Текст книги "Зачем снятся сны"

Они провели тогда в ее доме более двух часов – делились школьными новостями, пили чай с пряниками и горячим, на скорую руку приготовленным Глашей, но удивительно вкусным яблочным пирогом. Могли бы задержаться и много дольше. Когда под вечер со службы вернулся муж Юлии Александровны – статный, улыбчивый, с двумя орденами Красного Знамени на груди, еще молодой, но уже с подернутыми сединой висками – девчонок с трудом удалось выволочь из квартиры классной руководительницы. Они еще долго потом с восхищением судачили о нем в школе.

Петрашов мужа Юлии Александровны не запомнил, да и не смотрел он на него. В тот вечер Колька не мог оторвать глаз от нее. Тогда только Димка заметил его взгляд и все понял. Но он никому ничего не сказал. Друг…

– Интересно, что она сейчас там делает, – подумал Николай. – Наверно, готовит ужин или собирается чай пить.

Сразу после ареста мужа, видимо, чего-то испугавшись, от Юлии ушла Глаша и теперь она сама занималась хозяйством.

В сгустившихся сумерках из-за угла к дому вывернула черная горбатая машина и остановилась у Юлиного подъезда. Из машины вышли трое в военной форме, и скрылись в темноте дверного проема.

Может быть, с мужем что прояснилось? Колька, оторвавшись от дерева, подошел к дому.

Военные вышли минут через пятнадцать. Один шел впереди. Следом двое, держа ее под руки, вели Юлию Александровну. В этот момент Николай все понял. Он принял за военных чекистов, НКВДшников. Они приехали арестовать ее.

– Что вы делаете? Зачем? Оставьте ее, – бросившись вперед, закричал Колька. Налетев на первого, он стал молотить его кулаками, но уже через секунду оказался, словно птица в железном капкане – мужчина оказался намного сильнее его. Колька, пыхтя, попытался высвободить руки.

– Ты чего, малец? Уймись. Уйди, лучше по-хорошему, – держа брыкающегося мальчишку, уговаривал чекист.

– Коля, Коля, успокойся. Со мной все будет хорошо, – послышался голос Юлии Александровны у того за спиной – глуховатый, бесцветный, неуверенный, он говорил Кольке об обратном.

Напрягшись, парень все же высвободил одну руку из тисков НКВДШника. И что есть силы ударил. Оставив на щеке чекиста красный след, кулак мальчишки прошел вскользь.

– Вы не имеете права, – истерично закричал Колька. – Отпустите.

– Ах ты, сука, – выругался чекист.

– Не надо, не бейте, он же еще ребенок, – запричитала за его спиной, чуть не плача, Юлия.

Но он ее не послушал и врезал Петрашову в челюсть. Николай, отлетев на несколько метров, упал на землю, услышал, как вскрикнула Юлия, и потерял сознание.

Очнулся он быстро, с трудом поднял гудящую голову. Черная горбатая машина медленно выползала со двора. Колька всем своим существом ощутил: Юлию Александровну он никогда в своей жизни больше не увидит, скребанул пальцами землю и заплакал.

* * *

Прошло сорок минут, как Юлька убежала на экзамен. Петр устроился в сквере «У быков» – на постаменте в смертельной схватке сцепились два мощных зубра, по задумке автора олицетворяющих собой судебное обвинение и защиту – расположенном перед зданием Технического университета. В тени деревьев, плотно прикрывающих листвой от солнца, рядом с фонтаном, тихо журчащим всего-то метрах в пяти, было так покойно и хорошо, что он, облокотившись спиной на спинку скамейки, задремал.

И снова ему снились эти странные сны. Вот уже несколько месяцев они приходили к нему почти каждую ночь, не давали покоя. В них совершенно незнакомые Петру люди – пожилой лекарь, мальчишка, влюбленный в свою учительницу, словно большие безликие куклы – марионетки, переживали трагедии потери своей любви. Зачем, по какой причине эти непонятные сновидения тревожат его? Он не мог найти ответа на этот вопрос? Вот и сейчас…

Николаи стоял на краю большой глубокой ямы, вырытой особняком, вдали от остальных захоронений кладбища. Несколько угрюмых могильщиков, изредка переговариваясь короткими отрывистыми фразами, ожесточенно забрасывали землей ее землей. Лопаты с чавканьем вонзались в землю и комья сырой, пропитанной влагой долгих дождей, падали вниз на массу человеческих, теперь больше похожих на гуттаперчевых кукол, тел. Там, среди них и одно, особо дорогое для него – тело юной Джулии Гальярдо.

Чума, как поначалу казалось, только краешком задевшая город, потом разгулялась не на шутку, и собрала богатый урожай – несколько тысяч жителей – на четверть сократив население. Забрала она и Джулию. В этот раз чуда, как много лет назад, не случилось, он не смог спасти девочку.

Сейчас Николаи мог признаться себе в том, в чем боялся признаться последний год – он влюбился в маленькую Джулию, влюбился, как в женщину. Много лет она оставалась для него просто маленькой милой девочкой, дочерью друга, которую Петер считал почти родным ребенком. Но ребенок вырос и превратился в очаровательную девушку. Когда он это заметил? Когда стал смотреть на нее другими глазами? Пожилой лекарь неоднократно сам себя спрашивал, но не находил ответа. Но осознав, какие чувства зародились в его сердце, испугался, стал их стыдиться, и, боясь выдать себя, замкнулся, и, ссылаясь на загруженность, почти перестал приходить в дом Гальярдо.

Николаи смахнул набежавшую слезу, наклонившись, захватил пальцами немного сырой земли и бросил в могилу. Он постоял еще немного, и, сгорбившись от придавившей беды, вполшага пошел прочь. Дойдя до основной аллеи, задержался на мгновение и оглянулся…

…Петр вздрогнул. Ему показалось, что во сне пожилой лекарь смотрит на него. Смотрит его, Петра, глазами. Потом как в круговороте замелькали лица Джулии, Кольки Петрашова, Юлии Александровны, такие живые, такие знакомые, и в следующую секунду он, наконец, все понял. Понял, зачем к нему приходили эти странные сны. Понял, как они с ним связаны. С ним и с Юлькой. Понял, почему она показалась ему такой знакомой в день их первой встречи. Первой? Нет, она не была первой. Они уже встречались. И сны рассказали ему о прошлых встречах, потерях и предупреждали. Предупреждали, чтобы он не прошел мимо, когда им снова будет суждено встретиться. Вот почему Юлька, когда Петр впервые ее увидел, показалась ему такой знакомой.

– Я думала, он волнуется, а он дрыхнет.

Откуда-то издалека в его сон ворвался голос. Он не сразу понял, что голос и слова относились к нему, но они зацепились в его сознании, медленно, со скрипом вытаскивая Петра из царства Морфея и не отпускали, пока не открыл глаза.

– Вот так ты за меня переживаешь? – перед ним в лучах яркого солнца стояла Юля.

– Юлька, Юленька, – он порывисто вскочил. – Переживаю, если бы ты знала, как переживаю.

– Переживает он… Даже не спрашиваешь, как я сдала?

– Я и так знаю. На отлично. – Петр обнял ее.

Юлька озадаченно посмотрела на него.

– Ты…

Но сказать она ничего не успела. Он порывисто ее поцеловал.

– Юля, Юлечка, как я рад, что мы с тобой нашли друг друга. Поверь, теперь я тебя больше не потеряю…

Кто стоит на пороге, за дверью…

За окном падал снег. Медленно, крупными хлопьями заботливо укрывал землю белой пушистой шалью. Еще несколькими часами ранее никто его не ждал. Солнечное утро уходящего дня не предвещало резкого изменения погоды, природа уже готовилась к приходу весны – на деревьях и кустах пару дней назад стали набухать первые почки. Но февраль месяц капризный, непредсказуемый, и к обеду в небе невесть откуда наползли черные тучи, закрыли собой неяркое еще, зимнее солнце, и повалил снег, и отбросил ожидание весны назад, в зиму.

К сумеркам снегом завалило всю округу, и от того сейчас, вечером, темнота на улице не казалась непроглядной, мрачной, и вполне можно было разобрать убегающую от дома в сторону поселка дорогу. До него от особняка, стоящего на отшибе, окруженного высокими старыми деревьями, когда – то давно посаженными его старыми хозяевами в форме подковы, примерно с километр. Светящиеся окна домов на этом расстоянии, если бы не снег, могли показаться светлячками во тьме или звездами в небе, но девочка, маленькая, лет пяти, светловолосая худенькая девочка, сидевшая у окна, была уже вполне взрослой, чтобы понимать, что это не светлячки и звезды, как прошлой зимой такими же вечерами рассказывала вечерами ей мама. Девочка с надеждой всматривалась в дорогу, но дорога была пуста.

Внезапный мощный порыв ветра ударил в стену, пробежался по крыше, гремя черепицей. Задрожали оконные стекла. На улице, словно отмахиваясь от ветра, заскрипели ветками деревья. От неожиданности девочка вздрогнула.

За ее спиной тихонько приоткрылась дверь, и в комнату заглянул парнишка лет десяти. Одного взгляда на детей хватило бы, чтобы понять, что он и девочка, сидящая у окна, вероятнее всего, брат и сестра – черты лица, светлые, цвета спелого льна волосы, выразительные васильковые глаза – так дети были похожи друг на друга.

Скорее почувствовав, чем услышав скрип открывающейся двери, девочка обернулась.

– Диня, когда уже мама с папой вернутся? – спросила она.

– Не знаю, малышка, не знаю. Видишь, как погода испортилась. Пойдем лучше спать. Может, так случится, утром ты проснешься, а родители уже дома.

– А бабуля?

Брат пожал плечами, бережно взял сестренку на руки, положил в кровать и укрыл одеялом.

– Диня, тебе не страшно? – спросила сестренка.

– Нет.

– А мне страшно, – малышка изобразила на лице страх, но глаза ее показывали, что это не так. – Не уходи, посиди со мной.

– Хорошо. Что с тобой поделаешь? – разгадав хитрость сестры, Денис ласково погладил ее по голове.

– Почитай мне сказку. Пожалуйста.

– «Храброго портняжку»?

Девочка кивнула. Он мог бы и не спрашивать, зная, что сказка о сметливом, изобретательном молодом подмастерье, ловко победившем великана и свирепого вепря – ее самая любимая.

Брат потянулся, достал с полки на стене небольшую книжку с яркими картинками «Сказки братьев Гримм», нашел нужную страницу. Прочитав несколько строк, остановился.

– Юта, я буду читать, а ты закрывай глазки и постарайся заснуть.

Девочка послушно сомкнула веки, и когда он закончил чтение, она так и лежала с закрытыми глазами. Денис решил, что сестренка заснула, поставил книгу обратно на полку, выключил свет и тихонько, на цыпочках удалился из ее комнаты.

Как только брат вышел, девочка открыла глаза, прислушиваясь к его удаляющимся шагам, потом выбралась из-под одеяла и снова забралась на подоконник.

В этот раз на улице разглядеть ничего уже было невозможно. Мощный порывистый ветер гнал снег за окном непроглядной сплошной стеной.

Девочка слезла с подоконника, на цыпочках прошла к двери. Открыв ее, некоторое время вслушивалась в домашние звуки. Потом вышла в коридор, тихонько прикрыла ее за собой и на носочках побежала к лестнице на чердак.

* * *

С каждой минутой ветер становился все сильнее, и идти становилось труднее. И снег, этот снег, еще час назад мягкий, хлопьями плавно падающий на землю, теперь мелкий, как крупа, больно сек лицо, словно осколки разбитого стекла. Порой порывы ветра достигали ураганной силы, и его чуть не сбивало с ног. В такие моменты Курт Еннеке старался укрыться за ближайшим деревом, тяжело переводя дыхание, собираясь с силами, пережидал несколько минут, пока ветер хоть немного ослабнет, и снова пускался в путь.

Как давно началась эта изнуряющая пурга, ефрейтор не мог сказать, казалось, она продолжалась целую вечность. Он давно потерял счет времени, оно растворилось в февральской снежной буре. Порой Курту казалось, что он заблудился, предательское отчаяние закрадывалось в душу, и тогда Еннеке начинал выискивать взглядом знакомые черты на местности, но разве разглядишь что-нибудь в белой круговерти.

Дерево, находящееся прямо на его пути, ефрейтор тоже не увидел, интуитивно почувствовав, что там, совсем близко, за стеной бушующего снега есть препятствие. Он приостановился, потом медленно сделал шаг, другой, и в метре от себя увидел ее, большую старую липу. Курт хорошо помнил ее с детства. Подойдя к дереву, он погладил рукой его шершавую обледенелую кору, прижался щекой к холодному стволу.

Липа росла в паре метров от небольшого обрыва. Там, внизу, под обрывом протекала река, в которой он любил купаться в детстве, да и потом, уже став взрослым. Последний раз это было семь месяцев назад, когда после ранения он получил несколько дней отпуска и приехал сюда, домой, на отдых. Еще жива была Марта. Она сидела на берегу и с улыбкой смотрела, как на мелководье он забавно плещется с их маленькой дочкой, их, как они ее называли, сокровищем. Каким искренним счастьем светились глаза жены. Как давно это было. Будто в другой жизни.

Наткнувшись на липу, Курт обрадовался, он не заблудился в пурге, шел верно. От липы через поле оставалось пройти чуть более километра. Он почти дома.

Стоя у старого дерева, Еннеке несколько минут пристально вглядывался в ночь. И казалось, будто бы в темноте видится ему и череда раскачивающихся от ветра деревьев, подковой огибающих его родной дом, и сам дом, и даже огонек в окне второго этажа. На самом деле, он не мог ничего разглядеть в кипящей снежной каше, все это было не более, чем химера.

Месяц назад Курт получил письмо, первое с момента его отъезда на фронт в августе. Он ждал его несколько месяцев, но не от сестры Илмы. И уж точно не ждал того, что в нем прочитает… Марта погибла через неделю после его отъезда на фронт, поехала в Кенигсберг проведать больную подругу… В тот день американо-британская авиация совершила налет на город, сровняв с землей многие его кварталы.

Через день пришло второе письмо. Хоть и отправленные с разницей в несколько месяцев, они нашли его почти одновременно. В нем сестра писала, что она с мужем решили уехать на Запад, к родственникам в Адендорф. Хотели забрать с собой его девочку, но та сначала наотрез отказалась уезжать, а потом и вовсе сбежала из дома. Два дня искали ее по окрестностям, но так и не нашли. Ждать, когда она сама вернется, у них возможности и времени не было, и они уехали без нее. Письма породили в душе Курта боль от потери жены и тревогу о судьбе дочери.

На следующий день после получения второго письма, 13 января, русские начали, наступление, и теперь фронт проходил почти рядом, всего в нескольких километрах, от его, Курта Еннеке, дома. Весь месяц в пылу безостановочных боев, отбиваясь от наседающей Красной армии, он не мог не думать о погибшей жене и об оставшейся совершенно одной в пустом доме своей маленькой дочурке. Ефрейтор был уверен, она все еще там, в их доме, ждет его. В августе, уходя на фронт, Курт обещал своему «сокровищу», что обязательно вернется. Дочь, в свою очередь, сказала, что будет ждать, очень ждать. А где она могла его дожидаться, кроме как дома. Господи, как она там одна, маленькая, беззащитная?

Сегодня ночью Еннеке ушел из своей части, дезертировал. Вчера вечером он попросил командира их роты, гауптмана Гизе отпустить его домой. Всего на несколько часов. На передовой наступило небольшое долгожданное затишье. Все понимали, продлится оно недолго, несколько часов или дней. Курт хотел им воспользоваться, чтобы увидеть дочь, и если появится такая возможность, отправить ее с оказией на Запад, в Адендорф к родственникам, подальше от войны. В глубине души он понимал, война все равно догонит девочку. Русские не остановятся, пока не дойдут до Берлина, и сил остановить их у Германии нет. Но там, на Западе, у нее будет еще несколько месяцев относительно спокойной жизни. Боже, и зачем мы начали эту войну? Обычно спокойный и уравновешенный Гизе вдруг вспылил и ответил бранью. Он кричал, что из-за таких, как Курт, русские уже в Пруссии и недалеко от Берлина.

Еннеке, в свою очередь, обозвал капитана тупым болваном и сказал, что все равно уйдет.

– Только посмей, – выкрикнул Гизе вдогонку. – Я пошлю за тобой погоню и расстреляю перед строем, как дезертира!

Внезапно ветер стих. Из-за туч медленно выползла луна. В эту минуту Курт действительно увидел свой дом. Он радостно бросился к нему, но тут же услышал резкий окрик за спиной.

– Гизе все-таки выполнил свою угрозу, послал погоню, – подумал Курт, оглядываясь.

В следующую секунду ночную тишину разорвали звуки выстрелов. Еннеке ощутил, как обожгло болью низ живота, и тут же полоснул из автомата в темноту. Там, куда его автомат выбросил череду пуль, раздался сдавленный вскрик и всхлипывание. В следующее мгновение Курт, теряя сознание, упал лицом в снег.

Сколько он лежал без сознания, Еннеке не знал. Когда очнулся, его почти завалило снегом. Светила луна, падал на землю снег, медленно, крупными хлопьями. В нескольких сотнях метров от того места, где Курт лежал, ярким светом манили к себе окна первого этажа родного дома. Капрал, превозмогая боль, с трудом поднялся. Огляделся. Чуть в стороне, в шаге от себя, заметил торчащий из сугроба ствол своего автомата. Он вытащил его, попытался повесить на плечо, но руки не слушались. Держа автомат за ствол одной рукой, он второй прижал шинель к животу в том месте, где горела рана. Рука сразу стала влажной и липкой. Постояв немного, словно набираясь сил, ефрейтор сделал несколько глубоких вдохов и, пошатываясь, побрел к дому.

* * *

Выйдя от сестры, Денис спустился на первый этаж. Зажег в гостиной все лампы, подошел к окну. Там, за стеклом, вовсю бушевала метель. Мальчик пытался разглядеть дорогу, которая шла от шоссе к их дому, но снежная стена этого не позволяла.

– Диня, мне страшно одной, – вспомнились ему слова Юты.

Он ее успокаивал, чувствуя, что и ему боязно – то и дело предательский холодок страха пробегал по телу, заставляя его непроизвольно вздрогнуть, но признаться в этом маленькой сестренке не мог. Мальчик отогнал мысли о страхе, подумав о бабушке. Вообще-то она была для него и Юты прабабушкой, но так они ее никогда не называли. Бодрая, крепкая, энергичная, она никак не выглядела на свои без малого восемьдесят. Утром, бабушка уехала в город, обещала к обеду вернуться, но так и не вернулась.

– Денис, остаешься за старшего. Справишься?

– Конечно, бабуля, – уверенно отозвался он.

– Бабуля, бабуля, где же ты? – прошептал мальчик, глядя в окно. – Только бы с тобой ничего не случилось.

В голову одна за другой предательски заползали пугающие мальчишеское воображение картины. От мысли, что с бабушкой могло что-нибудь случиться плохое, может быть, даже непоправимое, иначе почему она до сих пор не вернулась, по спине раз за разом пробегал холодок. Пытаясь справиться со своим беспокойством, Денис замаячил из угла в угол по комнате – от двери к камину, от камина мимо дивана к окну и потом обратно к двери.

Так он ходил минут двадцать, стараясь отогнать предательские мысли и думать о хорошем. Заметив краем глаза почти прогоревшие в камине дрова, Денис остановился. Достал из красивой кованой дровницы с фигуркой небольшой длинноклювой птицы, сидящей на стволе дерева, несколько березовых поленьев. Вспомнилось, как лет пять назад он спросил у бабушки про эту птицу. Бабушка тогда сказала, что это дятел. С одной стороны, дятла называют птицей грозовых облаков, с другой, считают символом заботы и защиты.

– Я так думаю, – бабушка погладила правнука по голове. – И то, и другое верно. Дятел – символ защиты от непогоды. Пусть и стоит здесь, защищает всех нас.

Денис положил несколько поленьев в середину камина, туда, где угли, перемигиваясь друг с другом красными огоньками, еще не остыли. Сухая береза занялась довольно споро, потрескивая, загорелась, обросла огнем.

Мальчик присел рядом с камином, прямо на пол, облокотившись спиной на диван. Он смотрел на разгорающийся огонь, как язычки пламени облизывают березовые поленья, и не заметил, как его сморил сон.

Сон перенес Дениса в лето. Солнечным днем он стоял на высоком склоне. Внизу протекала река, а за ней, до самого соснового бора, что синел вдали, раскинулось широкое цветущее поле. Речная вода тихо что-то нашептывала мальчику, словно зазывая искупаться. Вдруг в ее шепот вмешался еще один звук, отчасти похожий на морзянку. Он доносился сверху, от большой старой липы, неподалеку от которой стоял Денис.

Денис поднял голову и увидел дятла. Он сидел на старом дереве, ближе к верхушке, черная спина, хвост, черные с белым крылья и красная поперечная полоса на затылке, его ни с кем не перепутаешь. Дятел еще раз, словно сыпанув очередь из автомата, ударил ствол липы, резко, настойчиво, громко и оглянулся. Мальчику в этот момент показалось, что он видит пронзительные глаза птицы. В следующее мгновение дятел оторвался от дерева и упорхнул. Это случилось так быстро, что Денис даже не успел заметить, куда тот исчез. Но странно, он опять услышал настойчивый стук.

Парень открыл глаза и огляделся. Он сидел на полу, напротив камина, где вовсю разгорелись березовые поленья, положенные им туда несколько минут назад. Если бы не их слабое потрескивание, в доме бы царила абсолютная тишина.

Денис глянул в окно и удивился. Никакой метели, полная яркая луна, медленно хлопьями падает, словно из ниоткуда, снег.

– Может, и права была бабушка, говоря, что дятел – символ защиты от грозовых облаков, от всякой непогоды, – подумал он и снова услышал стук. Стук доносился от входной двери.

– Бабушка! Бабуля! Ну, наконец-то, – Денис рывком поднялся с пола и побежал в коридор.

* * *

– Ба… – голос мальчика оборвался на полуслове, как только он открыл дверь. На пороге за дверью стояла совсем не бабушка, а огромный, как ему показалось, страшный, с заросшей щетиной лицом и черными синяками под глазами, незнакомец в мокрой шинели. Прислонившись плечом к дверному косяку, левой рукой он держал за ствол автомат. Правой, с будто выкрашенными красной краской пальцами, незнакомец придерживал низ живота. От страха у Дениса чуть не подкосились ноги.

Несколько мгновений они стояли, удивленно разглядывая друг друга.

– Wer bist du? Wo ist meine Tochter? – спросил незнакомец хриплым голосом. (Ты кто? Где моя дочь?)

Денис понял вопрос, он с раннего детства учил с бабушкой немецкий язык, но не знал, что ответить. Не мог сообразить, о какой дочери спрашивает этот жуткий гость.

Однако незнакомец и не стал дожидаться ответа. Оттолкнув мальчика, он шагнул в коридор.

– Tochter! Mein Schatz! Utah! – позвал он. (Доча! Мое сокровище! Юта!)

Оставляя грязные следы, мужчина, пошатываясь, дошел до гостиной. Заглянул, постоял, пару секунд оглядывая ее, пошел дальше. Проходя мимо дверей, он открывал каждую, и все также звал:

– Utah! Utah! Wo bist du? Das bin ich. Dein Vater. Ich bin zuruckgekommen. (Юта! Юта! Где ты? Это я, твой папа. Я вернулся).

Денис, задавленный страхом, наблюдал за странным мужчиной. Он не мог понять, почему тот ищет его сестру. Почему называет ее дочерью? На ватных ногах мальчик с трудом смог сдвинуться с места и пойти следом за нежданным гостем.

Подойдя к лестнице, мужчина, остановился, перевел дыхание и стал подниматься по лестнице. На втором этаже он прямиком направился к комнате Юты. Страх перед незнакомцем уступил место страху за сестру. Денис бросился вперед, юркнул на лестнице между ним и стеной и встал перед дверью ее комнаты.

Незнакомец устало глянул на мальчишку, молча поднял руку с автоматом. Денис зажмурился от охватившего его ужаса. Но выстрела не последовало, его просто отодвинули от двери.

– Utah! Unah! – снова позвал незнакомец, открывая ее.

На его голос никто не откликнулся.

Из-за спины мужчины Денис разглядел горящий ночник над пустой кроватью сестры. Юты в комнате не было. Мальчик догадался, она спряталась. Спряталась там, где этот страшный человек ее никогда не найдет. Эта мысль немного успокоила его.

Прислонившись к стене, незнакомец немного постоял, закрыв глаза, перевел дыхание. Потом еще раз оглядел комнату, посмотрел на Дениса. В его взгляде читался вопрос. Но он ничего не спросил, посмотрел наверх, тяжко вздохнул, и стал медленно подниматься на чердак.

Денис не пошел за ним. Он был уверен, Юту в ее тайном месте незнакомец никогда не найдет. Взгляд мальчишки упал на пятно на стене, красноватое, бесформенное. От пятна по стене тянулись к полу несколько тонких прерывающихся полос. На ступеньках лестницы незнакомец оставлял грязноватые с красным оттенком лужицы.

– Это кровь. Кровь. Он ранен, – пронзила Дениса мысль. Мальчик почувствовал, как закружилась голова, но тут же взял себя в руки.

Он и сам не понимал, отчего, но ему стало жалко этого, так напугавшего его гостя. И страх перед ним как-то сам собой отступил. Теперь другие мысли путано, сумбурно роились в голове.

Надо что-то делать. Но что делать? Побежать вниз к телефону, вызвать полицию? Но из-за непогоды связи нет. Или броситься вверх по лестнице на чердак, туда, где незнакомец разыскивает его сестру? Где же ты, бабушка? – вопросы лихорадочно сменялись в голове десятилетнего мальчика. Но ни одного ответа на них не находилось.

Денис прислушивался к тяжелым шагам над головой. Вот они удаляются, затихая. А вот уже становятся громче и отчетливее. Потом, совсем рядом, раздался непонятный грохот и через несколько мгновений мужчина появился на верхних ступеньках лестницы. На руках он держал… Юту.

– Нашел. Как он ее нашел? – запаниковал Денис. – Что теперь делать?

Но и этот страх, страх за маленькую сестру в следующее мгновение рассеялся. Незнакомец нес ее так бережно, прижимая к груди, что-то нашептывал, словно убаюкивал, и мальчику стало ясно: этот с виду страшный мужчина не причинит ей вреда. Теперь Денис видел в нем только раненого, утомленного человека, невесть каким образом оказавшегося в их доме.

На середине лестницы незнакомец пошатнулся, потерял равновесие и, показалось, вот сейчас они с Ютой упадут. Но он устоял, только сильнее прижал к себе девочку и стал медленно спускаться дальше. Когда незнакомец с девочкой на руках прошли мимо, Денис вдруг осознал, что не заметил у него автомата.

– Уронил или бросил? – мальчик вспомнил раздавшийся над головой грохот.

Он хотел было побежать наверх, подобрать оружие, но не представлял, что с ним будет делать.

Пока он стоял в нерешительности, незнакомец с Ютой на руках скрылись из виду. Денис бросился за ними и через несколько мгновений застыл в дверях гостиной.

Сестренка сидела на диване, а мужчина, опустившись рядом на корточки, что-то ей тихо нашептывал. Мальчик не слышал всего, что именно шептал незнакомец, до него долетали только отдельные слова и обрывки фраз. Вдруг мужчина протянул к сестренке руку, но в следующий момент захрипел, жадно, словно задыхаясь, хватанул ртом воздух, и завалился на бок.

Денис тихонько подошел к дивану и взял сестренку за руку.

– Ты не испугалась? – стараясь говорить как можно спокойнее, спросил мальчик.

– Нет, – ответила Юта.

– Совсем-совсем?

– Совсем-совсем.

– Но он ведь такой большой и страшный, – Денис вспомнил, как появление в их доме этого лежащего сейчас на полу мужчины вогнало его в ступор.

– Диня, ты не видел его глаза. Они совсем не злые. Усталые, несчастные. Дениска, а что с этим дядей, он заболел?

– Не знаю, сестренка, не знаю, – мальчик пожал плечами.

В следующую секунду они услышали, как в прихожую ворвался порыв ветра, и хлопнула входная дверь.

– Что? Что тут у вас происходит? А грязи, грязи-то нанесли, словно стадо слонов топталось, – послышался из коридора голос.

– Бабуля, бабушка, – заголосил Денис. – Тут такое…

Он потянул за руку сестру, и они побежали к дверям.

– Что такое? Что тут такое? Господи, а это кто? – старая женщина, появившись на пороге гостиной, заметила лежащего на полу незнакомца. – Только пьяных мужиков нам здесь не хватало. Зачем ты его впустил, Дениска?

Мальчик, не найдя слов, чтобы ответить, пожал плечами.

Бабушка решительно вошла в комнату.

– Мужчина. Мужчина, – подойдя поближе, она наклонилась над незнакомцем и дернула его за плечо.

– Мужчина, вставайте!

Тот со стоном, не открывая глаз, повернул голову, и она испуганно вскрикнула.

Дети заметили, как сразу изменилось выражение ее лица.

– Господи, да как же это? Как такое возможно? – прошептала она, и схватившись за сердце, бессильно опустилась на пол.

Глаза незнакомца приоткрылись. Некоторое время он вглядывался в сидящую перед ним женщину. В какое-то мгновение в них, пустых и безжизненных, вдруг на мгновение зажегся живой огонек, губы дрогнули в попытке улыбнуться.

– Mein kleines Madshen. Schatz. Das bin ich. Ich bin zuruckgekommen. Ich habe es versprochen. Vater ist bei dir (Моя малышка… Сокровище. Это я, я вернулся. Как и обещал. Папа с тобой), – прошептал он и потянулся к ней рукой, но силы оставили его, и рука упала на грудь.

Дети у дверей увидели, как прабабушка схватила обеими руками его ладонь, прижала к своей щеке.

– Vati! Vati! Du hast gekommen. (Папа! Папа! Ты пришел. Столько лет…).

Но Еннеке уже не слышал ее.

– Schatz, schatz (сокровище, сокровище), – шептал он еще некоторое время чуть слышно, потом затих.

Старая женщина, не отпуская его руки, заплакала навзрыд.

Наблюдавшие эту картину правнуки, растерянные, испуганные, не понимающие, что сейчас на их глазах произошло, подошли к ней и обняли, стараясь успокоить.

Так они просидели долго, час или два. За это время в памяти старой женщины пролетела вся ее жизнь с того самого солнечного дня в августе 44-го года, когда они всей семьей отдыхали на речке. В тот день она чувствовала себя самой счастливой на свете.

И, казалось, так будет всегда. Но счастье так недолговечно. Через несколько дней папа ушел на фронт, а еще через неделю не стало и мамы, и Юта осталась одна. Правда, ненадолго. Вскоре приехала папина сестра тетя Илма, маленькая, суетливая, она безумно боялась своего мужа, дядю Дитера, самодовольного и довольно грубого, и от того взгляд ее всегда был испуганно заискивающим.

Они жили, как хозяева, в их доме до зимы, а перед Новым годом засобирались в дорогу. Дядя Дитер каждый день внимательно следил по газетным и радиосообщениям о положении на фронте и однажды днем, отложив газету, сказал:

– Надо уезжать. Собирайся.

– Ты думаешь, их не остановят, – виновато спросила тетя Илма.

– Нет, не остановят. Месяц, другой – и русские будут здесь.

– А как с ней? – Илма перевела взгляд на племянницу.

– Что делать? Возьмем с собой, – поморщившись, ответил дядя.

Все несколько месяцев, что они прожили в доме, дядя Дитер всегда относился к племяннице, как к живой мебели, прилагавшейся к дому. Порой казалось, он ее просто не замечает.

– Когда ты планируешь наш отъезд? – спросила тетя Илма.

– Через неделю, – ответил муж.

Девочка все слышала, но никуда не поехала. В день отъезда она просто сбежала из дома. Так посчитали взрослые. Тетя Илма, несмотря на недовольство мужа – она впервые поступила наперекор его мнению – три дня искала племянницу, но потом сдалась, и они уехали. Невдомек было ей и дяде Дитеру, что Юта никуда не сбегала. Она не могла никуда уйти – папочка обещал ей, что обязательно вернется, и его нужно дождаться. Девочка пряталась тут же в доме, там, где несколько лет назад ее отец, отгородив стенкой небольшое пространство на чердаке, обустроил сказочную игровую комнату. В ней была детская кроватка с балдахином, крохотные стульчики, столик – все это отец сделал своими руками – и много-много игрушек. Он называл эту комнату «маленьким тронным залом его принцессы».