Текст книги "Горящие свечи саксаула"

Одним из таких «воспитанников» Алексея Кирилловича Разумовского стал родившийся в 1794 году Василий Алексеевич Перовский. Тайну своего появления на свет он знал. Но никогда этим не кичился и даже стеснялся своей нечаянной великосветкости. И сейчас, глядя из окна дома, взятого в аренду у князя Белосельского, на былое родовое гнездо Разумовских, Василий Алексеевич вдруг отчетливо вспомнил, как пятилетним мальчиком он впервые повстречался со своим дедом, который в ту пору, хотя, и отошел от больших дел, но выглядел торжественно-величественным. «Наверное, это царь» – подумал юный Перовский, увидев перед собой красивого седовласого старца с мягкой улыбкой на лице. «Царь» глянув с высоты своего роста на чернявого мальчугана, улыбнулся и произнес:

– Наш.

А потом этот самый «царь» присел на корточки перед ребенком и, протянув к нему свои большие руки, вдруг схватил его и поднял над собой.

– Так вот ты какой, Васятка…

А мальчик расплакался в рев… «Царь» смеялся, подбрасывая юнца к потолку. И неизвестно, сколько бы все это продолжалось, если бы не мать, которая заботливо взяла сына на руки, сказав фельдмаршалу:

– Уроните, Кирилл Григорьевич…

На что баловень судьбы резонно заметил:

– Я, Мария, своего не роняю.

Вспоминая сейчас этот эпизод своего детства, Перовский невольно улыбнулся…

– Опять с утра дымите, Василий Ляксеич… – послышалось за спиной. Это наконец-то явился лакей с кувшином воды и чистым полотенцем.

– А, Семен… – очнулся Перовский от своих воспоминаний – Давай быстрей умываться. А то дела стоят.

Он с удовольствием фыркался под струей холодной воды. Брызги летели во все стороны. А потом Перовский стал, насвистывая что-то, растираться полотенцем. От вида такого моциона лакея пробрал озноб, и он быстрее удалился на кухню варить барину кофе.

…От дел, которые наваливались на Перовского по долгу службы, он никогда не отлынивал, относясь к ним с энергией, дарованной ему природой, и дотошностью, воспитанной в нем отцом. Алексей Кириллович, давая наставления своему «воспитаннику», нередко говаривал:

– Ты, Василий, должен понимать, пока я жив, будущее твое – моя забота. Но я не вечен. Поэтому в этой жизни ты должен уметь добиваться всего сам. И для этого ты просто обязан постоянно учиться, постигать что-то новое… Остановишься, слетишь на обочину…

И Перовский учился. В юности – в Московском университете, потом – в школе колонновожатых. Накануне нашествия Наполеона он – уже прапорщик в армии Багратиона. Юноша учился и там. И даже когда началась война, семнадцатилетний Перовский учился. У простых солдат и седовласых генералов, у казаков и священников… А потом случился плен. Такой неожиданный и до слез обидный. Два года неволи и унижений не прошли для него даром. Он в совершенстве стал владеть французским, английским и итальянскими языками. И уже после освобождения неожиданно для себя он попал в адъютанты самого Кутузова, который однажды сказал Перовскому:

– Вас, Василий Алексеевич, бесспорно, ждет большое будущее… Если только Вы не утратите свое великолепное свойство слушать всех, а говорить с немногими.

Наверное, великий полководец где-то кому-то что-то сказал. Но вскоре Перовский очутился в свите наследника престола, великого князя Николая Павловича. Они были почти ровесниками. И это их сближало. У молодости свои измерения – бывало, что Перовский говаривал наследнику и «ты»…

Не забывая о службе и учебе, Василий Алексеевич находил время и для забав молодости. Именно тогда в круг его дружеского общения ворвались Пушкин, Вяземский, Жуковский… Как много он постиг от них!

А потом наступило 14 декабря 1825 года. И Перовский был рядом с уже императором Николаем I. Царь этого не забыл…

…Две недели назад они прогуливались по парку, устроенном в свое время великим Росси на Елагинском острове. Императору такие прогулки с другом молодости, а теперь Его Императорского Величества генерал-адъютантом нравились. Увы, они теперь случались нечасто. То выпадала смена другого генерала, то самодержец был занят. Поэтому прогулки, если они и случались, были долгими и душевными.

– Послушай, Василий Алексеевич – задумчиво сказал Николай Павлович, пристально вглядываясь в чугунные статуи львов, стоящих на входе во дворец – Я долго думал, и вот решил… В Оренбурге от апоплексического удара скончался тамошний военный губернатор Сухтелен… Ты помнишь его?

– Ну, как не помнить, Ваше величество? Павел Петрович был отличным рассказчиком и воякой… Очень жаль, что так вот все получилось…

– И мне жаль – также задумчиво продолжил император. А потом вдруг, резко обернувшись к Перовскому, Николай Павлович отчеканил – И я решил назначить туда тебя…

Перовский попытался что-то возразить, но Николай остановил его:

– С ответом не тороплю… Пока не тороплю. Но, Василий Алексеевич, пойми, там мне нужен ты…

…Перовский погрузился в изучение почти вековой истории Оренбургского края. Его воображение летело дальше, к Ермаку и Демидовым, к петровским мечтам о далекой Индии, к просторам, доселе неведомым России. Он взахлеб читал справочники и путевые заметки, стараясь постичь все, что могло ему пригодиться. Среди прочего он прочел и такое:

«Площадь Оренбургского края, во всем его объеме, занимала пространство в 18 тысяч квадратных миль или 885 тысяч квадратных верст, а по другим вычислениям даже более миллиона квадратных верст, тогда как пространства больших европейских государств Германии и Австро-Венгрии равняется первое – 9900, а второе – 12280 квадратным милям… В городе Илецк добывается поваренная соль. Илецкие соляные копи – богатейшие в целом свете месторождения каменной соли. Оная прозрачна, чиста и крепка как стекло. Соль лежит здесь сплошной массой на протяжении более трех верст… По исчислениям горных инженеров илецкой соли с избытком достанет до 10 тысяч лет для всего населения земного шара… В одном из рудников Магнитной горы в Верхнеуральском уезде находятся скалы с нагроможденными друг на друга глыбами сплошного магнитного железняка, достигающими до 3—4 метров в длину и 2 метров в ширину и высоту. Залежи железной руды исчисляются колоссальной цифрой в 6 12 миллиарда пудов… В золотых россыпях и медных рудниках попадаются драгоценные и цветные камни, месторождение которых здесь единственное в целом свете…»

– Семен, ну где ты там – крикнул Перовский.

Он уже дважды звонил в колокольчик, а лакея все не было. Василий Алексеевич аккуратно сложил на рабочем столе бумаги и книги, которых за последние две недели в его холостяцкой квартире накопилось немало, и сделал несколько гимнастических упражнений, сбрасывая напряжение с затекшей спины.

Наконец в коридоре послышались шаркающие шаги и бормотания Семена, разбуженного этим несносным, но таким любимым барином.

– Звали, барин? – войдя в комнату, спросил старый слуга.

– Да, Семен. Ты лодку заказал?

– Да, как Вы и велели, Василий Ляксеевич. В два часа по полудни лодку подадут на пристань.

– Хорошо. Ну, тогда давай одеваться. И щипцы грей, усы будем крутить…

Лакей направился к двери, собираясь выполнять указания барина, но потом, видимо, о чем-то вспомнив, вернулся и спросил:

– Одежу воинскую или гражданишнюю изволите, барин?

– Гражданишнюю, гражданишнюю – улыбаясь, передразнил лакея Перовский – Вечером буду поздно, так ты дверь не затворяй.

– А ужинать-то когда, барин? Опять голодным спать лягите? – осуждающим тоном начал ворчать Семен.

– Не переживай – обнимая старого лакея, сказал Перовский – Друзья голодными не оставят.

Удаляясь в гардеробную, слуга что-то бубнил про непутевых, по его стариковскому разумению, друзей барина. Больше всего в рассуждениях старика почему-то доставалось Сашке Пушкину и недавно появившемуся в окружении Перовского Володьке Далю, которые, вроде, уже и не ветряные мальчишки, а ведут себя, порою, как безусые сорванцы. Впрочем, на Даля старый лакей серчал меньше. Этот то ли лекарь, то ли писатель довольно часто просил Семена рассказывать старые присказки, записывая их в свою толстую тетрадь.

***

…В два часа по полудни облаченный в строгий камлотовый сюртук брусничного цвета с черным платком на шее, заколотым золотой булавкой в виде латинской буквы «P», Перовский вышел на пристань, где его ожидала шлюпка.

– На Аптекарский – сказал гребцам Василий Алексеевич, погрузившись в свои раздумья, которые теперь беспрерывно преследовали его.

Назначение на пост военного губернатора для Перовского стало полной неожиданностью. Да, он выполнял поручения императора, имел опыт канцелярской работы, в конце концов, он был участником военных кампаний. Но мало ли таких людей на виду у Николая Павловича? Наверняка решение о назначении своего адъютанта в Оренбург царь принимал, выслушав мнение военного министра Чернышова и вице-канцлера Нессельроде… «Так почему именно я? – в который уже раз спрашивал себя Перовский – Оренбург сейчас становится очень важной точкой на карте империи. Он – плацдарм для броска в Среднюю Азию. А для этого нужно утихомирить степь. Да и Персии нужно дать понять, что нынешняя Россия – размышлял он – это страна, которая идет в Азию всерьез и надолго… И Англия…»

Шлюпка замедлила свой бег по речной глади. Опытные матросы сушили весла, точно рассчитав, когда лодка должна приблизиться к пристани на Аптечном острове. Этот причал, украшенный искусной деревянной резьбой был частным. Прямо от него брусчатая дорожка убегала к изысканному и почти сказочному домику. Это бы дача вице-канцлера Российской империи Карла Васильевича Нессельроде. А вот и он сам.

Карл Роберт фон Нессельроде, таковым было полное имя будущего канцлера империи, а он им станет в 1844 году, родился за тридевять земель от России. В ночь на второе декабря 1780 года старая монашка лиссабонского монастыря Жеронимуш в каюте английского парусника, стоящего на якоре в Улиссовой бухте, перерезала ему пуповину и вынесла горланящего младенца на палубу, где нервно расхаживал отец – русский посланник в Лиссабоне Вильгельм Карл Нессельроде. Все детство и отрочество Карла прошли в Европе, и в Россию он попал лишь шестнадцатилетним подростком. Царствующий тогда Павел I, благосклонно относившийся к Нессельроде старшему, отправил юношу вначале на флот, потом в армию. Но там он себя никак не проявил. Да к тому же Карл весьма тяготился армейского уклада жизни. Походы, муштра, скудные бытовые условия были явно не для него. И вскоре он оказался в окружении Александра I, заступившего на престол после очередного дворцового переворота. Царствующий самодержиц направил Нессельроде по стопам отца, сделав его посланником по особым поручениям. И Карл начал колесить по Европе.

Вюртемберг, Штутгарт, Берлин, Гаага, Париж… В Германии он познакомился с австрийским послом Меттернихом, и… Кривотолки о связях Нессельроде с гением австрийской дипломатии и разведки появятся значительно позже, но факт остается фактом, практически все время своего пребывания в российской дипломатии, а это почти полвека, Нессельроде проводил проавстрийскую политику, ввергая Россию в международные конфликты и войны, нужные прежде всего Вене. Так, кстати, было и с походом русской армии на Париж в 1814 году. С военно-политической точки зрения этот поход России был абсолютно ненужным. И об этом императору говорил сам Кутузов, отлично понимавший, чего это будет стоить уставшей армии. Но Нессельроде убалтал самодержца, и войска пошли в сторону французской столицы. Так будет и значительно позже, когда канцлер ввергнет Россию в кровавую Крымскую войну. Уже после смерти Нессельроде станут известны факты, когда дипломат-долгожитель попросту врал императорам. Но это будет потом. А пока одетый в старомодный камзол с галунами, с широкой улыбкой на лице Карл Васильевич Нессельроде встречал своего гостя, стоя с широко распростертыми руками на живописном причале своей дачи.

Эх, как же он недолюбливал вот таких молодых да ранних! Еще и сорока нет, а уже военный губернатор. Да никакой-нибудь там Тмутаракани, а громадного Оренбургского края, где, между прочим, Нессельроде имел довольно крупные поместья. «Вот – думал он, не сбрасывая со своего лица улыбки – начнет сейчас этот выскочка нос свой совать туда, куда не просят. Дров наломать может. А вырядился-то каким щеголем…». За годы своего правления в российской дипломатии Нессельроде научился внешне не проявлять своих истинных помыслов и эмоций. Вот и сейчас он улыбался, но глаза его были… никакими.

– Ну, наконец-то, мой друг – с жутким акцентом, от которого он не сможет избавиться до самой смерти, заговорил вице-канцлер, встречая Перовского – Я уже начал беспокоиться, не случилось ли чего по дороге… Здравствуйте, здравствуйте, дорогой Василий Алексеевич… Ну как же Вы похожи на отца…

Последние слова, произнесенные Нессельроде, Перовскому были почему-то неприятны. Но он вынужден был улыбаться и пожимать вице-канцлеру руку, унизанную по моде прошлого века перстнями.

– Знавал я Вашего батюшку. Умнейший был человек – продолжал Нессельроде – Ну пойдемте в дом, обед уже стынет…

Они двинулись к дому по дорожке, обставленной по краям горшками с яркой геранью и тюльпанами.

– Красиво и уютно у Вас, Карл Васильевич – сделал комплемент Перовский.

– Вы еще не все видели, мой юный друг – явно польщенный похвалою ответил вице-канцлер – Вот отобедаем, и я Вам все покажу в своем саду.

За столом расселись чинно: во главе – сам хозяин, по правую руку – новоиспеченный оренбургский губернатор, а слева от хозяина – его жена Мария Дмитриевна, вся такая торжественная и напыщенная, как будто шел не семейный обед, а прием в царском дворце. Рядом с матерью усадили и старшую дочь Нессельроде Елену – девушку не особо красивую, но не лишенную определенных прелестей и даже какого-то шарма. Младшие Нессельроде, семнадцатилетний Дмитрий и тринадцатилетняя Мария, хотя и были представлены Перовскому, но за стол посажены не были. И, как показалось гостю, особо этому не огорчились, с радостью удалившись в сад.

– Давайте отведаем наливочки, Василий Алексеевич – начал трапезу вице-канцлер – Из собственных трав и ягод сея наливка приготовлена. Между прочим, крыжовник-то оренбургский…

– Скоро надеюсь, Карл Васильевич, воочию испробовать даров оренбургской земли – Перовский поднял бокал и на безымянном пальце его в солнечных лучах блеснул серебряный наперсток, оставивший неизгладимое впечатление на сидевшую напротив Елену Карловну – Землица там, говорят, весьма плодородна…

– Да уж, дорогой Вы мой, земля там отменная. И самое главное там ее много. Вот и поехали туда все…

– Насколько я знаю, Ваше высокопревосходительство, многие туда поехали не по своей воле…

– Ах, Вы про ссыльных? Куда без них? Вот как выхлопотал Кириллов у Анны Иоанновны право принимать там ссыльных, так туда и начали возить всяких. Там, почитай, половина губернии – потомки ссыльных да каторжных. Сейчас туда, кстати, немало поляков сослали после событий 31-го года.

– Я думаю, Карл Васильевич – отвечал Перовский – Эту практику нужно заканчивать. Оренбургский край богат своими плодородными землями и тем, что лежит в земных глубинах. Поэтому к тамошним богатствам нужно рачительно относиться…

«М-да, далеко пойдет – подумал при этом Нессельроде – Эдак, начнет этот молодец помещиков спихивать из-за богатств этих подземных». А в слух вице-канцлер произнес:

– Покойный губернатор Сухтелен, кстати, тоже многократно поднимал этот вопрос – тяжело вздохнув, он продолжил – Уже после его кончины царь-батюшка собственноручно изволили начертать на прожекте Сухтелена резолюцию, согласно которой переселение государственных крестьян в Оренбургскую губернию из других краев приостановлено… Давайте, Василий Алексеевич, еще наливочки…

Когда выпили и закусили зажаренным в собственном соку молодым барашком, Перовский, чтобы сделать вице-канцлеру приятное, заговорил о мериносах – недавнем увлечении Нессельроде.

Вице-канцлер, явно польщенный таким поворотом разговора, с восторгом начал рассказывать губернатору о своих достижениях в разведении новой для России породы овец:

– Мечтаю я, Василий Алексеевич, что когда-нибудь на бескрайних просторах оренбургской степи будут пастись тонкорунные мериносы, а не то, что сейчас там пасется. Киргизы увлекаются конями, а овцы для них, вроде как, небольшое дополнение. Там ведь и не поймешь, что за порода. Сброд сплошной. Нужен научный подход…

…После застолья мужчины вышли в сад, где продолжили разговор уже о политике, которую Перовскому предстояло проводить в Оренбурге. А в столовой между матерью и дочерью состоялся доверительный разговор.

– Ну, и как он тебе? – спросила Мария Дмитриевна смущенную дочь.

– Ах, маменька, я ничего не пойму. Он, конечно, воспитан и умен, но…

– Что но?

– А зачем у него на руке наперсток?

Мария Дмитриевна, явно озадаченная вопросом старшей дочери, ответила:

– А при чем тут наперсток? Отец, думаешь, случайно его на обед пригласил? У этого кавалера большое будущее. Он в друзьях у самого Николая Павловича числится… Ни каждому такие лакомые куски в молодости достаются…

– Про что это Вы, маменька?

– Ну, как про что? Про Оренбург… – сказала Мария Дмитриевна, подумав про себя: «И, правда, для чего он носит этот наперсток?»

Однако, Елене Карловне так и не суждено было стать губернаторшей Оренбуржья. Вскоре она выйдет замуж за подчиненного своего отца, потомственного дипломата Михаила Иринеевича Хрептовича – будущего графа и императорского гофмейстера.

А меж тем вице-канцлер не без гордости показывал гостю свой сад, созданный искусными мастерами на европейский лад. Были тут и тенистые аллеи, и таинственные гроты, и диковинные растения, выставленные в золоченых кадках вдоль посыпанных разноцветной галькой дорожек. В уединенном углу сада стояла мраморная беседка, которую ближе к макушке лета должен был увить плющ. Но пока молодые лианы лишь подкрадывались к пилястрам.

«Должно быть, в этой беседке – подумал Перовский – было сделано немало пылких признаний. И кто знает, может, и сам вице-канцлер, сейчас чопорно вышагивающий рядом, тоже признавался тут в любви Марии Дмитриевне…»

– Оренбург, Василий Алексеевич, это настоящий алмаз в российской сокровищнице. Однако, алмазу сему еще только предстоит пройти руки искусного ювелира…

Нессельроде ввел Перовского в беседку, усадил в мягкое кресло, а сам сел напротив.

– Но – продолжил он – И ювелир, делая огранку, должен понимать, насколько бесценен вверенный ему драгоценный камень. Поэтому движения должны быть выверенными и правильными. Один неверный шаг, и алмаз уже никогда не станет бриллиантом. Вы понимаете, о чем я?

– Да, Карл Васильевич, мне и государь говорил об особом месте Оренбурга в политике империи.

– Их Величество, дай бог им долгих лет жизни, смотрят далеко и глубоко – с пафосом изрек вице-канцлер, протягивая Перовскому курительную трубку – Киргизская орда вот уже сто лет не умиротворена. Еще Петр Алексеевич, великий император российский, замышлял установить мир в степи и через это наладить торговые сношения с азиатскими царствами и Индией. Но господу богу было угодно, чтобы сее испытание для России продлилось целый век… Вы слышали про Тевкелева?

– Бывший вице-губернатор Оренбургского края? – переспросил Перовский, затягиваясь ароматным и явно дорогим табаком.

– Он самый. Главный толмач Петра великого. Ну, так вот он, будучи с киргизами одной веры, умел их уговаривать…

– Да – ухмыльнулся губернатор – Особенно если учесть, что он сжег 50 башкирских деревень…

Нессельроде про себя отметил хорошую подготовку Перовского, знающего немало из истории края, которым ему теперь предстояло руководить.

– Много чего было в истории Оренбургского края. И крови тоже много было. И еще будет, если Вам, дорогой Василий Алексеевич, не удастся усмирить степь. Сами киргизы наивны как дети. Но за их спинами стоит Хива, подпитываемая Британией. Назревает большая игра. Ставки в этой игре очень большие. И нам с Вами, Василий Алексеевич, предстоит много работы – вице-канцлер протянул Перовскому папку, обшитую пунцовым атласом – Вот на досуге почитайте, мой друг. Это некоторые бумаги помянутого Тевкелева. Конечно, многое с той поры поменялось, но главные вопросы остались… Кстати, Василий Алексеевич, а ведь Тевкелев мог стать в свое время оренбургским губернатором. Но не стал. Сам виноват.

Им подали чай с ликером. И Нессельроде продолжил:

– Когда назначали Волкова в Оренбург, императрица-матушка Екатерина Алексеевна – вице-канцлер перекрестился, подняв глаза к небу – Царствие ей небесное, испрашивала у Тевкелева совета, мол, как лучше новому губернатору говорить с киргизами, чтобы те не строили никаких препятствий для русских негоциантов? Ну, так Тевкелев ей сказал, что, коли, не его самого назначали губернатором, то и советов он не даст. На это Ее Величество изволили распорядиться, чтобы никаких дел больше с этим татарином не имели. Так он и помер всеми забытый. А ведь мог бы еще послужить отечеству, если б смирил гордыню…

«К чему это старый дипломат рассказывает? – подумал Перовский, ловя себя на мысли, что он, губернатор, еще очень мало знает не только о самой своей губернии, но еще меньше ведает степь, которая манила русских царей ни один десяток лет – Нессельроде хитер, как и все дипломаты. И, наверняка, этот его рассказ неслучаен».

Вице-канцлер словно прочитал мысли собеседника и, улыбнувшись, сказал:

– Думаете, для чего я Вам это рассказываю? На степи и ордах, населяющих ее, многие обжигались. Повторяю, Василий Алексеевич, назревает большая игра. Сейчас степь, или как говаривал Тевкелев, азиатская Украина, это большая шахматная доска. А вот игроки сидят в европейских столицах. Если вдуматься, то там столкнутся не только Россия и Британия, свой кусок пирога захотят получить французы, османы, персы…

Про австрийцев вице-канцлер промолчал.

Уже прощаясь с Перовским, Нессельроде приобняв гостя, таинственно произнес:

– В Оренбурге, мой дорогой, Вам представится председатель Пограничной комиссии полковник Генс. Уделите ему побольше своего драгоценного времени, которого Вам на первых порах будет не хватать. Но поверьте, то, что Вы услышите от Генса достойно Вашего внимания. И – вице-канцлер сделал паузу – многое из того, что станет Вам известным, является государственной тайной. Помните об этом всегда. Ну, с Богом, Василий Алексеевич…

В ту минуту ни Перовский, ни Нессельроде не могли знать, насколько тесно их связывает жизнь. Впереди будут и времена абсолютного доверия друг другу, и отчуждения, порою переходящего в обоюдную неприязнь, будут размолвки и дружеские объятия. Будет все, но потом. А сейчас они оба улыбаются и жмут друг другу руки. Правда, при этом глаза вице-канцлера остаются никакими.

***

…Возвращаясь от Нессельроде, Перовский распорядился, чтобы кучер вез его на Дворцовую набережную. Открытый экипаж неторопливо катился по улицам столицы, которая, несмотря на довольно позднее время, спать, кажется, и не собиралась. По бульварам дефилировали дамы с зонтиками, которые в эту пору были вовсе не нужны. Но дамы упорно их не закрывали, понимая, какую таинственность может создать этот атрибут гардероба. И таинственность эта так и витала над парками, бульварами и набережными. Молодые офицеры, студенты и бравые заводчики, вдохновленные сладким дурманом белых ночей, поблескивая глазами, бросали в сторону гуляющих барышень томные взгляды. И сами барышни нет-нет, но поглядывали кокетливо в сторону своих воздыхателей. Тут же прогуливались купцы в длинных черных сюртуках. Время от времени они раскланивались с прохожими, снимая с головы высокие глянцевые цилиндры. Степенно проплывали пышнотелые раскрасневшиеся купчихи в цветных повойниках с неизменными шалями на плечах, которые в этот чудный вечер, как и зонтики высокородных дам, казались неуместными. Молоденькие чухонки с распущенными льняными волосами продавали букетики ландышей и кулечки присахаренных орешков. Над городом плыла благодать, которая случалась в этих краях нечасто.

Перовский заставил себя отвлечься от созерцания премилого действа, творящегося вокруг, и открыл атласную папку, лежавшую у него на коленях. Это была та самая папка, которую вручил ему Нессельроде. Губернатор прочел первый лист:

«В 1722-м году при Его Императорском Величестве блаженый и высокой славы достойный памяти Государе Императоре Петре Великом был я нижайшей в Персицком походе старшим переводчиком в секретных делах, и по возращении ис Персидского похода Его Императорское Величество Государь Император Петр Великий изволил иметь желание для всего отечества Российской Империи полезное намерение в приведении издревле слышимых и в тогдашнее время почти неизвестных обширных Киргиз Кайсацких орд в Российское подданство Высокою своею монаршею особою меня нижайшего к тому употребить намерение имел с тем, буде оная орда в точное потданство не пожелает, то стараться мне несмотря на великие издержки хотя бы домелиона держать, но токмо чтоб только одним листом под протекцыею Российской Империи быть обязались. Ибо как Его Императорское Величество Государь Император Петр Великий в 722-м году будучи в Персицком походе и в Астрахани чрез многих изволил уведомится об оной орде; хотя де оная Киргиз Кайсацкая степной и лехкомысленной народ, токмо де всем азиатским странам и землям оная де орда ключ и врата; и тои ради причины оная де орда потребна под Российской протекцыей быть, чтоб только чрез их во всех Азиатских странах комониканцею иметь и к Российской стороне полезные и способные меры взять. И ежели же моими трудами оная орда приведена будет в Российское потданство; то соизволил Его Императорское Величество изустно мне милостиво объявить: за то я нижайшей от Его Императорского Величества к немалому награждению удостоен буду. Но токмо оное за кончиною Его Императорского Величества тогда в действо не произведено».

Он бережно закрыл папку и задумался о смысле прочитанного. Формально Младшая и Средняя орды уже сто лет состоят в российском подданстве. И не силой оружия Россия присоединяла к себе новые земли. Тонкая дипломатия и торговля, замешанные на дальновидном расчете привели степь под крыло России. «Если вдуматься, – размышлял Перовский – то век назад киргизам деваться было некуда. Или идти на поклон к русским царям, ища у них защиты, или погибнуть под копытами джунгаров. Да и Китай хотел прибрать к рукам громадную территорию. Не вышло. Русь-матушка заступилась… Но мира в степи так и нет. И киргизы что-то часто стали говорить о независимости от русского престола…».

Экипаж, размеренно покачиваясь на брусчатке Дворцовой набережной, свернул в проулок и остановился возле живописного двухэтажного дома, на крыльце которого расхаживал важный лакей, разодетый по моде прошлого века в парчовую ливрею. Голова его была покрыта напудренным париком, ниспадавшим чуть ли не до половины груди. Лет, эдак, 70 назад так мог выглядеть какой-нибудь царский сановник. А теперь так был наряжен лакей, встретивший Перовского поклоном:

– Как изволите доложить?

– Военный губернатор Оренбургской губернии Перовский.

Лакей распахнул перед гостем массивную дверь, и Василий Алексеевич оказался в довольно приличном и по размерам, и по убранству вестибюле, ярко освещенном тремя пятисвечниками. Со второго этажа слышались звуки гитары, веселые мужские голоса и смех. «Уже начали – улыбаясь, подумал Перовский – Не дождались черти».

– Ну, наконец-то – раздалось сверху. По лестнице ему навстречу почти бегом спускался розовощекий и весь такой кудрявый Петр Андреевич Вяземский – Только Вас и ждем, Василий Алексеевич. Здравствуйте – он протянул Перовскому руку – Ну пойдемте. Сегодня все свои. Александр Сергеевич обещал почитать свои новинки…

Они поднялись в довольно большую комнату, где дым стоял коромыслом, хотя все окна были распахнуты. В дальнем углу в мягком кресле расположился красивый брюнет, что-то напевавший под гитару. Чуть поодаль, у окна, скинув сюртуки, стояли трое. Они громко над чем-то смеялись.

– Друзья, а вот и наш губернатор – провозгласил Вяземский.

– Давайте без званий, Петр Андреевич – смутился Перовский.

Первым с объятиями к нему кинулся Пушкин:

– Ну, здравствуй, здравствуй, Василий Алексеевич – великий поэт обнял Перовского – какой ты сегодня весь важный. Не иначе во дворце был?

– Здравствуй, Александр Сергеевич. Весьма рад тебя видеть.

Потом с рукопожатием к опоздавшему гостю подошел большой, но такой мягкий и даже застенчивый, Петр Александрович Плетнев, с которым Перовский был знаком, благодаря Пушкину.

– Вечер добрый, Василий Алексеевич – пробасил критик – Не скрою, удивлен Вашему назначению. Однако весьма рад этому.

– Да я и сам, если честно, Петр Александрович, не меньше Вашего удивлен – рассмеялся Перовский, отвечая на рукопожатие.

Из своего кресла поднялся брюнет и тоже с радостной улыбкой на почти девичьих губах направился к Перовскому. Это был приехавший недавно из Москвы поэт Евгений Абрамович Баратынский, с которым Перовский уже не единожды встречался вот на таких поэтических посиделках.

– Приветствую Вас, владыка степей – хохотнул поэт, пожимая руку губернатора – А мы сейчас только говорили, что Вам, Василий Алексеевич, предстоит трудиться там, где когда-то вольничал Пугачев. Александр Сергеевич вот задумал…

– Подожди, брат-Баратынский – прервал его Пушкин – Я сам потом расскажу. Разреши, Василий Алексеевич, представить тебе Николая Васильевича Гоголя. Незаурядного, поверь мне, писателя – он подвел несколько удивленного Перовского к долговязому сутулому незнакомцу – Да-да, это и есть тот самый Николай Васильевич, который удивит весь мир и нас еще ни один раз…

Пока шли приветствия и знакомства, все тот же лакей в ливрее и старом парике расторопно расставил на столе бутылки с вином и тарелки с закуской, а потом в ожидании новых распоряжений с торжественным видом занял место у двери.

– Друзья, давайте за стол – пригласил Вяземский.

И вскоре дружная мужская компания зазвенела фужерами и столовыми приборами…

Перовский любил бывать на таких вечеринках. И не потому, что в эти мгновения можно было отвлечься от повседневности. В конце концов, найти отдушину, можно было и в другом обществе – офицеров, царедворцев или просто баловней судьбы, но Василия Алексеевича тянуло именно к творческой богеме. Хотя…. Это сейчас они богема, а ведь недавно… Тот же Вяземский еще совсем недавно был ссыльным. Даль, который в сегодняшний вечер дежурил в госпитале и не смог принять участия в дружеской попойке, полгода назад сидел в тюрьме. Да и сам Пушкин по большому счету находился под надзором…

Что-то их притягивало друг к другу. В этой дружбе как-то незримо, но вполне осязаемо присутствовал еще один человек. О нем не принято было говорить, но он тоже как бы сидел за столом. Царствующий Николай Павлович был двоякой личностью. Его, прошедшего через межвластие и Сенатскую площадь, было трудно назвать либералом, но он, порою, мог проявить снисхождение и даже мягкость в отношении творческих людей, которые его, помазанника божьего, критиковали. Самодержец прекрасно знал, что Перовский, да и воспитатель наследника престола Жуковский поддерживают дружеские отношения с вольнодумными поэтами и писателями, но в эту дружбу он никак не вмешивался. Впрочем, довольно часто император интересовался у того же Перовского, как, например, поживает Пушкин? Что нового он написал?