Текст книги "Фиалки по средам. Новеллы"

– Зайдемте на минуту, – сказала леди Спенсер-Свифт французу.

Она остановилась поодаль от группы туристов, но внимательно прислушивалась к словам Миллера.

– Вот это, – объяснял дворецкий, – сэр Уильям Спенсер-Свифт (1775–1835). Он сражался при Ватерлоо и был личным другом Веллингтона. Портрет кисти сэра Томаса Лоуренса, так же как и портрет леди Спенсер-Свифт.

Молоденькая туристка, живо выступившая вперед, чтобы получше разглядеть портрет, прошептала:

– Той самой…

– Да… – сказал Миллер, понизив голос. – Той, которая была любовницей лорда Байрона.

Старая леди Спенсер-Свифт с торжеством взглянула на француза.

– Вот видите! – сказала она.

Подруги

«Как же глупы мужчины! – подумала Соланж Вилье, глядя на худенькую Жюльетту с распухшими от слез глазами, с лицом испуганной лани. – Да, как же глупы мужчины! – думала она. – Вот хотя бы Франсис, он, конечно, в некоторой степени талантлив и успешен, но он должен был бы каждый день радоваться такой грациозной, мягкой и приятной жене, как Жюльетта… И за кем этот дурень волочится, словно неопытный мальчишка? За Шанталь, которая старше Жюльетты, к тому же она не скрывает, что ее любовник Манагуа! До слез обидно!»

Она улыбнулась Жюльетте; она чувствовала себя очень доброй и вдруг исполненной желания помочь ей.

– Дорогая, – сказала она, – отнеситесь к этой банальной истории с долей юмора. Она не так трагична, и я помогу вам выпутаться из нее… Истина заключается в том, что при всем очаровании, которым вы обладаете, вы не умеете удержать мужчину. Я научу вас… Почему ваш муж вьется вокруг Шанталь, которую вы превосходите и телом, и лицом, и умом? Шанталь, у которой вся красота уже давно от институтов красоты, от лифтинга, который делают пластические хирурги? Да потому, что она создает у него впечатление, будто любима и другими, потому, что она говорит ему: «Сегодня вечером я не могу, такой-то… Завтра? Ах нет, завтра я встречаюсь с таким-то…» Послушайте, дружок, вы мне симпатичны. Каждая молодая женщина нуждается в верной подруге. Так случилось, что я сейчас свободна, станьте для меня сестрой; выходите со мной в свет, я покажу вам, как надо обходиться с мужьями… Посмотрите на моего: он вымуштрован!

– Но у меня нет ни малейшего желания муштровать Франсиса… Я люблю его и хочу, чтобы он любил меня…

– Естественно… Это и есть наша цель; тем не менее нужно подумать о способах. А они с сотворения мира одни и те же – надо кокетничать, вызывать ревность и, в небольших дозах, льстить… Франсис писатель, он наверняка придает чрезмерное значение своим книгам. Вы сумеете поговорить с ним о творчестве?

Жюльетта глубоко вздохнула, оглядела заплаканными глазами лежащие повсюду книги.

– Я надеюсь… Но я так его люблю, что часто чувствую себя недостойной… Я не осмеливаюсь судить его.

– Какое самоуничижение! – воскликнула Соланж.

– Вы не можете понять, – сказала Жюльетта страстно. – Никто не знает, какой человек Франсис… Прежде всего он знает все, он так одарен, что творит чудеса; он, как Бальзак, пишет роман за один месяц… но это не главное: в повседневной жизни он очаровательный, великодушный, нежный. Он угадывает желание женщины раньше, чем она сама осознает его. Жить рядом с ним – восторг!

– Правда? – спросила Соланж и вдруг вскинула голову, словно боевой конь, услышавший звук трубы. – Правда?.. Я таким его никогда не видела.

– Вы едва знаете его, – сказала Жюльетта. – До этой фатальной встречи с Шанталь он редко выезжал куда-нибудь, и никогда – без меня. Но вот уже шесть недель он избегает меня. Он находит предлоги для поездок, чтобы присоединиться к ней. Этим летом он оставил меня одну в деревне, а сам отправился в Далматию и в Пуйи.

– В Пуйи? – переспросила Соланж заинтересованно, потому что накануне ей рассказали о Бари и о каблуке итальянского сапога[13]13
  Бари – город на юге Италии, в верхней части «каблука» так называемого итальянского сапога.


[Закрыть].

– А сейчас он сказал мне, что на уик-энд хочет поехать к вам в Марли, но что меня вы не пригласили… Шанталь там будет?

Соланж на мгновение отвела взгляд от этого пылающего лица, потом, решившись, посмотрела Жюльетте прямо в глаза.

– Она должна быть там, – сказала она. – Я не знала… Франсис сказал мне, что вы терпеть не можете уик-энды. Потому я вас и не пригласила… Но теперь я устрою все иначе… Под каким-нибудь предлогом я отложу визит Шанталь до Пасхи или до Троицы и оставлю только тех гостей, которые не помешают мне найти время серьезно поговорить с вашим мужем… Обещаю вернуть его вам раскаявшимся и разочарованным.

– Разочарованным?

– Да, разочарованным в своих иллюзиях относительно Шанталь… Я открою ему истинную Шанталь, она очень далека от того, какой он представляет ее себе… Ну что вы, дорогая? Вы по-прежнему выглядите испуганной пойманной птичкой… Я чувствую, как ваши крылышки отчаянно бьются в моей руке.

Жюльетта заколебалась:

– Но… я считала вас лучшей подругой Шанталь.

– Дружок мой, – строго сказала Соланж. – Нужно определиться, чего вы хотите. Вы пришли встретиться со мной, и это, как мне кажется, свидетельствует о том, что вы мне доверяете. Да? Не мудрствуйте. Я вовсе не считаю Шанталь своей подругой. Мы союзницы; мы обе имеем прекрасные дома, которые открыты друг для друга. Больше ничего. Несколько раз я думала, что привязалась к ней, и всегда была обескуражена корыстным характером ее чувств… Заметьте, что, когда она бросается на людей типа Манагуа, я нахожу это законным и хочу только помочь ей… Но если она приносит вам страдания, вам, тут уж нет, я ей не союзница… она встретит на своем пути меня… Ну, что еще?

– О, ничего!.. Но ведь вы пригласили ее вместе с Франсисом, и тогда…

– Полноте, дорогая! Я пригласила ее с Франсисом в то время, когда была далека от мысли заподозрить, что Франсис так интересуется ею и, главное, что вы так любите Франсиса.

– Но вы же прекрасно знали, что Франсис мой муж.

Соланж откровенно рассмеялась:

– Вы говорите смешные вещи, Жюльетта… Возвращайтесь домой, дружок, и спите спокойно. Я избавлю вас от Шанталь, клянусь вам… Довольны? Успокоились? Поцелуйте меня, дорогая.

Через несколько дней Франсис Бертье приехал в Марли и был очень удивлен, не увидев там Шанталь. В первый же вечер, когда хозяин дома пил на террасе под звездами кофе с одной американской супружеской парой, Соланж, сославшись на то, что у нее побаливает горло, увлекла Франсиса в гостиную и усадила рядом с собой.

– Позвольте-ка мне взглянуть на этого донжуана, – сказала она. – Я не полагаюсь больше на женщин, которые приходят ко мне с рассказами о том, как вы заставляете их страдать… Начиная с вашей жены.

– Жюльетта? Надеюсь, она не позволила себе…

– Дорогой Франсис!.. Вы хотите иметь право обманывать эту прелестную девочку и находите скандальным, что она осмелилась посетовать на это!.. И из-за кого, спрашиваю я вас? Из-за Шанталь… Заметьте, я подруга Шанталь, и я скорее позволила бы отрезать себе язык, чем сказать о ней дурное слово. Но все же, Бертье, она в сотню раз менее красива, чем ваша Жюльетта…

– Возможно… «Но не красота правит любовью». Я лучше, чем кто-либо, знаю достоинства Жюльетты, но только…

– Только?

– Только меня привлекает, вдохновляет другое… Жюльетта смотрит на меня с блаженством, молча, словно я просто красивый пейзаж. Шанталь меня возбуждает, вдохновляет…

Соланж с удивлением широко раскрыла глаза, потом рассмеялась:

– Шанталь вас вдохновляет? Простите меня, Франсис, но я еще никогда не слышала ничего столь смешного… Если бы меня спросили, кто из моих подруг меньше всего может интересоваться писателем, я бы ответила: Шанталь.

– Почему же?

– Во-первых, потому, что она эгоистка и занята только своими личными делами, ничтожными делами, ничтожными… Во-вторых, потому, что ей нечего сказать, а это говорит не в ее пользу… Нет, не возражайте. Вы хоть раз по-настоящему слушали ее?.. Нет, мой дорогой… Мужчина, даже влюбленный, никогда не слушает… Но главное – потому, что она ни капельки не ценит ваш талант. А ведь вы талантливы, Франсис, это признают все. Шанталь – единственная женщина, от которой я услышала, что ваши книги ничего не стоят.

Он с легкой иронией помотал головой:

– Не надейтесь, Соланж, что я могу поверить в это.

– Дорогой мой, вы можете сколько угодно мотать головой, но у меня есть свидетели… Еще вчера вечером мы говорили здесь о вас с Бертраном Шмитом и его женой, и тут Шанталь, она была с нами, сказала, слово в слово: «Бедняга, он, конечно, очень милый, но его последний роман за гранью банальности».

– Вы сами это слышали?

– Своими собственными ушами, и прошу вас, поверьте мне, я ее крепко одернула!.. И Бертран тоже… Впрочем, все прекрасно знают, почему она говорит подобное… Вы догадываетесь?

– Нет, не догадываюсь, – с трудом проговорил Франсис Бертье и залился краской.

– Да все просто потому, что это ей внушил Манагуа, а он сноб и только вторит Кристиану Менетрие и прочим заумным занудам… У Шанталь никогда не было собственного мнения, и в чтении она зависит от того, кого любит…

– А вы думаете, она любит Манагуа?

Соланж положила свою руку, очень изящную руку, на запястье Бертье:

– Вы провоцируете меня, Франсис? Уж не хотите ли вы сказать мне, будто вам неведомо то, что знает весь свет?.. Нет?.. О, да он весь побледнел… Право, мой бедный друг, я очень огорчена… Представьте, я даже подумать не могла, что романист, знаток человеческой души, прошел мимо такой явной интриги, не заметив ее… Что ж, это прекрасно, это даже трогательно… Contento lui, contenti tutti…[14]14
  Доволен он, довольны все (ит.).


[Закрыть] Полно, милый Франсис, возьмите себя в руки, у вас такой потрясенный вид. И это все потому, что вы узнали, что Шанталь просто потаскушка? Вот уж великая новость!.. Ладно, но не думайте, что меня будет грызть совесть за то, что я открыла вам глаза. Напротив, я горжусь при мысли, что благодаря мне такой достойный мужчина, как вы, не будет больше жертвой обмана женщины, которая его недостойна. Заметьте, я прекрасно понимаю, что человек художественной натуры может пренебречь буржуазным кодексом супружеской морали. Ваша малютка Жюльетта очаровательна…

– Соланж, не собираетесь ли вы сказать мне еще, что Жюльетта…

– Ах, боже, нет! Она так вас обожает, бедное дитя…Но именно из-за такого обожания она не может дать вам то, в чем нуждается ваше искусство: остроты, волнения, наконец, той игры жизни, которая вдохновляет вас… И я, которая обожает Жюльетту, я беспристрастно признаю, что она не может одна наполнить вашу жизнь. Только зачем же выбирать Шанталь? Я знаю не одну женщину из тех, кто окружает вас, которые были бы счастливы и горды стать вашим доверенным лицом и, если ей посчастливится, стать вашей вдохновительницей… Вот, к примеру, вспоминаю, кем я была для бедного Робера в те времена, когда он начинал… Хотя бы его «Молитва Удаиас», ведь это я подала ему идею… Ах, Франсис, вы не представляете себе, насколько упоительно для женщины присутствовать при воплощении ее замысла в художественное произведение, и произведение мужчины, которого она любит… Это восхитительно… Увы! С тех пор как убили Робера, этого счастья я никогда уже больше не испытывала.

Словно смахивая слезу, она провела пальцем по ресницам. В эту минуту Вилье вошел в гостиную и вдруг повернул выключатель.

– Летучие мыши начинают свой полет, – сказал он, – да и вечер уже не такой теплый… Я думаю, что миссис Логанберри здесь будет уютнее. Я распорядился закрыть ставни.

– Ты прав, дорогой, – сказала Соланж, щурясь от яркого света.

Через три дня Соланж позвонила Франсису по телефону:

– Дорогой Франсис, надеюсь, я не оторвала вас от работы?.. Да?.. Мне очень жаль… Или, скорее, нет, я не жалею: мне необходимо было услышать ваш голос… Да, правда, наш разговор в тот вечер очень взволновал меня, взволновал больше, чем вы можете вообразить себе, Франсис… Что вы говорите?

– Ничего, – сказал Франсис.

– Вы не представляете себе, каким вы открылись мне, Франсис. Идеал мужчины, учитель, исповедник, поводырь… Мой муж, он, конечно, мне друг, он полностью посвящает себя мне, но все знают, что женщины не очень-то заглядываются на него… А крупный писатель, такой, как вы, их понимает, и это чу-у-десно; так вот, у меня родилась мечта, и вы сейчас скажете мне, осуществима ли она… Жак двенадцатого уезжает на уик-энд в Бельгию; я хотела бы повидаться с вами в Марли, наедине, только вы и я… Мы сможем, если вы захотите приехать, проболтать всю ночь, всерьез обсудить наши проблемы… Что вы говорите, дорогой?

– Ничего, – сказал Франсис.

– A-а, понимаю, Жюльетта… Бедное дитя! Я люблю ее всем сердцем… Но именно о ней я хотела бы поговорить с вами, и я уверена, она правильно поймет это.

– Правильно, – сказал Франсис.

– Что вы имеете в виду, дорогой? Мне послышались в вашем голосе суровость, насмешка… Что такого я сделала? Что плохого сказала?.. Вы меня огорчаете, Франсис. Я чувствую себя виноватой, но не знаю в чем.

– Правда? – сказал Франсис.

– Правда… Если я чем-то раздражила вас, объясните мне, дорогой… Я постараюсь загладить свою вину… Я хочу сказать – в ваших руках, таких обездоленных и податливых… Вы приедете в Марли?

– Нет, – сказал Франсис.

– Нет? Но почему?.. Я подарю вам два чу-у-десных дня… Вы не соблазнились?.. Да что с вами, Франсис? Я чувствую вас отсутствующим, далеким…

– Я скажу вам при встрече, – сказал Франсис. – Если позволите, я заеду к вам ненадолго сегодня к вечеру. Вы будете дома около шести часов?

– Если вы сказали, что приедете, я буду дома… Ни одно дело не устоит перед вами… Франсис, алло!.. Алло!..

Он положил трубку.

Он нашел ее одну, в домашнем лиловом платье, которое вполне откровенно, очень низко, открывало еще крепкую грудь. Она встретила его без слов, бросив на него смиренный взгляд, вопрошающий и печальный. Он с непринужденным, почти вызывающим видом сел и несколько минут молча смотрел на нее. Продолжая вопрошать его взглядом, она предложила ему сигарету, взяла себе тоже.

– Итак, Франсис? Вы наконец пришли объяснить мне ваш приговор? Я не знаю, в каком преступлении меня можно обвинить…

– Никто, Соланж, вас не обвиняет. Я упрекнул бы вас только в том, чему сам свидетель. Вот факты, которыми я располагаю. Скажите мне честно, если вы преследуете свои личные цели… Две недели назад я дал вам понять, что хотел бы видеть в Марли Шанталь; вы сразу же пригласили меня с ней. Вероломный поступок по отношению к Жюльетте…

– Вы забываете, Франсис, что тогда я едва знала Жюльетту, а Шанталь моя лучшая подруга.

– Погодите! Жюльетта приходит к вам, доверяет вам свои печали, вы обещаете ей поддержку; вы отменяете приглашение Шанталь, а через три дня с бьющей в цель жестокостью просто уничтожаете ее в моих глазах. Вероломство по отношению к Шанталь…

– Это немного прямолинейно, Франсис! Я сказала бы…

– Погодите! Увидев меня выбитым из седла, вы принялись привязывать меня к себе. Второй вероломный поступок по отношению к Жюльетте!

Она нервно усмехнулась:

– Это слишком комично, Франсис! Кто в этой истории первый проявил вероломство, разве не вы? Как? Вы просите меня об услуге – и вы же меня упрекаете в этом? Вы глупо обманываете вашу жену, а виноватой перед ней оказываюсь я? Я пытаюсь избавить вас от потаскушки – и меня же осуждают? Это уж слишком, дорогой!

– Я нисколько не стараюсь, Соланж, оправдаться за ваш счет. Да, я виноват, очень виноват перед Жюльеттой, и я постараюсь все исправить, вернувшись к ней, на этот раз преданно. Но признайтесь, ведь не ради того вы звали меня в Марли, один на один с вами, что хотели выполнить данное ей обещание?

Она выпустила через нос длинную струю дыма, подумала какое-то время, потом улыбнулась и вдруг смягчилась:

– Может, вы и правы… Но я вижу это иначе… Уверяю вас, в тот день, когда у меня была Жюльетта, я хотела, всем сердцем хотела быть доброй… Для нее я пожертвовала Шанталь, которая, между прочим, в жизни для меня гораздо полезнее, чем Жюльетта… Да, потому что я огорчилась из-за вашей женушки… Только Жюльетта оказалась слишком неопытной: она рассказала мне о вас такие вещи, что у меня появилось желание поближе узнать вас… Я проговорила с вами весь вечер, в полумраке… Что вы хотите, дорогой? Я женщина, настоящая женщина, я ведь не деревянная…

Она положила ладонь на ладонь Франсиса, он быстро отдернул свою.

– Как вы боитесь меня! – сказала она с хриплым, немного нервным смешком. – Успокойтесь, о неофит верности! Я не мадам Пютифар. Вам нечего бояться.

Они, как добрые друзья, проговорили еще добрый час. Уходя, Франсис с непринужденным видом спросил:

– Скажите, Соланж, это правда – то, что вы сказали мне тогда о высказывании Шанталь о моей книге? Или это еще одна ваша проделка?

– Ох уж эти авторы! – сказала она. – Вот единственное, что их по-настоящему задевает за живое… Ладно! Мне очень жаль, дорогой, но это правда.

Через несколько дней Жюльетта приехала поблагодарить Соланж:

– Вы такая милая! И умелая! Никогда бы не подумала, что такое возможно… Франсис вернулся ко мне, он снова прежний, каким был до этой истории… О Шанталь даже и речи больше нет…

– Но разве я вам не обещала этого, дорогая? – громко, торжествующе воскликнула Соланж. – Я очень хорошая подруга, вы еще увидите.

Они расцеловались.

Ужин под каштанами

– Еще чего-нибудь, месье Менетрие? – спросил официант.

– Нет, спасибо, – ответил Кристиан.

– Не стесняйтесь, месье Менетрие; спрашивайте, что угодно.

– Я знаю, спасибо, – сказал Кристиан. – Принесите жаркое из гусятины и оставьте нас.

– А месье Леону Лорану? – спросил официант. – Может быть, немного тертого сыра к бульону?

– Месье Лорану не нужно ничего, кроме покоя, – сказал Кристиан.

Погрустневший официант отошел с обиженным видом.

– Не надо его одергивать, Кристиан, – сказала Клер Менетрие, – он из самых добрых побуждений.

– Может быть, – ответил Кристиан, – но почему он перебивает, когда мы разговариваем?

Всем удовольствиям на свете Кристиан предпочитал скромный ужин в Париже, с несколькими верными друзьями, двумя или тремя блестящими рассказчиками, превращавшими вечер в непрерывный поток анекдотов, раздумий, парадоксов. Бесплатная игра ума нравилась ему больше споров о политике или литературе, которые он считал никому не нужными. В этот вечер ему удалось объединить актера Леона Лорана и писательницу Женни, и он много чего ожидал от этих двух виртуозов. В свои семьдесят лет Женни сохраняла остроумие и блеск молодости. Великолепный актер Леон Лоран жадно интересовался жизнью и книгами и был замечательным пародистом.

– О чем мы говорили? – спросила Клер.

– О Гюго, – ответил Лоран, – о Гюго и его гордости. «Меня обвиняют в том, что я гордец, – говорил он, – и это правда. В гордости моя сила…» Он верил в переселение душ и уверял, что в прошлом был Исайей, Эсхилом и Ювеналом. «Я нашел у Ювенала свои стихи, – заявлял он. – Да, это точный перевод моих французских стихов на латынь…» Что в общем-то довольно забавно.

– Конечно, – сказал Кристиан, – но какой гений! Я скажу не: «Увы, Виктор Гюго!», а «Благодарение Господу, Виктор Гюго!..» И он гениален не только как поэт; в «Отверженных» есть замечательные исторические описания.

– И поразительные глупости, – возразил Лоран. – «„Iron“ по-английски значит „железо“. Не от него ли произошло и слово ирония?» Ведь Гюго, прекрасно знавший латынь, совершенно не знал греческого.

Официант принес жаркое из гусятины и картошку по-сарладски.

– Может быть, хотите еще немного трюфелей, месье Менетрие? Только скажите…

Кристиан отстранил его, потом вернулся к слову «ирония» и спросил Женни, читала ли она новеллы Томаса Гарди из сборника «Маленькие иронии жизни».

– Нет, – сказала она, – но я очень люблю Гарди. Он обладал жесткостью и мыслил космически. «Тэсс» – это прекрасно… А что он имел в виду под маленькими ирониями жизни?

– Ситуации, в которых последствия какого-то действия оказываются прямо противоположными ожидаемым, в которых ошибки вознаграждаются, а добродетели наказываются, в которых действующие лица придают событиям смысл, которого в них вовсе нет.

– Понятно, – сказала Женни. – История о волосах Елены.

На трех обращенных к ней лицах читался вопрос.

– Как? – спросила она. – Я вам никогда не рассказывала?

– Нет, – сказал Кристиан, – а ведь вы знаете, что я интересуюсь Еленой. Она ведь тоже была гениальной…

– Она была единственной великой французской поэтессой после Марселины, – сказал Лоран. – И куда лучше Марселины… Но что за странная женщина! Я всегда немного побаивался ее…

– Я тоже, – сказал Кристиан. – Она меня не любила. Впрочем, она не любила мужчин. Она любила славу – и любовь в качестве темы для стихов. А больше всего она любила себя.

– Это не совсем так, – сказала Женни. – Она хотела бы любить себя, но у нее это не получалось. И в этом заключалась трагедия. Она нуждалась не в любовниках, а в почитателях. Отсюда и Робер Вальтер, и история о волосах Елены.

– Ну же, – воскликнула Клер, – не томите нас! Расскажите нам историю о волосах Елены.

– Мадам Менетрие, еще немного жаркого? – спросил официант. – Не стесняйтесь…

– Малюсенький кусочек, – со вздохом ответила Клер. – Не проклинайте его, Кристиан… Он уже уходит.