Текст книги "Я это заслужил"

IV. «Ла Масия»

Это правда, худший день моей жизни случился в «Ла Масии».

Андрес

Звучит противоречиво, но такова правда. Так я чувствовал себя в тот день и так считаю до сих пор, словно с того дня совсем не прошло времени. Я чувствовал себя заброшенным и потерянным, как будто что-то вырвали из глубин моей души. Тот момент был одним из самых сложных в моей жизни. Я хотел быть в «Ла Масии». Я знал, что обучение там – лучший вариант для меня и моего будущего. Но мне пришлось пройти через очень горькое испытание, которым стало разлучение с семьей: я больше не мог видеться с ними каждый день и чувствовал, что очень далеко от них. Было тяжело. Решение о переезде было моим, но принять его было очень трудно.

* * *

Спокойствие и безмятежность повествования Андреса вдруг резко прерывают воспоминания о той первой ночи в «Ла Масии» в сентябре 1996 года. Он приехал туда после того, как однажды неожиданно для всех и безо всякого предупреждения спросил у своего отца Хосе Антонио: «Пап, ты еще можешь им позвонить?»

Андрес: «Дело было спустя несколько дней после последнего срока, который «Барселона» выделила нам на принятие решения. Я думал уже, что ничего не получится, но господин Торт сообщил нам, что для нас клуб сделает исключение и нас дождутся, независимо от того, решим мы приехать в этом году или в следующем. Мы приехали в том же году и как раз вовремя. Никогда никто из членов моей семьи не говорил мне, что я должен ехать в Барселону: ни отец, ни кто-либо еще. Я помню, что первым моим днем там было 16 сентября. Занятия в школе уже почти начались, равно как и футбольный сезон. Решение было очень запоздалым, но оказалось правильным».

Решение, может, и было правильным, но последствия его были для Андреса и его семьи какими угодно, только не простыми.

Хосе Антонио: «Почему ты вдруг решил, что хочешь ехать? Почему сейчас?»

Андрес: «Я передумал. Я теперь в подходящем настроении. Я много думал об этом и решил, что нам стоит поехать».

Хосе Антонио: «Когда он сказал: «Пап, давай поедем», я вдруг почувствовал, что что-то внутри меня задается вопросом: «Почему он говорит это сейчас?»

Андрес: «Потому что я был уверен, что этого хочешь ты. Я не мог лишить тебя этой возможности после всего того, что ты для меня сделал».

С другой стороны, Хосе Антонио был счастлив, но также он был обеспокоен: «Я хотел этого больше, чем он сам. В то же время я страдал от этого сильнее всех».

Никому решение Андреса не далось легко: ни людям в «Альбасете», ни в «Барселоне». Андрес: «Я не хочу никого оскорбить и не собираюсь вываливать грязное белье, я просто хочу высказаться о ситуации, которая сложилась в «Альбасете» перед моим переходом в «Барселону». Я ни на кого не держу обиды. Я всегда благодарен людям, которые мне помогли, и местам, к которым я ощущаю свою причастность. Но отношение некоторых людей к произошедшему мне не по душе. У меня сложилось ощущение, что клуб хотел выставить меня и особенно мою семью в плохом свете. Некоторые люди в клубе говорили очень глупые вещи, которые сбивали с толку окружающих. Мне пришлось потерять две недели, на протяжении которых я не мог играть за «Барсу» потому, что они не оформили до конца все необходимые бумаги. Я не готов и малейшего упрека высказать в их адрес. И до определенной степени я мог понять их разочарование в связи с уходом одного из их молодых игроков. Но жизнь такова, что ты вовсе не обязан относиться ко всем с добротой и никому не вредить. Я сделал то, что считал наилучшим для себя, и уверен, что 99 % людей поступили бы в моей ситуации точно так же».

Когда семья Иньесты прибыла в «Ла Масию», родители Андреса переговорили с сеньором Фарресом, стоявшим во главе резиденции каталонской футбольной молодежи. Андрес, слегка отстранившийся от происходившего в его жизни в этот момент, гулял по коридорам старого, преисполненного такого символизма здания, вместившего в себя за все эти годы столько детских мечтаний разных его обитателей. Свое путешествие он должен был начать не в одиночестве.

Андрес: «Я помню Хосе, который был в то время вратарем команды U-17. У него были гигантские стопы, а ростом я ему доходил, наверное, до пояса. Он водил меня по «Ла Масии» и все показывал, чтобы я понемногу узнавал, как там все устроено. «Здесь у тебя спальня, здесь еще одна, а тут, Андрес, библиотека». Он говорил, а я не мог перестать плакать. Слезы, слезы и еще больше слез. Я был там телом, но голова и душа мои все еще были рядом с семьей».

Его родители все еще стояли у входа в «Ла Масию» и разговаривали с сеньором Фарресом, пока он ходил по лестницам здания вниз-вверх. «Хосе показывал мне дом так, словно он имел для меня какое-то значение», – говорит он теперь, вспоминая те первые минуты в своем новом странном доме.

«Ну давай, Андрес, успокойся» – так утешал нового рекрута Хосе Бермудес, по его собственным словам. Внушительных размеров голкипер возвышался над маленьким мальчиком, словно гигантская башня. «Он был крохотный, бледный и очень грустный. У меня было такое чувство, будто он думал про себя: где это мои родители решили меня оставить? Я до сих пор очень отчетливо помню этот момент. Я не удивлен, что он не помнит моей фамилии.

Он был очень хилый, совсем тонкий. Ростом по пояс мне? Думаю, что где-то так, да, но Хорхе [Тройтейро] был еще меньше Андреса. Мы все втроем стояли в холле. Мне было семнадцать лет, а им обоим по 12. Даже нам самим было несладко там, представьте, каково было Андресу. Ты переживаешь столько моментов одиночества там. Андрес был очень застенчивым; Хорхе был гораздо большим экстравертом, более разговорчивым, он всегда сам вел разговор. Андрес мне понравился с самого начала. Он был таким вежливым и учтивым, очень деликатным и чувствительным».

* * *

«Мы отпустили его в «Ла Масию», а сами вернулись переночевать в отель, – вспоминает отец Андреса Хосе Антонио. – Он был так близко, но в то же время так далеко – может, метрах в 200, в 300 максимум. Одна барселонская улица – улица Материнства – отделяла Андреса от отца, мамы Мари и дедушки по маминой линии. После того как Хосе Антонио в последний раз взошел по лестницам «Ла Масии» наверх, отведя своего маленького сынишку к двухъярусной кровати, которую тому предстояло делить с Хорхе Тройтейро, и вернулся в отель, семье Иньеста-Лухан тоже предстояло пережить беспокойную и тревожную ночь, полную сомнений и страхов.

Теперь, когда врата «Ла Масии» затворились, они втроем вернулись в свои номера в отеле Rallye, и каждый пошел своей дорогой, не обменявшись и словом. Сказать было нечего. Но Хосе Антонио долго в своем номере просидеть не смог – таким сильным было давление, которое он ощущал. Он зашел в лифт и спустился в кафетерий, где обнаружил дедушку Андреса, тоже мучавшегося от бессонницы в ту ночь.

«Я думал, я умру, кислорода в номере не хватало. Было ужасно. У меня была паническая атака, – говорит отец Андреса, вспоминая вулкан эмоций, обуявший его в ту ночь. – Я начал паковать вещи, чтобы возвратиться в деревню, но не мог этого сделать без своего маленького мальчика. Если бы не его мать, я бы забрал его домой. Его мать принесла самую большую жертву. Мари всегда говорила мне: «Если он уедет и добьется там успеха, мне придется жить без него шесть-семь лет». Мари теряла его. Хосе Антонио терял его. Марибель, его сестра, теряла его. Андрес терял их всех.

«Знаешь что? Я вернусь в «Ла Масию» и заберу нашего малыша! Я не могу больше терпеть это», – сказал своему тестю Хосе Антонио, убежденный, что он нашел идеального союзника и партнера в нелегком деле переубеждения Мари, чья воля казалась совершенно несгибаемой. Дедушка Андреса протянул руку помощи Хосе Антонио, а Мари пока даже не знала о готовящемся плане. Вскоре, однако, она о нем узнает.

«Мари, я забираю его обратно. Я прямо сейчас еду в «Ла Масию», я заберу его оттуда! И мы вернемся домой». Надорванный голос Хосе Антонио резонировал в фойе отеля, расположившегося всего в 50 метрах от колоссального стадиона «Камп Ноу». Но Мари, стойкая и сильная мать, помешала его замыслу. Ей удалось сделать это с применением всего нескольких слов – что так типично для семьи Лухан, – но в такой манере, что всем стало ясно: никто, даже ее собственный муж, не заставит ее передумать.

«Если ты заберешь его, ты поступишь как эгоист, – сказала Мари своему обезумевшему супругу. – Ты думаешь не о нем, Хосе Антонио. А тебе следовало бы подумать и о нем тоже. Хотя бы дай ему возможность попытаться. Мы приехали сюда, в такую даль, не для того, чтобы не дать ему даже шанса попытаться».

Когда Мари чувствовала себя самой слабой, она старалась придать себе сил и стать сильнее; по крайней мере, сильнее, чем отец Андреса. Они совершили эту поездку; они должны были воспротивиться хотя бы этому первому искушению повернуть обратно. У всех четверых членов семьи, оказавшихся в одном из маленьких уголков Барселоны, у подножия этого гигантского храма футбола, не оставалось выбора – им предстояло страдать.

* * *

Андрес: «Меня усадили в столовую за стол во время моего первого обеда в «Ла Масии», а я никак не мог перестать плакать. Понятно, что ничего съесть я не смог».

Через улицу от Андреса его отец тоже обходился без обеда. Так же как и его дедушка и мама. Но Мари постаралась сделать так, чтобы ее слез никто не видел: если Андрес плакал при всех, то она рыдала глубоко внутри себя. Никто не увидел и маленькой слезинки в ее глазах в ту ночь. Для никому тогда не известной, одержимой футболом семьи из Альбасете тот вечер в Барселоне выдался грустным – не было ни ужина, ни нормального сна.

«Я не знаю, что было хуже – первая ночь или вечер последующего дня, – говорит Андрес. – Я хотя бы знал, что мои родители здесь поблизости. Я знал, что они были в этом отеле, всего в нескольких метрах от меня. Но я знал, что рано или поздно им придется сесть в машину и отправиться домой, в деревню. Им нужно было возвращаться к своим работам. Они не могли оставаться со мной».

Но он не предполагал, что это случится рано, а не поздно. Семья собиралась оставить сына в Барселоне.

Андрес: «На следующее утро мне предстояло идти в школу. Они ждали меня у ворот «Ла Масии», чтобы составить компанию мне и Хорхе Тройтейро, моему новому однокласснику из Мериды, который был одного со мной возраста».

Никто не говорил о том, что пережил предыдущей ночью. Они все поприветствовали друг друга, как будто ничего и не произошло; словно они до сих пор были в деревне, а Андресу предстояло идти в местную школу. Они все были в Барселоне, но притворялись, словно все еще находятся в Фуэнтеальбилье.

«Мы пришли в школу, и они поцеловали меня на прощание», – говорит Андрес.

Андрес и Хорхе пришли в школу и погрузились в рутину, которая станет привычной для них на долгие годы, но к тому, что произошло в конце первого дня в школе, Андрес был совершенно не готов.

«Я думал, что по пути из школы днем я увижу их, что они будут ждать меня там, – говорит Андрес. – Но когда я вышел, на улице никого не было». Не было ни Хосе Антонио, ни Мари, ни дедушки. Внезапно он остался один, рядом был только Хорхе.

«Теперь, оглядываясь в прошлое, я думаю, что решение было абсолютно правильным, потому что мы избавили друг друга от этого последнего прощания, которое наверняка вышло бы кошмарным.

Я ВСЕГДА БЫЛ ОЧЕНЬ СЕМЕЙНЫМ ЧЕЛОВЕКОМ, НО ТЕ ДНИ В «ЛА МАСИИ» СДЕЛАЛИ МЕНЯ ЕЩЕ БОЛЬШИМ СЕМЬЯНИНОМ ДО КОНЦА МОИХ ДНЕЙ.

Теперь я спокойно воспринимаю случившееся; но тогда… нет. Теперь я понимаю: прежде я чувствовал какое-то пренебрежение к себе, словно меня забыли, словно я был брошен».

* * *

«Трудно поверить в это, ведь я находился там всего на неделю дольше Андреса, но я уже привык к новому месту, – объясняет Хорхе Тройтейро, мальчик, сопровождавший Андреса до школы имени Луиса Вивеса. – Вы должны понять, что эта перемена для нас означала. За одну ночь мы перестали быть детьми. Когда мне было 10 или 11 лет, в доме родителей для меня все делали старшие, и полагаю, что Андрес жил точно так же. Родители одевают тебя, водят в школу, всюду ходят с тобой и делают за тебя почти все.

В «Ла Масии» мы приходили со школы, и нас никто не ждал. Нам было по 12 лет. Нам нужно было быстро взрослеть, но не каждый мальчик был к этому готов. Мы прошли путь от жизни детей до жизни в куда более обширной семье – в семье «Ла Масии», – о существовании которой мы до недавних пор даже не подозревали. Внезапно у нас обнаружились новые братья, а поскольку мы были самыми маленькими, нам со всем помогали. За нами приглядывали, но…» Тройтейро не может договорить, потому что память приводит его к воспоминаниям о тех одиноких днях, когда его настроение поднимал только поздний приход Андреса. Для Андреса, с другой стороны, приход из школы и осознание того, что тебя никто не ждет, стали отправной точкой во взрослую жизнь: за мгновение, безо всяких периодов адаптации, он вдруг понял, что теперь живет в совершенно новом для себя мире.

А может, это осознание пришло еще раньше – в машине, ехавшей по дороге из Фуэнтеальбильи в Барселону, в которой три поколения одной семьи – трое взрослых и один ребенок – сидели в молчании, следуя по пути в неизвестность.

Андрес: «Помню, как мы остановились поесть в Тортосе, но никто из нас ничего не ел. Обстановка была такая, будто конец приближался, и все это понимали». Конец. Так они это видели. «Мы знали, что обратного пути нет. А остановившись там перекусить, мы поняли, что находимся уже в пределах Каталонии, так что реально казалось, что повернуть назад мы не можем. Когда кто-то из нас заговаривал, речь шла о какой-то совершенной чепухе, лишенной смысла. Либо же это было началом разговора, который ничем не кончался и никуда не приводил. Никто не мог вынести боль, которую нам всем предстояло пережить. Но нам приходилось с ней мириться. Я так и не пообедал в Тортосе и так и не поужинал в «Ла Масии».

Теперь, когда Андрес уже сам стал отцом, он, вспоминая те дни, еще выше ценит то, что пережила его семья в тот день. «Раньше я думал об этом только с точки зрения самого себя; переживал то, через что прошел в «Ла Масии», и те эмоции, которые там испытал. Я мог попытаться представить, каково было моим родителям и дедушке, но до тех пор, пока ты сам не станешь родителем, ты по-настоящему не поймешь то, через что им пришлось пройти в то время. Не поймешь, как они страдали, и не почувствуешь то, что чувствовала моя сестра. Теперь, став отцом, я знаю, что понемногу умираю внутри всякий раз, когда провожу день без Валерии или Паоло Андреа или когда не могу видеться с Анной. Когда я думаю о том, что не могу прикоснуться к своей маленькой девочке или к своему малышу, что не могу дотронуться до них хотя бы один раз, я понимаю, что чувствовали мои родители, решившие оставить меня в «Ла Масии». Даже теперь я предпочитаю об этом не думать».

Они уезжали с осознанием, что теперь будут навещать Андреса только раз в месяц, начиная с этого сентября. Жизнь 12-летнего мальчика изменилась кардинальным образом. «Прошли недели, а может, даже месяцы, прежде чем я начал нормально чувствовать себя в этой ситуации и стал привыкать к ней.

Поначалу у меня были проблемы с аппетитом, – говорит Андрес. – Я не хотел разговаривать с родителями по телефону, потому что каждый такой разговор заставлял меня плакать и плакать, вновь и вновь. Но в конечном итоге ты привыкаешь, потому что начинаешь думать, зачем приехал сюда и чего пытаешься добиться. Я хотел быть в «Ла Масии». И как бы плохо мне ни было временами, я не хотел возвращаться домой ни за что. Я должен был остаться там и реализовать свои амбиции: быть в «Ла Масии» и стать игроком «Барсы»».

Подобное упрямство очень характерно для семьи Лухан. Мама Андреса была очень упряма в ту нервную ночь, когда Хосе Антонио угрожал сломать дверь, ведущую внутрь элитной академии «Барсы», стоило только его сыну впервые туда войти. А сам Андрес был упрям, когда в те первые дни сдерживал свои слезы, потерянно бродя по коридорам 300-летнего здания Ла Масия де Кан Планас.

Андрес: «Когда родители приезжали повидать меня, я чувствовал утешение, их приезд и правда помогал мне. Они собирались в дорогу в пятницу, потому что должны были дождаться окончания занятий в школе, куда ходила моя сестра. Они приезжали в Барселону в районе восьми-девяти вечера. Разумеется, я ждал их подготовленный. Я стоял у дверей, чтобы мы могли, не теряя времени, куда-нибудь пойти. Мы ужинали в баре рядом с отелем, а затем возвращались в их номер, все вместе залезали в кровать и так спали. Мы все делали вместе. Какие замечательные воспоминания!

Потом в субботу, после того как я сыграл в матче, мы могли наслаждаться свободным днем. Отправлялись в кино или гуляли по Барселоне, но к тому времени я уже опять думал о том, что ночь и час, когда они покинут меня, становятся все ближе и ближе. Остановить этот процесс было невозможно. Время летело, а я никоим образом не мог его контролировать. Вначале они приезжали раз в месяц, потом стали навещать меня каждые 15 дней.

Я знал, что после обеда в воскресенье им придется опять возвращаться в деревню. Им нужно было помогать дядьям и дедушкам с баром. По воскресеньям люди в Фуэнтеальбилье обычно ужинают в районе семи-восьми часов вечера, так что к этому времени родители должны были уже вернуться – позже было нельзя. Это значит, что из Барселоны они должны были выезжать в два, три часа дня самое позднее. Когда пробивал этот час, всегда начиналась драма. Казалось, что они так мало времени провели со мной…»

Дни, оставшиеся до их следующего приезда, Андрес тщательно подсчитывал. «Я вычеркивал дни в своем школьном дневнике. Считал дни до Рождества, или Пасхи, или до летних каникул. Так я и жил из месяца в месяц. Я всегда был очень семейным человеком, но те дни в «Ла Масии» сделали меня еще большим семьянином до конца моих дней.

Мне нравится тот факт, что у меня очень крепкие связи с семьей. Я до сих пор помню первое путешествие родителей в Барселону. У них был синий Ford Orion. Они сказали мне, что приедут где-то к восьми часам вечера, а может, чуть раньше. Я ждал их с семи часов. Где? Я сидел на невысоком парапете вдоль подъездной дорожки, ведущей к «Ла Масии», – где же еще я мог быть? Я провожал глазами каждую проезжающую мимо машину, чтобы увидеть их Ford. И что вы думаете? В тот день им крупно «повезло». Когда они были всего в нескольких километрах от меня, машина сломалась прямо на шоссе, и им пришлось вызывать эвакуатор, чтобы их довезли до Барселоны.

Поломка была досадным неудобством, но что хуже, она означала, что я проведу с ними меньше времени, чем мог бы. Им пришлось заплатить порядка 30 тысяч песет за ремонт, а чтобы достать такую сумму, им пришлось просить сеньора Фарреса, директора «Ла Масии», одолжить им деньги. Бедолаги весь месяц копили деньги, чтобы провести время со мной, а в первый же их визит происходит такая неприятность».

После побывки наступало время заново вкатываться в привычную жизнь. Отец Андреса возвращался к своим строительным лесам, мама становилась за стойку бара, а Андрес возвращался в «Ла Масию». Перед Хосе Антонио Андрес храбрился и старался выглядеть бодрым. «Смотри, пап, я могу протянуть тут год, но насчет двух – не уверен. Но я как-нибудь справлюсь».

Глубоко в душе Иньеста понимал, что ему придется преодолеть свои страхи и утереть слезы. «Канал, пролегающий через нашу деревню, недостаточно глубок, чтобы уместить в себя все слезы, которые выплакал мой внук, – вспоминает Андрес Лухан, четвертый пассажир синего Ford Orion, в тишине путешествовавший в Каталонию. – Никому не пожелаю пережить такое. Слишком много слез, слишком много…»

Андрес остался один-одинешенек. Он провел в «Ла Масии» пять лет: с 12 до 17. То были долгие и трудные пять лет, но ничто не сравнится с той первой ночью, когда даже старые камни «Ла Масии», казалось, проливали слезы по маленькому мальчику из Ла Манчи.

V. Папа

Я хотел, чтобы мой сын стал тем, кем хотел быть я: футболистом.

Хосе Антонио, отец Андреса

Вероятно, Андрес Иньеста стал футболистом потому, что Хосе Антонио им не стал. Никто не приложил больше усилий к тому, чтобы будущий капитан «Барселоны» стал профессионалом, чем его отец, человек, который сам поигрывал в футбол и даже заработал себе прозвище Дани – в честь техничного и хитроумного вингера, выступавшего за «Атлетик Бильбао». Хосе Антонио рискнул стабильностью своей семьи и собственной профессиональной карьерой ради Андреса и всегда внимательным образом следил за каждым новым этапом в карьере сына, начиная с первых просмотров в «Альбасете» и заканчивая «Барселоной». Ему всегда было интересно, видели ли тренеры Андреса его так, как видел мальчика он сам. И каждое лето он переживал одни и те же чувства, терзался одними и теми же сомнениями и лелеял одни и те же надежды.

«С первого дня, когда Андрес присоединился к «Барселоне», я пытался свыкнуться с этой неопределенностью, с незнанием того, что случится с Андресом на следующий сезон. Это чувство не покидало меня даже после того, как он подписал свой первый профессиональный контракт, – говорит Хосе Антонио. – Что если он не задержится там? Что если он им не подойдет? Что если…? Одни и те же вопросы появлялись снова и снова, сколько бы ты ни убеждал себя, что с каждым сезоном он становится только сильнее. Вначале, когда я стал водить его на просмотры, я думал, что у него все может сложиться удачно. Но я не знал наверняка. Это была лотерея. Ты никогда не знаешь точно, никогда не можешь заставить себя поверить, что это точно случится, но никогда не теряешь надежды. Я всегда был очень осторожен, может, даже излишне осторожен. Я всегда видел суровую сторону футбола, понимал, насколько это конкурентный вид спорта, как тяжело там преуспеть. Я никогда не разделял взглядов людей, говоривших: «У тебя точно все получится». Я так никогда не говорил. У меня была надежда, само собой. Я надеялся, что однажды мой сын станет тем, кем не смог стать я: футболистом. И эта надежда, мысль об этом превалировала в моей жизни; она стала тем, что поддерживало огонь во мне».

Не все в Фуэнтеальбилье сходились с ним во взглядах. Но всякий раз, когда кто-нибудь сомневался в преданности Андреса идее сделать карьеру в футболе, Хосе Антонио давал им один и тот же ответ: «А кем вы хотите, чтобы он стал? Футболистом? Матадором? Официантом?» Никто не давал никаких ответов, только косо смотрели на меня. Я уверен, они думали, что этот маленький мальчик хотел стать футболистом только потому, что я сказал ему об этом, а не потому, что он сам действительно хотел этого. Футбол был моей страстью – это правда, я всюду водил его на матчи, в любое время, но эта страсть стала и его страстью тоже, причем с очень раннего возраста. Поначалу я просто смотрел на его игру; потом увидел, что он хорош; потом я корректировал его игру после каждого матча. Он выделялся на фоне остальных с самого начала».

Андрес знал, что, как только он сядет к папе в машину после очередной игры, ему придется отвечать на вопросы, которыми отец начинал его забрасывать и выслушивать его оценки своей игры. «Всегда только ради его блага», – говорит Хосе Антонио. «Ему повезло: он любил футбол, эта страсть жила глубоко в его сердце, она была даже сильнее моей, а кроме того, он всегда был очень умен. Он знал – не в последнюю очередь потому, что я сам всегда напоминал ему об этом, – что, несмотря на то, что я говорю ему, он всегда должен слушать своих тренеров. Я повторял ему: «Помни, Андрес, тренер всегда стоит во главе. Ты можешь быть как угодно крут, но если он говорит тебе одно, а ты поступаешь с точностью до наоборот, ничего хорошего не жди. Понял?» Я никогда не был из тех отцов, которые потакают своим сыновьям, если те не разделяют взглядов тренера, я никогда не говорил ему, что тренер ошибается. Я был ему отцом и наставником, разумеется, но я всегда повторял ему один и тот же посыл: «Если твой тренер говорит «белое», а отец говорит «черное», значит, на самом деле оно «белое».

Долгое время Хосе Антонио был отцом, тренером, консультантом и менеджером. Семье не всегда было легко понять это. Один такой пример – интерес «Барселоны» к Андресу, которого она захотела подписать после турнира в Брунете. «В воскресенье, когда турнир еще шел, они переговорили со мной, затем в понедельник мне позвонил Ориоль Торт, а я передал предложение Андресу, сообщив ему, что ему выпал шанс перейти в «Барселону». Он сказал «нет», но я настаивал: «Андрес, такие шансы надо использовать; больше такая возможность может не представиться». Но он был тверд: «Нет, пап. Я хочу остаться здесь, в городе, вместе со всеми; я тут счастлив. Я никуда не еду». У меня не оставалось выбора, кроме как позвонить господину Торту и сказать ему: «Послушайте, мне очень жаль, но в данный момент он ехать не готов. Не в этом году, по крайней мере». Андрес провел предсезонку с «Альбасете», а я тем временем не переставал ему напоминать; каждую нашу поездку повторялся один и тот же разговор. Я говорил: «Если скажешь «нет», значит, нет. Но тебе стоит тщательно обдумать эту возможность, Андрес. Они могут больше тебе не позвонить». И так продолжалось каждый день два месяца подряд, пока однажды он не сказал: «Пап, можешь позвонить господину Торту?»

Поскольку его выбрали лучшим игроком в Брунете, он получил поездку в парк развлечений Порт Авентура в качестве приза, – продолжает Хосе Антонио. – На дворе стоял сентябрь, начались занятия в школе, а с ними и футбольный сезон, так что я спросил у Торта: «У вас еще есть местечко для моего сына?» «Конечно, – ответил он. – Для Андреса местечко найдется всегда». Так что из Порт Авентуры мы поехали прямиком в Барселону. Нам показали «Ла Масию», а мне пошли навстречу, когда я предложил им поставить Андреса на игру с кем-нибудь из ребят, занимавшихся в их академии. Я хотел узнать, на что он способен, хотел убедиться в своей правоте на его счет. После матча мы отправились домой, а несколькими днями позже Андрес сказал мне: «Пап, хочу туда поехать. Еще можно поехать в Барселону? Можешь им позвонить, пожалуйста?»

ЕМУ ПОВЕЗЛО: ОН ЛЮБИЛ ФУТБОЛ, ЭТА СТРАСТЬ ЖИЛА ГЛУБОКО В ЕГО СЕРДЦЕ, ОНА БЫЛА ДАЖЕ СИЛЬНЕЕ МОЕЙ.

Они поменялись ролями. Теперь сын был убежден в необходимости ехать, тогда как отец начал предупреждать его о возможных трудностях. «Я сказал ему: «Помни, что, если поедешь туда, тебе придется провести там не месяц и не два; тебе придется пробыть там по меньшей мере год». А он отвечал: «Да, год это нормально. Я продержусь там год, обещаю». Потом он сделал первый шаг. Он сам сделал его, пусть даже хотел угодить мне, – Андрес всегда думает о других больше, чем о себе самом. Он был таким и в детстве, и остается таким до сих пор, ведь теперь он стал отцом. Я уверен, что он говорил себе: «Если я не поеду, я подведу папу; если он говорит, что этот поезд приходит только однажды, значит так и есть». Он был очень смел. Очень. Я не знаю, сколько 12-летних пацанов поступили бы на его месте так же. Я бы отдал свою правую руку, лишь бы он только поехал в Барселону, потому что хотел, чтобы он играл за лучший из клубов. Но решение предстояло принимать ему».

Трудно решить, кому оно далось труднее: Андресу или Хосе Антонио. Оба страдали, у обоих из головы не выходили слова друг друга, оба находились под давлением. Хосе Антонио думал о своем сыне… о сыне-футболисте. О сыне, играющем в футбол за «Барселону».

Бывали дни, начиная с того самого первого дня Андреса в «Барселоне», когда Хосе Антонио всерьез раздумывал о том, чтобы поехать в столицу Каталонии и забрать своего сына домой, вернуть его в родную Фуэнтеальбилью. Мари, жена, убеждала его не делать этого, но она видела, как сильно он страдает, и это едва не вынудило ее сдаться. «Был момент, спустя где-то недели две после нашего расставания, когда я сказал Мари: «Если все будет продолжаться так, Мари, я поеду и заберу его, я привезу его домой. Иначе тебя ждет депрессия».

Было трудно. Мы ездили повидать его на выходных, но каждое наше прощание было настоящей пыткой. Мари теряла своего сына: она не могла спать, она заходила в пустую комнату Андреса и сидела там. Я старался избавить ее от негативных мыслей и продолжал повторять ей: «Все будет хорошо… другим мальчикам ничуть не лучше. Это как с двоечником в школе. Если бы он отправился в Мурсию на учебу, его бы тоже здесь не было. И я вот что тебе скажу: если он тут останется, будет работать в баре, как-нибудь утром он встанет часов в шесть утра и свалит отсюда с косяком в руке. Тут эта участь ждет всех. Если он останется там, ты будешь уверена, что за ним приглядывают, ты будешь знать, что он учится, играет в футбол. Я не знаю, что лучше: тебе решать. Если ему повезет и все сложится удачно, он сможет объединить семью навсегда».

«Одна из лучших черт Андреса в том, что он все рассматривает через призму семьи, – говорит Хосе Антонио. – Когда в семье напряжение, он разряжает атмосферу; когда появляются проблемы, он их решает. Все мы крутимся вокруг него, все вокруг вращается вокруг его личности. Он всегда в курсе каждой детали, всегда настроен дать нам все, в чем мы нуждаемся; он подходит к проблемам других людей как к своим собственным. Когда я встаю утром, меня в телефоне уже ждет сообщение: «Пап, ты как?» Если бы у меня был другой сын, я не знаю, что бы я сделал; не знаю, вел бы я себя так же. Я никогда не хотел, чтобы Андрес страдал тогда, и не хочу, чтобы он страдал теперь».

Андресу было нелегко ужиться со своим «футбольным» отцом. Андрес, конечно, никогда не скажет этого, но отец это признает. Достаточно будет одного примера: «Однажды я зашел слишком далеко… слишком, слишком далеко, – вспоминает Хосе Антонио. – Шел первый его год в «Ла Масии». Его тренера Урсикинио Лопеса не было, так что на несколько матчей руководство командой взял на себя Рока. Андресу было двенадцать, шел тринадцатый год. В тот уикенд я отправился в Барселону вместе с Мари, просто на пару дней, заодно и на игру Андреса посмотреть. И тогда я обезумел. Когда я смотрел на него, я чувствовал себя курицей, носящейся по курятнику, пока все ее цыплята в беспорядке бегают вокруг. После матча мы забрали Андреса, а когда приехали в отель, я сказал Мари: «Выйди на минутку, я хочу поговорить с Андресом лично». У меня никак не выходило из головы увиденное; я до сих пор не мог поверить своим глазам: он не бегал, он едва двигался, это был совсем не тот Андрес. И я начал отчитывать его…

Я был очень несправедлив к нему. Зачем мне вообще понадобилось это делать? Не было никакой нужды. Дело в том, что я очень сильно завожусь в такие моменты. То, что происходило на поле, не было его виной. Вовсе нет. Я осознал это позже, когда стал размышлять об этом, и потом извинился перед ним. Я повел себя эгоистично. Но в тот день после того разговора мы оба обливались слезами: я таращил глаза, а он просто сидел тихо, стараясь не заплакать, и, наверное, думал: «Почему мой папа говорит мне такие вещи?»