Текст книги "Открытие природы: Путешествия Александра фон Гумбольдта"

Часть I
Начало пути: Зарождение идей

1. Первые шаги

Александр фон Гумбольдт появился на свет 14 сентября 1769 г. в состоятельной семье прусских аристократов, зимовавшей в Берлине, а на лето выезжавшей в семейное имение Тегель – небольшой замок в десяти милях к северо-востоку от города{42}42
  AH, Meine Bekenntnisse, 1769–1805, Biermann 1987, p. 50ff.; Beck 1959–1961, vol. 1, p. 3ff.; Geier 2010, p. 16ff.


[Закрыть]. Его отец, Александр Георг фон Гумбольдт, был армейским офицером и камергером прусского двора, пользовался доверием будущего короля Фридриха Вильгельма II. Мать Александра, Мария Елизавета, была дочерью богатого фабриканта, принесшей в семью деньги и земли. Фамилия Гумбольдт пользовалась в Берлине уважением, будущий король был даже крестным отцом Александра{43}43
  С 1786 г. – король Фридрих Вильгельм II.


[Закрыть]. Но привилегированное воспитание не сделало детство Александра и его старшего брата Вильгельма менее несчастным{44}44
  AH to Carl Freiesleben, 5 June 1792, AH Letters 1973, p. 191ff.; WH to CH, April 1790, WH CH Letters 1910–1916, vol. 1, p. 134.


[Закрыть]. Братья рано лишились отца, в котором души не чаяли, а мать не проявляла к сыновьям сильной нежности. В отличие от отца, внимательного и полного дружелюбия, мать была холодной и отстраненной. Вместо материнского тепла она постаралась дать сыновьям наилучшее образование. Роль их наставников по очереди исполняли мыслители Просвещения, прививавшие воспитанникам любовь к истине, свободе и знаниям{45}45
  Frau von Briest, 1785, WH CH Letters 1910–1916, vol. 1, p. 55.


[Закрыть].

Особенное влияние на мальчиков оказал Готтлиб Иоганн Христиан Кюнт, много лет ведавший их образованием, причудливо сочетая проявления недовольства и неодобрения с созданием у подопечных чувства зависимости{46}46
  WH to CH, 2 April 1790, ibid., p. 115–116; Geier 2010, p. 22ff.; Beck 1959–1961, vol. 1, p. 6ff.


[Закрыть]. Нависая над двумя братьями и пристально следя, как они считают, переводят латинские тексты или учат французский, Кюнт не переставал их поправлять. Он был вечно недоволен их результатами. На любую их ошибку Кюнт реагировал так, словно они ошиблись намеренно, с целью оскорбить его или причинить боль. Как вспоминал потом Вильгельм, они отчаянно стремились порадовать Кюнта, жили в «постоянной тревоге», только о том и думая, как бы доставить ему удовольствие{47}47
  WH to CH, 2 April 1790, WH CH Letters 1910–1916, vol. 1, p. 115.


[Закрыть].

Особенно трудно давалась эта учеба Александру, вынужденному заниматься наравне с не по годам развитым братом, будучи на два года младше его. В итоге он решил, что отстает от него по способностям. Вильгельму отлично давались латынь и греческий, Александр же чувствовал себя по сравнению с ним туповатым тугодумом. Он так мучился, что, как потом признавался другу, наставники «сомневались, что в нем когда-нибудь разовьется даже заурядный ум»{48}48
  AH to Carl Freiesleben, Bruhns 1873, vol. 1, p. 31; AH, Aus Meinem Leben (1769–1850) (см.: Biermann 1987, p. 50).


[Закрыть].

Вильгельм увлекся древнегреческой мифологией и историей Древнего Рима{49}49
  Geier 2010, p. 29.


[Закрыть], Александра же книги не влекли. Он пользовался любой возможностью улизнуть из класса, чтобы побродить по окрестностям, собирая и зарисовывая растения, живность, камешки. За вечно набитые насекомыми и растениями карманы его прозвали в семье «маленьким аптекарем»{50}50
  Bruhns 1873, vol. 1, p. 20; Beck 1959–1961, vol. 1, p. 10.


[Закрыть], не принимая его интересы всерьез. Как гласит семейное предание, однажды прусский король Фридрих Великий спросил мальчика, намерен ли он, подобно своему тезке Александру Великому, завоевать весь мир. «Да, государь, – ответствовал юный Гумбольдт, – но моей головой»{51}51
  Walls 2009, p. 15.


[Закрыть].

Большую часть ранних лет, как признавался потом Гумбольдт близкому другу, он провел среди людей, любивших его, но не понимавших. Учителя были требовательны, мать отстранилась от общества и от сыновей. Главной заботой Марии Елизаветы фон Гумбольдт было, по словам Кюнта, пестование «умственного и нравственного совершенства» Вильгельма и Александра{52}52
  Beck 1959–1961, vol. 1, p. 6.


[Закрыть]; их эмоциональное благополучие, стало быть, в центре внимания не находилось. «Меня принуждали к тысяче ограничений»{53}53
  AH to Carl Freiesleben, 5 June 1792, AH Letters 1973, p. 192.


[Закрыть], – сетовал Гумбольдт; он страдал от одиночества и прятался за стеной притворства, ибо не чувствовал возможности быть самим собой с суровой матерью, следившей за каждым его шагом. Выражение возбуждения или радости считалось в доме Гумбольдтов неприемлемым.

Александр и Вильгельм были очень разными{54}54
  WH to CH, 9 October 1804, WH CH Letters 1910–1916, vol. 2, p. 260.


[Закрыть]. Александр любил приключения и прогулки, Вильгельм отличался серьезностью и усердием. Александра часто разрывали противоречивые чувства, в характере же Вильгельма главной чертой было самообладание{55}55
  WH 1903–1936, vol. 15, p. 455.


[Закрыть]. Братья искали убежища в собственных мирах: миром Вильгельма были книги, Александр предпочитал одинокие прогулки по густым лесам Тегеля, где росли завезенные из Северной Америки деревья{56}56
  AH to Carl Freiesleben, 5 June 1792, AH Letters 1973, p. 191; Bruhns 1873, vol. 3, p. 12–13.


[Закрыть]. Пока он странствовал среди пестрых американских кленов и величественных белых дубов, Александр ощущал покой и умиротворение от природы{57}57
  AH to WH, 19 May 1829, AH Letters Russia 2009, p. 116.


[Закрыть]. А еще среди этих деревьев из Нового Света он начал мечтать о дальних странах.

Гумбольдт вырос в привлекательного юношу. Он был ростом 5 футов, но держался прямо и с достоинством, так что казался выше{58}58
  Bruhns 1873, vol. 1, p. 394.


[Закрыть]. Он был строен и подвижен, обладал стремительной походкой и ловкостью{59}59
  Karoline Bauer, 1876, Clark and Lubrich 2012, p. 199; AH’s hands, Louise von Bornstedt, 1856, Beck 1959, p. 385.


[Закрыть]. По отзыву одного из друзей, у него были маленькие и нежные, как у женщины, руки. Взор у него был пытливый, не ведавший скуки. Его внешность отвечала идеалу того времени: кудрявые волосы, полные выразительные губы, подбородок с ямочкой. При этом он часто болел, страдал горячкой и неврастенией; Вильгельм объяснял это «ипохондрией» и тем, что «бедняга несчастлив»{60}60
  WH to CH, 2 April 1790, p. 116. См. также: WH to CH, 3 June 1791, WH CH Letters 1910–1916, vol. 1, p. 116, 477. О болезни см.: AH to Wilhelm Gabriel Wegener, 24, 25, 27 February 1789, 5 June 1790, AH Letters 1973, p. 39, 92.


[Закрыть].

Пряча свою уязвимость, Александр прикрывался щитом сообразительности и честолюбия. В детстве он внушал страх своими острыми высказываниями, один друг семьи даже прозвал его petit esprit malin[2]2
  Маленький злюка (фр.).


[Закрыть]{61}61
  Dove 1881, p. 83. См. также: Caspar Voght, 14 February 1808, Voght 1959–1965, vol. 3, p. 95.


[Закрыть], и он всю жизнь оправдывал эту репутацию. Даже лучшие друзья упрекали Александра за злой язык{62}62
  Араго о Гумбольдте, см.: Biermann and Schwarz 2001b.


[Закрыть]. Вильгельм уточнял, правда, что злобным его брат никогда не был – разве что немного тщеславным, обуреваемым стремлением блистать и быть лучше всех{63}63
  Dove 1881, p. 83.


[Закрыть]. С ранних лет Александр разрывался, кажется, между тщеславием и одиночеством, между жаждой славы и стремлением к независимости{64}64
  WH to CH, 6 November 1790, WH CH Letters 1910–1916, vol. 1, p. 270.


[Закрыть]. Неуверенный, но при этом не сомневающийся в силе своего ума, он не мог выбрать между потребностью в одобрении и чувством своего превосходства.

Родившись в один год с Наполеоном Бонапартом, Гумбольдт взрослел в мире все возраставшей глобальной доступности. Показательно, что за несколько месяцев до его рождения ученые мира впервые сумели наладить сотрудничество: астрономы из десятков стран договорились вместе наблюдать за прохождением Венеры, а затем обменяться результатами наблюдений. Была решена наконец задача расчета долготы, и на картах XVIII в. стремительно исчезали белые пятна. Мир менялся. Гумбольдту еще не исполнилось 7 лет, когда американские революционеры провозгласили свою независимость, а незадолго до его 20-летия за ними последовали французы, устроив в 1789 г. свою революцию.

Германия пока что пребывала под зонтиком Священной Римской империи – как выразился Вольтер, «не священной, не римской и не империи». Еще не единая нация, она состояла из множества государств – одни были крохотными княжествами, в других правили могучие династии, как Гогенцоллерны в Пруссии и Габсбурги в Австрии, продолжавшие бороться за преобладание и за территории. В середине XVIII в., при правлении Фридриха Великого, Пруссия утвердилась как крупнейшая соперница Австрии.

К моменту рождения Гумбольдта Пруссия уже славилась своей грозной регулярной армией и эффективностью государственного управления. Фридрих Великий, правивший как абсолютный монарх, все же проводил кое-какие преобразования, включая введение всеобщего начального образования и скромную аграрную реформу. В Пруссии предпринимались первые шаги в направлении религиозной терпимости. Фридрих Великий был известен своей любовью к музыке, философии и учености. И хотя современные ему французы и англичане часто с пренебрежением отзывались о немцах как об отсталых грубиянах, университетов и библиотек в германских государствах было больше, чем где-либо еще в Европе{65}65
  Watson 2010, p. 55ff.


[Закрыть]. Книгоиздание и периодическая пресса переживали бум, резко росла грамотность.

В Британии тем временем развивалась экономика. Благодаря аграрным новшествам – севообороту, новым методам орошения – росли урожаи. Охваченные «канальной лихорадкой» британцы создавали у себя на острове современную транспортную систему. Промышленная революция принесла механический ткацкий станок и прочие механизмы, города превращались в центры производства. Британские земледельцы переходили от натурального хозяйства к прокорму людей, живших и трудившихся в новых городских центрах.

Человек начал овладевать природой с помощью новых технических средств, таких как паровые машины Джеймса Уатта, а также новых медицинских достижений, ведь были привиты от оспы первые жители Европы и Северной Америки. Когда Бенджамин Франклин в середине XVIII в. изобрел молниеотвод, человечество начало укрощать то, что считалось проявлениями Божьего гнева. Приобретая такое могущество, человек терял свой страх перед природой.

Два предыдущих столетия в западном обществе преобладала мысль, что природа работает как сложное устройство – «огромная и трудная для понимания Машина Вселенной», как сказал один ученый{66}66
  George Cheyne, Worster 1977, p. 40.


[Закрыть]. Более того, если человек мог создать замысловатые часы и автоматические устройства, насколько великие творения мог создать Бог? По мысли французского философа Рене Декарта и его последователей, Бог дал нынешнему материальному миру его исходный толчок, тогда как Исаак Ньютон рассматривал Вселенную скорее как священный механизм, в работу которого продолжает вмешиваться его Создатель.

Изобретение таких приборов, как телескопы и микроскопы, открыло новые миры и с ними убеждение, что законы природы могут быть раскрыты. В Германии конца XVII в. философ Готфрид Вильгельм фон Лейбниц предлагал идеи универсальной науки, основанной на математике. Тем временем в Кембридже Ньютон открывал механизмы Вселенной, применяя математические законы к природе. В результате мир начали видеть все более предсказуемым, по мере проникновения человечества в его естественные законы.

Математика, объективное наблюдение и плановые эксперименты прокладывали тропу разума в западных странах. Ученые стали гражданами своего самопровозглашенного «ученого сословия»{67}67
  Это был широко используемый термин, см., например: Joseph Pitton de Tournefort to Hans Sloane, 14 January 1701/2, John Locke to Hans Sloane, 14 September 1694, MacGregor 1994, p. 19.


[Закрыть] – интеллектуального сообщества, которое было вне национальных, религиозных и языковых границ. Пока их письма пересылались через Европу и Атлантику, формировались научные открытия и новые идеи. Это «ученое сословие» было страной без границ, управляемой разумом, а не монархами. В эту новую эпоху Просвещения, когда западное общество, казалось, твердо взяло курс на достоверность и прогресс, Александр фон Гумбольдт мужал. Девизом столетия был прогресс, каждое поколение завидовало следующему. Никого не волновало, что природа сама по себе может быть уничтожена.

Как представители молодежи Александр и Вильгельм фон Гумбольдты примкнули к берлинским интеллектуальным кружкам, где они обсуждали важность образования, терпимости и независимости мысли. По мере метания братьев между читательскими группами и философскими салонами Берлина их учеба, бывшая раньше, в Тегеле, уединенным занятием, приобретала коллективный характер{68}68
  Bruhns 1873, vol. 1, p. 33.


[Закрыть]. Летом их мать часто оставалась в Тегеле, позволяя обоим юным братьям жить под надзором их наставников в семейном доме в Берлине. Увы, эта свобода оказалась недолгой: мать дала ясно понять, что видит сыновей государственными служащими. Те зависели от нее материально и были вынуждены подчиняться ее воле{69}69
  28. AH, Meine Bekenntnisse, 1769–1805, Biermann 1987, p. 50, 53; Holl 2009, p. 30; Beck 1959–1961, vol. 1, p. 11ff.; WH to CH, 15 January 1790, WH CH Letters 1910–1916, vol. 1, p. 74.


[Закрыть].

Восемнадцатилетнего Александра Мария Елизавета фон Гумбольдт отправила в Университет Франкфурта-на-Одере, что примерно в 70 милях от Берлина{70}70
  AH to Ephraim Beer, November 1787, AH Letters 1973, p. 4; Beck 1959–1961, vol. 1, p. 14.


[Закрыть]. В этом провинциальном учебном заведении постигали премудрости всего 200 студентов, и она выбрала его скорее за близость к Берлину, чем из почтения к образованию, которое там давали. На протяжении семестра Александр учился там государственному управлению и политэкономии, после чего было принято решение перевести его в Гёттингенский университет, один из лучших во всей Германии, где учился Вильгельм{71}71
  Holl 2009, p. 23ff.; Beck 1959–1961, vol. 1, p. 18–21.


[Закрыть]. Тот изучал право, Александр же сосредоточился на науке, математике и языках. Живя теперь в одном городе, братья тем не менее проводили вместе не много времени. «У нас такие разные характеры!» – говорил Вильгельм{72}72
  WH, Geier 2009, p. 63.


[Закрыть]. Он усердно учился, Александр же грезил о тропиках и приключениях{73}73
  AH, Mein Aufbruch nach America, Biermann 1987, p. 64.


[Закрыть]. Он мечтал уехать из Германии. В детстве он зачитывался дневниками Джеймса Кука и Луи Антуана де Бугенвиля, совершивших кругосветные плавания, и воображал себя в дальних краях. Любуясь в Ботаническом саду Берлина тропическими пальмами, он желал одного – увидеть их в естественной среде{74}74
  AH Cosmos 1845–1852, vol. 2, p. 92; AH, Meine Bekenntnisse, 1769–1805, Biermann 1987, p. 51.


[Закрыть].

Эти незрелые грезы приобрели серьезность, когда Гумбольдт отправился со своим старшим другом Георгом Форстером в четырехмесячную поездку по Европе. Форстер, немецкий натуралист, сопровождал Кука в его втором кругосветном путешествии. Познакомившись в Гёттингене, они подолгу обсуждали ту экспедицию, и захватывающие рассказы Форстера об островах южной части Тихого океана делали еще острее жажду Гумбольдта отправиться в дальний путь{75}75
  AH, Ich Über Mich Selbst, 1769–1790, Biermann 1987, p. 36ff.


[Закрыть].

Весной 1790 г. Форстер и Гумбольдт поехали в Англию, Нидерланды и Францию. Больше всего их манил Лондон, где все наводило Гумбольдта на мысли о дальних краях. Темза была запружена судами с товарами со всех концов света. Ежегодно порт принимал 15 000 судов с пряностями из Ост-Индии, сахаром из Вест-Индии, чаем из Китая, винами из Франции, древесиной из России{76}76
  White 2012, p. 168. См. также: Carl Philip Moritz, June 1782, Moritz 1965, p. 26.


[Закрыть]. Река от берега до берега представляла собой «черный лес» мачт{77}77
  Richard Rush, 7 January 1818, Rush 1833, p. 79.


[Закрыть]. Между большими торговыми кораблями теснились сотни барж и корабликов помельче. Все это скопление было впечатляющим портретом могущества Британской империи.

Вид на Лондон и Темзу. Акватинта Р. Хейвелла, 1836 г.

© Wellcome Collection / CC BY

В Лондоне Гумбольдт познакомился с ботаниками, путешественниками, художниками, философами{78}78
  AH to Wilhelm Gabriel Wegener, 20 June 1790; AH to Paul Usteri, 27 June 1790, AH to Friedrich Heinrich Jacobi, 3 January 1791, AH Letters 1973, p. 93, 96, 117; AH, Ich Über Mich Selbst, 1769–1790, Biermann 1987, p. 39.


[Закрыть]. Он виделся с капитаном Уильямом Блаем (командовавшим бунтом на «Баунти») и Джозефом Бэнксом, ботаником Кука в первом кругосветном плавании, теперь ставшим президентом Королевского общества (Royal Society) – самого крупного объединения ученых Британии. Гумбольдт пришел в восторг от очаровательных рисунков и набросков, привезенных художником Уильямом Ходжесом из второго плавания Кука. Ранним утром, открывая глаза, Гумбольдт видел на стене своей комнаты гравюры с судами Ост-Индской компании, что часто служило ему тягостным напоминанием о его несбывшихся надеждах{79}79
  AH, Ich Über Mich Selbst, 1769–1790, Biermann 1987, p. 38.


[Закрыть]. «Меня обуревает такое нетерпение, – записал он, – что мне часто кажется, что я схожу с ума»{80}80
  AH to Wilhelm Gabriel Wegener, 23 September 1790, AH Letters 1973, p. 106–107.


[Закрыть].

Когда грусть становилась невыносимой, он предпринимал в одиночестве длительные прогулки. Однажды, бродя по сельскому Хэмпстеду к северу от Лондона, он увидел на стволе дерева объявление о вербовке моряков{81}81
  AH, Ich Über Mich Selbst, 1769–1790, Biermann 1987, p. 38.


[Закрыть]. На короткий миг ему показалось, что нашелся ответ на его желания, но, вспомнив о суровости матери, он опять затосковал. Гумбольдт испытывал необъяснимую тягу к неведомому, то, что немцы называют Fernweh – тоской по дальним краям, – но он был «слишком послушным сыном»{82}82
  AH, Meine Bekenntnisse, 1769–1805, Biermann 1987, p. 51; AH to Joachim Heinrich Campe, 17 March 1790, AH Letters 1973, p. 88.


[Закрыть], он признавал себя неспособным пойти против материнской воли.

Считая, что постепенно сходит с ума, Александр стал писать своим немецким друзьям «сумасшедшие письма»{83}83
  AH, Ich Über Mich Selbst, 1769–90, Biermann 1987, p. 40.


[Закрыть]. «Мои несчастные обстоятельства, – писал он другу накануне отъезда из Англии, – принуждают меня хотеть того, что мне недоступно, и делать то, что мне не нравится»{84}84
  AH to Paul Usteri, 27 June 1790, AH Letters 1973, p. 96.


[Закрыть]. При этом он пока не осмеливался обмануть ожидания матери, стремившейся дать ему элитарное прусское образование.

По возвращении домой тоска Гумбольдта сменилась неутомимой энергией. Его сжигало «постоянное нетерпение», как будто за ним гнались «10 000 свиней»{85}85
  AH to David Friedländer, 11 April 1799, AH Letters 1973, p. 658.


[Закрыть]. Он хватался то за одно, то за другое, перепрыгивая с одного предмета на другой. Он больше не чувствовал неуверенности в собственных умственных способностях или отставания от старшего брата. Теперь он доказывал самому себе, друзьям, родным, насколько он умен. Форстер был убежден, что «ум Гумбольдта чрезвычайно перегружен», это мнение разделяли и другие{86}86
  Georg Forster to Heyne, Bruhns 1873, vol. 1, p. 31.


[Закрыть]. Даже невеста Вильгельма фон Гумбольдта, Каролина фон Дахрёден, была встревожена, хотя познакомилась с Александром совсем недавно. Симпатизируя ему, она боялась, что он «сломается»{87}87
  CH to WH, 21 January 1791, WH CH Letters 1910–1916, vol. 1, p. 372. Впервые они встретились в декабре 1789 г.


[Закрыть]. Многие знавшие его часто обращали внимание на его неугомонную активность и ускоренную речь, со «скоростью скаковой лошади»{88}88
  Alexander Dallas Bache, 2 June 1859, ‘Tribute to the Memory of Humboldt’, Pulpit and Rostrum, 15 June 1859, p. 133. См. также: WH to CH, 2 April 1790, WH CH Letters 1910–1916, vol. 1, p. 116.


[Закрыть].

В конце лета 1790 г. Гумбольдт приступил к изучению финансов и экономики в Академии торговли в Гамбурге. Всевозможные цифры и счетные книги он ненавидел{89}89
  AH to William Gabriel Wegener, 23 September 1790, AH Letters 1973, p. 106.


[Закрыть]. В свободное время он погружался в научные трактаты и отчеты путешественников, изучал датский и шведский языки – лишь бы отвлечься от учебных предметов{90}90
  AH to Samuel Thomas Sömmerring, 28 January 1791, AH Letters 1973, p. 122.


[Закрыть]. Он пользовался любой возможностью выйти на берег Эльбы в Гамбурге и провожать там глазами большие торговые суда с грузами табака, риса и индиго из Соединенных Штатов. «Зрелище кораблей в гавани», признавался он друзьям, помогало ему держаться, символизируя его надежды и мечты{91}91
  AH to William Gabriel Wegener, 23 September 1790, AH Letters 1973, p. 106.


[Закрыть]. Он не мог дождаться, когда станет наконец «хозяином собственной судьбы»{92}92
  AH to William Gabriel Wegener, 27 March 1789, AH Letters 1973, p. 47.


[Закрыть].

Ко времени окончания учебы в Гамбурге Гумбольдту исполнился 21 год. Снова уступая воле матери, он записался в июне 1791 г. в престижную Горную академию во Фрайберге, городке близ Дрездена{93}93
  AH, Meine Bekenntnisse, 1769–1805, Biermann 1987, p. 54.


[Закрыть]. Это был компромисс: там он готовился к карьере в прусском Министерстве недр, чтобы успокоить мать, и одновременно получал возможность заниматься интересовавшими его науками и геологией. Академия была передовым заведением этого рода, там преподавали последние геологические теории в разрезе их практического применения в горнодобывающей отрасли. Кроме того, там образовалось собственное научное сообщество, привлекавшее лучших студентов и профессоров со всей Европы.

За восемь месяцев Гумбольдт освоил учебную программу, рассчитанную на три года{94}94
  AH to Archibald MacLean, 14 October 1791, AH Letters 1973, p. 153.


[Закрыть]. Просыпаясь каждое утро до рассвета, он ехал на одну из шахт в окрестностях Фрайберга, где по пять часов проводил в забоях, изучая конструкцию шахт, методы работы, горные породы. Вот где пришлись кстати его жилистость и гибкость: он легко перемещался по узким проходам, под низкими сводами, где высверливал и выколачивал образцы, чтобы забрать их с собой{95}95
  AH to Dietrich Ludwig Gustav Karsten, 25 August 1791; AH to Paul Usteri, 22 September 1791; AH to Archibald MacLean, 14 October 1791, AH Letters 1973, p. 144, 151–152, 153–154.


[Закрыть]. Работа так его увлекала, что он часто не обращал внимания на холод и сырость. К полудню он выбирался на свет, отряхивал пыль и торопился в академию, на семинары и лекции по минералогии и геологии. Вечерами, часто до глубокой ночи, Гумбольдт сидел за рабочим столом, склоняясь при свете свечей над книгами: читал, занимался. В свободное время он изучал влияние света (или его отсутствия) на растения, собирал гербарий, в котором насчитывались уже тысячи образцов, измерял их, описывал, классифицировал. Он был подлинным человеком Просвещения.

Через считаные недели после переезда во Фрайберг ему пришлось скакать в Эрфурт, что в 100 милях западнее, на свадьбу своего брата и Каролины{96}96
  AH to Dietrich Ludwig Gustav Karsten, ibid., p. 146.


[Закрыть]. Но и тут, как не раз уже бывало, Гумбольдт сумел соединить приятное – семейное торжество с полезным – работой. Он не просто поздравлял молодых в Эрфурте, но и предпринял 600-мильную геологическую экспедицию по Тюрингии. Новоиспеченный деверь веселил Каролину своей непоседливостью, но к этому добавлялась и тревога. Она одобряла его энергичность, но порой над ним подшучивала, как может подшучивать сестра над младшим братом. К причудам Александра надо относиться снисходительно, говорила она Вильгельму, но ее беспокоило его душевное состояние, его одиночество{97}97
  CH to WH, 14 January 1790, 21 January 1791, CH Letters 1910–1916, vol. 1, p. 65, 372.


[Закрыть].

Во Фрайберге единственным другом Гумбольдта был соученик, у родителей которого он снимал комнату. Юноши были неразлучны днем и ночью, не могли наговориться, вместе учились{98}98
  AH to Archibald MacLean, 14 October 1791, AH Letters 1973, p. 154.


[Закрыть]. «Я никогда никого так не любил»{99}99
  AH to Carl Freiesleben, 2 March 1792, ibid., p. 173.


[Закрыть], – признавался Гумбольдт, но при этом корил себя за такую сильную привязанность{100}100
  AH to Archibald MacLean, 6 November 1791, ibid., p. 157.


[Закрыть], ибо знал, что, отучившись, будет вынужден покинуть Фрайберг и тогда почувствует себя вдвойне одиноким.

Впрочем, напряженный труд в академии принес плоды, когда Гумбольдта, завершившего учебу, назначили инспектором шахт, начальником над солидными людьми, – это в двадцать два-то года! Он был смущен таким резким взлетом, но тщеславие не позволяло ему умерить самовосхваление в длинных письмах друзьям и родным{101}101
  AH to Freiesleben, 7 March 1792, ibid., p. 175.


[Закрыть]. А главное, это назначение давало возможность много разъезжать, преодолевая тысячи миль ради изучения пород, забоев и залежей – от бранденбургских углей и силезских руд до золотых жил в горах Фихтель и залежей соли в Польше.

В этих поездках у Гумбольдта было много встреч, но он редко раскрывал встречным душу{102}102
  AH to William Gabriel Wegener, 27 March 1789, ibid., p. 47.


[Закрыть]. Он был более-менее доволен жизнью, о чем писал друзьям, но далеко не счастлив. Поздним вечером, после дня в шахтах или тряски в повозке по дурной дороге, он вспоминал тех немногих, с которыми его связывали дружеские отношения{103}103
  AH to Archibald Maclean, 1 October 1792, 9 February 1793, Jahn and Lange 1973, p. 216, 233. См. также письма Гумбольдта Карлу Фрейслебену, относящиеся к тому времени, например письма от 14 января 1793 г., 19 июля 1793 г., 21 октября 1793 г., 2 декабря 1793 г., 20 января 1794 г. См.: AH Letters 1973, p. 227–229, 257–258, 279–281, 291–292, 310–315.


[Закрыть]. Он ощущал себя «обреченным, постоянно одиноким»{104}104
  AH to Archibald Maclean, 9 February 1793, 6 November 1791, AH Letters 1973, p. 157, 233.


[Закрыть]. Утолив голод в убогой таверне или на постоялом дворе в пути, он порой чувствовал такую усталость, что не мог ни писать, ни говорить{105}105
  AH to Carl Freiesleben, 21 October 1793, ibid., p. 279.


[Закрыть]. Но чувство одиночества бывало вечерами настолько сильным, что усталость уступала тяге к общению. Тогда он хватал перо и сочинял пространные письма, в которых находилось место всему: и подробным описаниям его работы и научных наблюдений, и эмоциональным всплескам, признаниям в дружеском расположении и в любви.

Он писал другу во Фрайберг, что отдал бы два года жизни за память о проведенном вместе времени{106}106
  AH to Carl Freiesleben, 10 April 1792, ibid., p. 180.


[Закрыть], и признавался, что провел в его обществе «сладчайшие часы своей жизни»{107}107
  AH to Carl Freiesleben, 6 July 1792, ibid., p. 201; 21 October 1793, 20 January 1794, ibid., p. 279, 313.


[Закрыть]. Некоторые из этих писем, написанные в глухие ночные часы, пропитаны глубоким чувством и отмечены острым одиночеством. Страница за страницей Гумбольдт изливает в них душу, а потом просит прощения за такие «глупые письма»{108}108
  AH to Carl Freiesleben, 13 August 1793, ibid., p. 269.


[Закрыть]. Назавтра он погружался в работу, и тогда все забывалось, и проходили порой недели, а то и месяцы, прежде чем он снова садился за письма. Даже те немногие, кто хорошо знал Гумбольдта, не могли разобраться, что он за человек.

Тем временем его карьера шла в гору, и круг его интересов становился все шире. Гумбольдт теперь также приглядывался к условиям труда шахтеров, которые каждое утро медленно спускались в недра земли. Для того чтобы повысить их безопасность, он изобрел дыхательную маску, а также фонарь, способный светить даже в самой глубокой шахте, бедной кислородом{109}109
  AH, Über die unterirdischen Gasarten und die Mittle, ihren Nachteul zu vermindern. Ein Beytrag zur Physik der praktischen Bergbaukunde, Braunschweig: Vieweg, 1799, Plate III; AH to Carl Freiesleben, 20 January 1794, 5 October 1796, AH Letters 1973, p. 311ff., 531ff.


[Закрыть]. Пораженный невежеством рудокопов, Гумбольдт стал писать для них руководства, основал горную школу{110}110
  AH to Carl Freiesleben, 20 January 1794, AH Letters 1973, p. 311.


[Закрыть]. Догадавшись, что исторические документы могут оказаться полезными при разработке заброшенных или обедневших забоев, так как в них часто упоминались богатые рудные жилы и давно забытые находки, он посвящал недели расшифровке рукописей XVI в. о горных выработках{111}111
  Ibid., p. 310ff.


[Закрыть]. Он работал и разъезжал с такой маниакальной скоростью, что некоторые коллеги считали, что у него должно быть «8 ног и 4 руки»{112}112
  AH to Carl Freiesleben, 19 July 1793, ibid., p. 257.


[Закрыть].

От нечеловеческого напряжения он в конце концов занемог, давно мучавшие его приступы жара и нервные срывы усилились{113}113
  AH to Carl Freiesleben, 9 April 1793, 20 January 1794; AH to Friedrich Wilhelm von Reden, 17 January 1794; AH to Dietrich Ludwig Karsten, 15 July 1795, ibid., p. 243–244, 308, 311, 446.


[Закрыть]. По его мнению, объяснялось это переработкой и долгим нахождением в холодных глубоких шахтах. Но болезнь и чрезвычайно насыщенное рабочее расписание не помешали Гумбольдту издать две первые книги: трактаты о базальтах, разведанных им на берегах Рейна{114}114
  AH, Mineralogische Beobachtungen über einige Basalte am Rhein, 1790.


[Закрыть], и о подземной флоре Фрайберга{115}115
  AH, Florae Fribergensis specimen, 1793. Вдохновленный работами французского химика Антуана Лорана Лавуазье и британского ученого Джозефа Пристли, Гумбольдт тоже стал изучать влияние света и водорода на выработку кислорода растениями. См.: AH, Aphorismen aus der chemischen Physiologie der Pflanzen, 1794.


[Закрыть] – причудливой плесени и губчатой растительности в сырых углах горных выработок. Он сосредоточился на том, что можно было измерять и наблюдать.

В XVIII в. «естественная философия» – то, что мы назвали бы нынче «естественными науками», – постепенно отпочковалась от метафизики, логики и нравственной философии и превратилась в независимую дисциплину с собственными подходами и методологией. Новые направления естественной философии сами вырастали в отдельные дисциплины: ботанику, зоологию, геологию, химию. Эта углубляющаяся специализация позволяла сосредоточиваться на мелких подробностях, однако при этом остро не хватало обобщающего взгляда – того самого, который впоследствии станет отличительной чертой научного подхода Гумбольдта.

В то время Гумбольдт очень заинтересовался так называемым «животным электричеством», или гальванизмом, от имени итальянского ученого Луиджи Гальвани. Гальвани умудрился заставить сжиматься мускулы и нервы животных при приложении к ним различных металлов. Он предполагал, что нервы животных содержат электричество. Увлеченный этой идеей, Гумбольдт затеял длинный цикл экспериментов – 4000, в котором он резал, тыкал, колол, бил током лягушек, ящериц и мышей. Не довольствуясь опытами только на животных, он начал ставить эксперименты также на собственном теле{116}116
  AH to Johann Friedrich Blumenbach, 17 November 1793, AH Letters 1973, p. 471; AH 1797, vol. 1, p. 3.


[Закрыть], всегда захватывая в поездки по Пруссии личные инструменты. По вечерам, когда его служебные обязанности были выполнены, он брал в руки разного рода электрические приспособления в арендуемых тесных комнатушках. Железные стержни, пинцеты, стеклянные блюдца и колбы, наполненные всеми видами химикатов, соседствовали на его столе с бумагой и пером. Скальпелем он делал надрезы у себя на руках и теле. Потом он осторожно втирал химикаты и кислоты в открытые раны или колол железками, проволочками или электродами свою кожу или засовывал их себе под язык. Любое ощущение, судорога, чувство жжения или боли аккуратно записывалось. Многие его раны воспалялись, и иногда под кожей проступали багровые рубцы. По его словам, он становился похож на «уличного оборванца»{117}117
  AH to Johann Friedrich Blumenbach, June 1795, Bruhns 1873, vol. 1, p. 150; Bruhns 1872, vol. 1, p. 173.


[Закрыть], но при этом гордо записывал, что, невзирая на сильную боль, все идет «на славу»{118}118
  AH to Johann Friedrich Blumenbach, 17 November 1793, AH Letters 1973, p. 471.


[Закрыть].

В процессе своих опытов Гумбольдт заинтересовался одной из самых горячих тем научного мира: о понятиях органической и неорганической «материи» и о том, содержит ли та и другая «силу» или «активный элемент». Ньютон предлагал идею о фактической инертности материи, приобретающей остальные свойства по воле Бога. Однако те ученые, что были заняты классификацией флоры и фауны, были больше заинтересованы приведением хаоса к порядку, чем мыслью, что растениями и животными должны управлять иные, нежели неживыми предметами, законы.

В конце XVIII в. некоторые ученые уже ставили под вопрос эту механическую модель природы, указывая на ее неспособность объяснить существование живой материи. К тому времени, когда Гумбольдт начал свои опыты с «животным электричеством», все большее число ученых считали, что материя не безжизненна, что должна существовать сила, запускающая жизненную активность. По всей Европе ученые начали отвергать представления Декарта о животных как, по сути, о машинах. Французские врачи, как и шотландский хирург Джон Хантер и в особенности бывший профессор Гумбольдта из Гёттингена, ученый Иоганн Фридрих Блюменбах, – все начали формулировать новые теории жизни. Когда Гумбольдт учился в Гёттингене, Блюменбах опубликовал второе, дополненное издание своей книги «О формообразующем стремлении» (Über den Bildungstrieb){119}119
  Первое издание вышло в 1781 г., второе – в феврале 1789 г. Гумбольдт приехал в Геттинген в апреле 1789 г. См. также: Reill 2003, p. 33ff.; Richards 2002, p. 216ff.


[Закрыть]. Там он представил концепцию существования в живом организме – растении, животном – нескольких сил. Самую важную из них он называл «образующей энергией» – силой, формирующей строение тел. Каждый живущий организм, от человека до плесени, имеет эту образующую энергию, писал Блюменбах, и это было важнейшим обстоятельством для сотворения жизни.

Для Гумбольдта цель его экспериментов заключалась ни много ни мало в том, чтобы разрубить «гордиев узел жизненных процессов»{120}120
  AH to Freiesleben, 9 February 1796, AH Letters 1973, p. 495.


[Закрыть].