Текст книги "Горящие свечи саксаула"

Обратил внимание на нового «крючкотвора» и сам граф Александр Христофорович Бенкендорф, ревностно стоящий на посту российского спокойствия. В сказках Даля графу померещилась угроза устоям самодержавия и призыв к бунту. И, не долго думая, главный цензор империи решил арестовать «казака Луганского».

Его взяли под стражу прямо в госпитале. Потом были допросы в Петропавловской крепости, беседы лично с Бенкендорфом и ожидание суда. Дело могло закончиться ссылкой в какую-нибудь глушь типа Оренбургской губернии. Но в судьбу Даля неожиданно вмешался великий Василий Андреевич Жуковский – наставник наследника российского престола. История о «казаке Луганском» настолько взволновала царевича, что он при первой же возможности рассказал о ней Николаю Павловичу. Император был благосклонен и приказал Даля освободить. Правда, при этом самодержец не отказал себе в удовольствии лишний раз устроить в отношении сына нравоучения. Александр Николаевич дал обещание отцу впредь не связываться с мятежно настроенными литераторами.

Чтобы Даль, потрясенный случившимся, не затерялся, Жуковский ввел его в круг своих знаменитых друзей и единомышленников. Был среди них и нынешний военный губернатор Оренбургской губернии. Так они и познакомились. Однако, в этой истории был еще один эпизод, о котором Перовский никогда не рассказывал Далю. Однажды во время личной беседы с глазу на глаз с императором он услышал от Николая Павловича:

– Слушай, Василий Алексеевич, тебе сейчас в Оренбурге будут нужны толковые люди. Возьми к себе Даля. Он тебе помощником будет отменным. Да и из столицы мы его тем самым уберем.

Так и попал Владимир Иванович в Оренбург. Тоже, вроде, ссылка, но особая.

И Перовский ни на минуту не пожалел, что забрал к себе на работу этого незаурядного человека. Как профессионал высокого класса он многому научил местных врачей. И врачевавший все высшее общество Оренбурга и округи доктор Бидерман не мог нарадоваться появлению Даля в столице губернии.

Но наряду с медицинскими делами Даль выполнял еще и много работы по части устройства делопроизводства в губернии, формировании архивов многочисленных управ военного и гражданского ведомств. Выполнял он и отдельные поручения Перовского в степи. И местные бии по достоинству оценили ум и смекалку нового чиновника в окружении военного губернатора.

Особо сблизила их недавняя история по делу о так называемом польском заговоре в Оренбургской губернии. И, анализируя все произошедшие, Василий Алексеевич с удовлетворением констатировал, что, не будь рядом с ним Даля, все могло закончиться совсем по-иному. Рассудительность и хладнокровие «казака Луганского» направили следствие по правильному курсу, и безвинные люди не пострадали.

…Все началось 25 октября. Ближе к обеду в кабинет военного губернатора буквально ворвался комендант Оренбурга Глазенап и выпалил в лицо опешившему Перовскому:

– Ваше превосходительство, в городе заговор поляков. Вам нужно укрыться в безопасном месте…

– Что Вы такое говорите?! – после явно затянувшееся паузы растерянно произнес губернатор. Он ожидал всего, но вот о польском заговоре даже и подумать не мог. Потом, немного успокоившись, он добавил – Садитесь и рассказывайте все.

Комендант, поправив свою саблю, которая смотрелась как-то негармонично с его нездоровым видом, сел на стул и начал свой рассказ:

– Намедни сидящий в тюрьме местный мещанин Стариков сообщил на допросе, что с ним в камере находится рядовой пятого батальона Людвиг Мейер, который, якобы, рассказал своему соседу, что в городе существует заговор ссыльных поляков. Эти самые поляки завтра-послезавтра вознамерились захватить знатные дома Оренбурга, лишить жизни Вас, Ваше превосходительство, а также генерала Энгельгардта, плац-майора Скрябина, полицмейстера Трофимова, ну и меня, естественно… – комендант вытер батистовым платком вспотевший лоб и вопрошающее посмотрел на Перовского.

– А за что сидит этот….

– Мейер – подсказал Глазенап.

– Да, Мейер. Так за что он сидит в тюрьме? – уже почти спокойно спросил Василий Алексеевич, затягиваясь трубкой.

– Его, Ваше превосходительство, арестовали за самовольную отлучку в степь к киргизам. Кроме этого при обыске у него обнаружили фальшивый рубль…

– Понятно. Ну и кто возглавляет этот заговор? Он назвал имена? – Перовский поднялся со своего места, сделал знак рукой Глазенапу, чтобы тот оставался сидеть на своем стуле, а сам начал прохаживаться по кабинету.

– Так точно, Ваше превосходительство – начал комендант, крутя головой вслед вышагивающему по кабинету Перовскому – Во главе заговорщиков стоят музейщик Томаш Зан, бухгалтер Пограничной комиссии Адам Сузин и портупей-прапорщик Ян Виткевич.

В кабинете военного губернатора повисла тишина.

Перовскому названные имена были знакомы. Томаш Зан, сосланный в эти края за организацию тайного общества «Филареты» в Вилинском университете, в свое время был обласкан губернатором Сухтеленом и определен на работу в музей Неплюевского училища. Собственно этот музей Зан и создавал. Он нередко выезжал в степь, собирал коллекции минералов и гербарии растений, умело мастерил чучела редких животных. Представить его в роли главного заговорщика Перовский не мог. Как-то не верилось, чтобы этот седовласый мудрец, призывающий к гуманизму и прощению, мог направить заговорщиков на убийство.

Бухгалтер Сузин… Почти всегда сидящий за столом со своими бумажками и счетами с неизменно съехавшими на нос очками… Ну какой из него заговорщик?

А вот Виткевич… Перовский невольно вспомнил свою первую встречу с этим незаурядным человеком. Иван, а точнее Ян, Викторович Виткевич еще в совсем юном возрасте был сослан в Оренбургскую губернию 10 лет назад за участие в тайном обществе «Черные братья». Вначале он отбывал свое наказание в Орске рядовым линейного батальона. Но вскоре его незаурядные способности в языках, рассудительность и смелость привлекли внимание начальства. И почти все командиры старались держать Виткевича рядом с собой. Потом его приметил военный губернатор Сухтелен, который перевел ссыльного поляка в Оренбург, определил его в Пограничную комиссию и стал ходатайствовать перед военным министром об офицерском чине для Виткевича. Но губернатор неожиданно скончался, и Иван Викторович впал в отчаяние. Со смертью Сухтелена рушились все его надежды на карьерный рост и возможное возвращение на родину. Прибытие Перовского Виткевич встретил с опаской. Военный губернатор, считавшийся другом самого императора, мог отправить ссыльного поляка обратно в Орск. Но Перовский не торопился исправлять ошибки своего предшественника, о которых поначалу ему стали нашептывать некоторые чиновники из окружения покойного Сухтелена. К тому же о Виткевиче тепло отзывался начальник Пограничной комиссии Генс. И даже Пушкин, недавно посетивший Оренбург, случайно встретившись с Виткевичем в музее Неплюевского училища, говорил потом Василию Алексеевичу:

– Ах, ну что за ум у этого молодого поляка! Представляешь, он читает восточные стихи на их родном, исконном языке…. Это музыка!…

А потом они встретились. И говорили на равных – генерал и ссыльный поляк, имевший звание портупей-прапорщика. Перовского удивила глубина познаний собеседника во всех хитросплетениях политики средне-азиатских царств, их влияния на степь. Но еще больше его обрадовало то, что собеседник отлично понимал, России в этом регионе противостоит Англия. Они расстались, как показалось Василию Алексеевичу, взаимно удовлетворенные друг другом. И вот теперь…

«Неужели я в нем ошибся? – думал губернатор – Может быть, Виткевич – хитрый затаившийся враг, который вовсе и не мечтает о своей Польше, а уже вовсю сотрудничает с англичанами?». А вслух Перовский спросил у притихшего Глазенапа:

– Но у заговорщиков должна быть какая-то идея. Ну, убьют они нас, а что дальше-то?

– Мейер говорит, Ваше превосходительство, что Зан – комендант опять вытер вспотевший лоб носовым платком – убеждал заговорщиков всюду распространять клевету, которая бы возбудила не только Оренбург, но и всю округу, включая приграничные укрепления, где сейчас тоже немало ссыльных поляков. Ну и, естественно, эта клевета должна была настроить степь против царствующего самодержца.

– Даже так? – Перовский вновь начал вышагивать по кабинету – И в чем же состояла эта ложная информация?

Глазенап замялся, но, увидев пристальный взгляд губернатора, ответил:

– Речь идет о том, что почивший царственный брат нашего императора Николая Павловича Константин Павлович вовсе не умер, а вошел в сношения с Францией и Пруссией, и сейчас движет войска в сторону России, чтобы занять престол….

…По приказу военного губернатора всех заговорщиков арестовали. Началось следствие, которое проводила специальная комиссия, возглавляемая лично Перовским. В эту же следственную комиссию был включен и Даль, знавший всех заговорщиков. Кроме этого губернатор учитывал, что у Даля к полякам было особое отношение: два года назад в Варшаве восставшие поляки убили его младшего брата Льва – совсем еще юного офицера. Но вот ведь парадокс – Даль оказался самым объективным в своих суждениях в отношении тех, кто, пусть даже и не лично, но все же в какой-то степени был причастен к гибели любимого брата.

Во время обыска на квартирах бунтовщиков были обнаружены письма весьма странного содержания. Например, у Зана изъяли письмо некоего Иосифа Ежевского, в котором было написано:

«… Хоткевич насказал мне много хорошего о Виткевиче: он здоров, смел, стоек, ловок. Ежели хорошо знает по-татарски, то пусть старается узнать лучше, нежели до сих пор знает Бухарию и именно Узбек. Разумеется, что наперед надлежало бы ознакомиться с лучшими описаниями. Ежели он узнает край этот, проникнет в глубину оного, если позволит узнать себя, что делать должно.»

А тут отыскался еще один ссыльный поляк Бонифатий Кжевицкий, проходивший службу рядовым в 4-ом батальоне. На допросе он показал, что Виткевич, будучи проездом через их укрепление, говорил, что совсем скоро начнется восстание, и поляки обретут свободу.

Казалось бы, при такой доказательной базе судьба арестованных по делу о мятеже была предрешена. Собственно, многие из окружения Перовского призывали его побыстрее закончить это дело и передать все материалы графу Бенкендорфу. Пусть, мол, его допросных дел мастера разбираются. Но тут свое слово сказал Даль. Он убедил членов комиссии в том, что арестованные хоть и мечтают о свободе и возвращении в Польшу, тем не менее, небезрассудные авантюристы, а люди, понимающие все бесперспективность подобных способов обретения свободы. При этом он особо обращал внимание на логичность в показаниях арестованных. Особенно Виткевича, который заявил следователю:

«О том, имеют ли Поляки возвратиться на родину, я никогда не рассуждал. Это совершенно противно моему образу мыслей, который, я надеюсь, достаточно оправдан трехлетней службой при Оренбургской пограничной комиссии; к тому я неоднократно исполнял разныя возлагаемые на меня в Киргизской степи поручения, и если бы хоть одна из приписываемых мне идей могла быть моею, то без сомнения я бы не рисковал жизнью, поймав давно оглашаемого в недоброжелательстве правительству и скрывающегося несколько лет султана Мендияра, тем более, что я сделал сие, не имея особенного на то повеления, а единственно по собственному желанию исполнять всегда, сколько от меня зависит, все виды правительства»

И теперь Перовский был благодарен своему помощнику. Не будь Даль так настойчив, то дело могло принять совсем неожиданный поворот. Уже значительно позже русскому правительству станет известно, как родилось дело о мнимом заговоре поляков в Оренбурге. У его истоков стояли… англичане. На берегах Темзы справедливо решили, что назначение Перовского на пост Оренбургского военного губернатора – серьезная угроза английскому влиянию на политическую ситуацию не только в средне-азиатском регионе, но также и в Персии, Афганистане и даже в Индии. Вот и решили в министерстве иностранных дел Британской империи скомпрометировать Василия Алексеевича в глазах русского двора. Лучшего предлога, чем бунт поляков на южных рубежах России, и придумать было нельзя. Через своих тайных агентов в Оренбурге, а они там были, англичане за определенную плату «внушили» Мейру и Кжевицкому дать показания о, якобы, готовившемся заговоре. И, если бы план английской разведки сработал, то Петербург отреагировал незамедлительным смещением с губернаторского поста Перовского. Но случиться этому было не суждено…

– Они придут? – спросил Василий Алексеевич, с чувством выпуская под потолок клубы табачного дыма.

– Да, прибудут ближе к полуночи – ответил Даль, разглядывая узорную лепнину на потолке – Мы договорились, что они войдут через черную лестницу. Дверь там открыта, я проверил.

– Ну, хорошо – Перовский встал с кресла, поправляя свой парадный мундир – Пойдем, Владимир Иванович, полорнируем гостей. Время еще есть. Да и тебе нужно больше внимания уделять своей молодой супруге – губернатор улыбнулся – А то вон сколько тут горячих кавалеров…

А бал был в самом разгаре. Только что оркестр закончил играть польку, и запыхавшиеся танцоры разбредались по залу, собираясь в группы по интересам. У окна вокруг генерал-майора Стеллиха, мастера рассказывать анекдоты, собралась немалая группа офицеров и мужчин в штатском. Вскоре со стороны этой компании раздался дружный хохот. Громче всех смеялся генерал Энгельгардт, поглядывая на всех с высоты своего гигантского роста веселыми глазами.

В противоположном углу возле инкрустированного золотом столика в мягких креслах отдыхали дамы. Они тоже не скучали, обсуждая золотой наперсток, который носил Перовский на среднем пальце правой руки.

– Уверяю вас – обмахиваясь веером, говорила всезнающая жена полицмейстера Трофимова Олимпиада Никаноровна – Он лишился пальца, стреляясь на дуэли из-за женщины…

– Ах, как романтично! – прошептала стоявшая рядом полковница Людмила Николаевна Павлова – А имя этой женщины известно?

Трофимова, снисходительно взглянув на впечатлительную полковницу, дала понять ей, что, конечно же, имя той, из-за которой военный губернатор лишился пальца, всем хорошо известно. А вслух она произнесла:

– Какая это была страсть! Но его пассия оставалась холодной как лед…

– Да выдумки все это, Олимпиада Никаноровна – вступила в разговор красавица Лидия Николаевна Струкова, жена действительного статского советника, управляющего Илецкой конторы соляного правления Григория Никаноровича Струкова – Ваш братец как-то рассказывал полковнику Артюхову, что Василий Алексеевич лишился пальца в бою при Бородино.

– Ах, как романтично! – начала, было, полковница Павлова. Однако, продолжить свою мысль она не успела, так как задетая снохой Олимпиада Никаноровна выпалила:

– Много он знает! Я говорю, что это была дуэль…

Неизвестно, чем бы закончилась перебранка двух родственниц, но оркестр заиграл вальс…

…За стенами кабинета был слышан шум расходящейся публики. Позванивали медные инструменты, которые музыканты бережно укладывали в чехлы и футляры. За окнами постепенно затихал гомон, связанный с разъездом по домам участников губернаторского бала.

А в небольшом кабинете, устроенном в самом конце коридора, в ожидании появления военного губернатора коротали время двое. Молодой человек расхаживал по кабинету, ненадолго задерживаясь у окна, чтобы посмотреть на разъезжавшуюся публику. Он явно нервничал.

– Я бы не советовал Вам выглядывать в окно – сказал сидящий в удобном кресле с книгой в руках мужчина с седыми бакенбардами – Публика у нас любопытная от природы. Не ровен час, кто увидит…

Стоящий у окна безропотно повиновался. Он отошел вглубь кабинета и сел на диван.

– Что-то господин губернатор задерживается – произнес молодой человек, забрасывая ногу на ногу.

– Ну а как Вы хотели, друг мой? В обязанности военного губернатора входят не только заботы по презрению вверенному ему края, но вот и такие мероприятия тоже. Городская общественность должна иметь возможность, так сказать, получше узнать его. Да и он должен присмотреться. И со всеми ему нужно быть любезным, всех проводить… Да недолго уж осталось ждать.

– Как Вы думаете, Григорий Федорович – молодой человек вновь попытался соскочить с дивана, но, увидев устремленный на него взгляд, полный оценки и укоризненной доброты, вновь сел в мягкие подушки – его превосходительство осведомлен о происходящем в орде?

Мужчина захлопнул книгу, встал со своего места и произнес:

– Ну, сейчас и узнаем. Кажется, идет…

За дверью послышались приближающиеся шаги. В ту же минуту на пороге кабинета появился Перовский.

– Прошу прощения, господа, за ожидание – произнес он, пожимая руки своим визитерам – Обязательный церемониал нужно было выдержать. Господин Даль вас проинформировал о цели нашей встречи?…

…Разговор неожиданно для всех завязался сразу и по делу. Губернатору импонировала манера пришедших не лить воду, характерную для великосветского общества столицы, а говорить конкретно и не витиевато. Чувствовалось, эти люди, пережившие в этом неспокойном месте многое, ценили конкретность не только в разговоре, но и в деле.

– Чтобы принудить степь к миру, Ваше превосходительство, нужно дать понять среднеазиатским правителям, что русский престол – при этих словах Генс кашлянул, выдержав небольшую паузу, а потом, посмотрев на Перовского в упор, продолжил – не позволит дальше нарушать спокойствие империи. Мы все прекрасно понимаем, что за спинами Хивы, Бухары и Коканда стоит Лондон. И схватка обещает быть жаркой…

– Да, именно так – подхватил сидевший на диване Виткевич – Английские короли весь мир пугают завещанием Петра Великого, не забывая при этом явно, а чаще через марионеточные режимы, решать свои внешнеполитические задачи…

Перовский с некоторым удивлением посмотрел на ссыльного поляка. Он ожидал услышать от него многое, но вот такая прямота и четкий слог Виткевича губернатора поразили. И он был несказанно этому рад. Эти двое четко формулировали то, что уже давно занимало Перовского. Об этом же ему говорили и при дворе, давая напутствия перед отбытием в Оренбург. Но если в столице все тонуло в абстрактных рассуждениях, то ночные визитеры говорили с губернатором прямо и конкретно. О хитросплетениях восточной политики эти люди знали значительно больше, чем царский наместник. И он это понимал. Осознавали это и они, отдавая себе отчет в том, что вложенное ими в голову Перовского обязательно отзовется какими-то политическими и военными решениями в Петербурге. Поэтому они терпеливо, шаг за шагом, приоткрывали губернатору завесу тайн русской дипломатии в степи.

…Григорий Федорович Генс, а это именно он был одним из ночных гостей Перовского, прожил в Оренбургском крае без малого тридцать лет. Прибалтийский немец за эти годы сделал немало полезного для изучения степи, ее географии и минералогии. Последние восемь лет Генс наряду с руководством Неплюевским военным училищем возглавлял еще и Оренбургскую Пограничную комиссию – специальный орган, созданный для регулирования торговых, военных и иных вопросов со степью. Но в деятельности комиссии была и менее открытая для широкой публики сторона. Именно о ней говорил вице-канцлер Перовскому в столице…

– России, как державе великой, – тихим, но твердым голосом говорил Виткевич – не пристало умалчивать о своих интересах окрест своих границ. Только покой на рубежах даст России и подданным ей народностям процветание. Будем медлить, без нас найдутся охотники обласкать степь. У англичан есть поговорка: «First come, first served»…

– Faint heart never won fair lady … – тут же отозвался губернатор.

Они как-то удивленно посмотрели друг на друга, а потом дружно расхохотались, вдруг осознав, что думают почти одинаково. Улыбался, наблюдая за молодыми людьми, и мудрый Генс. «Будет толк из этих двоих – размышлял он – Губернатор рассудителен и осторожен, а Ян – горяч… Ну, ничего, кашу сварим…».

***

Верстах в тридцати от Оренбурга от дороги, ведущей к Верхнеуральску, уходила влево чуть приметная тропинка, которая, петляя между деревьями, сухим валежником и кочками, упиралась в массивный, сложенный из вековых сосен, частокол. Узнать, что творилось за такой оградой, было непросто – аккуратно заостренные бревна поднимались над головой любопытного чуть не на два аршина. Мало того, в любой момент можно было провалиться в ямы-ловушки, которые чья-то ловкая рука прикрыла дерном и сучьями. А если вдруг слетишь в такую яму, то тут же раздастся звон множества склянок и колокольчиков.

Об этом странном месте дурная слава ходила давно. Старики, рассказывая внучатам страшные сказки, называли его Ведьминой падью. Мол, собираются там ведьмы, лешаки и прочая нечисть на свои шабаши и пьют кровь несчастных, коим довелось очутиться в этом проклятом месте. Эта молва передавалась из поколения в поколение. Поэтому желающих попасть сюда без особой нужды не находилось уже много лет.

Именно это обстоятельство в свое время подвигло Григория Федоровича Генса обратиться к военному губернатору Сухтелену с проектом возведения в этом месте секретной заимки, о существовании которой мог знать только самый узкий круг лиц в губернии. Губернатор это предложение одобрил, прекрасно понимая, для каких целей в этой злополучной глухомани будет построена заимка.

Если бы кто-то осмелился приблизиться к частоколу и понаблюдать за чуть приметными воротами, которые, не смотря на свою массивность, не издавали ни единого звука при открывании, то этот смельчак мог бы заметить немало интересного. Случалось тут, например, что в потайные ворота заходил одетый в рваный чапан прихрамывающий седой киргиз, а через какое-то время из-за частокола появлялся не испытывающий затруднений при ходьбе молодой человек в форме войскового офицера. Подобные метаморфозы случались здесь нередко. Были тут чудеса и иного рода. Иногда таинственные люди приносили к воротам дыни. Их, как правило, было немного. Две-три, не больше. Но что это были за дыни! Вся их солнечно-желтая кожура была покрыта странным орнаментом в виде линий, кружков и закорючек. Иногда вместо дынь в Ведьмину падь доставлялись аккуратные глиняные горшочки с ароматным шербетом. Их тоже таинственные визитеры оставляли у ворот. А еще внимательный глаз мог заметить, как сюда прилетают голуби…

Здесь были владения секретной части Оренбургской пограничной комиссии, занимавшейся организацией тайных разведывательных операций в степи и за ее южными пределами. Конечно, главные идейные вдохновители таких операций заседали в столичных кабинетах военного министерства и министерства иностранных дел, многие вопросы согласовывались и детализировались в резиденции оренбургского военного губернатора. Но именно в Ведьминой пади шлифовались и оттачивались те мелочи, без которых сколько-нибудь значимая разведка теряла всякий смысл.

– Слышь, Степка – произнес сидевший у открытого окна худосочный старик с редкой козлиной бородой – Оглох што ли, шельма?…

– Да тут я, Петр Савельевич – отозвался в дальнем углу комнаты широкоплечий горбун, внимательно разглядывающий лежащую перед ним дынную кожуру.

– Слышь, вроде, летит заблуда наш – прошамкал беззубым ртом старик.

Горбун прислушался. За окном щебетали лесные пичуги. Где-то вдалеке протрещала сорока. Шелестела листва под дуновением легкого ветерка…

«И как он слышит? – в очередной раз удивился Степан – Ничего не видит, но слышит то, что другим неподвластно».

– Проблукал где-то наш голубок. Не иначе опять голубиц где-то топтал… Ты, Степан, сразу этого кобеля ко мне – старик погладил свою редкую бороденку и чему-то радостно улыбнулся.

Степан, зная, что старец не ошибается никогда и к тому же не любит никакого промедления в исполнении его указаний, вышел во двор. Там между двумя сараями возвышалась голубятня, чем-то походившая на наблюдательную вышку. Ее леток, выполненный, как и вся голубятня, из толстых ивовых прутьев, был особенным. По сути дела это был коридор, который по середине мог перекрываться двумя перегородками. И в этом месте располагалась боковая дверка, через которую легко можно было достать залетевшую птицу.

…Горбун, не смотря на свое уродство, довольно легко поднялся по лестнице и замер в ожидании прилета почтового голубя. То, что это случится совсем скоро, Степан не сомневался. К этому он уже привык. И действительно через минуту, устало хлопая крыльями, в леток влетел голубь. Он засеменил лапками по коридорчику, стремясь быстрее попасть к заветной поилке. Степан привычным движением вставил перегородки, открыл дверцу и схватил не успевшую еще опомнится птицу…

Старик принял из рук горбуна подрагивающее тельце голубя и любовно поднес его к своим губам.

– Ну, здравствуй, дружок – ласково сказал он – Вижу, что устал. Ну, ты уж потерпи…

Петр Савельевич умело провел своими крючковатыми пальцами по голеням птицы, нащупал пальцем на одной из них знакомую восковую шишку и, радостно вздохнув, изрек:

– Слава Богу, принес. Ты, Степан, распечатай письмо и сравни его с давешней дыней, что караван доставил. Помнишь, как буквы-то вставлять?..

– Помню, конечно, Петр Савельевич – несколько обиженно ответил горбун.

Да, старик мог бы об этом и не спрашивать. За многие годы, работая бок о бок со старцем, Степан научился многому. Но всякий раз Петр Савельевич спрашивал одно и то же.

– Ты не серчай, Степа. Дело у нас такое. Ошибаться не могем – Он бережно передал птицу в руки горбуна и продолжил – А я вздремну малость. Как будет готово, будани меня…

Кряхтя, старик поднялся со скамьи, ухватился за стоявшую тут же в углу толстую палку, служившую ему тростью, и ловко орудуя ее, направился в соседнюю комнату, где стояла его кровать. По пути туда старик ни разу не задел мебель, стоящую на его пути. Будучи слепым, он научился ориентироваться в этих стенах безошибочно. Продвигаясь в спальню, старик прихватил со стола два пучка верблюжьей шерсти, служившие ему ушными затычками. Без них он спать не мог. Любой, даже самый слабый, шорох пробуждал его.

– И напоить его не забудь… – послышалось из спальни.

Степан ничего не ответил, понимая, что старик дает указания не из-за вредности, а по своей, выработанной за многие годы, привычке.

Да, ему нужно было отдохнуть. Он не спал уже третьи сутки, ожидая прилета почтового голубя. Даже ночью, когда птица не могла прилететь однозначно, Петр Савельевич не спал. Он, склонившись над столом, разглядывал в свете тускло горящих свечей куски дынной кожуры. Глазами он ничего не видел, но его заскорузлые пальцы раз за разом пробегали по вырезанным чьей-то рукой черточкам и кружочкам. Губы старика шевелись. Иногда он хмурился, но потом его лицо разглаживалось, по лицу начинала блуждать улыбка. Он радовался тому, что его пальцам удавалось что-то прочитать.

Когда-то Петр Савельевич Шеметов был удалым казаком. Он лихо орудовал шашкой и пикой на состязаниях и в бою, за что заслуживал похвалу от начальства. Его нередко одаривали серебряными рублями за лихие атаки на яростно визжащих киргизов. Но однажды в одной из стычек за Иргизом стрела степняка угодила ему прямиком в правый глаз. То, что он тогда выжил, многие считали чудом. Кое-как очухавшись от полученного увечья и поняв, что ослеп навсегда, тридцатилетний Петр Шеметов, не желающий быть обузой для своих жены и малолетнего сына, решил закончить свои дни на каменистом дне Урала. Он понимал, что это большой грех, но и жить убогим он не мог. Так бы все и случилось, но именно тогда, когда Шеметов стоял на крутом прибрежном утесе и неистово молился перед тем, как сделать шаг в бездну, за его спиной раздался голос:

– Не торопись, сынок, туда.

Голос был старым и каким-то тягучим. Старик, видимо, превозмогая свою немощь, продолжил:

– Не гневи Господа нашего. Он сам знает, когда призвать твою бессмертную душу…

А потом Петр рыдал, уткнувшись в теплые колени старика. Слезы текли только из левого, вроде и не задетого киргизской стрелой, но тоже вдруг ослепшего, глаза. Он чувствовал, как сухая рука старца гладила его по голове. И от этого слез становилось все больше и больше…

Та судьбоносная встреча привела увечного Петра Шеметова в старообрядческий скит, где монахи добросердечно приняли страдальца. Они же и обнаружили в слепце удивительное свойство – после ранения он вдруг стал слышать то, что другим было не дано. И они же научили читать его на ощупь древние писания по мельчайшим выпуклостям на бумаге. Неизвестно, чем бы закончились эти уроки и упражнения, но лет двадцать назад в скит к староверам по делам службы заглянул Григорий Федорович Генс. Подивившись чудным способностям слепого казака, он забрал Петра Шеметова с собой в Оренбург. Так началась служба несостоявшегося самоубийцы в секретном подразделении Пограничной комиссии.

Это сейчас старец почти не покидал Ведьминой пади, а раньше, бывало, его довольно часто вывозили в степь для того, чтобы он слушал. А слышать он мог многое. Еще не было видно на горизонте облака пыли над летящей в сторону русских укреплений очередной бандой киргизов, а там уже о них знали. И готовились к отражению атаки.

Но наступило время, когда Генс полностью изолировал Петра Савельевича от внешнего мира. И такое заточение было добровольным, ибо Шеметов прекрасно осознавал, какому секретному и важному делу он служит. Вскоре о нем войсковые обыватели забыли. Ну, был такой чудной слепец, да сгинул где-то. И только несколько человек в Пограничной комиссии знали, где находится Петр Шеметов, и чем он там занимается со своими помощниками.

Постоянно в Ведьминой пади жили не более двадцати человек. И каждый из них обладал какими-то особенными умениями – кто-то тренировал голубей, которые потом могли безошибочно найти дорогу в Ведьмину падь. Другие мастерски вшивали в одежду невидимые обычным глазом нити, способные проступать только тогда, когда на них попадало зелье, которое тоже варили эти умельцы. Были тут и те, кто умел искусно владеть кинжалами и тонкими иглами, способными убить человека почти незаметно…

***

Перовский уже в третий раз прочитал лежавшие перед ним бумаги. Ему вдруг стало душно. Он скинул с себя китель, раскурил потухшую, было, трубку и вновь начал читать:

«… согласно донесениям тайных агентов Ахмеда и Зуфара при дворе эмира Бухарского под видом армянского купца появился офицер британской колониальной армии Александр Бёрнс, прибывший из Кабула, где он имел встречу с афганским правителем Дост Мохаммедом. Их встреча проходила в крепости Бала-Хиссар. Бёрнс передал правителю Афганистана подтверждение в предоставлении кредита в 5000 рупий. Дост Мохаммед просил Бёрнса подыскать аглицких офицеров для обучения своей армии. В Бухаре Бёрнс имел многократные встречи с верховным визирем. В их разговорах визирь много раз говорил, что британцы лучше русских, которые носят на своих шеях кресты. Также в беседах упоминались русских рабы, живущие в Бухаре, коих сейчас насчитывается 130 душ. Ранее Бёрнс имел встречу с бывшим правителем Афганистана Щудшахом, который сейчас живет в изгнании. Вместе в Бёрнсом в Бухаре находятся Джеймс Джерардом, Мохан Лал и Мохаммед Али. Все трое ранее сопровождали Бёрнса в экспедиции в Лахор…»

Губернатор оторвался от бумаг и, не обращая внимания на сидящего напротив Генса, резко встал со своего места и устремился к окну. Он с силой рванул на себя оконную створку. Прохлада с Урала ударила в лицо… «Кресты на шее… 130 рабов…» – вертелось у него в голове. Он еще не привык к таким шифровкам, которые Генс стал регулярно представлять ему для ознакомления. То, о чем туманно намекал ему когда-то Нессельроде и то, о чем прямолинейно говорил военный министр Чернышев, теперь становилось таким близким и осязаемым. Рядом кипел котел, который ему, военному губернатору Оренбургской губернии, нужно было остужать. И чем быстрее, тем лучше. Иначе рано или поздно англичане взорвут и без того кипящую степь…