Текст книги "«Философия зоологии» Жана Батиста Ламарка: взгляд из XXI века"

2.5. Физиологическая концепция наследственности

Рассмотренный сдвиг в понимании наследственности, акцентирующий внимание преимущественно на трансмиссивных аспектах явления, был очевиден и ранее. Сошлемся на мнение нашего выдающегося теоретика биологии Александра Александровича Любищева (1890-1972), который различал в явлении наследственности (1925, с 19) «две большие проблемы: проблему передачи наследственного капитала от родителей к потомкам и проблему развертывания, осуществления этого капитала». А.А. Любищев сослался на ряд отечественных и зарубежных авторов, в частности, на американского биолога, одного из основоположников геронтологии Раймонда Пирла (Raymond Pearl, 1879-1940), предложившего название соматогенез (Pearl, 1915) для процессов становления фенотипа, и немецкого генетика Валентина Геккера (Ferdinand Carl Valentin Haecker, 1864-1927), назвавшего науку, изучающую процессы соматогенеза, феногенетикой (Phanogenetik).

Безусловно, задачи научного анализа требовали уточнения и, если это необходимо, сужения предметной области. И в данном случае разделение на феногенетику и генетику было шагом вперед. Но при этом было крайне важно привести в соответствие старые представления о природе организма (натуре) и широкий спектр воззрений на наследственность с новыми терминами. Этого не было сделано. Поэтому новые понятия вне рамок научного использования несли на себе груз старых коннотаций, что создавало реальную почву для недопонимания и бесплодных дискуссий между соперничающими направлениями. Об этом свидетельствует непростая история взаимоотношений ламаркизма и генетики по проблемным вопросам эволюции в первой половине XX века. Для ясности дадим пример такого недопонимания. Когда генетики стали утверждать, что среда не влияет на наследственность, то они, безусловно, были правы, но в рамках своего собственного понимания наследственности. Однако общество воспринимало этот их вывод зачастую в контексте старой парадигмы, именно в том плане, что, по последним достижениям генетики, среда никак не влияет на природу организмов. А этого как раз не было доказано.

Впоследствии отмеченные изменения в определении наследственности пытались объяснить различием задач, решаемых генетикой и физиологией (в широком смысле). Приведем, в частности, мнение на этот счет А.Е. Гайсиновича (1988, с. 295). Разбирая ламаркистские взгляды, он отметил, что их распространению способствовало непонимание негенетиками позиции, с которой выступали генетики. Эти последние «исходили из общетеоретических концепций о независимости закономерностей передачи наследственных факторов от закономерностей осуществления наследственных признаков организма, постулированных еще Вейсманом (1883) и обоснованных учениями о генотипе и фенотипе в исследованиях Иогансена (1903, 1909)». Генотип это то, что передается в поколениях и его изучает генетика, фенотип это то, что формируется на основе генотипа. Процессы развертывания фенотипа в развитии изучают физиологические дисциплины. На самом деле физиология изучает становление в индивидуальном развитии морфологических элементов, но не фенотипа.

А.Е. Гайсинович повторяет ныне устаревшую точку зрения Томаса Моргана, видевшего в наследственности исключительно процессы передачи наследственного вещества. Но из нашего анализа следует, что такому пониманию наследственности исторически предшествовало другое, которое связывало наследственность с развитием, т.е. с устойчивым развертыванием признаков и других особенностей организма в процессе его роста и развития. Собственно и сам Т. Морган в первый период своей научной деятельности придерживался и защищал эту более широкую концепцию наследственности. «Мы пришли к тому, – писал Морган (Morgan, 1910) – чтобы считать проблему наследственности тождественной с проблемой развития. Слово наследственность соотносится с теми свойствами зародышевых клеток, которые находят свое выражение в развивающемся и сформированном организме». Приведем мнение друга Моргана по студенческой скамье и работе в Морской биологической лаборатории (Woods Hall) известного принстонского эмбриолога Эдвина Конклина (Edwin Grant Conklin, 1863-1952). «Наследственность.. . есть только сходство в процессах роста и дифференциации в последовательных поколениях… Фактически весь процесс развития состоит из роста и дифференциации и их сходство у родителей и потомков составляет наследственное подобие (likeliness). Причины наследственности, таким образом, коренятся в причинах последовательной дифференциации, имеющей место в развитии, и механизм наследственности это только механизм дифференциации» (Conklin, 1908, р. 89-90; см. также Allen, 1985; Cooke, 1998). Но уже к 1919 г., к тому времени, когда и Морган изменил свою точку зрения, Конклин проиграл борьбу за физиологическую концепцию наследственности. «Развитие – говорил он с сожалением (Conklin, 1919, р. 487) – на самом деле более грандиозная и более сложная проблема, чем наследственность, если под последней иметь в виду исключительно передачу зародышевых единиц от одного поколения к следующему».

В Европе эта позиция разделялась многими. В основных чертах она была сформулирована еще в конце XIX века, главным образом в работах Оскара Гертвига (Oskar Hertwig, 1849-1922) и Макса Ферворна (1897). Вот что писал в этой связи Гертвиг (цит. по Лункевич, 1904, с. 208): «Ошибка, в которую уже не раз впадали многие исследователи в своих умозрениях о сущности развития, состоит в том, что они просто переносят в яйцевую клетку все признаки взрослого организма и, таким образом, населяют ее целой системой мельчайших частичек, которые должны соответствовать, как качественно, так и по положению своему, более крупным частям организма. При этом упускается из виду, что яйцо есть организм, делящийся на множество однородных с ним организмов, и что только вследствие взаимодействия всех этих элементарных организмов на всех ступенях развития постепенно образуется целый организм. Поэтому развитие живого существа никогда не может быть мозаичной работой; наоборот, – все части его развиваются в зависимости друг от друга, и развитие одной части находится в прямой связи с развитием целого». И еще: «…формаразвивающегося зародыша является во многих отношениях функцией роста органического вещества» (с. 209).

Суть идеи Гертвига можно выразить кратко: фенотип является результатом взаимодействия нарастающего числа элементов (в данном случае клеток). В следующей главе мы покажем, что данное положение имеет глубокие исторические корни и связано с идущим из античности понятием объекта как системы связанных отношением элементов, если выражать идею Гертвига современным языком. В развитие этой идеи Ферворн (1897, с. 486) предложил следующее определение наследственности, отвечающее точке зрения физиолога: «Если под наследственностью мы понимаем передачу особенностей предков потомкам и если особенности организма являются исключительно выражением его отношений в вещественном обмене к внешнему миру, то мы неизбежно приходим к заключению, что при наследовании живое вещество должно передаваться со всеми особенностями его вещественного обмена. Но это возможно лишь в том случае, если передаются все существенные части вещественного обмена, а также протоплазма и вещество ядра, иными словами – вся клетка». По Ферворну, таким образом, существенной стороной наследственности является передача вещественного обмена. Обмен веществ не возникает каждый раз заново при рождении и развитии организма, но передается ему в готовом виде, причем в объеме, достаточном для того, чтобы продолжалась жизнь. И еще из Ферворна: «Развитие и дифференциация клеточного государства из яйцевой клетки основаны на взаимных отношениях между живым веществом клетки и внешними факторами, – на отношениях, постоянно изменяющихся… Рост есть причина всякого развития, как отдельных клеток, так и всего клеточного государства». Материальной основой наследственности, согласно данному определению, является функциональный аппарат клетки, обеспечивающий ее рост и деление. Соответственно одна из ключевых задач, уместных в рамках данного понимания наследственности, состоит в том, чтобы описать этот функциональный аппарат, последовательно вычленяя его главные составляющие. Интересно, что близкие представления мы находим у Ламарка. Но Ламарк выступил с еще более сложной конструкцией объекта. Ферворновский объект, т.е. объект, испытывающий изменчивое влияние среды, пребывает в непрерывном потоке «эфирного огня» и его дериватов (разнообразных флюидов).

А.Е. Гайсинович считает, что при становлении генетики имело место нормальное разъединение областей изучения: генетика выделилась из физиологии. Но из физиологической проблемы, очерченной О. Гертвигом, нельзя вычленить наследственную составляющую. Это означает, что физиология, решая свои собственные задачи, решает и проблему наследственности. Причем понятие наследственности у физиологии является более широким, охватывающим и чисто генетическую трактовку.

Из наших ученых физиологическую концепцию наследственности в то переходное время подытожил выдающийся биолог Лев Семенович Берг (1876-1950). «Наследственность – писал он (19226; цит. по: 1977, с. 133) состоит вовсе не в передаче от родителей к детям каких-либо морфологических элементов или какого-либо особого наследственного вещества, а в передаче известной группировки молекул; эта группировка молекул или строение белка дает возможность детям при схожих условиях реагировать на раздражения так же, как реагировали их отцы, и в соответствии с этим создавать подобные формы». Л.С. Берг это написал задолго до того, как выяснилось, с какими молекулами связано наследственное вещество. Наследуется, как дальше пояснял Л.С. Берг, способность к одинаковым процессам обмена и, добавили бы мы, развития. Если расшифровать определение наследственности Л.С. Берга, то выделяются те же две более или менее независимые составляющие: элементы и отношения. В генетике ограничились анализом первой составляющей. Согласно принятым в генетике взглядам, материальной основой наследственности является передаваемое в ряду поколений вещество, которым, как выяснилось позже, оказалась молекула ДНК. Принималось, что задаваемые наследственным веществом функциональные элементы однозначно определяют их функции, т.е. возможные между этими элементами отношения и взаимодействия. Поэтому не было необходимости видеть в данных функциональных элементах материальную основу наследственности.

Физиологическая концепция наследственности говорит о важной формообразовательной роли отношений (взаимодействий). В этом случае, как подчеркнул Л.С. Берг, наследственность материально выражается через группировки (комплексы) взаимодействующих белков и других биомолекул, т.е. через функциональные единицы. Такое возможно лишь при условии, что для каждой системы элементов существует некоторый спектр отношений (функций) и то, какое из этих отношений будет реализовано, не определяется автоматически, но зависит от многих внутренних причин и привходящих обстоятельств. Биологические системы в физиологической теории наследственности наделены способностью к автономному поведению.

Если материальной основой наследственности являются функционирующие молекулярные комплексы, то их изменение, в том числе и в эволюционном протяжении, должно подчиняться определенным зависимостям. Поэтому нет ничего удивительного, что Л.С. Берг выступил и дал серьезное обоснование идее эволюционного развития на основе закономерностей (номогенеза). По существу с близким пониманием наследственности выступил И.И. Шмальгаузен, о чем мы будем подробно говорить в седьмой главе. И.И. Шмальгаузен сделал упор на анализе регуляторных механизмов развития, областью действия которых являются функциональные элементы (молекулы, клеточные аппараты, клетки, ткани и т.д.). Эти регуляторные механизмы составляют важную составляющую наследственного аппарата.

При жизни ученого идея номогенеза не была поддержана и не получила развития ни в нашей стране, ни за рубежом. Причины этого заключались, на наш взгляд, в отсутствии экспериментальных возможностей. Именно об этом говорил Морган, порывая с физиологической концепцией наследственности: для нее еще не пришло время. Но наука не стоит на месте и сейчас такие возможности появились. В какой-то части функционирующий наследственный аппарат, о котором говорил Л.С. Берг, можно связать с транскрипционными сетями. О них и других функциональных системах наследственного аппарата мы будем говорить в восьмой и следующих главах.

Глава 3
Природа организма и наследственность

3.1. Концепция природы в сочинениях Ламарка

Таким образом, во времена Ламарка наследственность не выделяли в качестве самостоятельного явления, но рассматривали в рамках более широких понятий, таких как размножение и природа. Остановимся подробнее на последнем понятии. Насколько можно судить по сочинениям Ламарка, в его времена в наследственности видели нераздельное свойство организма, то, что составляет его природу. Понятие природы имело двоякое значение. Во-первых, это материальный мир, все то, что нас окружает, весь воспринимаемый нами мир вещей и явлений. Во-вторых, понимание природы как причины и сущности вещей. Данное понимание идет с античности и ныне оно, можно сказать, вышло из употребления, если судить по современным словарям. Его суть четко выразил Бенедикт Спиноза (Benedictus [Baruch] Spinoza, 1632-1677). «Нет другой причины вещей, кроме природы, которая существует необходимо и действует благодаря неизменной, неизбежной и непреложной необходимости» (Бейль, 1968, с. 18; Pierre Bayle, 1647-1706). И еще (с. 21): «Есть только одно существо и одна природа, и эта природа производит сама себя и путем внутреннего действия порождает все, что называют созданиями».

Ламарк (1955, с. 441) во введении ко второй части Философии зоологии выделяет три аспекта проявления природы. Это: «1) все существующие физические тела; 2) общие и частные законы, управляющие изменениями состояния и положения, которые могут испытывать эти тела; 3) наконец, движение, в разных формах существующее среди них, непрерывно поддерживаемое или возрождающееся в своем источнике и бесконечно изменчивое в своих проявлениях, движение, из которого вытекает удивительный порядок вещей, которая эта совокупность предметов перед нами раскрывает». Очень емкое определение.

Начнем с третьего значения, согласно которому природа есть движение. И.М. Поляков в примечаниях к Философии зоологии (Ламарк, 1955, с. 904-905) высказал мнение, что Ламарк рассматривал движение в отрыве от материи. В подтверждение своей мысли И.М. Поляков привел цитату из статьи «Способность», опубликованной в Новом словаре естественной истории Детервилля. Чтобы не повторяться, мы процитируем сходное по смыслу утверждение Ламарка (1959, с. 243) из Естественной истории беспозвоночных животных: «… что касается природы, то ни движение, ни законы всякого рода, управляющие ее действиями, ни время и пространство, которыми она беспредельно располагает, не являются свойствами, присущими материи, как таковой» (выделено Ламарком). Или вот еще интересное место из Аналитического обзора знаний (1959, с. 615): «Движение не является чем-то, присущим самой природе тела: всякое тело, обладающее движением, приобрело его тем или иным способом… Тем не менее движение, понимаемое в широком смысле, существует в природе постоянно и источник его неисчерпаем» (выделено нами). Из последнего утверждения следует, что Ламарк далек от того, чтобы метафизически разделять и противопоставлять материю и движение. При формальном сравнении данного утверждения с другими может показаться, что они антиномичны по содержанию. Ламарк утверждал, что источник движения всякого конкретного тела может быть только внешним, но поскольку самой природе неоткуда взять движение, кроме как от самой себя, то природа, рассматриваемая как целое, характеризуется самодвижением. Противоречие на самом деле здесь мнимое. Категорию движения Ламарк рассматривает в рамках двух разных подходов – предикативного (через свойства) и конструктивного (через отношения). Но то же самое мы видим у Ф. Энгельса, у которого И.М. Поляков ищет поддержку в своей критике позиции Ламарка. Когда Энгельс говорит в Диалектике природы, что движение есть форма бытия (способ существования) материи, то он характеризует материю с конструктивной точки зрения, т.е. через отношения, связывающие конкретные тела. Чуть далее Энгельс рассматривает движение в предикативном ключе «как внутренне присущий материи атрибут». Здесь материя рассматривается как целое, и общим свойством этого целого будет, по Энгельсу, самодвижение. Все как у Ламарка.

Таким образом, движение, как его понимал Ламарк, изначально присуще природе; оно определяет порядок, в том числе, надо полагать, иерархическую структуру объектов. Это означает, что движение творит все в нашем мире, включая объекты (тела). Что касается источников движения, то Ламарк видел их в действии различных форм «огня» (см. раздел 3.4.2).

Первое значение в наши дни является основным, и в данной работе оно нас не будет интересовать. Собственно и Ламарка природа в этом значении мало интересовала. Более того, в шестой части «Естественной истории беспозвоночных животных» [Histoire naturelle des animaux sans vertebres] (Ламарк, 1959, c. 232-257; Lamarck, 1815), a также во второй главе «Аналитической системы положительных знаний человека» он (Ламарк, 1959 [1820], с. 360^05; см. также комментарии И.М. Полякова: т. 1, с. 904) специально останавливается на отождествлении природы с вселенной – мнении, с его точки зрения ошибочном, но которое было распространено среди его современников. По Ламарку (1959, с. 377-378), «Природа – это порядок вещей, состоящий из предметов, чуждых материи и доступных нашему определению путем наблюдения тел; порядок, который в целом составляет действенное начало, нерушимое в своей сущности, зависимое во всех своих действиях и непрерывно воздействующее на все части физической вселенной». [Ламарк различает тела и материю: первые структурированы и поэтому доступны нашему анализу, вторая нет; соответственно материя, по Ламарку, была создана Всевышним до тел (структурированной материи); эту структурированность творит природа, создавая тела и постепенно увеличивая их структурную сложность.] Напротив, «Вселенная является не чем иным, как совокупностью всех физических и пассивных предметов, т.е. совокупностью всех существующих тел и всех видов материи» (с. 378; выделено Ламарком). Природа творит вселенную и, «таким образом, природу составляют: 1. Движение, известное нам только как изменение перемещающегося тела … 2. Законы всех порядков, постоянные и неизменные, которые управляют всеми движениями, всеми изменениями, претерпеваемыми телами, и которые вносят во вселенную, всегда изменчивую в своих частях и всегда неизменную в своем целом, нерушимые порядок и гармонию» (с. 379). Отметим, что здесь Ламарк даже не упоминает природу, рассматриваемую в качестве представления всего вещного мира, т.е. то значение, которое в наше время является основным.

Некоторые «думали, что природа – это сам Бог, и – странная вещь: не отличали произведение от его творца… Если бы природа была разумным началом [intelligence], она могла бы желать, она могла бы изменять законы, или, вернее, вовсе не имела бы законов. Но дело обстоит не так: в своих деяниях природа подчиняется постоянным законам, над которыми она не имеет никакой власти, так что, несмотря на то что ее средства беспредельно разнообразны и неисчерпаемы, они действуют всегда одинаково» (Ламарк, 1959, с. 608).

Это понимание природы перекликается с взглядами Бюффона и, возможно, от него Ламарк унаследовал созерцание Природы как целостного, живущего по единым законам образования. Владимир Иванович Вернадский (1863-1945) прекрасно выразился об этой стороне мировоззрения Бюффона, которая в равной мере приложима к характеристике взглядов Ламарка: Бюффон «…был глубоким наблюдателем природы, охватывал все научное знание… это был один из немногих гениальных глубочайших натуралистов, один из тех немногих людей, которые действительно научно созерцали вселенную как единое целое» (Вернадский, 1934, с. 11). Правда, Ламарк концептуально различал вселенную и природу В «Аналитическом обзоре человеческих знаний», впервые опубликованном в нашей стране (в переводе на русский с рукописи), Ламарк (1959, с. 609-610) специально остановился на вопросе разграничения понятий вселенная и природа: «… вселенная – это совокупность существ (etres); а природа – могущественное начало, подчиняющееся законам, наделенное по самой своей сущности способностями и действующее непрерывно». Но это как раз то, на что обратил внимание В.И. Вернадский в бюффоновском взгляде на природу. Отметим в определении Ламарка еще один важный аспект – природа наделена способностями. Способностями обладают организмы (см. раздел 3.4.2). Поэтому неявно Ламарк здесь указывает и на природу организма.

В формулировках Спинозы и Ламарка нет прямого указания на сущность вещей, как важнейшей составляющей их природы. Сущность, безусловно, подразумевается, когда Ламарк говорит о законах, управляющих «всеми изменениями, претерпеваемыми телами». В некотором смысле это созвучно с тем, как понимали природу сто лет спустя после Ламарка. Приведем еще одно определение из «Философского словаря» известного историка и философа Эрнеста Леопольдовича Радлова (1854-1928). Природа – это «сущность вещи, т.-е. нечто, развивающееся в ней по собственным законам; в этом смысле природа противополагается культуре, искусству, воспитанию» (Радлов, 1913). В английском языке это известное противопоставление «nature» и «nurture». Особенности, связанные с культурой, искусством, воспитанием, – это случайные для объекта качества.

Определение Э.Л. Радлова, зафиксированное в словаре начала прошедшего столетия, позволяет нам увидеть в каком направлении изменялось содержательное значение понятия природы. У Ламарка природа – это предметная область действия природных законов, которые находят двоякое выражение: во-первых, в структуре этой предметной области (например, в системе организмов) и, во-вторых, в структуре (строении) отдельных предметов (в данном случае организмов, строение которых выражается в системе и, следовательно, хотя бы частично, определяется ее законами – см. приложение). В определении Э.Л.Радлова первый аспект, имевший в глазах Ламарка и его современников главное, определяющее значение, не упомянут вовсе. Остался лишь второй аспект рассмотрения, касающийся природы объекта. Мы и сейчас используем слово «природа», когда хотим подчеркнуть наиболее существенные стороны объектов или явлений, например, говорим «природа жизни», «природа человека», «природа затмений» и т.д. Здесь понимание природы, как нечто существенное в отличие от случайного, является выхолощенным, поскольку рассматривается без связи с первым аспектом.

Мы уже не воспринимаем природную характеристику объекта как выражение генетической связи нашего объекта с внешним миром, связи, часто скрытой от наших глаз в силу неразвитости науки. Ламарк (Ламарк, 1935, с. 20) следующим образом сформулировал эту позицию: «Изучение животных не заключается в одном знакомстве с всевозможными породами и в определении различий между ними на основе установления их частных признаков; нужно дойти также до познания происхождения их способностей, причин, вызывающих и поддерживающих их жизнь; наконец причины строго последовательного усложнения их организации и развития их способностей».

У многих натуралистов второй половины XIX века и это выхолощенное понимание природы казалось ненужным усложнением. Вот, как определял Томас Гекели (Thomas Henry Huxley, 1825-1895) понятие природы (Huxley, 1888, р. 202): «Слово «природа» в его строгом смысле обозначает феноменальный мир, который был, есть и будет». Именно так природа понимается и сегодня.

Вернемся к определению Э.Л. Радлова. Оно является не только усеченным. Сформулированное им понятие «природы объекта» без упоминания первого аспекта, акцентирующего внимание на регулярном характере проявления природы в вещах, лишается объективного содержания. Как можно охарактеризовать сущность объекта, если не указана его органическая связь с другими объектами. Организмы – это природные создания; в них природа проявляет свое действие. Именно руководствуясь этими соображениями, Ламарк мог говорить о природе организмов как действующем активном начале.

При обсуждении организмов Ламарк рассматривает природные причины их бытия с разных точек зрения. В одних случаях он ограничивается обсуждением природы организма, не акцентируя внимание на моменте его зависимости от закономерностей, определяющих таксономическую систему, к которой данный организм принадлежит. Однако чаще всего под природой он имеет в виду системные отношения, задающие структуру разнообразия всего множества организмов, включая и данный. При определенном навыке чтения «Философии зоологии» не сложно следить за этими смысловыми изменениями. Дадим несколько примеров из первой части «Философии зоологии».

«Наблюдать природу, изучать ее произведения…стараться понять насаждаемый во всем природой порядок, как и ее ход, ее законы, ее бесконечно разнообразные средства, направленные к поддержанию этого порядка, – в этом, по моему мнению, заключается для нас возможность приобрести в свое распоряжение единственные положительные знания» (Ламарк, 1935, с. 19)

«Отсюда ясно, что если позвоночные так сильно различаются по состоянию своей организации между собой, то именно потому, что природа начала выполнять свой план в отношении их только с рыб; что она продвинула его несколько вперед в рептилиях, довела до значительной степени совершенства в птицах и наконец вполне закончила только в высших млекопитающих» (там же, с. 131-132).

«Изучая их [беспозвоночных] можно убедиться, что в последовательном процессе образования их природа шаг за шагом шла от более простого к более сложному» (там же, с. 134).

Таким образом, природу объекта, отражающего в своем строении законы, можно противопоставить тому, что хотя и отличает объект, но является для него случайным. У Ламарка эта дилемма существенного и случайного неоднократно подчеркивалась при обсуждении значения скрещивания. Воспроизводится в ряду поколений лишь существенное, т.е. родо-видовые особенности. При этом Ламарк шел дальше своих современников и пытался объяснить, почему не могут воспроизводиться у потомков случайные признаки, т.е. внутривидовые различия. «Однако при воспроизведении скрещивание особей, – говорит Ламарк (1935, с. 205-206; 1955, с. 357-358; перевод частично приведен в нашей редакции) – различающихся по некоторым качествам и структурам, служит неизбежным препятствием постоянному воспроизведению этих качеств и этих структур. Вот почему у человека, которому приходится испытывать на себе влияние столь многих обстоятельств, качества или повреждения [выделено нами], которые он случайно приобретает, не сохраняются и не передаются из поколения в поколение (см. аналогичное высказывание Ламарка в его лекции 1802 г. (Ламарк, 1955, с. 73). Если бы две особи, приобретя определенные особенности формы или определенные дефекты, соединялись только друг с другом, то они воспроизводили бы те же самые особенности; и если бы и последующие поколения ограничивались подобными союзами, то в результате сформировалась бы особая и отличная от других раса. Однако постоянные скрещивания между особями, которые не имеют одинаковых особенностей, ведут к исчезновению всех особенностей, приобретенных в результате специфического действия обстоятельств.

Поэтому можно с уверенностью сказать, что если бы местообитания людей не были бы изолированы расстояниями, то скрещивания в процессах воспроизведения вызвало бы быстрое исчезновение общих признаков, характеризующих различные нации». (Приведем некоторые выдержки из этого интересного места в подлиннике (Lamarck, 1907, р. 223-224): “… Voilà ct qui empêche que dans l’homme, que est soumis à tant de circonstances diverses qui influent sur lui, les qualités ou les défectuosités accidentelles qu’il a été dans le cas d’acquérir se conservent et se propagent par la génération … De là on peut assurer que si des distances d’hanitation ne séparaient pas les homes, les mélanges pour la génération feraient disparaître les caractères généraux qui distinguent les différentes nations”.

В связи с приведенной выдержкой отметим два интересных момента. Во-первых, Ламарк недвусмысленно говорит, что дефектность (defectuosites), обусловленная случайными повреждениями, не наследуется. А в наших руководствах до сих пор упоминаются известные опыты Вейсмана по ненаследованию увечий как опровержение ламаркизма. Конечно, чуть дальше Ламарк говорит, что если бы дефективные особи «соединялись только друг с другом, то они воспроизводили бы те же самые особенности». Понятно, что речь здесь идет о физиологически воспроизводимых особенностях, а не увечьях, не имеющих в основе своего возникновения физиологических реакций. Во-вторых, в последнем предложении дается прямое указание на важную роль изоляции в формировании географических рас. Ламарк предвосхитил идею аллопатрического формообразования, с которой выступил и которую активно разрабатывал Эрнст Майр (1963).

В комментариях на это и другие подобные высказывания (см., например, Поляков, 1955, с. 896), обычно говорят о поглощающем влиянии скрещивания – представлении, бытовавшем во времена Ламарка и преодоленном открытиями Менделя. Для нас здесь интересен еще один аспект. По Ламарку, способны передаваться в поколениях лишь неслучайные приобретения. Как их отличить? Ламарк (1935, с.205) дал следующий критерий: «Всякое же изменение какого-нибудь органа, приобретенное достаточным для его осуществления употреблением этого органа, – сохраняется далее путем размножения, если только это изменение обще особям, совместно участвующим при оплодотворении в воспроизведении их вида» (выделено нами, А.Ш.).