Текст книги "Мои шифоновые окопы. Мемуары легенды"

V

В модных кругах Нью-Йорка понимали, что было причиной, по которой я покинул WWD. Я далеко не первый и не последний человек, пострадавший от Пьера Берже. Мои нью-йоркские друзья по-прежнему оставались моими друзьями.

Так началась моя карьера фрилансера: я работал на Франсис Кресент из французского Vogue, Кэрри Донован из The New York Times и периодически писал заметки для Interview и других изданий, предлагавших мне работу.

Как и в начале моего пути, Диана Вриланд разослала письма в мою поддержку. Кэрри сказала, что никогда не читала писем, подобных этим, – с личными рекомендациями миссис Вриланд взять меня на работу.

У меня было много дел в связи с поисками работы, но я чувствовал себя неприкаянным. Я знал, что моя бабушка и другие родственники в Дареме, Северная Каролина, приняли бы меня с распростертыми объятиями. У меня был шанс попасть в высшую лигу моды, но он лопнул, словно мыльный пузырь. Так чего же я все-таки хочу добиться в Нью-Йорке?

Словно услышав крик моей души, мне позвонила миссис Юнис Джонсон из журнала Ebony и спросила, не прилечу ли я в Чикаго, чтобы встретиться с ней и ее мужем мистером Джоном Х. Джонсоном, наследником империи Ebony.

Супруги Джонсон основали издательство Johnson Publishing Company, которое начало выпускать Jet и Ebony в 1942 году. Ebony был ответом черного сообщества еженедельному журналу Life. Юнис также создала и поставила на рельсы Ebony Fashion Fair, гастролирующее благотворительное фэшн-шоу, представляющее лучшее из высокой моды и стиля чернокожим женщинам Америки, а также Fashion Fair cosmetics – проект, принесший ей финансовую прибыль.

Марина Скиано возглавляла офис Yves Saint Laurent в Соединенных Штатах и была близкой родственницей клана Сен-Лоран. У нее была улыбка Моны Лизы и стальные нервы. Хельмут Ньютон однажды сказал, что жалеет о невозможности сфотографировать ее голос. Она была мне как сестра. На мне кашемировые гольфы в рубчик, бермуды и твидовый пиджак, который мне купил Маноло Бланик.

Джонсоны организовали мой приезд в Чикаго, и я сразу же направился в их гламурную штаб-квартиру. На мне был один из моих костюмов Armani (в Париже я уже был приучен шить одежду на заказ) и соломенная шляпа-канотье. Мне тут же сделали предложение занять пост редактора моды при их нью-йоркской штаб-квартире. Заработная плата мне была предложена точно такая же, как в WWD.

Мои родственники вообще не читали WWD и вряд ли вообще знали, где его купить. Но все они были подписаны на ежемесячный Ebony и еженедельный Jet и читали эти издания, адресованные чернокожим по всей стране.

Наконец-то у меня была работа, которой могли гордиться прихожане нашей церкви и все мои тети, кузены и кузины.

Миссис Джонсон относилась к своей работе, как и к личному шопингу, весьма серьезно. Она тратила колоссальные деньги на европейские модные показы, и ее интересовали только лучшие, самые роскошные образцы от кутюр. Вместе со своей дочерью Линдой она прорывалась через баррикады, закупаясь во влиятельных итальянских Домах моды, таких как Valentino и Emilio Pucci. Когда она впервые приехала в Париж в 1958 году, двери перед этими прекрасно одетыми, ухоженными американками с красивой смуглой кожей и толстыми чековыми книжками распахивались неохотно.

Ей, чернокожей женщине в первых рядах на фэшн-показах ведущих Домов, было непросто лавировать и обходить часто возникающие препоны расовой дискриминации. Постепенно создавая себе репутацию, она поддерживала отрасль и устанавливала стандарты для своих шоу. Благодаря ей обычные американцы имели возможность видеть образцы высокой моды, которые раньше и вообразить себе не могли. И все это делалось для местных благотворительных организаций.

К тому времени, когда я начал работать на нее, все ведущие дизайнеры считали миссис Джонсон императрицей. Она была всегда права. Все, включая вашего покорного слугу, были вежливы с ней, ее дочерью и ее командой. Я освещал модные показы и ездил с ней в Париж и Рим на дефиле от кутюр. После показов она заезжала во Флоренцию, где покупала золотые украшения. Мы летали на «Конкорде», но она не тратила лишние деньги на огромные люксы в отелях, предпочитая обычные номера.

Миссис Джонсон обращалась со мной как с членом семьи, приглашала на ужины и беспокоилась о моем благополучии, как мать. Это было очень трогательно. В отелях она просила разместить меня на том же этаже, где жили они с дочерью, чего никогда не происходило и не может произойти ни в каком другом журнале, на который я работал. Однажды, когда мы остановились в отеле Plaza Athénée, она постучала в мою дверь в одиннадцать часов вечера. По ее словам, она хотела удостовериться, что у меня все в порядке. Но у меня возникло ощущение, что она хотела убедиться, не пошел ли я в Club Sept. Даже если бы я хотел потусоваться тем вечером, я бы никогда не вышел так рано.

На всех показах Yves Saint Laurent мы сидели в первом ряду, и после каждой презентации у нее были назначены встречи в Домах моды. Там она покупала оригиналы моделей для Fashion Fair, лучшие образцы парижского мастерства от кутюр. Одновременно она покупала платье или пальто для собственного гардероба, чтобы соответствовать вечернему дресс-коду дома в Чикаго. Когда ей вручали счет, она никогда не обсуждала стоимость, хотя, пользуясь своим положением, могла бы снизить цену до уровня, казавшегося ей приемлемым.

В Париже она купила один из самых дорогостоящих жакетов Yves Saint Laurent. Расшитый вручную золотом в известном Доме вышивки Lesage специально по заказу Saint Laurent, он стоил более пятидесяти тысяч долларов. На подиуме его демонстрировала Муниа, любимая модель Сен-Лорана, в ансамбле с черными брюками, заправленными в невысокие ботильоны, отороченные черной норкой. На голове у нее была пагода с эффектной вуалью из черного шифона. Миссис Джонсон понравилась театральность этого образа. Он был вдохновлен Дальним Востоком и фантазиями на тему Великих Моголов.

_“ Я далеко не первый и не последний человек, пострадавший от Пьера Берже._”

Кульминацией наших отношений был момент, когда миссис Джонсон спросила, могу ли я привезти Диану Вриланд на нью-йоркскую Ebony Fashion Fair того года. В воскресенье я заехал за миссис Вриланд, забрал ее из квартиры на Парк-авеню, и мы взяли такси. Миссис Вриланд надела свой любимый черно-белый брючный костюм от Mila Schön (дизайнера, которого миссис Джонсон поддерживала в Риме, покупая ее замысловатые модели от кутюр), взяла не менее любимую лакированную сумочку от Gucci с ручками из бамбука и завершила этот ансамбль виниловыми рокерскими сапогами под питона от Roger Vivier. Аудитория неистово аплодировала, когда со сцены представили миссис Вриланд, сидевшую рядом с миссис Джонсон.

В перерыве к нам обратились Кевин и Роберт, дизайнеры мужской одежды. Кевин спросил миссис Вриланд: «Можно до вас дотронуться?» Это выглядело так, словно они приблизились к святыне, или, в данном случае, святыня приблизилась к ним. Кевин осторожно коснулся слегка подбитого плеча черно-белого жаккардового костюма миссис Вриланд.

Талантливая самоучка из Америки, миссис Джонсон была настоящим визионером, обладала безупречным стилем и любила красоту, искусство и прежде всего моду. К моменту закрытия Ebony Fashion Fair в 2008 году за пять десятилетий она охватила сто девяносто городов Соединенных Штатов Америки, помогла начать карьеру знаменитым моделям, например Пэт Кливленд, прекрасному комментатору Одри Смальц, и поддержала талантливых чернокожих: Стивена Берроуза, Скотта Барри и Б. Майкла.

Я проработал в Ebony всего год, когда мистер Джонсон решил, что моя зарплата слишком высока для их бюджета. Мистер Джонсон уволил меня, а вот с миссис Джонсон мы остались друзьями. Это было для меня важно, и я никогда не жалел о том годе в Ebony.

Между утренним шоу и дневной презентацией первого показа Карла Лагерфельда для Chanel кутюр двадцать пятого января 1983 года.

Американская модель Бонни Берман стала звездой этого показа. Она была одной из лучших моделей, когда-либо мне встречавшихся, а также одной из самых милых. Здесь она одета для своего последнего выхода —в изысканное белое платье из крепа, скроенное как рубашка, с большими карманами на лифе, вручную расшитое по краям бисером в ателье Lesage. Источником вдохновения для платья послужили воспоминания Карла о своей матери.

Фотография Артура Элгорта

VI

В 1982 году Карл Лагерфельд объявил, что принял пост креативного директора Chanel. Парижский улей интриг и зависти гудел от такой новости. Vogue писал, что все только об этом и говорили. То, что Карл Лагерфельд, не будучи французом, занял столь высокую должность в Chanel, стало, несомненно, знаковым моментом. Алисия Дрейк в своей книге «Прекрасное падение» (The Beautiful Fall) писала, что восхождение Карла на модный олимп «было черным днем для Дома Yves Saint Laurent».

Грейс Мирабелла, главный редактор Vogue, рекомендовала Карла президенту Chanel Китти Д’Алессио. В течение года Карл, не афишируя этого, совершал поездки в Лондон, где встречался с Китти с глазу на глаз. Она была уверена, что только Карл сможет влить свежие силы в знаменитый бренд, который находился на последнем издыхании с тех пор, как в июле 1971 года умерла сама Шанель. Карл никому не рассказывал о своей новой работе и держал эти переговоры в секрете, обсуждая их исключительно со своими доверенными юристами.

Двадцать пятого января 1983 года ровно в одиннадцать часов утра дебютная коллекция от кутюр Карла Лагерфельда была продемонстрирована в легендарном салоне Chanel на улице Камбон, 31, с его элегантной изогнутой лестницей с бронзовой балюстрадой, той самой, где часто сидела Коко Шанель, наблюдая за собственными дефиле. Хотя я не работал официально ни на какое издание, Карл купил мне билет из Нью-Йорка в первом классе и полностью оплатил мой счет в отеле Saint James Albany. Это был самый важный дебют в жизни Карла, и он хотел, чтобы я на нем присутствовал как его близкий друг. Я был этим очень тронут.

Что бы там ни происходило в моей жизни до этого дня, в итоге я сидел в первом ряду в тот самый момент, когда мир фактически наблюдал смену караула и новый рассвет высокой моды в Париже, ее столице. На мне был серый костюм в клетку в стиле герцога Виндзорского и невероятно эффектное пушистое макси-пальто из белого мохера из мужской коллекции Перри Элиса, которое подарил мне этот милый и щедрый человек. Желтовато-коричневые перчатки из лучшей замши были куплены в Лондоне, в Huntsman, где мне шили на заказ костюмы.

_“ Восхождение Карла на модный олимп «было черным днем для Дома Yves Saint Laurent»._”

Я преклонялся перед Карлом, словно младший брат перед старшим. В своей первой коллекции Карл без пиитета отнесся к десятилетиям изысканности Chanel. Он продемонстрировал образы в неожиданном духе ретро, с элементами эстетики Chanel двадцатых и тридцатых годов, но при этом без нафталина и архивной пыли. Очень красивые темно-синие или черные платья из крепа, опоясанные золочеными цепями, дополняли белые перчатки до запястья, золотые браслеты с переплетенными буквами СС – вездесущим логотипом Chanel, стразы и обручи с бантом как у Алисы, которые фиксировали гладко уложенные волосы точь-в-точь как в голливудском классическом черно-белом кино.

Инес де ла Фрессанж, французская модель, которая внешним видом и раскрепощенностью напоминала саму мадемуазель Шанель, вышла на подиум в черном соломенном канотье наподобие тех, что надевают на трибуны спортивных соревнований, на шопинг или на ланч со светскими подругами, и с единственной нитью жемчуга. Эти аксессуары гармонировали с мягкими дневными жакетами из буклированного твида с золотыми пуговицами, подкладка которых крепилась на золотых цепочках, а лацканы из ткани с тем же принтом, что и платье, были сшиты вручную.

Невероятное платье – любимейшее платье Карла – предназначалось для одного из последних выходов. Его демонстрировала американская модель, блондинка Бонни Берман. Платье было из белого плотного шелкового марокканского крепа, с короткими рукавами, длиною в пол.

На груди было два больших накладных кармана, которые, как и края лацканов, были вручную расшиты золотым бисером мастерами знаменитого Дома François Lesage, сотрудничающего с Chanel и другими известными Домами моды с 1930 года.

Бонни шла по подиуму в этом платье непринужденно, но энергично, как это делают американцы, живо и без намека на пафос. Это смотрелось так, словно она только что вышла из душа, надушилась Chanel № 5, повязала на голову репсовую ленту, чтобы челка не падала на лицо, и нанесла немного помады на губы. Она двигалась по узкому проходу между двумя рядами золоченых стульев подобно спортсменке с безупречной выправкой и естественной улыбкой. Диаметральная противоположность Инес де ла Фрессанж, чья элегантность была легкой, беззаботной и очень аристократичной. Инес появлялась в новых нарядах и смотрела на публику так, будто она прибыла на скачки Prix de Diane в Шантийи или на посольский прием в лимузине с шофером в серой униформе, перчатках и фуражке.

Сидя в этом зале, где под мягкую музыку, подобранную Карлом, проходило дефиле, я мгновенно почувствовал эмоциональный подъем: место в первом ряду – самое важное на любом модном показе – означало для меня кульминацию моего пути. Мне повезло быть другом Карла Лагерфельда. Ни цвет кожи, ни мое скромное происхождение, ни нынешнее отсутствие работы не имели значения. Здесь собралось, наверное, более двух сотен гостей, и тем не менее я наблюдал из первого ряда, как творилась история.

Во время показа все хранили молчание. Первый ряд представлял собой череду безмолвных неподвижных сфинксов. Любые аплодисменты могли создать эффект взорвавшейся в зале хлопушки и отвлечь от плавного ритма фэшн-шоу. В течение многих десятилетий люди соблюдали принятые для парижских показов от кутюр каноны: никаких хлопков до конца дефиле. Полная тишина, никакого обмена мнениями. Это было похоже на мессу, разве что основной задачей здесь было продать идеи дизайнера состоятельным женщинам. К моменту кульминации шоу, хотя пресса, казалось, приняла коллекцию спокойно, мои эмоции зашкаливали и я начал громко аплодировать. Меня не волновало, что это могло показаться неподобающим, я хлопал всегда.

Коллекция, вдохновленная самой жизнью Шанель, оказалась великолепной. «Это похоже на новую постановку пьесы, – сказал Карл после шоу в интервью Сюзи Менкес для International Herald Tribune. – Молодежи важно прикоснуться к ее стилю, и это должно их увлечь!»

В тот день Карл Лагерфельд закрепил за собой статус нового императора моды и гения, с которым Дому Yves Saint Laurent придется считаться. Джон Фэйрчайлд звал его «Кайзер Карл». Год спустя он представил свою первую весеннюю коллекцию прет-а-порте. И вплоть до своей смерти создавал глобальный бренд и имидж, которые не смогла бы создать и сама Коко Шанель.

Это был исторический момент для Карла Лагерфельда.

Я дважды проходил собеседования в Vogue. Первый раз в 1980 году, вскоре после моего отъезда из Парижа и ухода из WWD/W. Я был знаком с великим Александром Либерманом, главным редактором издательства Condé Nast. Именно он уволил Диану Вриланд; она с этим так и не смогла смириться и называла его «этот желтый русский». Но я бывал в его загородном доме с четой де ла Рента и знал его супругу Татьяну, великолепную женщину.

Мистер Либерман был одет в темно-синий костюм и носил аккуратные, ухоженные усы. У него под столом стояло устройство, автоматически закрывающее дверь. Поэтому, когда я сел напротив него, дверь за моей спиной захлопнулась. Я сказал ему, что хочу работать в Vogue. Он тепло улыбнулся и ответил: «Я думаю, вы блестящая кандидатура. Но, если вы хотите стать частью команды Vogue, спускайтесь вниз и убедите в этом Грейс Мирабеллу».

«И только-то?» Я знал главного редактора Vogue по коротким встречам на мероприятиях, и мы лишь здоровались, но, судя по ее репутации, она не любила ярких персонажей. Грейс Мирабелла одевалась в бежевый кашемир и была крайне сдержанна. Ранее она занимала должность ассистента Дианы Вриланд, но была полной ее противоположностью во всем. Мистер Либерман вел себя весьма любезно, но мы оба знали, что он ставит передо мной невыполнимую задачу.

Я направился в офис Грейс с заготовленной заранее речью. На ней были безупречные брюки Yves Saint Laurent, совершенно в стиле Vogue. Свои волнистые серебристые волосы она укладывала в классической манере. Очень элегантно и очень просто.

Как только я начал говорить, она меня перебила. И я смолк из уважения.

«Я вас помню по парижским показам. Вы сидели в первом ряду с Мэриан МакЭвой на шоу Claude Montana и как сумасшедший аплодировали коллекции. А затем я вас увидела на показе Thierry Mugler, вы так же громко хлопали. Зачем?»

Клод Монтана был на тот момент восходящей звездой и абсолютным гением. Тьери Мюглер стоял особняком, талантливый дизайнер, представитель нового поколения. Я любил молодежь, но не все в мире моды быстро принимают новые имена.

Грейс смотрела на меня строго и холодно. Откровенное возмущениие моим поведением требовало честного ответа, поэтому я откинулся, скрестил руки и произнес: «Я всегда бурно реагирую, когда вижу талантливых дизайнеров и мне нравится то, что они делают. Обоим – и Клоду Монтана, и Тьери Мюглеру – есть что сказать миру!»

«Хм, хм, – ответила она, абсолютно не впечатлившись моим ответом. И добавила с ехидной улыбкой: – Хорошо, большое спасибо!»

Я вышел из офиса, понимая, что на этом переговоры закончены. Я не буду работать в Vogue у Грейс Мирабеллы. Она считала меня горлопаном с первого ряда, неистово, как тюлень ластами, хлопающим дизайнерам, которых она не могла понять или оценить.

Ну и ладно. Vogue оставался работой мечты, но вокруг было немало вдохновляющих возможностей. Я продолжал сотрудничать с другими журналами.

В 1983 году, спустя два года после моего первого собеседования, Грейс пригласила меня к себе в офис. Фотограф Артур Элгорт показал ей видео, где я беру интервью у Карла Лагерфельда на заднем сиденье автомобиля по дороге на фэшн-показ. Это был эксперимент, но получился серьезный, страстный разговор о моде. Я полагаю, Грейс осознала, на что я способен, и изменила свое изначальное мнение обо мне.

Она спросила меня про интервью Лагерфельда и лестно отозвалась о нем. «Очевидно, вы умеете разговаривать с дизайнерами. Мы попробуем вас на должность редактора новостей раздела моды», – сказала она.

Я ответил «большое спасибо» и ушел, чтобы не дать ей время передумать.

По дороге к лифту я встретил Анну Винтур, которую недавно назначили креативным директором Vogue. Мы с Анной не были знакомы, но о ее репутации я был наслышан.

Когда мы поравнялись, она вежливо мне улыбнулась, я улыбнулся в ответ, но мы не обменялись ни словом. Я вернулся на метро в свою квартиру на Union Square, находившуюся буквально в двух остановках от офиса Vogue. Под дверью меня ждал конверт, доставленный курьером. Внутри я обнаружил красивую, написанную от руки записку: «Добро пожаловать в Vogue. Буду рада работать с Вами. Анна Винтур».

«Быстро», – подумал я. И еще это означало, что у меня в Vogue есть союзник. Потрясающий союзник.

_“ Должность «креативный директор» была придумана им специально для Анны._”

Я совсем не был знаком с Анной Винтур, но все же жутко ее боялся.

Куда бы мы ни пошли с Энди Уорхолом, мы всегда оказывались на тех же вечеринках, что посещала она. Она носила десятисантиметровые шпильки и простую элегантную одежду, например пальто Chanel, которые она покупала в Bergdorf Goodman. Ее стрижка «боб» а-ля Луиза Брукс была радикальнее и короче на затылке. В остальном ее стиль с тех пор не сильно изменился.

Энди знал, что я дико ее боюсь. Он пихал меня локтем в бок и говорил: «Ну же, Андре, пойди поздоровайся с Анной Винтур».

«Она даже не знает, кто я. Я не могу заговорить с ней!»

«Да конечно знает. Иди поприветствуй ее».

«Нет, нет, нет, я не могу. Она слишком меня пугает и слишком знаменита».

Анна Винтур была известна по своей работе в журнале New York. Когда она перешла в Vogue, все знали, что ее нанял мистер Либерман. В действительности он навязал Анну Vogue… и Грейс Мирабелле. Издатель Сай Ньюхаус и мистер Либерман были очарованы этой молодой английской розой, взявшей в свои руки бразды правления Vogue и привнесшей в журнал европейское восприятие моды. Анна, несомненно, знала, как вести себя, чтобы добиться от них своего. Но для этого были все основания: она была редактором от Бога. Они в нее верили. Как часто говаривал мистер Либерман: «Анна Винтур – это визионер».

Приближенность к мистеру Либерману означала, что Анна может себе позволить говорить и делать такие вещи, которые другие редакторы не могли. Должность «креативный директор» была придумана им специально для Анны и давала ей весьма размытые полномочия. И все же ей приходилось считаться с Грейс Мирабеллой, чтобы сохранить мир.

Видимо, благодаря своей интуиции Анна Винтур догадалась, что я войду в ее ближний круг. Она знала это раньше, чем я. Как только я приступил к работе в Vogue, мы быстро стали друзьями. Мы никогда не обсуждали нашу дружбу и не старались специально выстроить долгоиграющие отношения. Мы просто прекрасно понимали это, без лишних слов.

Когда Грейс Мирабелла давала мне задания, я часто зависел от помощи Анны. На мне было заполнение разворота в начале журнала свежими новостями мира моды. Однажды я решил написать в своей колонке о перьях. Перья присутствовали в коллекции Yves Saint Laurent, и я нашел фотографию Лени Рифеншталь, на которой изображен африканский туземец с пером на голове. Я показал ее Грейс и объяснил ход своих мыслей. Она вскинула руки вверх и спросила: «Чем я заслужила этот андеграунд?»

Для Грейс Энди Уорхол был все еще андеграундом. Я рассказал Анне Винтур о реакции Грейс, она пожала плечами. «Не переживай из-за этого, – ответила она, – просто… просто не переживай».

Грейс могла держаться холодно, но все же у нее была теплая улыбка, и она вкладывала в отношения смысл. Ее очень уважали в отрасли; Билл Бласс, Кельвин Кляйн, Ральф Лорен были ее фаворитами. Как редактор, миссис Вриланд была непревзойденным романтиком – романтиком в своей работе, романтиком в том, что касалось ее источников вдохновения, и романтиком по отношению к людям. Ее полная противоположность, Грейс Мирабелла, была более рациональна в своих приоритетах и принятии решений.

Давно работавшая в Vogue редактор Полли Меллен однажды решила поставить в номер юбку Calvin Klein. Кельвин прислал юбку в редакцию, но Грейс и Полли отправили ее обратно на доработку. Кельвин все выполнил… и снова получил юбку назад. Они хотели еще каких-то модификаций, но не могли объяснить каких. За следующие несколько дней Кельвин Кляйн присылал обычную юбку в Vogue семнадцать раз. О каком вдохновении тут может идти речь? Возможно, они стремились к совершенству, но выглядело это вымученно. Как можно испытывать какой-либо энтузиазм в отношении юбки после семнадцати возвратов?

Грейс не всегда доходчиво объясняла, чего она хочет добиться, но была демократичной и не исключала никого из процесса, абсолютно никого. Когда я приступил к работе, она приглашала меня на все совещания отдела моды, несмотря на то что я был начинающим редактором. Очень организованная, она соблюдала сроки сдачи очередного номера спокойно, без истерик; во многих отношениях она отлично уравновешивала команду эксцентричных креативщиков. Для нее было важно, чтобы Vogue представлял все лучшее, что есть в индустрии. Ей нравились Джеффри Бин и Эмануэль Унгаро, но она также признавала, что Ив Сен-Лоран и Карл Лагерфельд были титанами.

Совещания с Грейс длились часами. Мы могли сходить на модный показ в пятницу вечером, в субботу прийти в офис и, склонившись над лайтбоксами для просмотра отснятых слайдов, обсуждать, сильная ли коллекция была у Bill Blass, насколько мы в этом уверены и нужно ли об этом написать. Часами.

В Париже была та же рутина: все сидели за столом и тщательно обдумывали каждое микроскопическое решение. На тот момент Vogue отправлял на показы в Париж и Милан команду из двадцати двух человек. Мы с Анной ездили на одной машине, иногда к нам присоединялась Вера Ванг, которая тогда работала в Vogue. На показах топовых брендов Анна сидела на первом ряду вместе с Грейс и Полли Меллен. Я обычно сидел за ними во втором ряду, что заставляло меня вести себя так, как хотела Грейс, ведь аплодировать как сумасшедший из второго ряда не будешь. Начинающие дизайнеры в основном устраивали показы по выходным, и я старался посещать как можно больше их шоу, даже если высокопоставленным редакторам Vogue это было неинтересно.

Грейс и Анна занимались перетягиванием каната: у каждой из них было свое видение того, каким должен быть Vogue. Должность Анны как креативного директора давала весьма расплывчатое представление о ее реальных возможностях – от тотального до нулевого уровня контроля над журналом – в зависимости от того, кому бы вы задали такой вопрос.

Именно Анна послала меня встретиться с Энди Уорхолом и заказать у него портрет Дианы Вриланд для Vogue. Проходившая в 1984 году в Институте костюма выставка носила название «Человек и лошадь» (Man and the Horse), и в Vogue хотели в этой связи посвятить Вриланд тематический портрет.

У Энди возникла идея взять картину Жака-Луи Давида «Переход Наполеона через Альпы» (Napoleon Crossing the Alps) и вставить туда голову Дианы Вриланд. Анне нравилась затея, но она боялась, что Энди не успеет сдать работу вовремя. Поэтому она велела мне и ее второму ассистенту Изабелле Блоу каждый день бывать на Фабрике и проверять, как идет дело с шелкографией. Предполагалось, что я пишу репортаж о процессе создания картины, но Анна настаивала, что я должен взять его под контроль. День за днем мы делали полароидные снимки, чтобы показать Анне прогресс. Мы в буквальном смысле слова наблюдали за сохнущей краской! В конце концов я наделил Изабеллу полномочиями по самостоятельному наблюдению за процессом. Это действительно была трудоемкая история – как раз для Изабеллы. Она печатала на машинке в длинных оперных перчатках – не самое лучшее стилевое решение для второго ассистента, но ее вкус был слишком изысканным, чтобы критиковать такие детали.

В 1984 году Анна Винтур вышла замуж за психиатра доктора Дэвида Шаффера. Торжественная часть была назначена на дневное время в середине недели. Я был в числе приглашенных, но ничего больше о церемонии не знал. Я надел свой лучший серый костюм Dior в клетку и направился к половине первого в дом Анны на Салливан-стрит сразу из офиса. Стол был накрыт примерно на сорок человек. Я искал глазами мистера Либермана и Грейс Мирабеллу, но безрезультатно. Единственным человеком из Vogue была первый ассистент Анны Лори Шехтер. Даже Полли Меллен отсутствовала. На банкет были приглашены члены семьи и, как это ни странно, бывшие бойфренды Анны. Все прилетели на бракосочетание из Англии. Наверное, это какая-то английская традиция.

Анна выбрала для бракосочетания шелковое платье из бутика Chanel бледно-кремового оттенка. После церемонии она переоделась в платье для медового месяца из парижского бутика Chanel: в сине-белую полоску, из шелка, длиной по щиколотку, на пуговицах спереди. Когда она вновь появилась перед гостями, ей нужно было спуститься по лестнице в квартире. Все собрались у подножия в надежде, что, следуя традиции, Анна бросит букет невесты. Но подружек невесты не было. Единственной подругой среди присутствующих была Джоан Джулиет Бак, чья близкая дружба с Карлом позволила раздобыть свадебные платья.

_“ Анна Винтур сделала меня самым высокопоставленным чернокожим в истории модной журналистики._”

Анна проигнорировала чаяния толпы и, спустившись, направилась прямиком ко мне. «Вот, позаботься об этом», – сказала она, сунув мне букет.

Я вернулся в офис около половины пятого (конечно же, мне нужно было вернуться в офис) и сразу заглянул в кабинет Грейс Мирабеллы. У меня было ощущение, что она ждет меня, и я не ошибся. Там же находился и мистер Либерман.

«Ну? – спросила Грейс. – Как все прошло?»

«Она сунула мне букет невесты!»

Двумя годами позже Анна ушла из американского Vogue, чтобы занять пост главного редактора британского Vogue, и попросила меня перейти вместе с ней в качестве креативного директора.

Я сначала согласился и уже было анонсировал свой уход из американского Vogue. Но потом засомневался. У меня не было иллюзий относительно амбиций Анны, хотя она никогда не обсуждала со мной свою карьерную стратегию. Задуматься меня заставила бабушка: она была уже в преклонном возрасте и жила одна. Если бы с ней что-то случилось, из Лондона я бы так быстро до Дарема не добрался.

К тому же я, видимо, боялся ехать в Лондон. Когда WWD командировали меня в Париж, они обо всем позаботились. Мне оставалось только собрать свои вещи и сесть в самолет. Анна не предлагала мне стильные меблированные апартаменты – бюджет британского Vogue не мог покрыть такие расходы.

Вместо позиции в Лондоне я получил любезное предложение от мистера Либермана занять должность редактора по стилю в Vanity Fair под общим руководством редактора Тины Браун. Однозначно, Анна Винтур приложила руку к тому, чтобы этот перевод прошел легко.

Журнал Vanity Fair дал мне такую степень свободы, которой не было для меня в Vogue. Впервые мне доверили самостоятельно разрабатывать концепции. Плюс я наслаждался работой с Тиной Браун и у меня оставалось время на общение с Анной Винтур. Когда я приезжал в Лондон к лорду Сноудону, я мог заскочить к Анне в офис, и она просила сотрудников позволить мне поработать пару дней за их столами. Я имею в виду важных людей, таких как креативный директор Патрик Кинмонт! Она показывала мне макеты, и мы обсуждали дизайн, словно по-прежнему были коллегами. Нас объединяла наша преданность общему делу.

В 1987 году, на пятьдесят восьмом году жизни, скоропостижно скончался Энди Уорхол. В соборе Святого Патрика на Пятой авеню прошла грандиозная поминальная месса, на которой присутствовал весь Нью-Йорк. Этот печальный повод собрал людей, наполнивших церковь до отказа. Я сидел рядом с Изабеллой Блоу, надевшей красивый черный костюм от кутюр Bill Blass (за который она заплатила) и соответствующую случаю шляпу. Мы сидели на одной скамье с Домиником Данном[18]18
   Доминик Данн (1925–2009) – известный американский криминальный журналист, писатель и сценарист.


[Закрыть]. Во время отпевания я подумал о том, какое влияние Энди оказал на развитие моей карьеры. Он был мне замечательным боссом и верным другом до самой кончины. Энди умел принимать людей во всем их многообразии. То, что вы были не таким, как другие, никогда не было для него проблемой: именно этого он и ожидал от своих друзей. Мне повезло, что я испытал такого рода отношение на заре своей карьеры. Он был одним из величайших художников двадцатого века, и его наследие будет продолжать поражать умы.