Текст книги "Три цвета времени"

Глава шестнадцатая

«Этот Карпани – осел, на спине которого я, кажется, въезжаю в литературу, – думал Бейль, разворачивая свежую газету и читая отчаянные вопли обворованного человека. – Но он упирается, этот осел, – следовательно, необходимо постараться обеспечить господину Бомбэ новую рекламу».

И на смену автору, старому почитателю Гайдна, господину Бомбэ, появляется «Бомбэ-Младший», который выступает в качестве благородного свидетеля, изобличающего Карпани в недобросовестном передергиваний, в явной лжи, в целом ряде грубых ошибок и нелепостей, допущенных как в биографии Гайдна, так и в письме господина Карпани. Оберегая своего старшего родственника, Бомбэ-Младший с достоинством защищает права гения и таланта от покушений бездарности и в качестве сравнения приводит жалкие потуги тусклого ума Карпани и блестящие характеристики и каскады замечательных мыслей, вышедшие из-под пера бесконечно талантливого господина Бомбэ-Старшего. Разве можно сравнивать такие вещи? Разве может быть спор о том, на чьей стороне правда? И разве мог сам господин Бомбэ позволить себе те похвалы, которые ему расточает господин Бомбэ-Младший? Печатая это письмо, редакция газеты сочла своим долгом заявить, что «претензии господина Карпани совершенно неосновательны». Из итальянских газет полемика попадает в Вену. Почитатели покойного Гайдна запрашивают Карпани о том, на каком основании он возымел дерзость обрушиться на самую лучшую книгу, которая написана о покойном музыканте? Карпани в ужасе мечется по редакциям, начинает сомневаться в собственном существовании, чувствует себя стоящим на пороге безумия и бросает на почту кипу писем, развозимых северными и южными мальпостами в газеты разных столиц. Редакции вежливо отказались их печатать. Бомбэ торжествовал. Но торжество свое переживал одиноко, ни с кем не делясь, так как для всех окружающих господин Бомбэ был просто господином Бейлем, отставным военным чиновником, проживающим в Милане на скудную пенсию, высылаемую гренобльским интендантством.

Его обычное времяпрепровождение – это утром, проснувшись, уйти из Каза-Ачерби пить кофе на Соборной площади, потом провести час или два в галерее Брера[90]90
  Брера – название одного из миланских дворцов XV века, в котором помещается публичная библиотека, музей и картонная галерея с ценнейшими полотнами Леонардо да Винчи, Рафаэля, Луини и ряда других итальянских художников преимущественно ломбардской и венецианской школы.


[Закрыть] перед лучшими полотнами итальянских живописцев, потом позавтракать где-нибудь с друзьями в маленькой миланской траттории,[91]91
  Траттория – трактир, ресторан (итал.)


[Закрыть] потом ходить по тропинкам Нового парка, около устроенной французами ротонды под названием Амфитеатре дель-Арена и делать отметки карандашом на полях «Истории живописи в Италии», написанной профессором Ланци. К вечеру, когда воздух начинает густеть и пыль золотится под лучами заходящего солнца, он любит входить на кровлю Миланского собора и там, среди целого леса мраморных шпилей, башенок, мраморных кружев, лесенок, переходов, остановиться и смотреть на бесконечные зеленые равнины Ломбардии, любоваться морями виноградников и серебристо-серыми рощами оливковых деревьев. После этого яркого впечатления каким контрастом кажутся полная темнота и безжизненность, царящие всегда внутри собора! Недостроенный мраморный гигант, занимающий площадь целого города, способный вместить целую армию, но темный, пустынный и давящий своим внутренним сумраком…

Потом – третье впечатление дня: шумная улица, щелканье бичей, живая толпа, сливаясь с которой, господин Бейль отправляется к театру Ла Скала. Каждый вечер, по итальянскому обычаю, в театральной ложе встречаются друзья. К ним присоединяются случайные гости, попутчики жизненной дороги, приходящие в театр, чтобы провести сладкие часы под музыку Чимарозы и Моцарта. Бейль направляется в ложу монсиньора Людовико Брэма. Этот бывший духовник итальянского вице-короля Евгения Савойского[92]92
  … итальянского вице-короля Евгения Савойского – Видимо, имеется в виду не Евгений Савойский, австрийский полководец конца XVII и начала XVIII веков, а принц Евгений Богарне, уже упоминавшийся до этого в тексте, вице-король Италии с 1805 по 1814 год.


[Закрыть] отличался изысканными манерами, гостеприимством и страстной любовью к иностранцам. Бейль очень любил этого человека и любил тот кружок, который у него собирался. Полное отсутствие ненавистных Бейлю свойств. Нет ни тщеславия, ни аффектации, ни лицемерия, так испортивших французов. Что может быть гнуснее французских брошюр, издаваемых сейчас не только в Париже, но, главным образом, Плюшаром в Петербурге! Все эти латинские и французские гимны Бурбонам, все эти сатирические выпады вроде заупокойной службы над гробом еще живого Бонапарта, – это все исполнено именно тех самых свойств, которые делают ненавистным французский характер. В Италии бедность не считается преступлением. Бедняк Марончелли, Монти, Фосколо, поэт Сильвио Пеллико[93]93
  Монти Винченцо (1754 —1828) – итальянский поэт. Фосколо Никколо Уго (1778—1827) – крупный итальянский доэт первой трети XIX века, участник движения карбонариев. Широкой известностью пользовалось его произведение – «Последние письма Якопо Ортиса». Пеллико Сильвио (1789—1854) – итальянский поэт. Участвовал в движении карбонариев. Наиболее известное произведение Пеллико, написанное им в заключении, – «Мои темницы» (1832).


[Закрыть] да, наконец, и сам Анри Бейль вовсе не являются ни богачами, ни титулованными лицами, и тем не менее в ложе монсиньора Людовико эти гости были приняты, как и десять-двенадцать других посетителей, имеющих и титулы, и богатства, как граф Порро, как граф Федериго Конфалоньери.

Прекрасный театр Ла Скала, имевший лучший бенуар во всей Италии, отличался одной особеностью: к ложам, выходившим в зрительный зал, примыкали три-четыре комнаты, в которых собиралось общество, как в гостиных. Туда подавали вина, легкий ужин, фрукты и оранжады, там просматривали газеты, беседовали, а нажав на большую ручку резной двери, выходили в зрительный зал слушать лучшую музыку в мире.[94]94
  … нажав на большую ручку резной двери, выходили в зрительный зал слушать лучшую музыку в мире. – Как весь театр, так и ложи были построены и отделаны на средства миланских богачей. Ложи были именными, принадлежали семьям. Остатки этих наследственных абонементов наблюдаются в миланском театре по традиции и теперь (Примеч автора.)


[Закрыть] Друзья монсиньора Людовико сходились в его ложе, как в безопасном месте, после того как Цизальпинская республика Бонапарта погибла и Милан из ее столицы снова превратился в город, угнетаемый австрийскими властями.[95]95
  … после того как Цизальпинская республика Бонапарта погибла и Милан из ее столицы превратился в город, угнетаемый австрийскими властями. – Цизальпинская республика была образована Бонапартом в 1797 году и включала в себя ряд провинций Северной Италии. Республика находилась под покровительством Франции, ее территорию занимали французские войска. В 1799 году во время знаменитого итальянского похода Суворова Цизальпинская республика была упразднена, но в 1800 году вновь восстановлена Наполеоном с присоединением части Пьемонта. В 1802 году она получила название Итальянской республики, а в 1805 году была превращена в Итальянское королевство.
  Цизальпинский – находящийся по ту сторону Альп; в данном случае к югу от них.


[Закрыть] Лицемерие католической монархии было перчаткой на железной лапе Меттерниха.

Но в ложу монсиньора Брэма австрийские жандармы не имели доступа. Поэтому, замышляя освобождение Италии от австрийского ига и возвращение республик, итальянские конспираторы могли довольно свободно перекинуться здесь словом. Сойдя на последней перед Миланом остановке и пешком переступив городскую черту, являлись прямо в ложу монсиньора Людовико люди, которые не могли въехать в Милан открыто. Ночью они возвращались таким же способом или ночевали на Каза-Ачерби, у «миланского гражданина Бейля». Этот синьор Арриго Бейль отличался дьявольской дерзостью. Как старый бонапартовский офицер, он преспокойно водил за нос австрийскую полицию и принимал всех, кого посылал к нему Конфалоньери. Из чащи леса в Сабинских горах, из гор Апулии и Калабрии, где жили в лачугах итальянские угольщики, днем выжигавшие уголь, а ночью принимавшие беглецов, изгнанников, повстанцев, приходили на север эти рыцари тогдашней итальянской свободы, прозванные угольщиками-карбонариями. Арриго Бейль, как называли итальянцы Анри Бейля, беспечно проводил время в миланском театре, слушая музыку, беседуя с друзьями, а ночью, словно живя другой жизнью, принимал у себя конспираторов.

Чего хотели эти люди? Они делились на разные группировки. Каждая группа преследовала свои цели и каждая называла эти цели «благом Италии». Пока был силен общий гнет Австрии, раздробленная Италия объединяла всех своих сынов стремлением к «итальянской свободе», к полной независимости страны; французская революция казалась началом спасения. Уход последнего австрийского полка из Милана вызвал полное ликование. Люди, привыкшие к томительной скуке, к раболепству, к почтительности, вдруг почувствовали потребность смеяться и бурно веселиться. Все, что было в моде за год перед тем, признавалось теперь приторным и внушало чувство отвращения. В моду вошло рисковать собою, ставить на карту жизнь, шлифовать кровь опасностью. Люди, пробудившиеся от долгой спячки, почувствовали тот избыток сил, который дает влечение к большой игре. Генерал Бонапарт нес с собой республиканские знамена, перед ним бежали и расступались попы и жандармы австрийского монарха, – значит, нужно было идти за Бонапартом. Но вот политический горизонт заволакивается тучами. В 1804 году генерал Бонапарт становится императором французов; республика кончается, а многочисленная безработная родня Бонапарта садится на спешно освобождаемые для нее престолы. Мюрат делается по воле свояка неаполитанским королем. Италия дает огромные количества солдат. Тридцать тысяч итальянцев гибнут только в одном русском походе. Огромные деньги Наполеон выкачивает из итальянских городов и деревень. Почетная охрана французского императора превращается в тягчайшее иго. После русского похода начинаются новые наборы, несмотря на то, что за два года население Апеннинского полуострова принесло в жертву наполеоновскому честолюбию шестьдесят тысяч молодых, самых здоровых и сильных итальянцев. Сомнения превратились в уверенность, наполеоновский авторитет заколебался и окончательно пал. И вот на фоне русской неудачи Бонапарта короли итальянских владений, Евгений Богарне и Иоахим Мюрат, стараются создать свой собственный успех. Так завязался узел итальянской трагедии. Французские газеты не стеснялись печатать обвинения по адресу Мюрата за внезапный отъезд из России, итальянцы, и в особенности Неаполь, оплакивали гибель своей молодежи, и только австрийские генералы потирали руки, зная, что наступит час, когда ставленник Наполеона, как спелый плод, свалится в австрийскую корзинку. В Милане возникли боевые партии. Говорили, что «Мюрат устал быть приказчиком Наполеона». Но, будучи политическим нулем, он держался только властью своего хозяина. Без Бонапарта его значение исчезало. Либералы и городская буржуазия уговаривали его поднять войну против Франции, пользуясь личным озлоблением Мюрата против Наполеона после Березины и Вильны. Они втянули его в работу итальянских масонов особого склада – масонов, действовавших против тех политических стремлений, в которых выражались массовые настроения. В это время Мюрат был вызван к Наполеону в Германию. Там как будто произошло примирение: Мюрат командовал императорской конницей. В Германии Мюрат снова получил директиву, лестную для неаполитанского короля, но, по мнению Бонапарта, обеспечивавшую провал Мюрата в Италии. Наполеон хорошо знал крестьянские и пастушеские настроения итальянского Юга. Примирившись для вида с Мюратом, он дал ему в помощь генерала Мангеса. И, вернувшись с ним, с этим своим злым гением, в Италию, Мюрат начал осуществлять полученный от Бонапарта приказ. Мангес отправляется на юг, в те места, где отец будущего великого писателя, генерал Гюго, перекочевывая из деревни в деревню с четырехлетним сыном на седле, то преследовал, то сам убегал от знаменитого итальянского бандита Фра-Дьяволо.[96]96
  …убегал от знаменитого итальянского бандита Фра-Дьяволо – Имеется в виду известный итальянский главарь разбойничьих шаек (настоящее имя – Михаил Пепла), в 1806 году поднявший против французов всю Калабрию. В том же году был пойман французскими военными властями и повешен.


[Закрыть] В эти дни Фра-Дьяволо был уже пойман, отряды дорожных разбойников перебиты. Генерал Мангес не за ними, конечно, выехал в леса и горы Апулии и Калабрии. Переодеваясь и странствуя, он подпаивал крестьян и пастухов, горожан и солдат, узнавая настроения Италии в самой горячей, в самой энергичной ее части, и с помощью иезуитов, переодетых крестьянами и присланных ему из Вены, он узнавал также фамилии вождей и организаторов карбонаризма. Он увидел, что здесь существует огромная организация, стремящаяся осуществить самоопределение Италии не только без помощи Мюрата и ненавидя Бонапарта, но горящая стремлением – свергнуть и того и другого во имя безвестной, бесформенной, но пламенно желаемой свободы. Список вожаков карбонариев все рос и рос. Он достиг трех тысяч имен. Мангес знал, в каких лощинах, в каких угольных лачугах, на каких пастбищах в шалашах пастухов собираются эти люди. Но ему нужно было узнать имя вождя. И вот – оно ему было сказано. Только после этого Мюрат приказал действовать. За обедом у сельского священника этот калабрийский карбонарий, Канобьянко Великий, был опознан и схвачен генералом Мангесом и тут же, в той же комнате, расстрелян. С этого часа карбонариев начали преследовать, вырезая мечом и выжигая огнем, силой оружия принуждая деревни выдавать их. Мангес исчез. Остался Север.

В Северной Италии, главным образом в Милане, работали и агитировали сторонники Мюрата во главе с Приной. Наибольшую активность проявляли итальянцы-патриоты, связанные с Югом, составлявшие партию главнейшего карбонария Конфалоньери, и австрийская партия во главе с Гамбараной. Во время этой борьбы Конфалоньери разогнал французский сенат в Милане, толпа убила мистера Прину, главного собирателя денег для Франции с итальянского населения. Конфалоньери собрал в Милан громадное количество вооруженных крестьян и намеревался провозгласить независимость Северной Италии, но был сломлен вследствие растерянности городского населения. В период ликвидации власти французов он не смог создать большого движения. 26 мая 1814 года Милан был занят австрийскими войсками, а 12 июня на улицах Милана висела огромная афиша, возвещавшая о том, что, в силу парижского договора союзных монархов, судьба Итальянского королевства считается решенной и все провинции Италии к северу от реки По безвозвратно провозглашаются составной частью Австрийской империи.

* * *

Неаполитанское королевство держалось еще некоторое время. Когда Наполеон, сосланный на Эльбу, бежал и высадился во Франции 1 марта 1815 года, он прислал Мюрату свое прощение за предательство и просьбу о помощи.

* * *

Через две недели Мюрат выступил из Неаполя во главе тридцатипятитысячной армии. Занял Рим, Тосканскую область и снова начал манить итальянцев прокламациями о независимости. На этот раз ему помешали англичане. Английские и австрийские генералы принудили его 9 мая вернуться побежденным, а 20-го числа того же месяца покинуть Италию и уйти в изгнание. Старый знакомец Европы, друг австрияков, «законный» католический король Фердинанд IV Бурбонский благополучно вернулся в Неаполь и сел на престол.

18 июня 1815 года, после ста дней своего вторичного управления империей, Наполеон Бонапарт был разбит под Ватерлоо и вскоре сослан на остров святой Елены. Мюрат добровольно уехал на старую родину, на Корсику. Там однажды Мюрат получил таинственный пакет, извещавший его о необходимости приезда в Италию, о том, что трон Фердинанда закачался и народ с ликованием примет его в Неаполе. Это письмо было написано старой лисой, содержавшейся представителями бурбонского дома, – кардиналом Медичи. Мюрат поверил и попался в ловушку. Он был схвачен на берегу 13 октября 1815 года. Через два часа, только для соблюдения формы, собрался суд. Австрийские и английские распоряжения были таковы, что судили недолго. Мюрату объявили приговор, и он как старый солдат потребовал взвод неаполитанских стрелдов. Когда взвод выстроился, он дал команду: «Целься!» – и собственной рукой дал солдатам распоряжение о своем расстреле. Так кончилось французское владычество в Италии. Началась работа его императорского величества благочестивейшего короля австро-венгерской монархии, фактически – лисья власть Меттерниха и Священного союза.

Глава семнадцатая

Карбонарии, как тайный союз, охвативший после этого всю Италию, прежде всего стремились к освобождению массы людей, говорящих на одном и том же языке, от ига всяких иноземных монархов, раздиравших этот один народ на множество мелких княжеств. Государства, герцогства, монархии были отданы мелким людям, в большинстве случаев родственникам Бурбонов, вернувшихся к власти во Франции после революции, или родственникам северных королей, имевших значительное число «безработных» принцев среди своих братьев и сыновей. Это стремление к «освобождению Италии от варваров» объединяло все карбонарские ячейки, называвшиеся «вентами», «вендитами» или «ложами» по типу масонских организаций. В эти самые общие, низшие ячейки карбонарских объединений входили представители всех классов итальянского общества. Старинные секретные организации угольщиков, чернорабочих, пастухов и тех посредников, которые пополняли кассу карбонарской венты экспроприациями богачей на больших дорогах и в городах, перемешивались с новыми организациями, в которые входили мелкие землевладельцы, торговцы, адвокаты, юристы, врачи и даже представители небогатой, но древней итальянской знати. В этих кругах, в отличие от огромной массы карбонариев, наблюдалось стремление оформить политическую программу Италии как программу парламентской монархии. И только большая волна свободного люда, горных обитателей и наездников с больших дорог, почувствовавших под влиянием французских революционных идей необходимость обратить оружие против всех королей вообще, против всякой знати и всех богачей, влила в карбонаризм новые стремления. Эта самая тайная, самая глубокая струя карбонаризма создала верховную, секретную, руководящую венту. Статуты карбонарских вент требовали осторожного личного отбора вступавших. Эти статуты указывали на свойства, признаки и качества людского материала, которые никогда не позволяли человеку, вступившему в общество, переходить на следующие ступени карбонаризма, и наоборот – признаки, отвечавшие требованиям высоких степеней конспирации. Катакомбы на Аппиевой дороге под Римом, апеннинские каменоломни, горные леса и ущелья все чаще и чаще становились местом карбонарских встреч. Условные имена, память вместо записи и неизбежная смерть за предательство характеризовали обычаи и порядки карбонариев. Их целью было организовать и привлечь огромную массу угнетенного и недовольного итальянского населения, чтобы всеобщим вооруженным восстанием добиться республиканского строя в Италии. Особенное значение придавали они работе в войсках. Не только в полку, но в каждой роте и в каждом эскадроне они стремились иметь если не карбонариев, то доверенных лиц.

* * *

Однажды вечером в ложу монсиньора Брэма вошел молодой человек, черноволосый, с огромными глазами, с гордой осанкой, и, слегка прихрамывая, стал продвигаться к краю ложи.

«Вот еще новый калабриец», – подумал Бейль и услышал слова монсиньора Людовико:

– Господа, представляю вам лорда Байрона!

Легкое, едва заметное движение последовало в ложе за этими словами.

Когда кончился первый акт «Елены», все вошли в приемную ложи. Английский поэт обратился к молодому офицеру, высокому красивому итальянцу, стоявшему у двери, приветствуя его и называя участником великого северного похода Наполеона. Молодой человек ответил недоумевающей улыбкой. Вмешался монсиньор Людовико, сказав, что человек, которого ищет Байрон, – это господин Арриго Байль. Так произошло знакомство Байрона с Бейлем и получасовой разговор о Бонапарте и русском походе. В те дни Байрон писал третью песнь «Чайльд-Гарольда». Он недавно приехал в Италию, несколько дней пробродив перед тем в двадцати километрах от Брюсселя, выспрашивая свидетелей битвы при Ватерлоо.

Он только что закончил три строфы третьей песни:

 
Перед Гарольдом Франции могила,
Кровавая равнина Ватерлоо;
Здесь в час один судьба орла сгубила
И развенчала славное чело.
Он, с высоты спустившись, с силой новой
Кровавыми когтями землю взрыл,
Но смял его напор врагов суровый…
Он пал, влача разбитые оковы,
Что им сраженный мир с проклятьями носил
Заслуженная кара… Но свободы
Не знает мир – как прежде, он в цепях.
Ужель лишь для того дрались народы,
Чтоб одного бойца повергнуть в прах?
Прочь, рабства гнет! Сольются ль с светом тени?
Покончив с львом, сдадимся ль в плен волкам?
Ужель среди хвалебных песнопений
Пред тронами падем мы на колени?
Нет, расточать грешно напрасно фимиам!
Коль мир, восстав, не мог достигнуть цели,
Сколь толку в том, что пал один тиран?
Вотще лилася кровь, вотще скорбели
И матери и жены – жгучих ран
Европа не излечит, если годы
Она страдала даром… Славы луч
Тогда лишь может радовать народы,
Когда сплетен с оружьем мир свободы, —
Тем меч Гармодия был славен и могуч.
 

Восхищение Бонапартом как военным гением, в судьбе которого год перед тем Англия сыграла такую убийственную роль, не мешало Байрону смотреть на Бонапарта как на тираническую фигуру, несшую рабство народам. Байрон пользовался каждым случаем для проверки своих убеждений, но эта проверка была маскирована авторитетностью тона, которая зачастую мешала собеседнику высказываться. Бейль был одним из тех, кто мог дать сведения. Но он этого не хотел. Холодный протест сделал его внезапно ледяным и замкнутым. Говорил только Байрон. Бейль отвечал короткими фразами, молча отмечая, что, когда кто-либо из участников разговора хотел оспаривать слова Байрона, тот вдруг давал понять, что он – английский лорд и потому «не может ошибаться». Разговор кончился дружеским и милым обращением к Бейлю с просьбой «снова встретиться завтра в театре». Байрон встал и, выходя из ложи, дал знак следовать за собою своему спутнику. Это был его секретарь – красавец с независимым и гордым видом – итальянский врач Полидори. Когда Бейль вернулся в ложу, он заметил, что глаза всего театра с жадностью ищут английского поэта в ложе монсиньора Брэма.

* * *

С того вечера прошло около месяца, и случилось однажды, что к миланскому гражданину Арриго Бейлю и к итальянскому поэту Сильвио Пеллико, пришедшему вместе со своим другом Марончелли и с английским поэтом Ноэлем Байроном, обратился карбонарский венерабль, то есть наместный мастер венты,[97]97
  … карбонарский венерабль или «мастер местной венты» – председатель, руководитель местной карбонарской организации.


[Закрыть] со словами:

– Граждане! Прежде всего мы должны просить вас, так как мы не принимаем здесь клятв, считая, что обещание честных людей стоит дороже клятвы, обещать нам, что, какой бы оборот ни приняло наше дело, вы не откроете никогда никому ничего из виденного и слышанного вами даже под угрозой пытки или смерти.