Текст книги "Преступление не будет раскрыто"

– Ну тогда раздевайся и проходи.

– О, да у тебя гости! – воскликнул Горшенин, входя в залу.

– Мой друг Тарас Григорьевич Горшенин! – воскликнул Беляев, продолжая ломать комедию. – Прошу любить и жаловать.

Горшенин поставил на стол бутылку какого-то действительно редчайшего вина, какое и грузины-то, наверно, редко видят на своих столах.

– Это на посошок, – сказал он. – Как говорят, лакомый кусочек напоследок.

Тарас был одет в новый, с иголочки, роскошный костюм тёмно-серого цвета. Вино, костюм, белая рубашка, чудный галстук в голубую полоску выдали его с головой. Тане и Марине стало ясно, что он знал о вечеринке. Но они не огорчались, что их обманули. Подумаешь, схитрили немного, чтобы завлечь сюда Марину. Ей же ничто не угрожает. Герман и Владимир порядочные ребята из порядочных семей. И он сам, этот неуёмный поклонник, сын известного учёного. И Таня рядом. Что может случиться? Ведь завтра уезжать. И Марина была спокойна и даже веселилась как прежде, до прихода Горшенина.

Пили, закусывали, пели песни. Владимир опять играл на гитаре. Потом организовал танцы под магнитофон. Герман танцевал с Таней, а Владимир и Тарас поочерёдно приглашали Марину. Тоже ничего особенного. Особенное произошло лишь тогда, когда пили грузинское вино. Перед этим, пока Герман и Таня шептались в соседней комнате, а Владимир копался в магнитофонных кассетах, Горшенин высыпал в бокал Марине порошок. Бокал был высокий, из синего хрусталя, и Марина если бы даже заглянула в него, могла ничего и не увидеть. Порошок был почти бесцветным, а синий хрусталь, изрезанный полосками, хорошо маскировал порошок, рассыпанный на дне бокала. И вот сели за стол в последний раз выпить «на посошок». Горшенин открыл бутылку и стал разливать вино по бокалам. Цвет вина был тёмно-вишнёвый, приятный. И аромат от него исходил тоже приятный. Все смаковали и цвет и аромат, и Марина, севшая за стол ради приличия для компании и не желавшая ничего больше пить, поняла, что оставить без внимания этот волшебный напиток не удастся. Таня первая попробовала вино и зачмокала от удовольствия.

– Прелесть, – сказала она и, чокнувшись со всеми, выпила до дна.

Марина наблюдала за ней, пока она пила, и сама попробовала и неопределённо повела бровью – – вроде ничего особенного, вино да вино. Парни выпили всё до дна и стали в голос хвалить «божественный дар солнечной Грузии». Одна Марина медлила.

– Неужели не нравится? – спросил Герман. – Давай я выпью.

– Ни-ни! – Горшенин вскочил и отвёл его руку, – На чужой каравай рот не разевай.

Марина снова пригубила бокал и все, в том числе и Таня, стали кричать:

– Пей до дна, пей до дна, пей до дна! И Марина выпила.

Горшенин с каким-то странным, таинственным выражением лица смотрел на неё.

Немного посидели, поболтали о низком качестве фильмов, выпускаемых студиями страны, и Герман попросил разлить остаток грузинского вина. Горшенин стал разливать. Марина прикрыла свой бокал ладонью. Порошок начал действовать.

– Не хочешь, – произнёс. Горшенин, шутливым тоном, – нам больше достанется.

Таня, услышав бой настенных часов, спохватилась, что уже шесть, и ткнула в бок Германа. Герман кивнул ей и стал поторапливать Тараса, чтобы разливал поскорее. Таня сидела как на угольях. Оказывается, Герман приготовил ей сюрприз напоследок. Когда они сидели в другой комнате и шептались, он сказал ей, что есть два билета на концерт Аллы Пугачёвой. Но только два. Эта хитроумная акция тоже была заранее запланирована. Её удалось провернуть благодаря тому, что афиш почти не было в городе, и девушки не знали о концерте. До начала оставалось полтора часа, а ещё далеко ехать, и Таня начала нервничать. Она нервничала ещё и потому, что не могла сказать Марине о концерте. Ведь третьего билета не было. Она сказала ей, что прогуляется с Германом по вечерней Москве и приедет в гостиницу. Марина ответила, что чувствует какую-то усталость, сонливость, и прямо сейчас поедет в гостиницу. Все трое встали из-за стола. Марина слегка пошатнулась. В прихожей, когда одевались, Горшенин стал напрашиваться в провожатые и получил отказ. Вёл он себя как-то странно, был в напряжении, суетился, помогая Марине надеть плащ и всё время посматривал на Германа, словно хотел подать ему какой-то знак. Когда Горшенин снова ради приличия предложил Марине проводить её, то вместо ожидаемого отказа получил положительный ответ. Марина, почувствовав в последний момент, что в пути с нею может что-нибудь случиться, вдруг заявила, что не возражает, если он проводит её до гостиницы. Герман вопросительно уставился на Тараса. Тарас, растерявшись, несколько мгновений соображал. Даже вспотел от неожиданности и ответственности момента. Но надо было срочно принимать какое-то решение, чтобы спасти свой авантюрный, но тщательно подготовленный и почти осуществлённый план, в котором не была учтена только одна деталь – согласие Марины на то, чтобы он проводил её до гостиницы. По плану было предусмотрено, что Марина, как всегда, откажет, и тогда Тарас попросит Германа и Таню, чтобы они на минуту оставили его с Мариной наедине поговорить на прощание. Они выйдут, а дальше, как говорится, дело техники, потому что они не станут возвращаться. Им ведь надо спешить на концерт. Покрывшись капельками пота, Горшенин патетически с наигранным восторгом произнёс:

– С удовольствием! До гостиницы так до гостиницы. Только мне надо сказать пару слов наедине, – прибавил он, обращаясь к Марине и одновременно косясь на Германа.

– Мы подождём на улице, – сказал Герман, сообразив мгновенно, что надо улепётывать и скорее уводить Таню.

Они вышли на улицу и ждали Марину и её провожатого минут пять.

– Ну что же они! – нетерпеливо сказала Таня. – Опаздываем ведь.

– Выясняют, наверно, отношения, – сказал Герман. – Подождём ещё минутку.

– Да ну их! – воскликнула Таня. – Поехали. Она явно хотела отделаться от них, чтобы не дай Бог, не помешали мероприятию, а этого Герману и надо было, чтобы помочь своему другу.

… Марина вдруг почувствовала себя плохо и прислонилась к стене. Горшенин ждал, глядя в её посоловелые глаза.

– Что со мной такое? – прошептала она и закрыла глаза. Постояла ещё с минуту и медленно стала оседать.

Этого момента и ждал Тарас. Он подхватил её, поднял и понёс на руках в спальню.

– Что с ней? – спросил Беляев. Он в одиночестве сидел за столом, пил коньяк и закусывал яблоком.

– Что не видишь? – перепила, – сказал Тарас, прижимая Марину к себе и ощущая её упругое тело. Желание у него разгоралось все сильней и сильней.

– Неужели? – удивился Володя. – Такая красотка и пьяная в стельку. Я же говорил тебе, что она б; и на ней негде ставить пробы.

– Говорил, говорил…

– А что неправду говорил? – Володя встал со своего места и пошёл следом. – Несколько ночей провела с каким-то деревенским охламоном. Об этом вся экспедиция болтала. Ты же ведь, наверно, слышал…

– Слышал, слышал, – сказал Горшенин, укладывая Марину на кровать. – Но ты мне мешаешь, старик.

– Неужели такая пьяная? – удивлялся Володя и не торопился покинуть комнату. – Пила не больше нас.

Володя, как и Герман, ничего не знал о сильно действующем снотворном, которое подсыпал в бокал Марине Тарас. Володя и Герман даже и в мыслях не могли себе этого представить. Хотя оба они, как и сам Горшенин, были уверены, что Марина обыкновенная распутная девка, которая вертит хвостом направо и налево, а в случае с Тарасом ломается как сдобный пряник, преследуя цель одним выстрелом убить сразу трёх зайцев: престижно выйти замуж, стать москвичкой и перевестись из Иркутского университета в Московский. С помощью папы Тараса, разумеется. Но Тарас, убеждённый, в распутстве Марины, не собирался на ней жениться, и тем более не собирался в студенческие годы обзаводиться семьёй. Однако не хотел и упускать Марину, которая ему хотя явно и не симпатизировала, но якобы, как ему показалось, подавала иногда знаки завязать отношения на серьёзной основе. Серьёзная же основа претила ему в существе своём, и поэтому он пошёл на крайнюю меру, решился на авантюру со снотворным. Насчёт того, сколько кто выпил алкоголя, Тарас, отмолчался.

– Да, – произнёс Володя. – Вид у неё неважный.

– Старик, закрой дверь с той стороны. – Тарас нетерпеливо взмахнул рукой и стал раздевать Марину.

Когда Беляев вышел, Горшенин изнутри защёлкнул дверь на замок.

Беляев сел возле двери и стал прислушиваться. Едва улавливал ухом шуршание одежды. Похоже Горшенин сам стал раздеваться – брякнула о пол пряжка ремня от брюк. Потом послышались стоны и возня. Опять стоны и мерное поскрипывание кровати.

Через час Горшенин вышел из спальни в одних плавках весь потный. Сказал, что надо сменить простыню.

– Ты знаешь, – добавил он, выпучив свои хамелеоньи глаза, – она была девственница.

– Не может быть! – воскликнул Володя.

– Честное слово.

– Вот это да! В наше время – девственница.

– Сам ещё час назад не поверил бы. А вот теперь убедился.

– Она раздета?

– А что, хочешь взглянуть на неё? – ответил вопросом на вопрос Горшенин. – Взгляни. Роскошная девочка. Ничего не скажешь.

Беляев вошёл в спальню и увидел голую Марину. Она лежала на спине. Одна нога слегка согнута в коленке. Руки распластаны. Волосы раскиданы по подушке.

– Слушай, что с ней? – испуганно спросил Володя, глядя на её мертвенно-бледное лицо с закрытыми глазами.

– А что с ней? – равнодушно сказал Тарас.

– Да она жива ли?! – воскликнул Беляев и бросился щупать пульс. Пульс ещё прослушивается. – Немедленно вызывай скорую! Нет, лучше я сам вызову.

– Постой, – пробормотал Тарас – Как же… Тогда я лучше уйду.

– Куда ты уйдёшь?! – вскричал Володя. – Возьмут анализ спермы, и куда ты денешься?

Тарас побледнел.

– Давай хоть оденем её.

– Одевай сам! – крикнул на ходу Беляев. – Каждая секунда дорога.

Скорая помощь приехала минут через десять. Горшенин еле успел одеться сам, одеть Марину и вытащить из-под неё перепачканную простыню.

Врач скорой помощи, полная представительная женщина, осмотрела Марину и, обращаясь к фельдшеру, сказала:

– Сплошной криминал.

Они вышли из спальни. Врач обратилась к двум парням санитарам и сказала, что наверно понадобятся носилки.

– Ну что делать, – прибавила она. – Надо вызывать милицию. – Почему? – спросили в голос оба санитара. – Она чем-то одурманена и изнасилована. Горшенин направился к выходу.

– Стой! – сказал один из санитаров, высокий дюжий парень и преградил ему дорогу. – Ты куда? Сидеть!

Другой санитар и фельдшер тоже встали у выхода.

– Где телефон? – спросила врач.

– Вот телефон, – ответил Володя, ткнув указательным пальцем на аппарат.

Дежурный наряд милиции прибыл мгновенно. Наверно, патрулировал где-то поблизости. Сержант, выслушав врача, позвонил в райотдел и вызвал оперативную группу. Следователь, медэксперт и фотограф тоже не заставили себя ждать. Пока работники скорой помощи уколами и промыванием желудка приводили Марину в чувство, следователь составил первый протокол на месте происшествия.

– Они закрылись в комнате. Я не знал, что там у них было, – твердил одно и то же Беляев.

Однако его вместе с Горшениным увезли в отдел милиции, но поздно вечером выпустили. Горшенин загремел сначала в камеру предварительного заключения, потом в тюрьму.

Марину увезли в больницу. Когда она окончательно пришла в себя, её навестил следователь и долго беседовал и писал протокол. – Что ему будет? – спросила Марина.

– Суд решит, – уклончиво ответил следователь. И суд решил: на основании акта судебно-психиатрической экспертизы направить Горшенина Тараса Григорьевича на принудительное лечение в психиатрическую больницу. Врачи-психиатры сочли, что он в момент преступления был невменяем.

Горшенин в больнице почти не был. Жил дома под расписку родителей. Через полгода с него сняли принудительное лечение, и он обрёл полную свободу. И при всём том, что натворил, никакой судимости. И спокойно продолжал учиться и жить обычной студенческой жизнью.

Таня, вернувшись в Иркутск, сказала подругам, что над Маринкой какой-то рок, настоящее проклятие. Дважды за одну практику её жизнь висела на волоске.

III

Бывшего командира взвода Подбородько повысили в звании и перевели в штаб дивизии. Вместо него назначили молодого лейтенанта Орлова. Новый командир в первый же день дал одному рядовому наряд вне очереди за то, что тот по рассеянности, бросая окурок в урну, не попал в неё и не подобрал окурок. Другому солдату который, стоя у двери казармы и слушая байку приятеля, в самом смешном месте, схватившись за живот, расхохотался и поддал задом вошедшему Орлову, пострадавший закатил два наряда вне очереди, сочтя выходку за дерзость, предназначенную специально для него. Об этом 0легу рассказали, пока он снимал сапоги, вернувшись из караула, и отогревал ладонями настывшие пальцы ног. Потом он увидел на своей тумбочке письмо. Первая мысль мелькнула как молния: не от Марины ли? Она ещё не ответила ему ни разу, но он всё ждал и надеялся, и каждый раз, когда получал весточку из дома, первая мысль была всё та же: не от Марины ли? И вот теперь он опять подумал о ней, и опять письмо было из дому, хотя почерк на конверте чей-то чужой, незнакомый. Олег насторожился и быстро распечатал конверт и прочитал написанное незнакомым почерком письмо. Оно принесло несчастье. На листке линованной тетрадной бумаги чьей-то ученической рукой было написано, что его бабушка Агафья Софроновна скоропостижно скончалась, что её с помощью Трофима, соседей и старух, слава Богу, похоронили. Письмо было написано от имени деда, который читал-то плохо, а писать совсем не мог (прежде письма Олегу писала сама Агафья Софроновна). Несчастье случилось десять дней назад.

Олег подошёл к окну, сворачивая письмо и заталкивая в нагрудный карман. Долго стоял у окна, стряхнул скупую слезу и не сказал о письме никому.

Однажды, когда наступил личный час, Олег уединился, в классную комнату. Сел за стол, задумчиво уставился во двор, где солдаты пехлами сгребали снег в одну кучу. Он не заметил, как в комнату вошёл лейтенант Орлов, просто не обратил внимания, когда слышал шаги. Маленький, коренастый, с круглым лицом и большим горбатым носом лейтенант Орлов остановился перед ним, закинув руки назад и расставив коротенькие ножки. Олег не изменил своей позы. Он был так погружён в свои думы, что позабыл обо всём на свете и не поприветствовал своего командира.

– Осинцев! – сказал лейтенант.

Олег встрепенулся и вытянулся перед ним по стойке смирно. У него было такое состояние, когда человек, видевший страшный сон, вдруг внезапно просыпается, и сердце, кажется, бешено колотится о стенки грудной клетки.

– Устав не знаешь, – сказал Орлов. Мгновение они смотрели друг другу в глаза. Орлов понял, что прервал Осинцева в минуты глубочайших внутренних переживаний. Во взгляде солдата Орлову не понравилось то, что человек подчинённый, да ещё вдобавок проштрафившийся, в такую минуту не потерял чувства собственного достоинства. Орлов побагровел и, не сказав более ни слова, повернулся и ушёл.

С этой минуты они постоянно, ежедневно, когда встречались по долгу службы, чувствовали неприязнь друг к другу, которую испытывают между собой мнительный учитель и способный, но дерзкий ученик, когда учитель, не взлюбив ученика, занижает ему отметки, а ученик, не взлюбив учителя, с нежеланием идёт на урок. Но главная беда была не в этом. Его покинули два самых близких человека. Один – навсегда. Вот о чём болела у него душа.

В казарме никто не знал о его переживаниях. Замечал неладное только один его близкий приятель татарин Анвер Халитов. Он иногда спрашивал:

– Что, друг, грустишь? Олег отвечал ему:

– Так, ничего, Анвер, припомнилось детство. … Прошёл первый год службы.

IV

После занятий Марина пошла в общежитие. Уставшая от лекций и семинаров, хотела поскорее добраться до своей койки и отдохнуть. Войдя к себе в комнату, сняла пальто и стала разбирать постель.

– Не вздумай ложиться, – сказала Таня. – Сейчас придёт гость.

– Какой гость? Никого я не жду.

– Я видела его только что на улице. Он сказал, что взял билеты в кино и через полчаса зайдёт за тобой.

– Пошёл он к чёрту! – воскликнула недовольно Марина. – Я его проучу!

– Его проучишь. Как раз. Вот он на помине, – сказала Таня, глядя в окно. – Шагает сюда. Осколок Диогена. Интересно, сколько ему лет? Ты не знаешь?

– Не знаю, – нервно ответила Марина, – преподаёт математику в политехническом. Значит, не первой молодости.

Она опять застелила постель.

– А выглядит как мальчишка, – сказала Таня.

– Где ты его раскопала? – спросила другая девушка, обращаясь к Марине. – Какой-то он странный. Ей-богу, странный человек.

– Л мне он нравится, – сказала третья. – С ним интересно беседовать.

Минуту спустя в комнату вошёл молодой человек среднего роста, с энергичным восточного склада лицом и длинными, зачёсанными назад, чёрными волосами. Поздоровавшись, он снял пальто, бросил пронизывающий взгляд на Марину и заявил:

– Простите за вторжение. Но я предварительно известил о себе. Танечка, просьбу мою выполнила?

– Да, – ответила Таня, повеселев, – почувствовала, что гость в хорошем настроении и как всегда какими-нибудь оригинальными суждениями доставит ей и её подружкам удовольствие.

– Юрий Петрович, скажите, сколько вам лет? – спросила она.

– Это что, простое любопытство? – сказал Юрий Петрович, усаживаясь на стул.

– Мне кажется, вы старый колдун и можете менять облик.

– А что такое годы и вообще время? Пустота, серость, если оно прошло в одиночестве. – Юрий Петрович нагнулся к Тане и добавил шутливо-доверительно: – Лучше испытать маленькое увлечение, чем съесть гору трюфелей. Верно, Танечка?

– Не могу разделить вашего мнения, – ответила Таня с оттенком весёлой иронии. – Люблю сладкое.

– А! – воскликнул Юрий Петрович, взмахнув рукой и откинувшись на спинку стула. – Любите сладкое! А я – солёное. Малосольные огурчики с картофельным пюре. Когда-нибудь пробовали?

– Когда-нибудь пробовала.

– Ну ладно. Шутки в сторону. – Юрий Петрович слегка хлопнул ладонями по столу, настраиваясь на серьёзный лад. Посмотрел на Таню как-то особенно пристально и добавил безапелляционным тоном. – А прав-то всё-таки я. Кстати, по этому поводу очень хорошо высказался Дарвин. В минуты отдыха, читая какую-то книжку, он сказал так: «Нет ничего лучше, если герой романа хорошенькая женщина». Юрий Петрович сделал паузу, собираясь с мыслями, и продолжал: – Уж если мифический герой романа, воображаемая женщина так подействовала на него, то что говорить о настоящей, живой женщине? А?.. Ну что молчите? Нечего сказать?.. То-то же! Только ради любви и стоит жить. Иначе это не жизнь. Все дуэли, убийства и самоубийства на этой почве абсолютно оправданы. Это нормальный, естественный ход событий. Да, да! Нормальный, естественный ход событий. И не смотрите на меня так удивлённо! Не я завёл такой порядок вещей. Не я. А Господь Бог. Жестокие схватки самцов среди зверей, безумная любовная страсть, кровь – всё запрограммировано природой. Естественный отбор, как утверждал тот же самый Дарвин, основа основ всех биологических видов, включая и нас грешных, Гомо Сапиенс. Иначе – вырождение. И гибель биологического вида. Ну, словом, как говорят в народе, выходите девки замуж. Рожайте детей и так далее.

– Мы не против, – бодро сказала Таня. – А где женихи-то!

– Да Господи! – воскликнул Юрий Петрович. – Вон они, толпами ходят. Будьте сами поактивнее. Если гора не идёт к Магомету, Магомет идёт к горе.

– А где же рыцари?

– Рыцарей нет. Вымерли. Коммунисты есть.

– Ну почему?! – возмутилась Таня, стукнув кулаком по столу.

– Результат коммунистического и экологического бедствия, наверно, – усмехнулся Юрий Петрович. – Большевики отравили все вокруг. И почву. И воздух. И воду. И души людей. И мой вам совет: особенно не копайтесь. Идалов не ищите. Их нет. Просто их не существует в природе. А знаете почему? Природа не любит совершенства. Вот почему. Все идеальное гибнет. Вот вы, Танечка, говорите, что я колдун. Нет, я, к сожалению, не колдун. Но, честно говоря хотел бы им быть, – сказал Юрий Петрович, улыбаясь, и облокотился на край стола. – Хочется, чтобы все удовольствия были доступны, а так не бывает.

– Какая досада! – воскликнула с иронией девушка, которая до прихода назвала его странным человеком. – Вам же ведь девяносто девять удовольствий мало. Обязательно надо все сто.

– А их всего десять, – спокойно ответил Юрий Петрович, повернувшись к этой девушке. Он вперил в неё свои проницательные карие глаза и, загибая пальцы, стал перечислять: – Женщины, природа, искусство, слава, хобби, застолье, познание, работа, комфорт, игры. Вот все они тут. – Он разжал маленькие кулачки и показал ладони с тонкими растопыренными пальцами.

– А туризм, путешествия? Разве это не удовольствия? Ошибаетесь, молодой человек. Надо вам поучиться считать дальше десяти.

– А зачем мне учиться считать дальше десяти, если туризм и путешествия входят в седьмую графу – познание, – я имею в виду познание мира через впечатление, а не через учёбу и научный поиск – это относится к восьмой графе – работа.

– Вы так считаете?

– Ну, – вальяжно развалившись на стуле, произнёс Юрий Петрович и развёл руками, словно хотел подчеркнуть своим театральным жестом, что если бы это было не так, то реки потекли бы вспять. Он повернулся к Тане и добавил: – Что за вопрос. Верно, Танечка?

– Значит, – сказала Таня, слегка покраснев, – ей импонировали сила и уверенность, и она чуточку стушевалась не столько оттого, что Юрий Петрович обратился к ней, сколько оттого, как это было сказано, каким развязным самоуверенным тоном. – Значит, бесполезно искать какое-нибудь понятие с положительными эмоциями, которое бы не входило в эту вашу систему из десяти пунктов?

– Бесполезно, – твёрдо заявил Юрий Петрович. – И подружке своей посоветуйте выбросить эту затею из головы – искать какое-нибудь понятие с положительными эмоциями, которое я бы не втиснул в эту десятку.

– А что вы имеете в виду под словом игры? – спросила Таня с оттенком коварства. Она избавилась, наконец, от смущения и даже слегка встрепенулась, чуть-чуть взбодрилась оттого, что приготовила Юрию Петровичу фитиль.

– То и имею в виду – игры.

– В лото, что ли? – спросила Таня с хитрецой в голосе и прищурила глаза.

– Да хоть в подкидного дурачка.

– Вот тут я вас и поймала! – воскликнула Таня и захлопала в ладоши. – Я спортсменка, между прочим, имею разряд по бегу. Вы даже не представляете, какое это огромное удовольствие – прийти к финишу первой. А болельщики как на это реагируют! Сколько радости, сколько восторгов! О спорте вы совсем забыли. Вот и влопались!

– Неужели?

– Да, влопались.

– А скажите-ка мне, Танечка, как называются спортивные мероприятия, которые проводятся один раз в четыре года? А? Что-то не слышу. Юрий Петрович выставил ухо, подождал, а потом произнёс в растяжку, как это делают воспитатели в детских садах: – Олимпийские… Правильно, олимпийские игры. Значит эмоции ваших восторженных болельщиков входят в десятую графу под названием игры, а ваша победа с вашим огромным удовольствием у финиша есть ничто иное как результат стремления к спортивной славе. Слава занимает четвёртую строчку в моей системе удовольствий.

– А мне не нравится, что игры на последнем месте. Почему они на последнем месте?

– Да потому что женщины у него на первом, – сказала девушка, которая до прихода назвала его странным человеком.

– Правильно, на первом, – спокойно ответил Юрий Петрович. – Я их первыми и назвал. Между прочим, первое удовольствие важнее всех остальных девяти вместе взятых.

– Даже так! Это интересно, – сказала девушка, которой нравился Юрий Петрович. Она оживилась в предвкушении беседы на любовную тему.

– Только так и никак иначе, – сказал Юрий Петрович и помолчал немного, собираясь с мыслями. – Конечно – продолжал он, – будь я чемпионом мира по какому-нибудь виду спорта, игры, спорт, конечно, были бы у меня не на последнем месте. Это естественно. Но так устроен человек, что любая слава и популярность, любые красоты живой природы, даже уникальное искусство великих мастеров и любимое хобби сразу отступят на второй план, как только на горизонте появится женщина. А все что идёт дальше у меня по списку: шестое удовольствие – застолье – в хорошей компании с марочным коньяком или просто чай с брусникой после бани в одиночестве, седьмое – познание, восьмое – работа, девятое – комфорт, десятое – игры, – все это лично мне высшего наслаждения, то-есть счастья, вообще не даёт. Все это способно вызвать у меня самое большее – блаженство.

– А что, разве блаженство не то же самое что и высшее наслаждение или счастье?

– А я сейчас начерчу вам схему, – сказал Юрий Петрович, вынимая из внутреннего кармана пиджака авторучку. – Так, на словах, объяснять слишком долго. Дайте кто-нибудь лист бумаги.

Таня вырвала из общей тетради двойной лист.

– Хорошо, что в клеточку, – сказал Юрий Петрович, разлиновывая лист. – У меня будет нечто вроде периодической таблицы элементов.

Он быстро набросал схему и положил на средину стола. Все девушки, включая Марину, стали изучать её. Юрий Петрович извинился, что отдал дань своей профессии. Ведь он математик. А математики действительно в его схеме хватало.

– Кто придумал эту схему? – спросила Таня. – Ваш любимый и обожаемый Диоген?

– Диоген, – сказал Юрий Петрович, сразу Преобразившись и вдохновившись при имени любимого и обожаемого философа: – Диоген не чертил никаких схем. Создал обширную философскую систему и всю её держал в голове. Нигде не записал даже общих положений. И вот из-за того, что письменных трудов не осталось, теперь специалисты не могут однозначно толковать его взгляды. И это очень обидно. Ведь он первый из людей за много веков до Дарвина высказал догадку о родстве человека и животных. Первым предсказал пагубность цивилизации для природы. Кстати, он был абсолютно равнодушен к деньгам и богатству. Категорически отверг благий порыв самого Александра Македонского, который один раз побеседовал с ним и поразился оригинальности ума настолько, что предложил любую награду. Единственным человеком в мире, перед которым Александр Македонский склонил голову, был Диоген. А мы всё говорим, вот, мол, Диоген, – чудак человек. Жил в бочке, называл себя собакой, и если ему бросали кость как собаке, тут же принародно мочился на эту кость как собака. Чушь все собачья. Не это главное.

– Что значит называл себя собакой? – спросила одна из девушек.

– Знакомясь с новым человеком, говорил в ответ: «А я собака Диоген», особенно если тот кичился своими титулами.

– А ведь всё-таки Диоген жил в бочке, – сказала Таня с хитрецой в голосе и подмигнула подругам.

– Жил, – сказал Юрий Петрович. – Ну и что?

– Значит он отвергал комфорт?

– Да, – согласился Юрий Петрович, – он отвергал комфорт. Вы хотите сказать, что у меня комфорт фигурирует в числе удовольствий под номером девять? Да, я люблю тёплую ванну при сырой погоде и удобную одежду во все времена года. Но дело в том, что в древние века климат на побережье Средиземного моря был великолепный, и Диоген вполне мог обходиться морскими ваннами и жить вообще без одежды. Ещё вопросы есть?

– Философствовать легко, – сказала Таня, теперь уже разозлившись. – А вот когда вы сами, Юрий Петрович, попадёте в сеть, тогда узнаете, как люди страдают.

– Никто не гарантирован от ошибок, – заявил он обычным своим спокойным голосом. – И, следовательно, от неприятностей. Но я всячески пытаюсь избежать их. По примеру Диогена. Кроме того не забываю добрых советов Эпикура и Горация. Один советовал стремиться к безмятежному состоянию души и не отказывать себе в удовольствиях, а другой, уметь довольствоваться малым. Правда, довольствоваться малым кое в чём я пока ещё не научился.

Девушки значительно посмотрели на Марину.

– Однако нам пора идти, Маринушка, – сказал Юрий Петрович, взглянув на часы. Он равнодушно и нехотя поднялся со стула, словно не замечая внутреннего состояния девушек. На самом деле он все прекрасно видел и замечал, особенно как они воспринимали слова, относящиеся прямо или косвенно к Марине.

… Когда они оделись и вышли из комнаты, Таня с усмешкой сказала им вслед: «На всё у него готовый ответ. Хотелось бы видеть его рожу, когда Маринка бросит его».

– Ты думаешь, она его бросит? – сказала девушка, которой нравился Юрий Петрович. – По-моему, он человек не ординарный.

– Боюсь, что он уже крепко держит её в своих когтях, – сказала другая девушка.

– Посмотрим, – сказала Таня и вдруг спохватилась: – Тьфу, чёрт! Я так и не узнала, сколько ему лет. Забыла ещё раз спросить.