Текст книги "Зачем снятся сны"

– Вот, вот, теперь еще и ребенок, – язвительно подумал Орлов. – Разводит эта Лухи друга, как последнего лоха. – Но промолчал.

– Я примерно понимаю, что ты обо всем этом думаешь, Иван. Но поверь мне, все не так, – прямо глядя ему в глаза, вдруг сказал Геннадий, как бы прочитав его мысли.

– Короче, у меня есть дочь, Анни. Ей двадцать четыре года. И полуторагодовалый внук – Тойво, – у Кораблева загорелись глаза. Он просто засветился изнутри.

Оказалось, за прошедший год Генка уже несколько раз ездил в Финляндию. Неподалеку от небольшого городка Сулкава на озере Сайма, всего-то чуть более двухсот километров от Санкт-Петербурга, Лухи с семьей дочери содержат базу для рыболовов со всего света. Они, в свою очередь, уже неоднократно приезжали к нему в Питер.

– Да он просто счастлив, – подумал Иван Михайлович, вглядываясь в лицо друга, и ему стало стыдно за свои крамольные мысли.

– Знаешь, Гена, я рад за тебя. Правда, рад, – сказал он. – Что ты раньше мне ничего не говорил, целый год молчал, как партизан?

– Боялся. Боялся, что Люся и дочь меня не примут.

– Ты боялся?

– Да, дружище, представь. Теперь о главном. Как ты понимаешь, ресторан я продал не просто так. Не потому что деньги нужны, хотя они никогда не помешают. Просто уезжаю к своей семье.

Такую удивительно теплую, когда он произнес слово «семья», интонацию, в голосе Геннадия Иван Михайлович замечал ранее разве что тогда, когда тот говорил о матери.

Краем глаза Орлов заметил семейство, которое некоторое время назад фотографировал у памятника Кутузову, и стал их разглядывать. Веселые, счастливые, они, смеясь, о чем-то переговариваясь, ели мороженое.

– И у нас так могло быть, – мелькнула в его голове мысль. – В следующий момент в памяти всплыл старый снимок отца и сестры в развалинах кафедрального собора. А что, если все-таки…

– Ваня… Иван, – будто издалека услышал Орлов голос Геннадия. – С тобой все в порядке?

– Да, ты что-то сказал? – Иван Михайлович посмотрел на друга.

– С тобой все в порядке? Ты как-то в лице переменился.

– Гена, ты ведь не сегодня уезжаешь? – после некоторой паузы спросил Иван.

– Нет, и не завтра, и даже не через неделю.

– Ты мог бы мне помочь?

– Все, что в моих силах.

– Нужно найти адрес одного человека. Сразу скажу, у меня есть только адрес его электронной почты.

– Это для тебя так важно?

– Очень, – Иван Михайлович пристально посмотрел Геннадию в глаза.

– Хорошо. Сделаю, что смогу, – ответил тот.

Следующим утром Орлов лихорадочно метался в поисках необходимого ему адреса по питерским дворам-колодцам. Он выучил его наизусть, но клочок бумаги, на котором тот был написан, крепко держал в кулаке, словно боялся, что, выбросив его, никогда не найдет ни указанную там улицу, ни дом, ни квартиру.

Проблуждав около полутора часов по лабиринту дворов, Орлов заметил на углу большого серого дома табличку, и понял, что его поиски, наконец, увенчались успехом.

Переводя дыхание, он поднялся на четвертый этаж и позвонил в звонок нужной ему квартиры. Буквально сразу за дверью раздался женский голос:

– Иду, иду! Митя, я открою.

Иван Михайлович почувствовал, как вдруг безумно заколотилось его сердце. Он стал лихорадочно подбирать слова для начала разговора, но дверь открылась, и он за секунду все их растерял. Перед ним в домашнем халате стояла молодая стройная женщина, как две капли воды похожая на его мать, то есть мать на том портрете, что десятки лет стоит на домашнем рабочем столе.

– Мама!? – неожиданно для себя произнес Орлов, почувствовав, как перехватило дыхание. И тут же осекся.

Что он несет? Какая «мама», этой молодой женщине не более тридцати лет, она скорее ему в дочери годится, а его матери, будь она до сих пор жива, сейчас было бы уже за девяносто. Но какое сходство… – мысли беспорядочно замелькали в голове.

– Извините, – хотел было сказать Иван Михайлович, но буквы, вылетая по одной в беспорядке, так и не сложились в слово.

– Кто там, Катя? – в коридор вышел молодой мужчина – видимо, именно это и был Митя – высокий, чуть полноватый.

– Не знаю. Какой-то странный незнакомец, – ответила женщина.

– Иди, иди, – Митя, слегка отодвинул ее рукой в сторону. – Я здесь разберусь.

Он вышел на лестничную клетку, прикрыл за собой дверь.

– Что Вы хотели, как сказала Катя, «странный незнакомец»? – спросил он, внимательно разглядывая Орлова.

– Снимок… Вы разместили в интернете снимок… Мужчина и девочка в развалинах… Я бы хотел узнать, откуда у вас этот снимок, – сбивчиво пробормотал Иван Михайлович.

– Я же указал в письме, что не знаю, откуда у нас появился этот старый снимок, – резко ответил мужчина.

– Но, понимаете, на нем мои отец и сестра… Может быть, кто-то из ваших родственников… если поспрашивать…

– Нет у нас никаких родственников, – оборвал его Митя. – Мы с сестрой выросли в детдоме. Ничем не могу вам помочь. – После чего прямо перед носом Орлова захлопнул дверь.

Иван Михайлович постоял несколько минут в нерешительности – не такой представлялась ему эта встреча – потом достал из кармана куртки блокнот, вырвал листок, написал на нем адрес, телефон и сунул его в щель между дверью и косяком.

Вздохнув, он тяжело, словно придавленный неожиданно свалившейся на него тяжестью, спустился по лестнице и вышел во двор. Отойдя с десяток шагов от подъезда, оглянулся, заметив, как в окне на четвертом этаже дернулась занавеска, вздохнул и подумал:

– Как же она все-таки похожа на его мать, эта незнакомая молодая женщина.

Когда он скрылся в ближайшей арке, молодая женщина, смотревшая ему вслед, в задумчивости отошла от окна.

– Кто это был? – спросила она вошедшего в комнату мужчину.

– Не знаю. Просто человек. Странный незнакомец. Искал родственников, ошибся адресом, ответил он.

– Митя, он назвал меня мамой.

– Ты же понимаешь, что это бред. Посмотри на себя в зеркало. Сколько ему лет и сколько тебе.

– Он назвал меня мамой, – упрямо повторила молодая женщина.

В этот раз Митя промолчал, не нашел, что сказать. А она, постояв пару минут у окна и не дождавшись ответа, ушла в соседнюю комнату и закрыла за собой дверь.

* * *

Наступивший после недолгих сумерек вечер погрузил город в огромный, глубокий, темный колодец. Так, во всяком случае, могло показаться Орлову, глядевшему в окно. Он, конечно, знал, что на улицах уже давно зажглись фонари, реклама и вывески магазинов разукрасили их разноцветным неоном, но в широкий проем окна виделось только темное, закрытое тучами, и от того беззвездное небо, да на его фоне слегка угадывался силуэт растущего во дворе и слегка покачивающего ветками от несильного ветерка тополя.

Прошло уже больше месяца, как Иван Михайлович вернулся из Санкт-Петербурга. Случайно увиденное еще до поездки на городском сайте старое фото его отца и сестры и особенно встреча с молодой, поразительно похожей на пропавшую много лет назад мать женщиной в Питере, с тех пор не давали ему покоя. Он не раз читал в СМИ, видел фотографии людей из разных стран, разных по времени эпох, но как две капли воды похожих друг на друга, и относился к этому как к казусу, своеобразной шутке судьбы. Однако никак не мог себя убедить в том, что то, что происходит в его жизни в последние несколько месяцев, такой же казус или случайность.

Детство Орлов обычно вспоминал редко. Не потому, что оно было несчастливым – отец и сестра Аглая делали все, что могли, чтобы он рос в любви и заботе. Но разве они могли заменить мать… И вот два месяца назад воспоминания о детстве, все его тогдашние переживания нахлынули штормовой волной и теперь не отпускали.

Друзей у Ивана в те годы было мало. Сверстники его не сторонились, нет, просто не знал он – мальчишки и девчонки любят задавать вопросы – да и не хотел объяснять, как так получилось, что у него нет мамы, и куда она пропала.

Не было в его душе и обиды – бывает так, дети, растущие без одного из родителей, неважно по какой причине, затаивают на них злость. Иван на маму не злился. Он все равно ее любил в душе, пусть незнакомую, и переживал, что судьба лишила его маминой любви.

Часто во сне или в фантазиях и мечтах он видел одну и ту же картину – поздним вечером в их квартире раздается звонок, Иван бежит открывать дверь и на пороге видит маму.

– Здравствуйте, родные мои, – улыбаясь, говорит она, стряхивая капли дождя с волос. – Со мной произошла такая странность – я потерялась. Но вот я нашлась. Я так скучала без вас.

Вечер возвращения мамы сразу превращался в их доме в праздник. Потом, после праздника, мама укладывала Ваню спать. Она пела ему колыбельные и читала сказки и он, успокоенный, засыпал, и снилась ему… мама.

А утром… Утром гордого и счастливого, крепко держа за руку, мама вела его в школу. И все, все одноклассники, и ребята, и девчонки из других классов тихо завидовали его счастью.

Иван учился в третьем классе, когда отца в первый и последний раз вызвали в школу.

– За что ты избил своего одноклассника, – спросил он, вернувшись после разговора с учителем.

Ваня, насупившись, молчал.

– За что, сын, ответь, пожалуйста. Я хочу понять, что могло пробудить в тебе такую ярость.

– Он… он…, – внутри мальчика вдруг словно перегорел предохранитель, отпустил на волю его чувства, и, захлебываясь нахлынувшими слезами, Ваня с трудом выговорил – он сказал, что мама у нас не пропала, а просто бросила, как гулящая женщина. Ведь это не так, не так папа?

– Нет, сынок. Не так, – отец обнял его. – Конечно, не так. Мама бы никогда нас не бросила, если бы с ней что-то не случилось. И знаешь, она бы тебя очень, поверь мне, очень любила.

Посмотрев на часы, Иван Михайлович засобирался. Пришло время его вечерней прогулки.

Он стоял уже в коридоре у открытой входной двери, когда из кухни вышла жена.

– Вечерний моцион? – вытирая руки полотенцем, спросила она. Спросила так, для порядка, потому, как знала, что каждый вечер перед ужином он выходит на прогулку. – Аппетит нагулять?

– Да, как обычно, – кивнул головой Орлов.

– Шарф? – спросила жена.

Шарф для Ольги стал особым пунктиком – ей казалось, что без шарфа его обязательно продует, он заболеет.

– Конечно, конечно, – Иван Михайлович показал жене повязанный на шее шарф.

Она удовлетворенно кивнула головой.

– Не задерживайся, у меня уже все почти готово.

Иван Михайлович в ответ кивнул головой.

Выйдя на улицу, он тут же снял шарф и спрятал в карман куртки – не любил он ни шарфов, ни галстуков, без них, ему казалось, и дышать как-то легче.

По набережной своим обычным маршрутом, мимо жилых домов, мимо музея изобразительных искусств Орлов дошел до эстакады, перекинутой через Преголю. В середине моста спустился по лестнице на небольшой остров, образованный двумя рукавами реки. Когда-то его называли Кнайпхоф, но сейчас горожане запросто называли его островом Канта. В старые времена плотно застроенный, так плотно, что ширина улочек здесь иногда не достигала и метра, сейчас остров утопал в зелени, и единственной постройкой на нем остался величественный Кафедральный собор. Сбоку к нему примыкала колоннада могилы великого философа Канта.

На Медовом мосту – по одной из версий назвали его так, что несколько сот лет назад его строительство оплатил бочками меда обербургграф Безенроде, чья медовая лавка располагалась на берегу реки. Проходя мимо, Иван Михайлович улыбнулся маленькому хомлину дядюшке Карлу. Закутанный в новый теплый шарф на шее, с вязаной шапочкой на голове, тот довольно комфортно чувствовал себя на парапете моста. Хомлины – крохотные жители появились в городе несколько лет назад, расселились в разных местах, полюбились горожанам и гостям города, и довольно скоро стали одним из его символов. Дядюшка Карл был самым старшим из них.

По набережной мимо Рыбной деревни Орлов вышел к Высокому мосту. Обычно за мостом Орлов некоторое время шел по улице Багратиона, потом сворачивал к реке, и снова по набережной, совершив круг, подходил к дому. Однако сегодня Высокий мост, пропуская вниз по реке небольшие грузовые суда, оказался разведен.

На другом берегу реки, слегка подсвеченный фонарями, проглядывался силуэт Домика смотрителя моста – еще одна, но, в отличие от хомлинов, испытанная временем городская достопримечательность. Похожая на миниатюрный средневековый замок, со смотровой башенкой, она жила в ореоле окружавших ее легенд. Вроде бы там когда-то заночевал знаменитый барон Мюнхгаузен и, вытянув ноги в окно – домик оказался мал для барона, и девать ноги было больше некуда – потерял свои сапоги. Может быть, их ухватил живущий у опор моста двухсотлетний вещий сом. Удивительно, но несколько лет назад во время реставрации моста, водолазы у одной из его опор действительно столкнулись с огромным, видимо очень старым, сомом. Вещий он или не вещий, они проверить не смогли, так как сом, вильнув огромным хвостом, моментально исчез, словно растворился.

В темноте невозможно было различить, но Иван Михайлович точно знал, рядом с Домиком лежит огромный выщербленный ветром, дождем и временем большой валун. Горожане называют его камнем, исполняющим желания. И вроде бы даже чьи-то желания он исполнил. Но не все, мешает ему постоянно живущая на крыше дома напротив маленькая злая ведьма.

– Камень, исполняющий желания, – хмыкнул Орлов. – Чушь какая-то. Вот, попробуй исполни мое, позволь хоть одним глазком увидеть маму, и если не увидеть, так хоть какую-нибудь весть получить о ней.

– Что я говорю? С кем я говорю? Совсем на старости лет из ума выжил, – Иван Михайлович махнул рукой и, решив не ждать больше, когда сведут мост, пошел домой обратной дорогой.

До дома оставалось метров семьсот, когда пошел дождь, мелкий, но плотный. Зонты Иваном Михайловичем были так же нелюбимы, как шарфы и галстуки, и он основательно вымок. Когда, фыркая и отряхиваясь, вошел в квартиру, вода с него лилась ручьем.

– Ну, наконец-то, – всплеснула руками жена, встречая его в коридоре. – Что так долго? Я уже волноваться начала. А мокрый-то, мокрый, – запричитала она, помогая мужу раздеться.

Вытирая его мокрую голову полотенцем, через минуту тихо сказала:

– Там тебя ждут. Уже с полчаса.

– Кто? – спросил Орлов.

– Не знаю. Какой-то молодой человек. Я его отвела в твой кабинет.

Кто мог прийти к нему в такой час? Гость незваный, гость нежданный. Перебирая в уме всех друзей и знакомых, он так и не догадывался, кто бы это мог быть.

– Вы? – удивленно воскликнул Орлов, войдя в кабинет.

На диване, держа руки с крепко сжатыми в кулаки пальцами и слегка наклонившись вперед, словно бегун перед стартом, сидел Дмитрий. Тот самый Дмитрий, который месяц назад в Санкт-Петербурге отказался с ним поговорить о старой фотографии.

– Здравствуйте, Иван Михайлович. Я… вот прилетел… поговорить, – заметно нервничая, сказал он.

– Кого-кого, а вас, Дмитрий, кажется, совсем не ожидал увидеть в своем доме. Вы что-то вспомнили об интересующем меня фото?

– Фото? И фото… и не только оно… Даже не знаю, с чего начать, – растерянно пробормотал Дмитрий.

– Начните с главного.

– С главного… Да, да, конечно, с главного… Иван Михайлович, – гость глубоко вздохнул. – Катя умерла. Хотя сейчас я даже не знаю, как на самом деле ее звали.

– Соболезную вам, – покачав головой, сказал Орлов.

– И вы примите мои соболезнования.

– При чем здесь… – только тут до Ивана Михайловича дошел смысл слов Дмитрия. Он почувствовал, как гулко, набирая скорость, забилось сердце. Ноги стали словно ватные.

– Почему мне? – Орлов устало опустился на диван.

Он мог бы и не спрашивать, потому что интуитивно уже догадался, о чем пойдет речь.

– В тот день, помните, когда вы к нам заходили. Катя долго смотрела вам вслед из окна. Когда вы скрылись в арке, задумчиво тихо сказала: «Он назвал меня мамой». А потом началось невообразимое. Впрочем, лучше начать с самого начала.

Четыре года назад в Выборгском музее-заповеднике «Парк Монрепо» на популярном у посетителей эко-маршруте внезапно, будто из ниоткуда, появилась молодая женщина. Она сразу привлекла к себе внимание окружающих странным поведением – то испуганно шарахалась от них, прячась за деревьями и кустами и оттуда наблюдая, то хаотически металась по парку, словно кого-то или что-то искала.

На дворе стояла середина октября. Женщина была одета в легкое летнее платьишко и босоножки, очень похожие на те, что несколько десятков лет назад носили наши бабушки. В руках она сжимала фотографию.

Когда после нескольких неудачных попыток посетителей парка заговорить и выяснить, что с ней произошло и нужна ли помощь, женщина не смогла толком объяснить, ни кто она, ни как оказалась в парке, ни что или кого она потеряла. Бессвязно бормоча, она вдруг замолкала, видимо, силилась что-нибудь вспомнить, но так ничего и не вспомнила.

Оставлять ее в таком состоянии в парке побоялись, мало ли, что может произойти – парк ландшафтный, любая случайность – упадет со скалы, ударится о камни или соскользнет в холодную воду, может привести к трагедии, и пришлось вызвать полицию.

Там женщина пробыла несколько дней. Но и полицейские от нее ничего вразумительного не добились. Поскольку документов у женщины не оказалось, проверили компьютерную базу данных подходящих по возрасту пропавших без вести за последние пять лет. Не помогло. Попытались выяснить, что за мужчина и девочка изображены на фотографии, что у нее нашли. Но она, пристально вглядываясь в их лица и пожимая плечами, молчала.

Долго держать в полиции женщину не могли и попытались пристроить ее в больнице. Около недели искали место по всей Ленинградской области, и, наконец, нашли. Так она появилась в Ульяновской психиатрической больнице, что неподалеку от Тосно. В больнице Дмитрий, работавший там в то время, с ней и познакомился.

– Катя разительно отличалась от остальных пациентов нашей больницы, – Дмитрий присел рядом с Иваном Михайловичем. – Я это заметил сразу. Тихая, с грустными глазами, худенькая, она производила впечатление заблудившейся в этой жизни, совершенно беззащитной. Я был ее лечащим врачом в течение полугода и понял, что в нашей лечебнице ей не место. Да, она многие вещи в обыденной жизни воспринимала неадекватно, к примеру, компьютеры, мобильные телефоны, много чего. Ее поведение, когда она сталкивалась с подобными гаджетами, скорее, было похоже на поведение человека, никогда подобных вещей не видевшего и уж точно ими не пользовавшегося. Да и не только это. Мне порой казалось, она просто человек из другого времени.

Однажды вечером Дмитрий зашел в палату, где лежала Катя. Катей он назвал ее, поступившую в их больницу без имени и фамилии, потому что она немного напоминала его младшую сестру. Сестра к тому моменту уже десять лет как вышла замуж, уехала в Боливию. С тех они не виделись. Катя сидела на кровати, свернув свой больничный халат в кулечек, похожий на запеленатого ребенка, тихонько что-то напевала.

– У тебя есть… были дети? – спросил он ее.

Она на некоторое время застыла, будто вспоминая, потом снова запела.

Через полгода Дмитрий получил место психиатра в одной из больниц Санкт-Петербурга. Оставлять Катю в больнице ему не хотелось. Жаль было. Ради нее Дмитрий совершил целый ряд поступков, которые правоохранительные органы квалифицируют как преступление. Он подделал документы, прежде всего, о ее выписке из больницы, когда главврач уехал в отпуск. Представив ее своей сестрой, взамен якобы утерянного выправил новый паспорт. И много еще чего. Но все это – так он себя оправдывал – сделано было для ее блага, для ее защиты.

Попав в обычные домашние условия, Катя довольно быстро к ним адаптировалась, привыкла к незнакомым вещам, время от времени стала пользоваться некоторыми гаджетами, оказалась прекрасной хозяйкой и божественно готовила.

Однако она панически боялась улицы, и за прошедшие три с половиной года неохотно, но соглашалась сходить только в ближайший от дома магазинчик. Порой, когда Катя сталкивалась со старыми бытовыми предметами или предметами интерьера, вроде маленьких фарфоровых слоников, оставшихся у Дмитрия еще с бабушкиных времен, она застывала на несколько минут, пристально вглядывалась в них, вспоминая, вспоминая, уходила куда-то, в только ей одной ведомые дали, но потом, качнув головой, точно стряхивая навалившийся морок, возвращалась в настоящее.

Дмитрий пытался вернуть Кате память, обращался к друзьям врачам, к известным гипнотизерам. Она прошла несколько гипнотических сеансов, но блокировка воспоминаний оказалась настолько мощной, что никто из специалистов не смог ее разрушить.

– Катя очень меня удивила, когда после того, как я разместил фото вашего отца с сестрой в интернете, сказала мне, – голос Дмитрия дрогнул. – Знаешь, я скоро умру. – Сказала так спокойно, бесстрастно. Я засмеялся, не поверил.

– Правда, правда, – так же невозмутимо повторила она.

– Почему ты так думаешь?

– Время пришло.

– И когда это, по-твоему, случится, – ерничая, спросил я.

– Точно не знаю. Будет знак, – ответила она и ушла в свою комнату.

– Я только недавно понял, этим знаком оказались вы, Иван Михайлович.

– Я? – удивленно воскликнул Орлов.

Он слушал Дмитрия, затаив дыхание. Проживал каждое слово его рассказа, потому что с первой фразы сразу понял, о ком эта история. Услышанное не укладывалось в голове. Разум говорил – такое невозможно, но интуиция спорила с ним, утверждая обратное.

– Почему я? – срывающимся голосом спросил Иван Михайлович.

– Нет, вы неправильно меня поняли. Я не виню вас ни в чем, просто, мне кажется, ваше появление в нашем доме стало спусковым крючком для последовавших за этим событий.

После разговора с Дмитрием, в тот день, когда к ним приходил Орлов, Катя ушла в свою комнату. Буквально через минуту-другую вдруг выбежала в коридор. Дмитрий слышал, как открылась и хлопнула входная дверь. Он бросился следом, но тут же столкнулся с ней в дверях.

– Ты чего? – удивленно спросил он.

– Так, ничего, – пожала она плечами и снова ушла в свою комнату.

В тот день они больше не разговаривали.

Утром Катя обычно вставала рано. Готовила завтрак, провожала Дмитрия на работу. Это стало привычным для него в последние годы. Но в тот день она из комнаты не вышла. Он заглянул к ней. В последующие три недели ему все время казалось, что лучше бы этого не делал, возможно, все оставалось бы как прежде, и ничего не случилось. Открыв тихонечко дверь, чтобы невзначай не разбудить Катю, Дмитрий увидел на ее постели незнакомую женщину лет сорока пяти. Он не сразу догадался, что это и есть Катя, и только внимательно приглядевшись, узнал ее.

Как? Как за одну ночь молодая женщина могла постареть на пятнадцать лет – часто впоследствии задавался он вопросом. Но в тот момент вместо этого вопроса в его душу ворвалась паника. Минут двадцать он боролся с ней, не зная, как поступить, что сделать, но потом взял себя в руки и осторожно подошел к кровати. Катя, словно почувствовав, открыла глаза. Дмитрий вздрогнул, увидев в них боль и мольбу. Она попыталась что-то сказать, долго силилась, но с ее губ слетело только несколько нечленораздельных звуков.

Двадцать дней Катя провела в больнице. Дмитрий поднял всех друзей. Те, используя связи, привлекли к ее лечению самых лучших, самых маститых докторов, но никто не смог ей помочь. Они даже не смогли поставить диагноз. Катя, тем временем, день ото дня старела и теряла силы. Отчаявшись, Дмитрий забрал ее домой – зачем держать там, если медицина совершенно бессильна. Катя, это он заметил по ее глазам, немного повеселела. На следующее утро она, внешне уже глубокая старуха, за последние три недели не нашедшая в себе сил произнести хоть слово, вдруг позвала его и отчетливо попросила:

– Митя, найди, пожалуйста, моего сына?

– Сына? Так как же я его найду? – удивленно воскликнул Дмитрий.

– Он приходил сюда, к нам, месяц назад, – она указала рукой на верхний ящик письменного стола. – Там адрес.

Оказалось, она хорошо помнила день и час вашего визита, Иван Михайлович, – вздохнув, Дмитрий виновато посмотрел на него.

В столе я нашел записку, что Вы оставили в дверях, уходя от нас. Видимо, тогда Катя что-то почувствовала. Слова о Вас и записке стали последними в ее жизни. Буквально через полчаса она впала в беспамятство и следующим утром умерла.

Иван Михайлович горестно всхлипнул. Он в эти минуты вдруг почувствовал себя маленьким мальчиком, будто и не было за плечами более шести десятков прожитых лет. Ему хотелось плакать.

– Где вы ее похоронили? – едва сдерживаясь, срывающимся голосом спросил он Дмитрия.

– На Ново-Колпинском.

В комнате на некоторое время повисла гнетущая тишина. В этой тишине, поглощенный своими переживаниями, Орлов едва заметил, как гость засобирался уходить. Он долго мялся на пороге комнаты, что-то бормотал.

– Обещал… последнее желание… – отдельные слова долетали до слуха Ивана Михайловича.

Тот смотрел на гостя и чувствовал себя опустошенным. Ему бы остановить Дмитрия, расспросить подробнее о матери, но сил не находилось даже подняться с дивана и проводить его.

Уже находясь в дверях, Дмитрий вдруг обернулся, быстро подошел к Ивану Михайловичу и положил на стол фотографию.

– Думаю, она должна быть у вас.

Потом после паузы спросил: «Скажите, как ее настоящее имя?».

– Женя. Евгения… Мою маму звали Евгения, – с трудом выговорил Иван Михайлович.

После ухода Дмитрия Орлов еще долго, совсем не ощущая времени – оно для него остановилось, сидел в гнетущей тишине и смотрел на оставленное гостем фото. Несколько раз, беспокоясь, заглядывала Ольга, но не рискнула его потревожить. Потом, будто очнувшись, Иван Михайлович позвонил сестре.

– Ванечка, – взволнованным голосом спросила Аглая. – Что случилось?

– Почему должно что-то случиться, и я просто так не могу позвонить родной сестре, – как можно спокойнее сказал он.

– У нас уже полночь…

– Да, глупость сказал, – подумал Иван Михайлович. – Полночь? Полночь… Но разве мог он не позвонить, когда…

– Извини, но ты права, сестренка, случилось, – он вздохнул, набирая воздуха в легкие и тут же выпалил, словно боясь, что если протянет еще несколько секунд, у него не хватит храбрости сказать то, что так необходимо сказать, – мама нашлась…

Орлов услышал, как вскрикнула на том конце провода и заплакала Аглая. Чуть успокоившись, она спросила:

– Она жива?

– Если бы…

– Как? Где? Каким образом? – дрожащим голосом сестра засыпала его вопросами.

– Я многого еще в случившемся не понимаю и боюсь, не пойму, но похоронили ее в Санкт-Петербурге на Ново-Колпинском кладбище. Знаю точно самое главное, сестренка, она нас не бросала. Что на самом деле с ней случилось, скорее всего, мы никогда не узнаем.

Положив трубку, Иван Михайлович посмотрел в окно, следом на фотографию, с которой ему улыбались отец и Алена.

– Мама, мамочка, что же с тобой произошло, – пробормотал он задумчиво.

Орлов понимал: ему никогда не разгадать тайну исчезновения матери, как и загадку ее появления спустя несколько десятилетий вдали от родного дома такой же молодой, тридцатилетней, как в день пропажи. В этом присутствует какая-то мистика, и с ней придется смириться.

Когда на улице стали пробиваться первые лучи света, еще слабые, едва заметные, он уже решил для себя, что ему делать дальше.

Ближайшим утренним рейсом Орлов улетел в Санкт-Петербург.