ну да! Я уйду, а ты грохнешься!

– Иди на х…, Антоша! – вдруг заорала она и толкнула его с такой силой, что писатель, запнувшись о порог, открыл головой дверь спальни.

Он приземлился на пол и почувствовал знакомый аромат духов. Запах не выветрился за целый день. Он включил ночник. Постель была по-прежнему смята. Он накрыл ее пледом, зачем-то сейчас заметая следы. Это давно вошло в привычку при Маргарите. Ее болезненная подозрительность превратила его в раба. Даже теперь, когда он свободен и не боится чьих-либо упреков, все равно заметает следы.

И еще он вытащил из письменного стола свой старенький «ТТ», оставшийся на память со времен экспедиторства. Пистолет с патронами хранился в обыкновенной фанерной коробке, в каких держат гвозди или гайки. Он закинул коробку на антресоли. От греха подальше.

А Василину рвало.

Антон вернулся на кухню. Поставил на плиту чайник с водой. Его не покидала уверенность, что с минуты на минуту должна прийти Патя. Странно, но в этот миг он испытывал полное равнодушие к происходящему.

– Зачем ты мне дал эту гадость? – Василина уже привела себя в порядок и уселась напротив.

– Думал – так лучше.

– Ты всю жизнь думаешь, как лучше, а выходит все наоборот.

– О чем ты? Не понимаю.

– О чем? О том, что жизнь моя искалечена благодаря тебе. Сначала я любила. Потом отравилась этой любовью. Но не могла забыть. Всех мерила по тебе. И его. Его даже больше, чем остальных. Это понятно. Он – журналист, ты – писатель. И жанр тот же самый. Как все глупо! Никогда не прощу себе. – Она говорила, казалось, спокойно, без эмоций, опустив голову.

– Но при чем тут я? Опомнись! Ты себе выдумала сказочного принца, а я обыкновенный!

– Знаешь, Антоша, я тебя ненавижу. Ты мне омерзителен, как эта твоя текила.

– Спасибо на добром слове. Думаю, что не заслужил.

– Мне наплевать, заслужил ты или не заслужил. Не строй из себя ангела.

– Разве я когда-нибудь строил?

– Не знаю. Мне наплевать.

Наступила долгая, невыносимая пауза, во время которой они старались не смотреть друг на друга.

– Поедешь домой? – наконец нарушил паузу Полежаев.

Василина встрепенулась – показалось, что с ужасом вспомнила о самом главном.

– Нет! Там Леня!

– Ты серьезно? Это не бред?

– Антоша, я не могу туда!.. Я сойду с ума!.. У них ключи от моей квартиры! Ты понимаешь? Они украли у Лени ключи и принесли туда это! Я не могу вернуться!..

– Поедем вместе, – предложил он.

– Нет! Нет! Нет! Я не могу.

Она уронила голову на стол и разрыдалась. На этот раз он напоил ее чаем и дал таблетку валерьяны.

– Хорошо. Я поеду один. Вот только позвоню Еремину.

Несмотря на поздний час, Константина не было дома.

«Что ж, пусть будет так. Все меня покинули сегодня…»

Он добрался до ее дома на такси.

Беспечно насвистывая незатейливую мелодию, бравируя перед самим собой, Антон поднялся на нужный этаж. Перед тем как открыть дверь, огляделся по сторонам. Ему показалось, что в соседних квартирах наблюдают за ним, припав к глазкам.

«Идиот! Параноик! Добропорядочные москвичи давно уже бай-бай, и только ты шастаешь по чужим квартирам! Тебе больше всех надо!»

В нос ударил сладковатый трупный запах. Полежаев включил свет в коридоре. Теперь ему казалось, что кто-то еще есть в квартире. Кто-то ходит. Медленно-медленно. Нет, это просто волосы шевелятся на голове. Он попробовал улыбнуться. Не получилось. Шагнул в гостиную.

На низком журнальном столике стоял странный круглый предмет, завернутый в газеты. Вернее, полузавернутый. Писатель подошел ближе. Это была мужская голова. Настоящая голова. Уже начавшая разлагаться. Из приоткрытого рта вываливался черный язык.

Он отвернулся от ужасного зрелища. Даже дилетанту, каким являлся Полежаев, было ясно, что Леонид Шведенко и Констанция Лазарчук приняли одинаковую мученическую смерть. Вот чем для них закончился невиннейший поход в кинотеатр.

«Василина, ничего не подозревая, вошла в комнату и увидела газетный сверток. Удивилась. Стала припоминать, откуда он тут взялся. Наконец решила посмотреть, что там внутри. А внутри оказалась голова ее мужа. Зачем? Кому это надо? Изысканный садизм? Но для того чтобы получить удовольствие, надо за всем этим наблюдать. А наблюдать неоткуда. Разве что забраться в шкаф!»

Он осмотрел мебель в комнате. Взгляд его остановился на незашторенном окне.»

«Что ж, идея не нова. В первом отрывке, найденном как раз у Шведенко, говорилось о снайпере, засевшем в доме напротив. Какие-то детали из этих таинственных опусов выплывают в реальности. Словно вещие сны!..»

Напротив высилось административное здание, и свет горел лишь в одном, дежурном окне. «Надо будет поинтересоваться у Васи, что там такое. Выглядит чудовищно некрасиво. Голову бы оторвать архитектору…»

Спускаясь вниз, Антон по инерции заглянул в почтовый ящик Василины. В последнее время почтовые ящики преподносили сюрпризы. Василинин был набит газетами, а на самом дне лежала связка ключей. Он сравнил их с теми, что держал в руке.

«Кажется, я начинаю кое-что просекать в логике этих упырей! Они все же руководствуются какой-то логикой!..»

* * *

– Пощупать бы этого юного коллекционера! – сказал себе следователь, как только они расстались на Красной Пресне.

В конторе он тут же набрал номер диспетчера и попросил, чтобы его срочно свели с осведомителем. С тем самым, с которым он встречался в антикварном мебельном магазине.

– К сожалению, я не могу этого сделать, – ответили ему на другом конце провода.

Такой ответ Еремин слышал впервые.

– Почему?

– Человек, который вас интересует, сегодня найден мертвым в собственной квартире.

Он повесил трубку. Подробности сейчас следователя не интересовали.

Оставался менее приятный вариант. Старый знакомый, перешедший на службу в РУОП. Тот взамен тоже потребует какую-нибудь информацию. Но выхода не было.

– Костян? Ого-го! Сколько лет, сколько зим! Как поживаешь? Не оголодал еще от своей частной практики?

– Не жалуюсь. У меня дело к тебе.

– Вот как? Оказывается, и мы, бедненькие-несчастненькие, на что-то годимся?

– Ладно тебе! Видел я ваших ребят в деле. Несчастненькими их не назовешь, – подольстился Еремин.

– Стараемся по мере возможностей! – не без гордости отреагировал тот на лесть старого приятеля. – Какое у тебя дело?

– Есть у вас информация о малышах?

– В Греции все есть, ты же знаешь! О малышах, правда, не так много. Давно ли они появились! Да и авторитетов у них кот наплакал. А кто тебя конкретно интересует?

– Некий Старцев Вадим Игоревич.

– Хорошо. Посмотрю. Тебе срочно?

– По возможности.

– К утру будет готово. Отправлю по телефаксу. Жди!

Еремин был не из тех, кто ждет и бездействует. Но прежде чем пуститься в ночное путешествие, он сделал еще один звонок. Давно обещанный самому себе.

– Я слушаю, – ответил заспанный женский голос.

– Ольга?

– Да. Кто это?

Следователь отрекомендовался.

– Здрасьте… – растерянно произнесла она.

– Не ожидали?

– Откуда у вас мой телефон?

– Вы забыли, с кем имеете дело? – не без тщеславия напомнил Константин. – К тому же время от времени почитываю французскую прессу. Нашли новое место?

– Пока нет.

– Большая конкуренция? Или спрос на гувернанток в бывшей Совдепии невелик?

– Просто многие варианты меня не устраивают. А вы позвонили мне, чтобы помочь с работой? – В ее голосе послышались иронические нотки.

– Два месяца назад вы должны были явиться в мою контору, но почему-то пренебрегли этим визитом. Почему?

– Так ведь убийцу нашли. Я не видела смысла в своем визите. Кроме всего прочего, вы должны понять мое тогдашнее состояние. Я была привязана к мальчику, и снова возвращаться в то страшное утро, когда я его обнаружила в детской, было выше моих сил!

Теперь голос женщины звучал вполне искренне. Однако Еремин еще раньше распознал в ней прекрасную актрису.

– Вы могли бы позвонить. Я вас долго тогда искал. Почему сразу съехали с квартиры?

– Я ведь потеряла работу. Пришлось найти квартиру подешевле. А что не звонила – так ведь все уже стало ясно. И мне, и вам, и всем…

Ему показалось, что гувернантка вытягивает из него признание, хочет, чтобы он дал оценку минувшим событиям. Решил ей подыграть.

– Ничего не ясно, – хмыкнул следователь.

– Как?

– Вот так. Приезжайте завтра, как уславливались, в обеденный перерыв. Поговорим. Только с квартиры снова не надо съезжать, – пошутил он на прощанье. – Я не страшный. Я вас не съем.

– Буду надеяться.

* * *

Ночное шоссе встретило Еремина моросящим дождиком. Сыщик счел необходимым вернуться в ту квартиру, куда утром его возил авторитет. Не привык верить на слово своим клиентам. Все требовало тщательной проверки. Нужно было по крайней мере убедиться в наличии тайника, чтобы продолжить расследование. Если тайника в квартире не окажется, значит, Старцев хочет его втянуть в какую-то свою игру. Малыш в баках под Пресли нравился Константину все меньше и меньше. Возня с безымянной штуковиной представлялась теперь не совсем чистой. Сыщик сейчас серьезно подозревал, что хозяин штуковины плохо кончил.

Следователь не стал заезжать во двор бабушкиного дома. Он оставил машину у обочины дороги и медленно, размеренным шагом провинциального жителя направился к дому.

Во дворе – адская темень. Фонари тут не были предусмотрены, лампочки под козырьками подъездов давно выкрутили чьи-то вороватые руки, а сами граждане подмосковного городка спокойно похрапывали на своих уютных кроватях с панцирными сетками. Так представлял себе провинциальную идиллию Еремин, пробираясь сквозь заросли сирени и других неопознанных в темноте кустов вдоль окон первого этажа.

Он знал, на что шел, и поэтому предусмотрел все. И крепко спящих граждан, и открытое окно на кухне бабушкиной квартиры. Не ожидал лишь, что какая-то приблудная дворняга поднимет истеричный лай, когда ловко запрыгивал в окно. Да кто обратит внимание на эту пустолайку? И все же Константин некоторое время сидел на корточках под подоконником, прислушиваясь к каждому шороху во дворе.

Убедившись, что никто, кроме собаки, не заинтересовался его персоной, он зажег карманный фонарик.

Обследование мебели и стен квартиры не дало никакого результата. Заваленные хламом антресоли он тоже отверг. Для коллекции такого пройдохи, как этот Старцев, они не годились.

Но так просто сыщик не сдавался. Стоило ехать в такую даль?

С новыми силами он взялся за исследование пола, предварительно свернув вышарканный бабушкин ковер. На доски пола возлагалась последняя надежда. Ведь как-никак первый этаж. Можно много чего накуролесить.

Так оно и оказалось. Только не в комнате, а в тесной хрущевской прихожей. Под ковровым покрытием едва приметный квадрат – крышка люка с малюсеньким (для мизинца) стальным кольцом. Он дернул кольцо вверх. Крышка поддалась. Деревянная лестница с поручнем вела вниз. Посветив фонариком, он обнаружил выключатель, вмонтированный в потолок подвала. Свет оказался насыщенно-красным, как в фотолаборатории.

Еремин спустился вниз, прикрыв за собой крышку люка.

Подвал по площади был равен квартире, но выглядел куда шикарней. Стены обшиты атласом с бронзовым отливом. Пол мраморный. Массивный стол и кресла в стиле ампир. На столе – письменный прибор с часами, украшенный золотозадыми девицами. Следователь мало что понимал в антиквариате, но прибор его впечатлил. Что-то подобное он видел на выставке, посвященной Екатерине Великой: нечто похожее украшало стол императрицы.

А вот потолок здесь был современный, подвесной. Приглядевшись к нему получше, Константин понял, что он состоит из множества глаз с горящими красными зрачками.

– Вот так тайничок! – вырвалось у него. – Этот молокосос умеет использовать всякую щель в полу!

Еремин не удержался от соблазна усесться в одно из кресел. Он представил, что совершает экскурс во времени. По-дилетантски отсчитал двести лет назад.

– Правление Павла! – блистал он сам перед собой. – На фига он только сделал этот красный свет? Глаза устают. Может, символизирует что? Такое впечатление, что сейчас вспыхнет пожар!

Мысль дальше не пошла. Перед глазами опять возник загородный дом Грызунова. Гостиная, где следователь вел допрос. Кресло. Старинное, антикварное кресло. И тоже ампир.

– Что за чертовщина!

За что ни брался в последнее время, все оказывалось как-то связанным с убийством мальчика! А может, просто нераскрытое дело не дает покоя – вот и все объяснение?

«Мало ли кто собирает антикварную мебель! Это сейчас модно, – успокоил он себя и тут же приказал: – Хватит рассиживаться!»

Он уже догадался, где прятал свои безделушки Старцев. Комод из той же эпохи, с инкрустацией, давно привлекал внимание сыщика.

– А ведь похититель тоже был в этой красной комнате и тоже полез в комод. И, возможно, оставил отпечатки пальцев. Жаль, не взял с собой Престарелого! Не помешал бы. Заодно приобщился бы к прекрасному!

Следователь натянул лайковые перчатки и принялся исследовать комод, шесть ящиков которого не были заперты, потому что нечего было запирать.

– Дуб. Ящики довольно тяжелые, – комментировал Еремин. – Их можно выдвинуть, только потянув за ручку. Если не стерли отпечатки пальцев, то они должны быть на ручках. Правда, сам Старцев их мог ненароком стереть. И все же надо хвататься за любую ниточку.

Он осторожно начал откручивать ручки комода. И тут только обратил внимание, что все они сделаны в виде голов. Мужских голов. И все головы разные.

Отвинтив первую, осветил ее фонариком. Это был круглолицый, довольно суровый дядя в парике. Под подбородком едва можно было разобрать полустертую надпись, сделанную латинскими буквами.

– «Термидор», – прочитал Еремин вслух. – Вот тебе и Павел! Хренов историк! Французская буржуазная революция. Якобинская диктатура. Термидор – революционное название какого-то месяца. Что еще? Поэтому красный свет. Революционный пожар. А парень с фантазией! Вот какие безделушки, принадлежавшие одной эпохе и одной стране, собирает малыш! Что еще? А еще торт в холодильнике Констанции Лазарчук назывался «Моя любовь– моя Бастилия!». А еще гувернантка Оля обучала маленького Грызунова французскому языку. Бред? Навязчивый бред?

Он отвинтил все головы-ручки и пустился в обратный путь.

* * *

Антон не мог прийти в себя после увиденного.

«Я понимаю, что журналист кому-то по-крупному насолил, но при чем тут Василина? Ей-то с какой стати выпало это испытание? Бедная девочка! Натерпелась от мужиков! Можно, конечно, все свести к божественному промыслу или к проискам дьявола, а по радио „Криш-наука“ сказали бы: „Карма!“ Легко объяснить необъяснимое, когда придумано такое удобное слово! И все-таки это дело рук человеческих, и ничьих больше! Чей-то замысел, жестокий и кровожадный! Вот только чей?..»

Но через несколько минут его мысли потекли, а вернее, поскакали в другом направлении: он увидел у подъезда своего дома джип «вранглер», розовый с черным.

«Она все-таки приехала! Не выдержала! Сумасшедшая! Представляю, что она испытала, обнаружив в моей квартире женщину! Бедняжка!»

Он всех жалел в эту ночь, но в особенности – себя. Ведь предстояли нудные, выматывающие души объяснения – и с ней, и с другой. А зачем? Разве он не свободен, как… Нет, не свободен. Его до сих пор сковывает рабский страх, словно инъекция, введенная под кожу Маргаритой.

Пришлось даже остановиться, чтобы выработать план действий.

Но ничего не потребовалось. Маленькая француженка, ревнивица Патя, оказалась на высоте.

– Я сразу поняла, что эта женщина – жена того самого друга, которого ты ищешь. Она мне все рассказала. Какой ужас!

Они сидели на кухне и пили чай. Василина во время эмоциональной Патиной тирады скривила рот в презрительной усмешке, как бы говоря: «Что, опять потянуло на девочку? Ну-ну, посмотрим, что из этого выйдет».

– Я только не понимаю, зачем ты туда поехал? – продолжала горячиться Патрисия. – Надо было просто вызвать милицию!

– Все не так просто, – подал наконец голос Полежаев, убедившись, что синоптики ошиблись: гром не грянул. – Сначала должен посмотреть Еремин со своим экспертом.

– Что же я буду хоронить? Одну голову? – вдруг тихо и задумчиво произнесла Василина.

Возникла неприятная тишина. Антон заметил, как ангельские, с поволокой глаза Пати увлажнились. Она, подобно загнанному зверьку, в отчаянье переводила взгляд то на мужчину, то на женщину. Наверное, хотелось найти слова утешения, но ничего не получалось.

– Пойду еще раз звякну Костяну, – попытался разрядить тягостную атмосферу Антон.

Телефон следователя не отвечал. Полежаев вслушивался в протяжные гудки и волей-неволей сравнивал свою бывшую любовницу с нынешней. Сравнение было явно в пользу последней. Вася уступала Пате по всем статьям. И он досадовал, что ночь безвозвратно пропала, что он не сможет сегодня насладиться этой каштановолосой, грациозной, как балерина. Более того, положение безвыходное. Василине некуда пойти. В Москве у нее никого нет. А постель у него одна. Как же быть? Придется спать на полу в гостиной. А Патя? Вряд ли ее устроит такое ложе. Да и вообще это пошло – проводить ночь с двумя женщинами одновременно, хотя одна и за стенкой. А оставить их вдвоем с Василиной Патя вряд ли решится.

* * *

– Я пойду. – Она едва коснулась холодными пальцами его затылка. Он вздрогнул то ли от неожиданности прикосновения, то ли от внезапности и правильности ее решения.

– Побудь еще, – попросил он шепотом, чтобы не услышала та, другая.

– Мамочка будет волноваться, – улыбнулась уголками рта девушка, излучая свет.

– Вчера ты об этом как-то не беспокоилась, – продолжал он шептать.

– И получила сегодня нагоняй!

– Однако уже три часа ночи, – взглянул он на часы. – Позвони ей, чтобы не волновалась.

– Я позвоню из машины. До скорого! Салют!

– Салют… – вздохнул ей вслед писатель.

Он вышел на балкон, чтобы помахать рукой, но Патрисия стремглав выбежала из подъезда и, даже не взглянув в его сторону, прыгнула в свой «вранглер», и машина взмыла с места.

«Обиделась, что ли? Черт! Мы ведь не договорились о встрече! Она обещала свести меня с этой бабой, феминисткой! Как же я упустил? Дурья башка! А если обиделась, то вряд ли быстро отойдет. Знаю я этих девиц со вздернутыми носами!»

На самом деле писатель часто так хорохорился, отстаивая право называться инженером человеческих душ, доказывая самому себе свою многоопытность, умудренность, значительность. О девицах же со вздернутыми носами судил, по сути, понаслышке.

Василина принимала душ, когда он вернулся с балкона. Это ему показалось странным. После пережитого ужаса помнит о гигиене!

Он постелил себе на полу в гостиной. Поставил будильник на девять. Выключил свет. Слышал, как она выбралась из ванной. Прошла в спальню. Он не собирался желать ей спокойной ночи.

Горбатый, расшатанный мостик, соединявший прошлое с настоящим, сегодня рухнул в бездну. К тому же не кощунственно ли желать спокойной ночи той, у которой, наверно, перед глазами стоит отрезанная голова мужа? Он думал о том, как бы поскорее уснуть и по возможности избежать кошмарных снов.

Василина неожиданно возникла на пороге его комнаты. Он не слышал приближающихся шагов. Наверно, уже задремал. Скудный свет, пробившийся из коридора, выхватывал тонкую полоску ее тела. Грудь высоко вздымалась. Голос дрожал!

– Ты уже спишь?

– Почти…

– Прости, но ты не мог бы…

Она переступала с ноги на ногу. Она не знала, как об этом сказать. Он все понял сразу, но не пытался прийти ей на помощь, хоть и был мастером по части стиля.

– Мне страшно там одной, – наконец сформулировала она.

– Я могу дать тебе снотворное.

– Не надо! – крикнула Василина.

– Тогда заварю кофе.

Он поднялся с пола, накинув на плечи халат.

Она не двинулась с места, смотрела на него по-новому, непонимающими глазами.

«Думала, наброшусь на нее по первому зову! Ей плохо, а она хочет забыться в объятьях бывшего любовника! Но я не „скорая помощь“, тем более не секс-машина! И вообще, довольно глупостей на одну человеческую жизнь!»

– Ты бы оделась, а то простынешь.

Обошлось без сантиментов. Они чуть не до утра чашку за чашкой пили кофе и вели доверительные разговоры, переходившие время от времени в штыковую атаку.

Наконец Василина спросила:

– Эта милая девочка – твоя любовница?

– Ты ведь все поняла. Зачем спрашиваешь?

Василина усмехнулась. Покачала головой. Закурила.

На прощанье сказала язвительно:

– А девочка очень красивая. У тебя хороший вкус. И Маргарита была симпатичная. Но эта-то еще и умна…

Полежаев в одиночестве допивал свой кофе.

«Эх, Патя, Патя! Оставила меня наедине с незнакомой женщиной! Глупышка! Маргарита бы сразу все просекла! Хватило бы одного взгляда! Всякую бабу видела насквозь! Что вы знаете о Марго?..»

* * *

– …Эй, пацаны! – раздалось откуда-то издалека. – Идем после школы к Костяку! Ему родители из-за границы привезли кучу пластов!

Клич был брошен во время большой перемены, и каждый уважающий себя рок-меломан в душе возрадовался. У Костяна из параллельного класса была самая большая коллекция пластинок. И аппаратура по тем временам нешуточная.

Антон любил «Пинк Флойд». Красивая, вдумчивая музыка.

Его ждало в тот вечер разочарование. Костины родители не привезли из-за границы «Пинк Флойд». Зато была убойная группа «Эй Си/Ди Си» и любимый девчонками «Бонн М».

Спонтанно начались танцы. Танцевать Антон не любил, но компанию всегда поддерживал. Пренебрегающий танцами мальчик подвергался издевательским выпадам со стороны девчонок: «Он еще маленький – танцевать не умеет!»

Антону нравились многие девчонки из его класса. И он даже надеялся в кого-нибудь из них влюбиться, но не знал, на ком остановить свой выбор. Но пока влюбиться не получалось.

В самый разгар вечера в дверь позвонили.

– Родители, наверно! – пискнул кто-то.

– Не должны так рано, – пробасил озадаченный Костян и пошел открывать. Через минуту он сиял:

– Знакомьтесь – это Марго!

И тут появилась она. В черных колготках, считавшихся крамолой. В короткой кожаной юбке. В пестром вязаном свитере.

– Моя двоюродная сестра, – представил ее Костян, – недавно приехала с Кавказа. Будет учиться в нашей школе.

После слова «Кавказ» все обратили внимание на ее толстую русую косу. На легкие крылья бровей. На глаза аж василькового цвета!

Антон прислонился спиной к шкафу, чтобы выстоять. Вот как оно бывает! Это потом он рассмотрел ее получше, а в тот миг глаза застилал туман. Какой-то сладостный туман. Дымок от подгоревшего торта.

Костя, загордившийся произведенным кузиной впечатлением, был в ударе, называл их имена и каждому давал характеристику.

– А это Антоша! Наш литературный гений! Пишет потрясные стихи! Любит «Пинк Флойд»!

– Какая скучища! – выкатила она свои васильковые глазки. – Как это можно слушать? Не понимаю! – кокетливо пожала плечиками.

Их вкусы никогда не совпадали. Ему пришлось впоследствии многим пожертвовать. Расхожая фраза «Любовь требует жертв» здесь была бы уместней всего. Но так ли они нужны, эти жертвы? Когда человек жертвует всем, что остается ему? Избалованная жертвами любовь?

Костян, разумеется, всех опередил и пригласил свою кузину на танец. Она смотрела на брата с нескрываемым обожанием. Антон почувствовал, как кулаки его сжимаются. Никогда у него не возникало такого острого желания кого-то покалечить.

Антон вскоре ушел, так и не решившись пригласить ее на медляк. Ночь он провел в блаженной неге, представляя, как гладит колено Марго через запретные черные колготки, касается губами васильковых глаз.

Потом она появилась в школе. Ее определили в параллельный класс. И он мог любоваться Марго каждую перемену.

В школе был организован пресс-центр, и редактором назначили Полежаева, а художником – Марго. Теперь они оставались после занятий и творили. Правда, не только они. Остаться наедине удавалось редко. И в такие минуты Антон очень робел. Лоб покрывался испариной, колени дрожали. Он старался не смотреть на художника. Путано отвечал на ее вопросы, вызывая презрительную усмешку. Из-за этого страдал, но не мог себя пересилить.

Однажды она торопилась домой, а газету надо было выпустить к утру.

– Я возьму с собой, – предложила Марго. – Все будет как надо. Утром посмотришь.

Но материала оказалось слишком много и лист ватмана громоздкий.

– Можно, я тебе помогу? – решился он.

– Проводишь?

– Ну да!..

– Давай! Так даже лучше! – почему-то обрадовалась она. – Только я далеко живу.

– Я не тороплюсь…

Она жила очень далеко. В сорока минутах ходьбы от школы.

Говорить было особо не о чем, и Полежаев стал рассказывать о художнике Модильяни. Она о нем никогда не слышала, а он накануне прочитал у Эренбурга.

Марго слушала сосредоточенно, с интересом, и дорога до дома показалась ей на этот раз не такой уж длинной.

– А с тобой интересно, – сказала она на прощанье.

– С тобой тоже.

– Неправда! Я мало знаю. Со мной скучно.

На следующий день она уже попросила сама:

– Может, проводишь?

Она влюбилась в его рассказы.

Как-то, увлеченная недоконченным рассказом, она пригласила его к себе домой.

Мать приготовила им отварные рожки с сосисками. И во время поедания рожков Антон о чем-то задумался и наморщил лоб. Будущая теща это восприняла как оскорбление своей великолепной стряпне. «Надо же, – барин какой! Рожки ему не нравятся! Морщится!» – высказала она потом дочери.

Марго больше его не приглашала к себе. Стали ходить к нему. Благо дом рядом со школой. Можно даже в большую перемену забежать. Просто так. От нечего делать. Да хотя бы послушать новую пластинку. Антон уже изучил ее вкус и выменивал на толкучке пластинки для любимой, а не для себя. Так во время одной перемены, когда пел Адриано Челентано, а Марго в кресле ловила попсовый кайф, Антон упал перед ней на колени и принялся усердно целовать руки. От неожиданности девушка остолбенела, а он не знал, что делать дальше. В одном французском романе, кажется, у Стендаля, он прочитал, что начинать надо с руки и медленно продвигаться вверх, сначала до локотка, потом до плечика и так далее. Стояла суровая уральская зима, и на Марго было надето два свитера. Если он начнет тыкаться лицом в свитер, она примет его за сумасшедшего! Стендаль был известный ловелас, но уральской зимы он не учел!

…Они жили в ханжеские времена, когда из фильмов вымарывался любой намек на секс, и пуританские семьи размножались непонятным образом.

Лишь почти через год Антон расстегнул бюстгальтер на ее спине. В том же кресле. Во время большой перемены. Тогда пел Энгельберт Хампердинк…

…Он ежедневно задерживался в университете. Студенты готовили спектакль для преподавателей. Маргарита не верила, считала, что у него кто-то завелся.

Он позвонил ей, чтобы сообщить немыслимое – остается репетировать на всю ночь.

– Даже ужинать не придешь? – отрешенным, будто с того света, голосом спросила она. Он услышал, как заплакала в соседней комнате дочь. – Как знаешь! – произнесла Маргарита многообещающе.

Он пришел через час. Для спектакля понадобилась клизма. Обыкновенная подвесная клизма. Антон жил ближе всех. Его и послали. Аптечка находилась в детской. Полежаев торопился.

– Где Дашка? – удивился он исчезновению дочки.

– Отвезла к маме.

– Зачем?

– Мама соскучилась.

– Когда же ты успела?

– Я на такси.

– Почему такая спешка?

Он перестал искать клизму. Маргарита всегда скупилась на такси. Все-таки студенты живут на деньги родителей.

– Не хотелось тащиться пешком в такую даль.

– Я-ясно, – пропел он, хотя еще ничего не понимал.

Прошел на кухню, чтобы перекусить, и замер от удивления. На тарелках была красиво разложена снедь: колбаса, окорок, помидоры, никогда не покупавшиеся в мае. Все-таки студенты…

– Ты кого-то ждешь?

– Тебя.

– Мне ты никогда так красиво не раскладываешь. Тем более сегодня…

– Подруга обещала зайти… с мужем…

Она врала. Нагло врала. У нее даже в школе не было подруг.

Маргарита смотрела в окно, чтобы не смотреть ему в глаза. Во всяком случае, он так думал. Вдруг она встрепенулась.

– Уже! Уже!

– Что уже?

– Уже идет! Я встречу! А ты посиди – поешь колбаски!

Она выскочила за дверь в парадное. Он не стал глядеть в окно. Посчитал унизительным. Пожевал колбасу. Без вкуса. Без запаха. Нарезанную красиво, но не для него.