Текст книги "Процесс"

Российские люди в недавнем прошлом шли на обеднение собственного характера, на зачеркивание в себе многообразия движущих качеств, на отказ от собственной ориентации и стремлений, которые при тех обстоятельствах казались лишними. Из прошлого пришел Иван-дурак, как тип характера, которому ничего не страшно. Но жить-то он собирался в среде требующей ума. Скоро выяснилось, что как раз вытравленные качества являются в человеческой натуре важнейшими, и поэтому их загон внутрь рано или поздно даст о себе знать. Психология масс и природа человека оказались противоречащими друг другу.

Неправы те, кто в поисках объяснения случившегося фокусирует внимание лишь на личности вождей. Их лик – это своего рода символ, знамя, персонализирующие образ действий и уровень мышления подчиненных. Ритуальные имена и плакатные портреты были слышны и видны только потому, что их вздымали миллионы рук и воль рядовых людей.

Языческое поклонение превращало вождей в сценические фигуры, создающие из живого человеческого материала маску лидера со всей схемой его действий и поведения. Этот стереотипный имидж при одновременной исступленной накачке зрителя приобретал магические свойства. Не поддаться его воздействию было равносильно преступлению. В наше время человек может отдать себе отчет, что внушаемый образ не имел ничего общего с оригиналом. Его можно назвать безымянным, но требующим божественного поклонения.

Поэтому объективный поиск виновных в политическом обольщении с трудом приводит к каким-либо персоналиям. Преступник в огромном числе случаев не отделен от пострадавшего. Вина того и другого весьма схожа. Как известно, за попытку самообмана или самоубийства человека не судят. Его может только отвергнуть позднее общественное мнение, и это уже немало, поскольку такой приговор ведет к очищению будущих поколений. Мы с надеждой ждем его.

Попытаемся помочь.

Порочность режима – вина народа. Он уже заплатил за него неимоверно дорого, следуя довольно подлому правилу: «Мы за ценой не постоим». Проблема – в осознании его трагической переплаты. А потом – в вопросе, остались ли у него жизненные силы? Попытка решения этих знаковых проблем может вызвать нравственный шок, но только он может вернуть людям самих себя.

Вероятно, людей может разбудить доведенная до конца параллель между большевистским и нацистским режимами, признанная ныне (как поздно!) ОБСЕ. Оба строя схожи, хотя и несут каждый по себе печать самобытности, отвечающей конкретным историческим, национальным и социальным условиям.

Один из авторов «Черной книги коммунизма», Стефан Куртуа, замечает, что невозможно дать окончательное объяснение явлению, которое в силу своих чудовищных масштабов остается непостижимым для человеческого разумения. Мы ищем аналогии, и порочный равно и прогрессивный XX век помогает нам в этом.

Ум человека породил свое подобие – компьютеры. Они подвержены болезням, похожими на органические, поражению электронными вирусами. Симптом заболевания утрата информации и памяти, а с нею – невозможность оценки накопленных данных или их искажение. То же у человека. Не до конца понятая нами сила хотела бы сделать это заболевание постоянным, всеобъемлющим и прекратить тем самым развитие рода человеческого. Но поскольку это сделал не механизм, а сами люди, то история этого вида живых существ должна быть признана не имеющей ценности, и потому должна начаться заново. Углубление в историю вряд ли даст таким археологам ответ на поступки человека в XX веке.

Такой вывод совпадает с впечатлением, которое осталось у особенно пострадавших людей. Они проливают свет на силы, пробудившиеся подобно вулканам и залившие лавой не одно поколение на просторах СССР и Германии. Приближаясь к разгадке такого явления, хотя бы сформулируем его. Как назвать все сказанное?

Социальный феномен «СССР» последовательно отвергает любое свое название, что закономерно для закрытого иррационального режима. Назвать его «большевистским» было бы незрелым. Победа революционной фракции на 2-м съезде РСДРП в начале XX века слабо определяет поступки будущего строя. Называть его «советским» неверно потому, что понятие «совет» подразумевает свободный и широкий обмен мнениями, а этого органы так называемой советской власти категорически избегали. Назвать строй «коммунистическим» нельзя, поскольку этот термин имел отношение только к фантастической цели режима, но никак не к периоду с 1917 по 1991 г.

Нелепо называть советский строй и его политическую программу «марксистско-ленинскими». Практическая деятельность Ленина после октября 1917 г. не имела ничего общего с его теоретизированием в дореволюционный период. Даже перед самым началом своего руководства страной, в работе «Государство и революция» он развил утопические идеи отмирания государства, а менее чем через полгода создал террористическую власть.

Что тогда называть ленинизмом? Отдаленное от практики теоретизирование или непосредственную практическую деятельность его партии при нем и после его смерти? Наверное, второе. Но эта деятельность была полностью оторвана от каких-либо теорий и обращалась к ним только для политического маневра. Практический ленинизм не может быть объяснен с позиций ортодоксального марксизма. Соединение этих двух понятий даже через черточку невозможно.

Ближе к истине термин «социалистический», который хоть как-то отвечает внешним чертам экономики страны Принципы экономического регулирования и социальной защиты близки политическому строю ряда стран Европы и Америки, которые при этом не нуждаются в экстремальных проявлениях собственного строя. Поэтому строй СССР с известной долей приближенности можно назвать социал-тоталитарным, а строй гитлеровской Германии – национал-тоталитарным.

Ленинско-сталинский режим уничтожил минимум раз в десять больше людей, чем нацистский. Последнему дана уничтожающая оценка всем цивилизованным миром. Какая же оценка может быть дана так называемому «советскому»?

Мы ставим в наших сравнениях советскую систему на первое место по числу и качеству вреда неспроста. З. Бжезинский (бывший госсекретарь США) пишет в книге «Большой провал»: «Гитлер научился у Ленина, как создать государство, основанное на терроре, подкрепленное разветвленным аппаратом тайной полиции, государство, которое опиралось на концепцию круговой вины…Оно стимулировало проповедь социальной ненависти в обертке концепций социальной справедливости и провозглашало организованное государственное насилие в качестве инструмента социального освобождения». Но и в таких заявлениях логической связи еще маловато. Такая терминология весьма условна, поскольку она не объясняет неожиданные политические зигзаги под пеленой лжи и гипнотической демагогии. Мы начинаем подбираться к истине, когда переносим явление в сферу психиатрии с признаками шизофрении.

Народ поддерживает своего лидера потому, что тот является зеркалом общественных настроений. Вожди русской революции обладали двойственными чертами характера – цинизмом и жестокостью крайних пределов в сочетании с сентиментальностью в узком кругу. Чем больше настрой в России сдвигался влево, тем явственнее выступали аномальные черты характера лидеров революции. Поведение эсера А. Керенского было экзальтированным, позерским. Он играл роль главы государства, как в театре, что говорило о его неспособности честно оценить положение. Подобными чертами обладала лидер левых эсеров М. Спиридонова и почти все большевистское руководство. Ленин, Троцкий, Зиновьев, Дыбенко, Крыленко, Володарский, Кун, Землячка и многие другие отличались маниакальным характером и истеричной жестокостью. У них не было представления о норме своих поступков, грани перехода их в патологию. Еще в XIX в. Ипполит Тэн определил черты политического безумия: «Яростная экзальтация, постоянное возбуждение, лихорадочная страсть к писанию, автоматизм мысли, столбняк воли». Идеи политического насилия влекут за собой психические сдвиги и у поддерживающих их масс.

Заметим, что аналогичные черты поведения были у Гитлера и Муссолини. Никаких противоречий в идейной сфере они не терпели и отличались маниакальной разговорчивостью даже в тесном кругу. Перебивать их было нельзя.

Дальнейшее развитие такой психики шло одновременно с лавиной экстремизма нового строя. Он вызывал не отрезвление рядового человека, а, наоборот, усиление его маниакальности и агрессивности. Подогревать эти качества стало нетрудно. Руководство изменилось. Теперь в нем преобладали люди со скрытым изуверским характером – Сталин, Молотов, Каганович, Берия и др. Такие же натуры находились во власти и в послесталинский период. Некоторым исключением стал крикливый Хрущев, и это означало попытку возврата к революционному истеризму. Народ внимал и тому, и этому. Его сознание не претерпело особых изменений. Таковы факты, видимые всем. Но есть и другие – невидимые.

Визит к Сталину в 1930 г. известного патолога-психиатра Бехтерева привел последнего к мнению, что он имел дело с параноидальным психопатом. Такой диагноз сыграл для этого врача роковую роль. Он был уничтожен в тот же день. Его пациент руководствовался не логикой, а чувственным инстинктом, безосновательность которого давала вспышки. Похожее состояние психики было у Гитлера. Английская газета «The Daily mail» опубликовала в конце 2009 г. подборку медицинских заключений о состоянии психического здоровья Ленина. На первом месте стоит вывод известнейшего физиолога Ивана Павлова, Он без труда после разового наблюдения пациента диагностировал, что тот, начиная с 1902 г., переносит тяжелую форму нейросифилиса, приводящего в текущей жизни от мягких поступков к необоснованной жестокости. К такому же выводу пришли кремлевские врачи, вскрывавшие тело Ленина, в том числе профессор Збарский. Всем им было предложено под страхом смерти такой диагноз скрыть. Только сегодня он может быть опубликован. А сколько сюрпризов нас еще ждет впереди!

Являются ли приведенные факты и обстоятельства достаточным основанием для признания этих руководителей ответственными за их деяния? Несомненно, если они будут судимы с позиций закона с предварительным выяснением степени их вменяемости. А как быть с массами, активно или пассивно поддерживавшими своих преступных лидеров? На этот вопрос должны ответить они сами.

Если люди просто забудут свое прошлое, не осознав его, это будет значить, что все случившееся – душевное заболевание народа, излечиться от которого так и не удалось. Совместное существование вспышек террористического мышления и провозглашаемого политического идеала говорит о шизофреническом расколе сознания, в нашем случае – массового. Если люди отдадут себе отчет, что это было психическое нездоровье, весь советский период станет частью непрерывной биографии народа. Тогда вопрос о его ответственности снимается. Помочь ему может только время, гуманное отношение к больному и продуманное влияние других народов.

Все как у людей.

Они могут сделать еще один вывод. Попытка массового самоубийства российского масштаба опасна и впредь. Сегодняшнее частичное оздоровление народа можно назвать ремиссией. Значит, болезнь может повториться. Здоровые народы не могут полностью доверять обществу, переболевшему непротивлением к смерти, очень похожим на суицид.

Массовая гибель не может быть уделом разума. На отцах и дедах нынешнего поколения лежит тяжелая историческая вина за период 1917–1991 годы. Их дети и внуки должны искупить ее. Они этого не сделали, и потому сегодня сохраняют болезненные симптомы прошлого: подозрения в адрес цивилизованных стран об их тайном вмешательстве во внутреннюю жизнь своей страны (мания преследования), страсть к державному прошлому (мания величия).

Осознание такого нездоровья – суд над самими собой. Он отделит мораль преступника от морали общества, и оно лучше увидит самое себя в свете высоких нравственных требований. Заметим, что эпидемический суицид и отсутствие общечеловеческих норм продолжают жить в странах фанатичного ислама. Таков общий кризис, который переживает человечество. Что победит – жизнь или смерть?

Еще раз обратим внимание читателя: чувственный бунт, называемый революцией, имеет психопатологическую основу и выступает против разумной умственной деятельности поколения. А она, несмотря на угрозу физического уничтожения, негласно продолжает свою полезную деятельность, которую можно назвать естественной и природной.

Обратная реакция на историческое развитие произошла не только в России. Германия, побежденная и деморализованная в 1918 г. более развитыми державами, напуганная в 1918 и 1923 гг. прямой угрозой со стороны большевистской России, обратилась к своему национальному резерву, по существу – племенному, раздув его в нацизм. Значит, эта страна сделала в 1933 г. три шага назад и возвратилась в родовое общество, в то время как Россия в октябре 1917 г. сделала один шаг возврата к крестьянскому началу, а в тридцатых годах – еще один шаг назад, к крепостничеству (колхозы) и одновременно к уничтожению крестьянства.

Нечто похожее произошло в Китае, где крестьянское коммунистическое движение оказалось после 1946 года сильнее европейских симпатий Гоминдана. В Иране «белая революция шаха и народа», американизировавшая страну после 1963 г., вызвала удесятеренное сопротивление консерваторов уже знакомого нам крестьянско-религиозного типа, выступающих на сей раз под флагом ислама.

Стоит обратить особое внимание на революцию в Камбодже (1975–1978 гг.). Она показала, что основной чертой последовательного коммунистического мышления является его подчинение аморальным сектантским законам, с полным искоренением в человеке интеллекта и культуры, не только в высоком их понимании, но и в обыденном, бытовом: уничтожение любых движений души и даже чувства родственной привязанности. Этот режим добился осязаемых результатов. Половина населения была уничтожена. Остальные превращены, по сути, в животных, близких к рыбе, пресмыкающемуся, но не к млекопитающему с его заботой о потомстве. Это явилось следствием отказа признать правомерным развитие человека как биологического вида на протяжении миллиона лет. Пусть камбоджийский геноцид длился по историческим масштабам недолго, но сама его возможность ставит перед человеком вопрос: понимает ли он собственную природу и то, что таится в его генных глубинах?

Движение вспять сказывается и сегодня. Индейские по происхождению страны, такие как Куба, Боливия и Венесуэла, также проявляют нетерпимость к промышленному прогрессу по примеру США. Это позволяет сделать вывод: демократия, если иметь в виду эти страны, может быть и реакционной. Употребление этого понятия как прогрессивного во всех случаях – неверно. Выбор народа определяет степень его последовательного исторического развития, начиная от порабощения вплоть до осознанного цивилизованного либерализма наших дней.

Характерная подробность: сделавший два шага назад СССР жил 73 года. Авторитарный Китай приближается к этому возрасту. Сделавшая три шага назад Германия жила 12 лет. Исторически отступившая на четыре и более шагов Камбоджа просуществовала три года. Чем сильнее обратная реакция на прогресс, тем короче ее существование.

Нетрудно видеть, что тянут в историческое прошлое или пытаются законсервировать настоящее единовластные политические силы. Именно в их среде развились крайние тенденции. Прогрессивная политика учитывает общий исторический вектор: производственное, познавательное и этическое развитие человека. Такова позиция зрелых демократий. Они считают прогресс результатом творческой свободы всех слоев населения. Эта позиция способна решить проблемы, которые экстремисты считают непреодолимыми без их властного участия и без закрытия своих границ из-за страха перед влиянием либералов.

Быстрое развитие не встречает сопротивления только в странах, лишенных тормозящего исторического начала. В США, большинстве стран Европы в XX в. технический и социальный прогресс стал нормой, отвечающей степени зрелости общества. Он не был привлечен извне. Как явление привлекательное, он может оказывать положительное воздействие на других. Китай превозмогает свое отставание и делает все большие успехи на общемировом пути. Правда, без какой-либо внутриполитической оппозиции. Верхи, называющие себя коммунистами, поняли там, что гарантией их существования может быть частное предпринимательство своих и иностранных инвесторов только с политическими, а не экономическими ограничениями. Они пошли по широко открытому пути советского НЭПа. Большинство стран нефтедобывающего Ближнего Востока получает богатства техники развитых стран, и это медленно, но верно сближает их с европейской психологией.

Теперь мы можем лучше понять некоторые современные глобальные конфликты. Успехи европейской и близких к ней цивилизаций показали победу не только индустриальной, но и назревающей постиндустриальной информационной революции наших дней. Она представляет собой угрозу для закрытых режимов фундаментального ислама, которые разительно напоминают идеологическую маску лидеров тоталитарных режимов XX века и позволяют сделать вывод о практически завоевательных целях этих стран. Неудивительно, что они ополчились в первую очередь на Израиль, представляющий, как говорят их лидеры, десант Запада в исламском регионе. Каковы бы ни были угрозы в адрес этой маленькой страны, они должны привести к общему историческому знаменателю, показанному нами.

Все упомянутые типы экстремистского мышления забывают, что любая политическая мысль – только одна из ступеней развития человеческого разума, т. е. историческая частность. Превратить эту частность в конечную истину или обратить ее вспять – значит остановить развитие разума – главного дара человека. Такая «истина» мешает жизни и борется с законами ее развития.

Возникшее одновременно с промышленной революцией учение Маркса помогло пробуждающемуся регрессу. Оно обвиняло в бедах своего поколения промышленников и банкиров. Оно призывало к передаче средств производства в руки пролетариата, то есть людей без квалификации, а, значит, практически вело к отказу от промышленного развития, таило в себе продуманную реакционность, ставшую тормозящей силой эпохи бурного развития цивилизации.

Это была борьба коллективизма с индивидуализмом. Первый был унаследован от начала истории человечества с одинаковостью труда и мышления родственных особей. Умственное развитие стало проявляться у отдельных лиц и заражать своими результатами остальных. Стало ясно, что для развития общества необходим прогрессивный индивидуализм. Коллективизм исповедует психологию стада и потому лишен состязательного начала. В этом случае индивидуальность дозволяется иметь лишь правителям. Она способна переходить в эгоцентризм, а это качество, лишенное контроля, приводит к произволу.

Заметим, первая мировая война произошла вследствие экономических противоречий между относительно цивилизованными странами. Вторая – вследствие кризиса морали и появления заменяющих ее идей. Масштаб такого конфликта гораздо шире и потому дает место крайностям.

Что можно противопоставить экстремизму?

Защитить от такой опасности на данной ступени развития человечества способна осмысленная всеми демократия. Она – продукт умственной деятельности множества личностей, чувствующих свою ответственность за создание динамичного и потому справедливого общества. В нем возникает взаимопроверка деяний соревнующихся личностей и групп, отбраковка ненужных. Иногда, принудительным путем со стороны большинства.

Значит ум, рассудок человека является важнейшим началом, вступающим порой в конфликт с чувством. Примирить и соединить эти два явления трудно, но можно при росте цивилизованной составляющей, естественно нажитой частью человечества. Цивилизация помогает развиваться уму и воспитывает чувство для их совместной жизнедеятельности, создает единое существо, уводя в прошлое чувственно-умственный хаос, характерный для наших и более ранних веков.

Более цивилизованная часть человечества в целях самообороны объединяется, пересматривает свои гуманные сдержки и отвечает наступательно на любую агрессию, ибо она – преступление на возведенной в степень политической основе. В этом случае надо быть нетерпимым не только по отношению к непосредственным исполнителям, но и к побудителям, к самой среде воспитавшей их. Международное осуждение и казнь в 1946 году идеолога нацизма А. Розенберга показало, что осознание связи между причиной и следствием бесправных поступков стало не просто шире, но и явилось новым правовым фактором. Значит, угроза со стороны государственных руководителей, даже еще не выраженная в действиях, – уже преступление, и требует наказания виновного.

Со дня окончания вызванной экстремизмом второй мировой войны и самоистребления некоторых народов прошло 66 лет. Столь серьезный срок говорит о том, что мыслящее человечество сделало немало для сохранения мира. Это доказывает и такой факт, как разрешение новых конфликтов не масштабными войнами государств между собой, а локальными военными актами, называемыми террором и борьбой с ним. Таков новый вид войны.

Некоторые считают, что современный терроризм имеет будущее, поскольку опирается на какую-то философскую идею (например, панисламизм). В то же время современная цивилизация как бы безыдейна из-за своей успешной буржуазности. Напомним, что цивилизация, даже в таком виде, сыграла огромную роль в разгроме немецкого нацизма, который имел вдохновляющую народ общую идею. Роль СССР в этом разгроме стала решающей не потому, что он руководствовался иллюзией коммунизма, а потому, что нацисты несли образ жизни, глубоко чуждый общечеловеческому сознанию. Оно-то и таило в себе идеи, может невысказанные всуе, тем не менее, могучие для общенационального сопротивления. То же содержала западная цивилизация. Это дух гуманизма христианского типа, оказался долговечнее и сильнее извращенных социальных идей.

Отношение к фактам террора должно быть таким же, как к агрессивной войне государственного масштаба. Страны, не могущие справиться с собственными террористическими группировками или в той или иной форме поддерживающие их, должны быть подвергнуты уничтожающему удару.

Такой вывод вытекает из исторического опыта XX века, когда терпимость к гитлеризму в 1938 году (Мюнхенский пакт) привела к мировой войне, а большевизм был побежден в результате дорогостоящей и рискованной холодной войны. Подобная пассивность снова дала себя знать в нападении на Нью-Йорк и Пентагон 11 сентября 2001 года, позже на Мадрид и далее. Прошло уже немало лет, но ответного решительного удара, не считающегося с гибелью фанатичного населения агрессивной страны, нет.

А он необходим. Вспомним ковровые бомбардировки Лейпцига, Дрездена, Кельна союзной авиацией, уничтожение японских городов атомным ударом. Все эти акты предотвратили еще большую гибель людей обеих сторон при «гуманном» ведении войны. Столь рациональный расчет вызвал одобрение со стороны цивилизованных народов и даже избрание президентом США бывшего главнокомандующего военными силами этой страны. Таков урок современного рационализма.

Зрелый либеральный подход может быть только рациональным. Он – итог не отвлеченных моральных постулатов, в частности религиозных, а сугубо логических, можно сказать, житейских. Односторонняя выгода нестабильна и может со временем привести к конфликту – вследствие обнаружения урона другой стороне. Хитрость, обман дают кратковременные преимущества. Они оказываются практичными на первый момент, а в перспективе таят в себе разрушительное начало. Политика обмана – система лжи и недоверия, разрушает причинно-следственные связи людей. Развитое общество должно быть открытым. Правда – это метод постоянного решения проблем сосуществования человечества.

Гуманитарный рационализм лежит в основе открытого общества, не только в его политике, но и в духовной жизни. Такое общество преследует практические цели, но понимает их шире, чем завоевание власти отдельными группировками и их произвол. Рационализм в этих условиях – просвещенный эгоизм, отдающий себе отчет в том, что его успех тем реальнее, чем меньше его устремления противоречат интересам других. Взаимная выгода – гарант выгоды личной. Общий интерес исключает насилие одной стороны над другой и потому выдвигает на первый план соревновательное начало. Такой рационализм морален, потому что исходит из опыта человека, включающего в себя веления ума и совести. Именно это понятие было радикально извращено диктаторскими режимами, поскольку мешало им в достижении личных целей.

Писатель Э.Ремарк приводит в одном из своих романов эпизод. Война кончилась. Прозвучал последний выстрел. Из окопа вылезает солдат и говорит своим товарищам: «А теперь начнется самое омерзительное». Он имел в виду обыденное существование, мирный быт с его привычками создавать жизненную обстановку средствами лицемерия, скрытой враждебности, бюрократии. Бороться с этим можно при предельной открытости формируемой человеческой натуры. Во всем должна побеждать правда. Это звучит как проповедь. Но нельзя закрывать глаза на грандиозное развитие лжи в истории и обличать ее, не стесняясь. Тогда есть шанс добиться здоровой реакции разума человеческого существа, уже получившего кое-какие хорошие результаты на этом трудном пути.

Следование нравственным основам – это не скучное ограничение. Оно не мешает деятельности человека, а наоборот освобождает его полезные резервы, способствует увлеченности, повышает уровень его жизни и помогает лучше понять свое личное предназначение. В прозрачном обществе один гражданин дружественен другому. И это выгодно. При закрытом режиме правящая верхушка отгораживается от рядового человека всеми доступными ей способами и ведет войну с ним из своего скрытого круга. А во внешнем круге лжет и лицемерит, выдавая это за правду. Такое влияет и на взаимоотношения рядовых людей между собой. Появляется власть зла не только сверху. Простой человек проигрывает все необходимое, что дано ему природой.

Если часть людей страны, пережившей катастрофу, остались живыми и полноценными, то все пережитое может делать их взрослее и ответственнее. Такие люди стоят впереди нации. И не только своей. Урок экстремизма научил нас тому, что жить как раньше нельзя. Он отверг традиционную культуру и ее выражение в литературе, искусстве, философии, идеологии, церковной религии. Если все это продолжают внушать в средних школах, то это инерция, а не осознание природы нового времени.

В этом проблема будущего.

Ее определяет не просто знание, а зрелое внутреннее постижение. Оно лежит в основе морали, а, значит, сути человеческой личности и предопределяет векторы ума, способные прийти на помощь чувству. Слиться с ним.

Более того, наш обзор деятельности и пристрастий человека приводит к выводу, что чувство и разум родственные черты, но порой конкурирующие между собой. Ход такого состязания показывает, что ум, несмотря на все перенесенные им страдания, опережает чувство в своем развитии. А оно способно брать реванш. Войны, революции, преступления и другие виды насилия и унижения диктовались чувством, которое если и приносило удовлетворение, то временное и лишь для одной стороны. Значит, первозданная мораль стала не только объектом осмысления, но и чувственных поисков. Шла борьба. Расовая и коммунистическая теория стали продуктом чувства, нашедшего ложное прикрытие в области разума.

Необходимо уточнить, что чувство со временем шло от примитива к желанию разнообразия и богатства. Это выражалось в типах государственного и общественного устройства, результатах труда, взаимоотношениях людей. Иногда оно вело в тупик, а часто стимулировало разум. По мере своего развития он не ставил своей целью уничтожить инстинкт или необъяснимое разумом внутреннее чувство, а дает ему право существовать в тех пределах, которые помогают чувству пробуждать ум, вести чувство за ним, а не наоборот. Разумеется, чувство имеет свой влиятельную силу, но каждый раз, в конце концов, признает победу рассудка. Сделаем из этого простые выводы на будущее.

Цивилизация не может не учитывать этого, и чтобы ни творила, она, так или иначе, продолжает заложенный в ее первичных впечатлениях путь. Иной раз, кажется, что развитый разум уже преобладает над минутным (в исторических масштабах) чувством, и это ведет к возможности видеть будущее. Но надо различать главное и вспомогательное в этих двух сторонах натуры. Мы вправе утверждать, что попытки разгадать раз и навсегда противоречивую человеческую природу вряд ли возможно. Единственный путь – понять законы ее развития и решить вопрос в практической плоскости. Так мы приходим к рациональной логике, способной решить вечные вопросы справедливости.

Наиболее рациональная в наши дни часть жизни – наука, достижения ума – открывают неведомое, которое надо осмыслить, прочувствовать и сделать частью реальной жизни человека. Тогда ярко обнаруживается возможность взгляда вперед. И это дает большие надежды. Столь, казалось, притягательное (чувственное!) художественное творчество – не область открытий и потому оно не имеет дара предвидения, иллюстрирует настоящее, и потому не может руководить коренными поступками человека. Мы еще скажем об этом.

Современность на каждом этапе требует особого подхода к окружающему миру. Индивидуальные представления, запечатленные в делах человека относятся к уже прочувствованному и потому могут входить в конфликт с новой убедительной и требовательной жизненной средой. Мы подходим к необходимости многообразного зрелого рационализма, как к абсолютной победе разума в представлениях и действиях человека. Он даст место природному чувству, и человек даже не заметит этого. При синтезе положительных начал его составные части становятся частью его природного организма и потому малозаметными. К нему приводит воспитание не через традиционные запреты, а осмысленный жизненный опыт. В конечном итоге его принято называть мудростью. В нашу эпоху она молодеет, поскольку впечатления жизни становятся богаче, и возможность их осмысления может наступить ранее появления седых волос.

Прогрессирующий интерес к открывающимся возможностям ума породил в последнее время еще одну революцию – информационную. Она была зачата давно и явилась дальним звеном любознательности человека. Она открывает для разума невиданное ранее поле. Это не количественное явление, а скорее качественное. Безграничная информационность доказывает, прежде всего, что существовавшие ранее политические, церковные, моральные убеждения, так называемая ментальность, являются результатом ограниченного людского опыта вследствие изоляции человеческих племен друг от друга и часто влекут за собой взаимное непонимание. Если информационное поле не зашоривать, как это, к сожалению, бывает в школах, а проверять опыт, который ученикам внушается, то окажется, что мировоззрения людей, живущих в различных условиях, схожи настолько, что приводят различные общественные и этические взгляды к общим. Если этого пока нет, и в парламентах спорят политики разных «убеждений», то это только означает, что ограниченные чувства и представления, внедренные предками, их косными традициями, все еще руководят людьми.