Текст книги "Без гнева и пристрастия"

Глава 19

Не в вылизанном офисе, не в праздничном наряде фартового клерка встречал своих сявок директор турагентства «Гольфстрим» Денис Ричардович. В безоконном подвале сидел он на единственном стуле и без слов рассматривал нашкодившую пятерку, стоявшую у длинной железной прикрепленной к стене скамье. Русопятый – круглая рожа, круглое пузо, круглые мощные плечи – мужичок, являясь центром пятерки, на правах и по горькой обязанности старшего, стоял на полшага впереди.

– Где остальные? – спросил у него Денис Ричардович.

– Своим ходом добираются. Я в «Ниву» взял только особо обосравшихся.

– Особо обосравшийся – ты, – напомнил Денис Ричардович.

– Я и приехал, – обреченно согласился мужичок.

– А должен был на пузе приползти. И хвостом виляя.

– Повилял бы, да хвоста нету.

Директор турагентства улыбнулся страшновато, показывая большие, отчищенные знаменитой пастой «Аквафреш» белые зубы. Улыбнулся и напомнил:

– По делу ты – давно покойник. И кликуха твоя уже на пределе, Колобок. Запомни: я – лиса, от которой колобок не ушел.

– Я все понимаю, Хан. Дай мне только с этими двумя разобраться, а потом делай со мной все, что надо.

– У тебя этой ночью была такая возможность. Что ж не разобрался?

– Да кто ж знал, что тот живой и на ногах!

– А надо было знать.

– Сутки мне дай, Хан! Сутки!

– И что ж ты за сутки сделаешь?

– Ночью я из смирновской будки дуршлаг сделаю. И старику конец, и этой сволочи. Он там будет. Он обязательно там будет! Я его пас, я все его повадки знаю!

– Ты его пас, а он и не заметил. Ты хоть знаешь, кто такой Сырцов?

– Знаю. Я его уже разок заловил.

– Чистая случайность, Колобок. А насчет того, чтобы из пулеметов… Несколько лет тому назад один попробовал… Не чета тебе, сам Большой! Где он теперь?

– Так он знал, что Большой рывок сделает! А мы – серые для него.

– Эти двое по твоей милости срисовали нас и в профиль, и анфас. Кого Сырцов в больнице повязал? – вдруг спросил Хан.

– Меня, – тихо признался стеснительный Белек.

– Руки покажи, – приказал Хан. Белек, прикрыл глаза и вытянул перед собой обе руки. Как слепой над пропастью. Хан встал со стула, подошел к нему и пальцем ткнул в татуировку. – Ты что, Колобок, думаешь, эту картинку Сырцов не рассмотрел?

– Ну, – согласился Колобок.

– Мы – не серые для них. Голые. И нас, голеньких, ждут в первую очередь у, как ты изволил выразиться, смирновской будки. Твоя уголовная горячность предусмотрена ими как один из возможных вариантов.

– Я их кончу, Хан, – по-блатному истерично твердил Колобок.

– У тебя была для этого единственно устраивающая нас возможность. Вдалеке от столицы, в другой области бесследно исчезают два неизвестных гражданина. И все. Их московские дружки из МУРа бессмысленно топочут сапогами по Москве и ее окрестностям, шлют дурацкие запросы и ничего не находят. Ничего, никаких концов. А сейчас, кроме откровенной пальбы, на которую вся ментовка пойдет с мелким бреднем, ничего и не предпримешь. И ты, беспредельщик в розыске, первым попадешь в их сети. Ты – портач и кретин, Колобок.

– Я терплю, Хан, – тихо напомнил Колобок.

– Ты и не такое вытерпишь, – отрезал Хан и заглянул в глаза робкому Бельку. – Тебя как зовут?

– Белек.

– Не кликуха. Имя.

– Виталий.

– Почисть ему личико, Виталий, – предложил Хан и пальцем указал на Колобка.

Колобок, услужливо повернувшись, подставил свой яростный оскал. Виталий с ужасом глядел на него. Хан ласково поторопил:

– Я жду, Виталий!

Поторопил и Колобок:

– Давай, давай, Белек!

Виталий размахнулся и влепил Колобку вялую бабскую пощечину.

– Это он тебя на дуэль вызвал! – объяснил Хан.

– Не он, а ты, – убежденно сказал Колобок.

– Много чести для тебя.

Улыбка не сходила с лица-пунема благодушного весельчака по кличке «Колобок».

– Ты уже полгода плаваешь сверху, Хан. Но я тебя в Иваны не выбирал. Ты – назначенный. Я могу уйти. По закону.

– Отвязываешься? Что ж, дело твое. Но и я свое хорошо знаю.

– Сдашь меня?

– Имею право. Но все-таки давай по-хорошему.

– А шмазь?

– Забудь, как Виталий забыл, как я забуду.

– Допустим, забыл. Что в прикупе, Хан?

– Твой дружок.

– Не перебор?

– В самый раз. Покерный стрит для тебя. Не отвяжешься, а по закону уйдешь этой улочкой с хорошим наваром, Колобок.

– Когда?

– Сегодня. Сейчас. – Денис Ричардович, оттянув рукав джинсовой рубахи, глянул на свои золотые «Картье». – Он с восьми до девяти здоровье укрепляет.

– Без подготовки?

– Все готово, Колобок. Тебе Хунхуз подробности изложит. Действуй.

– А с этими что? – Колобок кивком указал на безмолвную четверку.

– При мне останутся.

– Они говорливые.

– Только со мной, – заверил Хан и повторил: – Действуй.

Младший брат и компаньон в фирме «Колтунов и братья», Аркадий, сделал последний круг по плоскому берегу зеленоватого пруда и с чувством хорошо исполненного долга все той же трусцой, которую он считал бегом, по асфальтовой дорожке вдоль забора направился домой под душ. Фундаментальная чугунная ограда с прибамбасами шла вдоль Ломоносовского проспекта. Аркадий трусил, без любопытства поглядывая сквозь чугунный тростник на автомобильную, безлюдную жизнь проспекта.

– Аркадий! – ласково окликнули из-за забора.

У приткнувшейся к тротуару «девятки» стоял давний его корешок Димон. Стоял и улыбался. Аркадий пообещал:

– Я сейчас к тебе через калитку выбегу! – И продолжая бег: – Важное что-то?

– Скорее, срочное! – крикнул ему вслед Димон.

Они устроились на переднем сиденье «девятки».

– Притомился, – честно признался Аркадий, со здоровым любопытством разглядывая стройную девицу, задравшую юбку, чтобы сесть в рейсовый автобус на остановке метрах в семи-восьми от ветрового стекла их автомобиля.

– А ничего себе бабец!

– Из вашего заповедника телка, – догадался Димон.

– Не, наши все на тачках! – не согласился Аркадий. – Что у тебя?

– Не у меня. У нас, – ответил Димон.

– Ну что у нас? – беспечно согласился Аркадий.

– Беда, – горестно вздохнул Димон и выстрелил из пистолета с глушителем, который, прикрытый курткой, лежал у него на коленях. Слабый хлопок растворился в автомобильных шумах. Расчет был точен: пуля попала в сердце. Аркадия повело к дверце. Он с шипеньем дважды хватанул ртом последний воздух и ткнулся лбом в приборную доску. По адидасовской майке, по адидасовским шортам потекла кровь. По сиденью: на пол.

На той стороне проспекта ждала подстава. Трое козлов в джипе «мицубиси» по инструкции смотрели прямо перед собой, только не на него. Димон, он же Колобок, не спешил – отвинтил глушитель с пистолета, кинул пистолет в кровавую лужицу. Глушитель спрятан в карман. Чтобы не испачкаться, отодвинулся подальше от кровоточащего трупа. Где же этот чертов автобус? Наконец в зеркале заднего обзора показался двести шестидесятый. Теперь главное – точненько, точненько сработать.

Автобус тормозил перед остановкой. Когда он поравнялся с «девяткой», Колобок выскочил из машины и под его прикрытием добежал до остановки. Щелкнули, раскрываясь, автобусные двери, и Колобок поднялся в салон. Уходили от него навсегда забор с прибамбасами, «девятка» с мертвым Аркадием, впередсмотрящие качки в «мицубиси».

Через остановку он вышел. Насыпь – и Колобок на Минском шоссе. Нет, Хан, ты – не лиса, ты только волчара, ненасытный и злобный волк, от которого Колобок ушел, как от дедушки и бабушки.

Глава 20

Василий Федорович Корнаков в привычном ожидании без удовольствия разглядывал свое отражение в зеркальной стене. Полусонные глаза, сжатый в постоянном и постоянно скрываемом раздражении рот, вызывающе поднятую правую бровь, напряженную шею в распахнутом вороте форменной рубахи…

Голос. Вы всегда в военной форме? Вам нравится военная форма?

Он. Мне нравятся полковничьи погоны на ней.

Голос. Но генеральские нравились бы еще больше, да?

Он. Дурацкий вопрос.

Голос. Согласен. Вырвался по инерции. Но вопрос об одежде непраздный. Вы умеете носить штатский костюм?

Он. Ношу иногда.

Голос. Одно дело – носить, другое – уметь носить. Вы умеете?

Он. Я – москвич. А настоящий москвич все умеет носить. Даже не носить, носить – не то слово. Свободно существовать в любой одежде.

Голос. А военный постав шеи и плеч? Вам не кажется, что в пиджаке вы будете выглядеть ряженым?

Он. Ряженые противоестественны. Повторяю еще раз: я – москвич, а настоящий москвич естественен в любой ситуации и в любом наряде.

Голос. Как теперь говорят – прикиде.

Он. Я стараюсь говорить по-русски.

Голос. Со мной. А с толпой?

Он. Не понял.

Голос. А с толпой вы будете говорить на каком языке?

Он. Я не собираюсь говорить с толпой. Я хочу говорить с людьми.

Голос. Вы не боитесь публичности?

Он. Уточните вопрос.

Голос. Вас не страшит людское море, которое от ваших слов должно успокоиться или разбушеваться?

Он. Руководить людьми – моя профессия. Офицер, если он настоящий офицер, человек сугубо публичный. Актер, если хотите, маг, проповедник, учитель, экстрасенс. Во время боевых действий я командовал полком, и мой полк шел за мной без сомнений.

Голос. У вас был утвержденный свыше офицерский статус. Власть над людьми обеспечивали звездочки на погонах.

Он. Вряд ли вы, даже с маршальскими звездами на плечах, справитесь хотя бы с ротой. Извините, но мне так кажется.

Голос. Полку вы приказывали. В штатском пиджачке вам придется убеждать.

Он (перебивая). Уж тогда лучше – в клифте.

Голос. Вы сумеете в клифте повести за собой людей? Не солдат, подчиненных вам, а не зависящих от вас людей.

Он. Пока не знаю. Но мне есть что сказать им.

Голос. Вы нравитесь женщинам?

Он. Это имеет отношение к делу?

Голос. Вы нравитесь женщинам?

Он. Умным.

Голос. А надо – всем.

Он. Это еще зачем?

Голос. Восемьдесят процентов общественно активной части населения этой страны составляют женщины. Среди которых попадаются и глупые.

Он. Мне не нравится определение «население этой страны». Я предпочитаю термин: «Народ моего государства».

Голос. О терминах потом. Сейчас о женщинах. Вам нравятся женщины?

Он. Я – не Марков, чтобы мне нравились мужчины.

Голос. Блондинки, брюнетки?

Он. Крашенные в блондинок брюнетки.

Голос. Вы можете потерять голову на чисто сексуальной основе?

Он. Я не терял головы ни на войне, ни на сексуальном фронте.

Голос. Вы можете сугубо рационально соблазнить женщину?

Он. Не понял.

Голос. Не испытывая никакого сексуального влечения, добиться того, чтобы женщина покорно и с восторгом сдалась вам.

Он. Если я не испытываю к ней никакого влечения, то на кой хрен мне она?

Голос. А если это необходимо для очень важного дела?

Он. Я брезглив.

Голос. Вы – чистоплюй. Но, может быть, это хорошо.

Он. С вопросами покончено?

Голос. Последний. Вы готовы?

Он. Скорее «да», чем «нет»!

Голос. Но все же – решайтесь!

Он. Я решился давно. И доказательство тому – мое терпение в беседах с вами.

Голос. Я сильно вам надоел?

Он. До тошноты.

Голос. А другие?

Он. Они хоть делом каким-то занимаются: учат, советуют… Голос. А я помогаю вам разобраться в самом себе.

Глава 21

Социальный герой сейчас не был социальным героем, а уж рубахой-парнем – тем более. Сейчас он был бонвиваном Айзенштайном из «Летучей мыши» и танцором Бонни из «Королевы чардаша». Легкие его ноги в лакированных штиблетах томно вели за собой послушные туфли на высоких каблуках в страстной заторможенности классического танго. Его дама с закрытыми глазами, в забытьи, приникла тонированной щекой к обнаженному атласным вырезом смокинга белоснежно крахмальному пластрону.

– Вика, ты чудесно танцуешь, ты прекрасен, Вика! – жеманно шептала разомлевшая от желания, готовая на все дама. – Я хочу, хочу тебя!

– Все будет, Сашенька, все будет! – великодушно обещал бонвиван, он же рубаха-парень, он же Вика.

Так и шептались до тех пор, пока не замолчало танго. Они еще постояли, прижавшись друг к другу в беззвучье, а потом прошли к столику на двоих (только такие были в этом кафе) и приступили к светской болтовне, на время притушив огонь желания.

– Текила – это чудесно! – объявила дама, отхлебнув из стакана. Все нынче для нее было чудесно. Отхлебнула еще разок и вдруг, вспомнив забавное, засмеялась зазывным грудным смехом: – Сегодня мой дубок-хозяин учудил! Застукал меня в подсобке, когда мне лицо надо было подправить. «Александр, – говорит, а сам чуть не плачет. – Ну пудришься ты, пудрись себе на здоровье! Но зачем же губы красить?»

– Смотри, уволит он тебя, – предостерег рубаха-парень Вика.

– Меня, – высокомерно переспросил Александр-Александра. – Да он с меня пылинки сдувает, боится, чтобы не переманили. Я – в Москве лучший администратор в зале. – Улыбнулся обещающе. – Ты обо мне беспокоишься, милый? Это чудесно!

У их столика, ожидая окончания фразы, уже стоял лощеный метр с бесстрастным лицом.

– Я слушаю, Сергей, – обернулся к нему Вика.

– Тебя спрашивают, – сообщил метр.

– Я занят. – Вика погладил Александра по щеке.

– Тебя настойчиво спрашивают.

Вика глянул в холодные мéтровые глаза.

– Ну пусть подойдет.

– Он по каналу.

– Извини, Сашенька. – Вика встал. – Он у тебя?

– В моем кабинете, – подтвердил метр.

В крошечном кабинете за хозяйским столом сидел задумчивый и грустный Димон-Колобок.

– Тебе что надо? – от дверей поинтересовался рубаха-парень.

– Поздоровайся со мной, Кент, – предложил Колобок.

– Можно без кликух?

– Ты присядь, присядь, – посоветовал Колобок, подбородком указав на кресло. И, внимательно наблюдая за тем, как Вика в этом кресле устраивался, наставительно заметил: – До кликухи тебе ой как далеко. Прозвище, Викентий, прозвище!

– Тебе что надо? – повторил вопрос Викентий.

– Так прямо сразу и сказать? – удивился Колобок и, демонстративно подумав, решил: – А что?! Прямо так сразу и скажу!

И замолк. Сидели в молчании. Первым сдался слабый Викентий.

– Говори, Колобок.

– Мне в окончательные нети уйти надо, Кент, – признался Колобок.

– А я что, тебе мешаю? Уходи, – разрешил Викентий.

– Моя колея в обе стороны перекрыта.

– Твои проблемы.

– Теперь и твои. У вас, у голубцов, свои стежки-дорожки имеются. Пусти меня по ним.

– Твои дела – это твои дела. Мои дела – это мои дела. Нет.

– Я прошу тебя, Кент, по чести прошу, по-хорошему.

– Не могу, Колобок, – ответил Викентий и встал.

– Сядь! – заорал Колобок. Викентий пожал плечами и вернулся в кресло. – Значит, по-хорошему не хочешь?

– Ни по-какому не хочу. И не могу.

– Захочешь и сможешь.

– Это еще почему?

– А потому что если не захочешь и не сможешь, я тебя, жопника хренова, в ментовку сдам под вышку.

– За что же? – спокойно поинтересовался Викентий.

– Считаешь, что все шито-крыто?

– О чем ты, Колобок?

– Не понимаешь, значит. Сейчас объясню. Хунхуз тебя хомутал и оформлял, а я вел. Сечешь?

– Договаривай, Колобок.

– Я вас, сладкую парочку, до вашей берлоги провожал. Уехали двое, а вернулся ты один. Помнишь?

Викентий вдруг заплакал. Искренне. Слезы текли вдоль породистого крупного носа к углам рта. Там их подхватывал быстрый кончик тонкого языка. Но язык не успевал, и Викентий помогал ему тыльной стороной ладони.

– Волосатого вспомнил? – поиздевался Колобок. – Соскучился? Так навести его, навести! Он, землицей присыпанный, до сих пор в том овраге лежит. Правда, надо полагать, уже шкилетом стал.

– Замолчи! – вскричал Викентий.

– Ты думаешь, что его жалеешь, а ты себя жалеешь, пидар ты мой трехъяичный. Если себя жалеешь, значит, придется и меня пожалеть. Вытирай слезки-то побыстрей, нам делом заняться надо!

Викентий вздохнул, протяжно, вздохом втянул в себя остатки слез, и – деваться некуда – покорно спросил:

– Что за дело?

– Перебросить меня через забор.

– Ты же там только что был.

– Опять хочу.

– Ну и езжай. Кто тебе мешает?

– Засветились мои липовые ксивы.

– Пусть новые соорудят.

– Ты плохо меня слушал, Кент. Я же сказал: моя колея в обе стороны перекрыта. Я не у одних ментов в розыске. Меня и свои гонят.

– За дело?

– Нет. Но кто теперь разбираться будет, коль гон начался?

– Ты со мной откровенен, Колобок. Почему?

– Потому что ты у меня в руках.

– Азербайджан подойдет?

– Подойдет, если это только первая станция. А далее – без остановок.

– Когда?

– Лучше бы прямо сейчас.

– Завтра. Завтра я тебя на самолете сопровождающим груз отправлю. Самолет ихний. В Баку без пограничников и досмотра. Тебя встретят и отправят с хорошими бумагами в Турцию. Подойдет?

– В наркоту влез, Кент?

– Не греши на меня. Все, но не наркота. Так подойдет?

– Подойдет, – вяло согласился Колобок. – Только при одном условии, обязательном условии… – И замолк опять.

И опять не выдержал Викентий:

– При каком?

– Путешествовать, хотя бы только до Баку, я буду с тобой. И учти: у меня все заряжено. Случись что – выстрел без промаха по тебе.

– Я не могу, Колобок, ей-богу, не могу!

– Всего сутки, одни сутки! И я тебя не видел, и ты меня не знаешь. Жалко, конечно, Сашеньку, но придется ему сегодняшнюю ночь обойтись без твоей могучей шоколадки. Ну а если повезет бедняжке, то в этом вашем бордельере утешитель найдется. Тоже с шоколадкой.

– Не говори так! Это пошло! – прорычал Викентий.

– Ладно, ладно, извини. Я думал, это мимолетная связь, а у тебя, оказывается, любовь. Ну, пошли.

– Куда это? – испугался Викентий.

– В твою нору. Ведь есть у тебя тайная нора?

– Есть.

– Там и заночуем вместе. Теперь мы с тобой не разлей вода.

– Слава богу, что ненадолго. – Викентий встал. – Я должен попрощаться, Колобок.

– С дамой, – добавил Колобок и хихикнул.

– С сожалением должен еще раз заметить: ты – пошляк, Колобок, – со снисходительным презрением сказал Викентий и вышел, умело оставив за собой последнее слово.

…Из темного коридора Колобок равнодушно наблюдал душераздирающую сцену прощания. Викентий виновато склонился над пышной прической Александры-Александра, а он (она?) лил слезы в кружевной платочек…

Вдвоем черным ходом вышли в темный двор. Колобок резко метнулся в сторону от освещенных приступочек и из темноты приказал:

– Проверь арку, Кент.

Единственный выход из старомосковского двора. Викентий внимательно осмотрелся, прошагал к арке и выглянул в покатый переулок. Пустыня была кругом, пустыня. Он громко сообщил:

– Никого!

– Не ори, – недовольно откликнулся Колобок шепотом. Он был уже рядом и добавил: – Выходи первым. Вниз к Цветному.

Метрономом звучали Викентьевы шаги. Пошел и Колобок. Беззвучно. В ночной тени невысоких домов.

– И от волка ушел, Колобок? – с этим вопросом возникла перед ним громадная черная фигура, в легкомысленной близости к нему. Готовый ко всему Колобок, мгновенно собравшийся в клубок, неожиданно кинул себя в ноги фигуре, налету вырывая из-под рябенького пиджака верный свой «магнум».

Глава 22

За шестнадцать часов до этого аккуратно и с негромкой мелодичностью зазвенел мобильный телефон. Проснувшись, Сырцов очумело глянул на светящийся циферблат наручных часов. Циферблат не светился, потому что было яркое утро. Или день? Нет, все-таки пока еще утро: стрелки показывали ровно десять. Телефон звонил и звонил. Сырцов врастяжку зевнул и наконец окончательно проснулся.

Звонил телефон, который он отобрал у блатарей и для удобства непредвиденных переговоров оставил себе. Он не знал номера этого телефона, но кто-то знал и звонил по нему. Отвечать или не отвечать? Стоило поговорить: может, голос в трубке что-нибудь даст.

– Вас слушают, – сказал он приятным женским голосом.

– Дамочка, а вас не Жоркой ли зовут? – нахально откликнулась трубка.

– Дед! – восхитился Сырцов.

– Я тебе дам Деда! – пригрозил отставной полковник Смирнов. – Какой я тебе Дед? Ты, как я понимаю, дрых без задних ног. Пора к станку, маэстро сыска.

– Александр Иванович, как вы узнали номер этого телефона? – перебил Сырцов. – Я его и сам не знаю!

– А я знаю. Это твой телефон, дурачок.

– То есть? – остолбенел Сырцов.

– Пошевелил бы малость мозгами и сам догадался. Ты его у уголовников отобрал? Они мобильников боятся – могут засечь. У них только переговорники на короткие расстояния. Следовательно, мобильный телефон у них по случаю. А по какому случаю? Да по единственному – когда тебя брали…

– Не надо об этом вспоминать! – взмолился Сырцов.

– Я-то не буду. Зато ты будешь постоянно это делать. Ну да ладно. Так вот, решил я позвонить при раскладе пятьдесят на пятьдесят. И угадал.

– Все гениальное – просто, – грустно признал Сырцов. – Раз такая срочность, значит, что-то произошло непредвиденное?

– Ты, насколько я понимаю, собирался начать с Аркадия Колтунова. Не придется тебе с него начинать. Его застрелили.

– Как?

– Из пистолета. Рядом с домом. Но весьма необыкновенным образом. Ты сидишь?

– Я лежу.

– Значит, не упадешь. В твоей «девятке», Жора, и из твоего «баярда».

– Уже серьезно, Александр Иванович. Не блатарская показуха, а наглый вызов. Они нас не боятся.

– Они показывают нам, что не боятся, – поправил его Смирнов. – Это несколько другое. Но вызов, это точно. Мысли есть?

– Со временем будут.

– Ну тогда будь здоров.

В трубке забибикало. Дед отключился.

Сырцов совсем уже сознательно глянул на часы. Выходит, проспал он ровно тринадцать часов. В этой роскошной кровати.

А в роскошную кровать на загородной вилле поп-звезды он попал вчера потому, что вышеупомянутую поп-звезду взял за пищик. А взял за пищик поп-звезду потому, что Дед велел отрубиться от всех его, Сырцова, любимых московских точек. И от собственной квартиры в том числе.

С матерью-игуменьей попсового монастыря, Анной, связывали его разнообразные отношения. И перепихнулись пару раз, и кусали друг друга неоднократно, и всерьез угрожали по очереди – она ему, он ей, – и обыгрывали друг друга в сложных жизненных ситуациях. Приятельство, так сказать, при котором невозможно отказать незадачливому сыщику в крыше над головой. Не отказала, а даже апартаменты отвела в особом крыле.

При апартаменте, как положено, чудо-ванная комната. Сырцов восхищенно крякнул, увидев все то, что разложено и развешано в этом пункте обмыва. Все для мужичка: бритвенный прибор «жилет», одеколон, дезодорант, шорты, маечка и даже нераспечатанный пакет с исподним. Постаралась хозяйка.

Сырцов побрился и ступил в трехметровую ванну. Валяться в ней он не собирался: теплая водичка расслабляет и соображение отключается. Он встал под атакующий душик.

Острые струи больно щипали полупроснувшееся тело, щипали и долбили: не спи, не ленись, думай, думай! Для начала не подумал – вспомнил. Вспомнил и скрипнул зубами. Дед тогда сказал, чтобы он приглядывал за Аркадием Колтуновым. Он и приглядывал. Но больно лакомый кусок сыра ему подложили. Что кусок этот – в мышеловке, он понял слишком поздно. Ненужный азарт – прямая дорога к непрофессионализму. Но уж больно соблазнительно: Аркадий Колтунов в сопровождении трех охранных амбалов, судя по многочисленным заграничным фенькам, для спортивного отдыха отправлялся в длительную загородную поездку. В хвост ему, в хвост! Вот тебе и хвост. Где-то на восьмидесятых километрах вдруг – прокол. Хоть тогда бы трёхнуться: не гвоздевая ли полоса ему положена? Нет, без опаски, как лох, выбрался из «девятки» посмотреть что и как. И схлопотал по кочану.

Спокойнее, Сырцов, спокойнее. Что еще помнится, кроме желто-оранжевого пламени, рвущегося вверх и в стороны, как знамя на ветру? Когда, в полусознании, стал готовиться к тому, чтобы не умереть? Обрыв. Над обрывом его перетаскивают из автомобиля в автомобиль. Потом опять непродолжительная отключка после удара. Вновь голоса. Какие голоса, о чем говорили? Стоп! Вдруг выкатился из русской народной сказки колобок. Колобок – так шантрапа обращалась к главному. Раз так можно к главному обращаться, значит, не дразнилка это, не насмешливое прозвище, а кличка, кликуха. Один из тех, кто его в автомобиль понес – Белек. Но Белек не в счет. Шелупонь. Но куда же катится Колобок?

Сырцов промокнулся полотенцем, оделся и вернулся в спальню. Должен быть на месте новоиспеченный майор Игорек Нефедов – только что закончилась рутинная муровская разнарядка.

– Майор Нефедов, – грозно представилась трубка.

– Здравствуй, Игорек, – как можно ласковее поприветствовал майора капитан запаса. – Ты один?

– Привет, Георгий Петрович. А я один, совсем один в своем здоровом коллективе.

– Я Георгием Петровичем для тебя быть никак не могу. Ты – майор, а я капитан на запасных путях. Жора, Игорек, Жора.

– Все знаешь, Жора? – сочувственно спросил Игорь.

– В общих чертах.

– В любом случае тебе придется давать показания.

– Придется. Со временем. А ты сейчас чем заниматься собираешься?

– Тебя ловить.

– Поймаешь, если на мои вопросы ответишь.

– Естественно. Какая информация тебе нужна?

– Расшифруй кликуху «Колобок».

– Колобок, – протяжно произнес Нефедов и продолжал монотонно: – Колобок. Он же Петр Рябов, он же Владимир Готов, он же, по слухам, Дмитрий Востряков. Рост метр семьдесят, вес восемьдесят, лицо круглое. Глаза серые, нос короткий. Приподнятый. Курносый, значит. Особые приметы – родинка-бородавка светло-коричневого цвета под левым глазом. Подготовлен, опасен. На свободу с чистой совестью вышел полтора года назад. Нынче уже год, как разыскивается за участие в вооруженном ограблении одного из частных банков с жертвами. А ты что – его не знал?

– Видимо, распушился уже без меня. Его контакты, Игорек, московские, лагерные, с кем делово был связан, с кем по корешам.

– Так ведь для этого в компьютерный архив залезть надо.

– Залезь, Игорек. Для нашего общего дела.

– Считаешь, он – Аркадия Колтунова?

– Во всяком случае, при его участии. Сколько тебе времени надо?

– А сколько ты мне его дашь?

– Час.

– Полтора.

– Договорились. Хорошо бы, если по его контактам мои бывшие клиенты прорезались.

– А это уже как карта ляжет. Как с тобой связаться?

Сырцов назвал номер своего мобильного и, прихватив трубку, вышел из спальни в персональную, маленькую и уютную, гостиную. Опять же все как у больших: на журнальном столе – подносик, а на подносике прозрачный кофейник с подостывшим кофе, высокий стакан с соком, джем в вазочке, пара круассанов. Сырцов сжевал оба сладких хлебца, запил соком и отправился на прогулку. Как был – босиком.

Сначала приятно холодил подошвы зеркально натертый паркет, потом с той же приятностью ласкал уже разогретый солнцем камень помпезного антре, затем с озорной симпатией щекотал песок садовой дорожки…

За домом была спортплощадка. Даже не спортплощадка, а спорткомплекс. На возвышении под полосатым тентом на велоэргометре мчалась неподвижно первая поп-звезда страны. Мелькали педали, мелко тряслись под майкой большие титьки.

– Доброе утро, подруга! – крикнул Сырцов. – Худеешь?

Анна подняла потное лицо, глянула сердито.

– Не до худенья. Не растолстеть бы!

– И долго тебе вот так убиваться?

– Пять километров еще.

– А не лучше бы на настоящем велосипеде под деревьями, неведомыми тропками?

– Все тропки дурам-поклонницам ведомы. Нет здесь неведомых. Ты пока в теннис у стенки постучи. Иль не умеешь, лимита?

– Я все умею, – без ложной скромности заметил Сырцов.

Он вяло посылал оранжевые мячи в зеленую стенку, а Анна мчалась по воображаемым тропкам. Минут через пятнадцать-двадцать она радостно прокричала:

– Все! Доехала!

Сырцов – аккуратистом был, – упрятал ракетку и мячи в соответствующий ящик и подошел к утомленной спортсменке. Она стояла на помосте, расслабленно помахивая поднятыми вверх руками.

– Пятьдесят верст отмахала, – с тихой гордостью сказала Анна.

А Сырцов серьезно предупредил:

– Помнишь, армянское радио: «Гражданка Гукасян нас спрашивает: что делать, если из горжетки лезет волос? Мы, конечно, не знаем, что такое горжетка, но на всякий случай советуем гражданке Гукасян поменьше кататься на велосипеде».

Поп-звезда закатилась в безудержном смехе:

– Небось все это время соображал, как меня уесть? Дурак ты, Жорка. – И решительно: – Пошли в дом.

И пошла. Впереди. Он шел сзади и с удовольствием разглядывал ее стати. Уже за сороковник, а хороша, хороша. Она обернулась:

– Ну как ты устроился? Пойдем посмотрим.

И посмотрела. А посмотрев, спросила, как военный инспектор:

– Претензии? Просьбы?

– «Митька, брат, помирает, ухи просит», – цитатой из «Чапаева» занудел Сырцов и бухнулся поперек прибранной кровати.

– Ты поваляйся, а я у тебя душик приму. Можно?

– Интересное кино! Кто здесь хозяин?

Еле слышно журчала вода. Его незаметно кинуло в сон, и он втянулся в томительную дрему.

Он очнулся от того, что твердый сосок большой прохладной груди уткнулся в его губы. Он открыл глаза. Она нависла над ним, предлагая роскошную свою, жаждущую плоть.

– Аня, – невнятно сказал он для того, чтобы что-то сказать.

Она жарко дыхнула ему в ухо, укусила за мочку и прошептала:

– А мы Дашке ничего не скажем.

…Они отдыхали после первого заезда, когда, жалуясь, грустно зазвенели отброшенные на пол шорты. Сырцов незаметно глянул на часы. После разговора с Нефедовым прошло час десять. Быстро паренек управился. Сырцов сполз с кровати и, устроившись на полу, извлек запутавшуюся в шортах трубку.

– Да, – сказал он хрипло неразработавшимся голосом.

– Пишущие принадлежности под рукой? – деловито осведомился Нефедов.

– Это еще зачем?

– Записывай. Я диктовать буду.

– У меня башка, как магнитофон, все записывает. Говори.

– Ну как знаешь. Те, кто по узилищам, тебя, как я понимаю, не интересуют. Слушай про временно свободных и свободолюбивых орлов. Первый срок твой Колобок получил за мелкий рэкет вместе с Ильей Коропцовым, кличка «Сундук», и Олегом Паем, кличка «Хунхуз».

– Кореец такой небольшой, каратист, да? – радостно припомнил Сырцов.

– Он самый. Оба на свободе. Сундук, по-моему, на Лужниковской ярмарке пристроился, а Хунхуз школу по карате открыл.

– Афишка, Игорек, липовая афишка.

– Очень может быть. Из явных – все, Жора.

– А из неявных?

– А из неявных – любой из приблатненных! – вздохнул Нефедов.

Анна перешагнула через Сырцова, направляясь в ванную комнату, и индифферентно заметила:

– Насколько я понимаю, второй сеанс отменяется.

Он проводил ее виноватым взглядом и спросил у трубки:

– Ну а лагерные?

– Лагерных – четверо. Двое еще срок мотают, а Сергей Буше, он же Француз, решил на Владике счастья попытать.

– Ишь ты, Буше! – не сдержался Сырцов. – Ну а четвертого ты мне на десерт оставил.

– Именно, Жора. Юрий Казимирович Гронский.

– Шляхтич, родной до слез Шляхтич! – возликовал Сырцов.

– Он самый, – невозмутимо продолжил Нефедов. – Косвенно – посредником – проходил по делу с фальшивыми авизо. Отмотал малый срок и посчитал, что легальный бизнес доходнее и безопаснее. Сейчас у него весьма престижный магазин элитной кожгалантереи в самом центре Москвы.

– Легальный бизнес на нелегальные бабки, – откомментировал Сырцов. – Ну я с ним разберусь.

– Он у тебя в наседках ходил? – полюбопытствовал Нефедов.

– Нарушаешь ментовскую этику! – грозно напомнил Сырцов.

– Молчу. У меня все.

– Спасибо, Игорек. Как там мой дружок полковник Махов?