Текст книги "Лагарп. Швейцарец, воспитавший царя"

Швейцарцы за пределами родины

Причины значительной эмиграции швейцарцев коренились, таким образом, в особенностях ее «старого режима», который – как бы это ни противоречило альпийскому мифу – заставлял многих жителей искать счастья за границей, а то и напрямую выдавливал их из страны. Впрочем, они увозили с собой свои умения и те лучшие традиции (трудолюбие, скромность, точность), которые были им свойственны, и поэтому для большинства стран швейцарская эмиграция была успешным приобретением.

В XVIII веке можно отметить три основных вида эмиграции из Швейцарии. Во-первых, традиционно продолжалось поступление в качестве наемников на военную службу других государств. На первом месте здесь, конечно, была Франция, которая в XVII–XVIII веках расширяла не только военные, но и экономические и культурные связи с западной частью Швейцарии (одно из явных следствий чего – литературный французский язык полностью вытеснил из этих областей местные «провинциальные» романские диалекты, которые сохранились только в виде народного говора «патуа»). В 1777 году был торжественно обновлен договор между всеми членами Конфедерации и Королевским двором о формировании во Франции швейцарской гвардии – как помним, именно эта гвардия оказалась единственной, кто до конца защищал короля Людовика XVI во время штурма дворца Тюильри революционерами в 1792 году. И если во Франции снискали себе славу представители франкоязычных земель Швейцарии – Во, нижнего Вале, Нёвшателя и др., то не менее знаменитыми в Европе считались также швейцарские полки в Голландии и в Риме (на службе у папы), куда поступали уже жители Берна, а также Центральной Швейцарии. Часто встречались швейцарцы и в войсках итальянских государств, например Венецианской республики или Пьемонта. Как вскоре будет показано, в XVIII веке швейцарские офицеры появились и в русской армии.

Во-вторых, в этот период постоянно увеличивается ремесленная эмиграция. Объяснение этого следует, помимо прочего, искать в экономической ситуации Швейцарии XVII–XVIII веков. Начальный процесс формирования промышленного производства затронул здесь преимущественно район Швейцарского плато и предгорий Юры. При этом в городах этому процессу мешало сопротивление цехов. В то же время местное сельское население в большинстве относилось к «подчиненным территориям», находившимся под гнетом городских кантонов, а потому боролось за выживание и охотно принимало дополнительные работы, не связанные с сельским хозяйством.

Поэтому предпринимателям было выгодно прибегать к так называемой «рассеянной мануфактуре», то есть раздавать промышленную работу по деревням. В таких условиях здесь развивалась текстильная отрасль и особенно сборка часов. Технологии создания механических часов были завезены в Швейцарию из Франции и Голландии и быстро совершенствовались – достаточно вспомнить знаменитых часовых автоматов-«андроидов» (1774), умеющих писать, рисовать и играть на органе, которых создал удивительный мастер Пьер Жаке-Дро, сын крестьянина одной из долин швейцарской Юры. Заметим, что производство часов, принадлежавших к предметам роскоши, давало огромную прибыль, поощряло экспорт и в то же время не требовало никаких ресурсов, кроме собственных умений – и это было важно для развития ремесла в Швейцарии, где, как уже упоминалось, практически нет месторождений металлов и других природных ископаемых, на которых можно было бы создать собственную промышленность (некоторое количество железной руды в Бернских Альпах, о чем Галлер упоминает в своем стихотворении, едва могло удовлетворить региональные потребности). Тем самым, и швейцарские изготовители тканей, и часовщики привыкли работать с привозным материалом, а потому легко готовы были сниматься с места и переезжать в другие страны, как оно и происходило. В связи с растущим экспортом в XVIII веке постепенно в ранг промышленного производства переходит и производство швейцарского сыра, который начинает цениться в Европе, однако в это время эмиграция сыроваров за пределы Швейцарии еще сравнительно редка (она станет типичной только для XIX века). Из других профессий также высоко ценились, например, каменотесы и строители из Тессина – опять-таки «подчиненной территории», что стимулировало отъезд населения на заработки.

Наконец, в-третьих, в XVIII веке начинается массовая эмиграция учителей, а также гувернеров и гувернанток. Иначе говоря, представители богатых сословий по всей Европе, от Мадрида до Санкт-Петербурга, предпочитали вручать воспитание своих детей именно в руки швейцарцев. Поскольку во многих странах эпохи Просвещения в воспитании преобладал французский язык, то речь здесь преимущественно шла также об уроженцах земли Во, Фрибура, Нёвшателя и т. д. Их знание французского языка и владение манерами считались образцовыми, а отношение к своему делу – самым серьезным. Спрос на таких учителей, естественно, определялся распространением по Европе «швейцарского мифа»: предполагалось само собой разумеющимся, что они будут воспитывать детей в духе Руссо и уберегать от «общественных пороков».

Заметим, что во всех названных трех эмиграционных потоках самым существенным образом присутствовала родина Лагарпа, земля Во. Данный регион явно занимал одно из первых мест по вкладу в швейцарскую эмиграцию. Об этом свидетельствуют и количественные данные: в начале 1760-х годов взрослое население земли Во составляло примерно 120 тысяч человек, из которых каждый десятый мужчина (то есть, по грубой оценке, около 6 тысяч человек) проживал за пределами своей страны[50]50
  Тозато-Риго Д. «Пользуются репутацией людей порядочных и серьезных». Швейцарские гувернеры и гувернантки в России (1750–1850) // Родина. 2014. № 1. С. 30–34.


[Закрыть]. Разброс стран, куда они отправлялись, был весьма широк, вплоть до появляющихся в последней четверти XVIII века швейцарских поселений на восточном побережье США.

Какова же была для швейцарского эмигранта вероятность попасть в Россию? В XVIII веке складывалось немало благоприятных условий для этого. Среди ближайших сподвижников Петра I значился женевец Франсуа (в русской традиции Франц Яковлевич) Лефорт, достигший высоких чинов в русской армии и в 1697–1698 годах возглавлявший Великое посольство в Европу. Одной из его целей был поиск и приглашение иностранных специалистов в Россию, где начинали воплощаться в жизнь грандиозные петровские реформы. В первую очередь востребованы были офицеры, инженеры, архитекторы. Среди последних нельзя не отметить швейцарских зодчих, которые придали характерный облик строящемуся Петербургу: Доменико Трезини из Тессина, прибывший в Россию в 1703 году вместе с целой артелью своих земляков и вскоре ставший наиболее приближенным к Петру I архитектором, который заложил важнейшие здания и комплексы, такие как Кронштадт, Александро-Невская лавра и Петропавловский собор, а также Николай Фридрих Гербель из Базеля, назначенный в 1719 году главным городским архитектором Петербурга и продолживший застройку города в швейцарском «тессинском» стиле.

Постепенно в связи с развитием города в Петербург стекались и представители других профессий из Швейцарии – врачи, священники, ученые, учителя[51]51
  Швейцарцы в Петербурге (под ред. М.И. Люти, Э. Медер, Е. Тархановой). СПб., 2002.


[Закрыть]. Так, в 1724 году по просьбе консистории реформатской общины Санкт-Петербурга сюда из Женевской академии был прислан пастор Робер Дюнан, благодаря которому в Адмиралтейской части была заложена церковь для франкоязычных протестантов. Большой вклад внесли уроженцы Швейцарии в развитие Петербургской Академии наук – там практически с момента основания работали математики из Базеля, братья Николай и Даниил Бернулли и Леонард Эйлер, а в 1772 году при содействии Эйлера в Россию прибыл еще один представитель базельской математической школы Николай Фусс. Основной причиной, по которой ученые столь охотно отправлялись в далекую Россию, являлась нехватка мест в швейцарских университетах и академиях, где количество кафедр было небольшим, да к тому же они (подобно магистратам) были «забронированы» за представителями нескольких привилегированных семейств[52]52
  Мументалер Р. Швейцарские ученые в Санкт-Петербургской академии наук. XVIII век. СПб., 2009. С. 12–16.


[Закрыть].

Среди офицеров русской армии середины XVIII века, имевших швейцарское происхождение, следует выделить Шарля Эммануэля де Варнери (1720–1786), едва ли не первого выходца из земли Во в России, уроженца города Морж на Женевском озере (по соседству от Ролля, где родился Лагарп). Он в 1738 году поступил на русскую службу, успев уже до этого повоевать в армиях Пьемонта и Австрии, и принял участие в Русско-шведской войне в чине капитана гренадеров. В 1742 году он перешел на прусскую службу, где продолжил успешную военную карьеру.

Во второй половине XVIII века количество профессий, представленных эмигрантами из Швейцарии в России расширяется: так, Екатерина II пригласила швейцарских часовщиков и ювелиров, а также благодаря ее указам 1760-х годов о призыве иностранных колонистов швейцарцы приняли участие в создании сельскохозяйственных поселений на Волге, хотя здесь они по количеству заметно уступали выходцам из немецких земель. Стоит подчеркнуть, что в отличие, например, от швейцарской эмиграции в Америку эмиграция в Россию никогда не была массовым отъездом крестьянства (то есть бедных слоев населения), а ориентировалась на средние слои и дворянство. Швейцарские же сельские колонии на юге Российской империи, получившие в дальнейшем широкую известность, появились только при императоре Александре I, в первые десятилетия XIX века[53]53
  Goehrke C. Die Auswanderung aus der Schweiz nach Russland und die Russlandschweizer: eine vergleichende Forschungsbilanz // Schweizerische Zeitschrift für Geschichte. Bd.48 (1998). Heft 3. S. 297–308.


[Закрыть].

За весь XVIII век в Российскую империю прибыло около тысячи уроженцев швейцарских кантонов и союзных земель[54]54
  Коллмер П. История швейцарской эмиграции в Россию: состояние вопроса и перспективы исследований // Судьбы швейцарских колоний в Северном Причерноморье и в Крыму (под ред. Е. Симонато и И. Ивановой). СПб., 2019. С. 14.


[Закрыть]. Некоторые из них приблизились к Императорскому двору, который не миновала общеевропейская «мода на Швейцарию». В начале 1780-х годов, после возвращения из заграничного путешествия великого князя Павла Петровича в его дворцовом комплексе в Гатчине была устроена «молочная ферма» в альпийском стиле, где трудились приглашенные швейцарцы из Оберланда, а в Павловске – домик-шале. Тогда же история фиксирует и обратное явление: регулярные визиты русских на берега Женевского озера. Так, уже с середины 1750-х годов в поместье возле Моржа обосновалось дворянское семейство Головкиных, в начале 1780-х в Лозанне жили представители аристократических фамилий России – светлейший князь Григорий Григорьевич Орлов и граф Григорий Кириллович Разумовский. Все это способствовало активизации контактов с землей Во, и неудивительно, что поток воспитателей и воспитательниц оттуда в русские дворянские семьи постоянно увеличивался.

* * *

Итак, данная глава позволила рассказать из какой удивительной страны – не только для читателя, который впервые знакомится с историей Швейцарии, но и для искушенного исследователя-историка! – приехал в Россию Фредерик-Сезар Лагарп. На протяжении более двух тысяч лет ее область лежала в центре важных исторических событий. Государственность Швейцарии возникла на рубеже XIII–XIV веков из стремления к свободе и взаимопомощи нескольких альпийских общин, а затем разрослась на значительную территорию и приобрела собственную мощь настолько, что смогла полностью освободиться от внешней опеки и даже сама претендовала некоторое время, в конце XV – начале XVI века, на положение доминирующей силы в стратегически важном альпийском регионе, способной вести успешные завоевания за его пределами. Затем на смену экспансионистской политике пришли нейтралитет и наемничество. Реформация создала в стране редкую ситуацию, когда, несмотря на политическую разобщенность, религиозные конфликты друг с другом, на полный государственный суверенитет, которым обладал каждый член Конфедерации и связанные с ними «союзные земли», они все-таки сохраняли единство и даже создали фундамент для общей истории в виде «швейцарского мифа».

Лагарп прекрасно видел эти противоречия, он жил в их окружении. С одной стороны, он вырос в культуре, где активно распространялись идеи «гельветизма», формировавшие единую национальную идентичность, которая основана на культе Рютли, Вильгельма Телля, Винкельрида и других героев, на «горных добродетелях» простых крестьян и пастухов, воспетых Галлером и Руссо. С другой стороны, Лагарп прожил детство и молодые годы на подчиненной кантону Берн территории, видел высокомерие, несправедливость и жадность власти со стороны «бернских господ», понимал, что республиканский строй в швейцарских городах давно выродился в олигархию, которая вовсю подражает французскому королевскому двору. Это означало, что за ту «альпийскую свободу», без которой Лагарп не мыслил своей жизни, нужно бороться – или искать счастья в других странах. Поэтому отъезд Лагарпа со своей родины следовал многолетним традициям швейцарской эмиграции, в особенности для земли Во.

При этом, попав в Россию, Лагарп оказался в стране, которая несколько десятилетий как благоприятствовала приезжим из Швейцарии и где уже жило достаточно много ее уроженцев, в том числе и в столице, в непосредственной близости от двора. Но именно Лагарп открыл череду швейцарских учителей и воспитателей для будущих русских самодержцев и других членов Императорской фамилии – и эта заложенная им традиция перейдет в XIX век и сохранится до самого падения монархии в России.

Глава 2
Адвокат с берегов Женевского озера
(1754–1782)

Городок Ролль лежит прямо на берегу Женевского озера. У него идиллические окрестности – пологие склоны гор, пастбища и виноградники, где изготавливают превосходное белое вино сорта «шасла» (фр. Chasselas), о котором знают только внутри Швейцарии, поскольку там же его полностью и выпивают.

Около 1260 года графами Савойскими здесь был заложен замок, типичная средневековая крепость с четырьмя башнями, обращенная одной стороной к озеру, а другой – к большой дороге из Лозанны в Женеву. После ухода савойцев в середине XVI века в нем обосновалась знатная семья из Берна – Штейгеры, которые были одновременно и владельцами замка с титулом баронов, и главами местной администрации (вплоть до самой революции 1798 года). Не чувствуя более никакой угрозы, они велели засыпать ров, разбили сад и превратили замок в увесетельное сооружение (даже пристроили со стороны озера изящную башенку, со всех сторон окруженную водой). Вдоль большой улицы, идущей от замка вдоль озера и стоит до сих пор дом (его официальный адрес – Grand-Rue, № 5), где 6 апреля 1754 года появился на свет Фредерик-Сезар Лагарп.

Молодые годы Лагарпа: семья, образование, карьера

По своему рождению Лагарп принадлежал к благородной фамилии, которая пользовалась уважением в обществе. Она относилась к местному дворянству, поскольку распоряжалась сеньориальными правами на общины Йенс и Уттен. Фамильное генеалогическое древо, составленное в XVIII веке для подтверждения дворянского звания, начиналось с 1387 года[55]55
  Les archives de la famille de La Harpe // Revue historique vaudoise. 1928. Vol. 36. P. 411.


[Закрыть], то есть, очевидно, многие поколения семьи находились на службе у Савойской династии. Но в последующую Бернскую эпоху, как Лагарп с самоуничижением писал в своих «Мемуарах», «дворянство в земле Во обладало именем, но не имело никаких привилегий»[56]56
  La Harpe F.-C. Mémoires. Première période, 1754–1795 (Cahier A). P. 2. Эта часть мемуаров, составленная в 1804 г., была опубликована в кн: Mémoires de Frédéric-César Laharpe, concernant sa conduite comme Directeur de la République Helvétique, adressés par lui-même à Zschokke (ed. J. Vogel). Paris/Genève, 1864. Здесь и далее «Мемуары» цитируются по полной (вместе с черновой правкой) рукописи, над которой Лагарп работал до конца жизни. Она хранится в главном архивном комплексе бумаг Ф.-С. Лагарпа (Bibliothèque cantonale et universitaire de Lausanne, далее сокращенно BCU Lausanne: Fonds La Harpe (IS 1918). Ba 1—Ba 11) и опубликована онлайн в рамках проекта Lumières.Lausanne (Université de Lausanne): http://lumieres.unil.ch/fiches/trans/1084/, версия от 04.05.2017.


[Закрыть].

Написание фамилии Лагарпа изменялось с течением времени. Историки указывают, что первоначально эта фамилия писалась de l’Arpaz, но затем преобразовалась в de l’Harpe (произносится – Делярп, возможно, из-за ложной, но благозвучной этимологии от французского слова Harpe – арфа). Именно так наш герой подписывался в первые десятилетия своей жизни, в том числе и при царском дворе. Но уже в Петербурге 1780-х годов он стал использовать полную форму (как этого требует в данном случае норма французского языка) – de La Harpe[57]57
  На него могла повлиять в это время довольно широкая известность во Франции писателя и члена Французской академии, друга Вольтера, Жана-Франсуа де Лагарпа (1739–1803), потомка той же швейцарской фамилии, который выбрал для себя ее написание в полной форме.


[Закрыть]. И только с середины 1790-х годов, и особенно после переезда в Париж Лагарп подобно многим деятелям революции отбросил в своей фамилии дворянскую частицу «де» и стал писать ее в одно слово – Laharpe, откуда и идет ее буквальная траскрипция на русский язык.

Сеньориальные права – а стало быть, и доходы от крестьянских земель – в рассматриваемую нами эпоху принадлежали старшей семейной ветви (к ней относился кузен Лагарпа Амедей, о котором речь пойдет ниже). Младшая же ветвь, представителем которой являлся Фредерик-Сезар, не была состоятельной, но тем не менее прочно входила в местную элиту. Его отец, Сигизмон де Лагарп (1723–1796), получил чин капитана в армии Савойи-Пьемонта, а позже избирался членом местного органа самоуправления – совета Ролля. Горячий поклонник военного гения Фридриха II, а также античных полководцев, он дал своему старшему сыну имена в честь двух своих любимых героев – Фридриха и Цезаря. Лагарп впоследствии с огромной теплотой вспоминал об отце, подчеркивал его ум и приветливость, называя его своим «первым учителем и лучшим другом». В семье царил культ предков: одним из ранних воспоминаний Лагарпа стало то, как отец подвел его к портрету деда, который заслужил у людей всеобщее почтение за «честность и добродетельность»[58]58
  Абраам-Фредерик де Лагарп (1683–1753), сеньор Уттена, кастелян замка Мон, а потом замка в Ролле. Лагарп неоднократно в своих записках вспоминал, как «прах его провожали до места последнего упокоения все жители Ролля, желавшие отдать сию последнюю дань мужу, ими почитаемому».


[Закрыть], и мальчик, залившись слезами, дал себе клятву всегда, подобно деду, «любить справедливость и народ».

Мать Лагарпа, София Доротея Кренсо (Crinsoz; 1730–1808), также происходила из дворянской семьи, владевшей имением Коломбье. Среди членов этой семьи было несколько офицеров иностранных армий и пасторов. Два члена семьи – дядя и двоюродный дедушка Фредерика-Сезара – приняли участие в выступлениях против бернских властей. В 1720-х годах пастор и ориенталист Теодор Кренсо вместе с профессорами Лозаннской академии выступил в поддержку свободы совести для преподавателей и студентов, против навязываемого им из Берна исповедания веры Corpus Helveticus; племянник же этого пастора, Жан-Фредерик Кренсо, будучи пьемонтским офицером, был арестован и скончался в 1774 году в тюрьме за попытку реставрации власти Савойского дома в земле Во.

Эти семейные настроения, возможно, важны для оценки высказываний Лагарпа относительно собственного детства. Он писал в мемуарах, что его первые воспоминания связаны с «несправедливостью», возбудившей в нем «неодолимое отвращение», которое он с этого момента постоянно будет ощущать «ко всем, кто считает себя в праве быть несправедливыми». Поскольку Лагарп не рассказывает ничего конкретного, а пишет о несправедливости вообще (фр. une injustice), то можно предположить, что это передает его личное ощущение угнетения в земле Во.

За тридцать лет до его рождения здесь случилась другая история, которую Лагарп принял очень близко к сердцу. Сын местного пастора Жан Даниель Абраам Давель успешно сражался под командованием сперва принца Евгения Савойского, а затем герцога Мальборо в войсках англо-австрийской коалиции во время Войны за испанское наследство. Он вернулся в Швейцарию, где в 1712 году принял участие на стороне протестантов в очередном религиозном конфликте между членами Конфедерации. Потом он обосновался в городке Кюи, который был центром винодельческого региона Лаво, лежащего на рукотворных крутых террасах над Женевским озером и совершенно выдающегося по своей красоте и качеству производимых вин. За военные заслуги Давелю была назначена пожизненная пенсия, а также в 1717 году он получил чин майора и почетную должность командующего местным ополчением. Казалось бы, что еще нужно для того, чтобы окончить свои дни в довольстве и счастье в таком райском краю!

Но абсолютно неожиданно для всех, в 1723 году, в возрасте неполных 53 лет, майор Давель совершил то, за что его имя теперь входит во все учебники по истории Швейцарии. 31 марта он выстроил на берегу озера в Кюи 600 вверенных ему человек и повел их на Лозанну. Пройдя быстрым маршем всего 9 км, они заняли город, где в этот момент отсутствовали представители бернской администрации (бальи).

Целью Давеля, по собственным словам, было освободить землю Во от тирании, к чему его издавна призывал Божественный глас, вещавший к нему в виде удивительной «прекрасной незнакомки» (фр. la Belle Inconnue). Оставив своих солдат охранять верхний город, где находится кафедральный собор, майор Давель спустился к ратуше, куда вошел в одиночку и предъявил членам Городского совета многостраничный манифест с перечислением злоупотреблений бернского режима и провозглашением полной автономии, «решительного избавления всей земли Во от бернского господства». Совет изобразил заинтересованность и попросил время на изучение его требований, а сам в тайне немедленно отправил вестового в Берн. «Бернские господа» (фр. Leurs Excellences de Berne) сочли – вполне справедливо с их точки зрения – что имеют дело с актом военного мятежа. 1 апреля майор Давель был арестован и вскоре предан Лозаннскому городскому суду, который приговорил его к казни через отсечение головы. По преданию, при аресте Давель сказал: «Я знал, что стану жертвой – ну и пусть! Она еще послужит в будущем моей отчизне», а перед казнью (состоявшейся 24 апреля в Види, на окраине Лозанны) обратился к собравшимся с пламенной патриотической речью[59]59
  Chuard C. Davel: héros vaudois. Lausanne, 2022.


[Закрыть].

Бернские власти тут же постарались представить его поступок как вспышку безумия со стороны человека, получившего тяжелые психические травмы на войне. Главная цель Берна была – заставить водуазцев забыть о майоре Давеле. Так, в 1725 году неожиданно обнаружилось, что после казни его голова сохранилась, ее держал в спиртовом растворе местный аптекарь – и тогда голова Давеля была изъята и сожжена.

Но память о патриотическом выступлении передавалась из уст в уста. Лагарп совершенно точно впервые услыхал этот рассказ в устной форме и, может быть, даже в детстве. Уже в 1798 году в ходе революции именно он не раз упорно напоминал о необходимости реабилитации Давеля, а в 1805-м опубликовал его историю по запискам современника, еще не имея на руках всех документов. После смерти Лагарпа в его завещании, вслед за распоряжениями о письмах, адресованных Александру I, шел пункт, согласно которому Лагарп передавал денежную сумму для размещения на здании собора таблички в память о Давеле. Она была установлена там в годовщину казни, 24 апреля 1839 года. Вскоре после этого состоялись и документальные публикации. Так, во многом благодаря Лагарпу, этот подвиг, наверняка сыгравший свою роль в формировании его личности, вошел в историческую память швейцарцев[60]60
  В 2023 году в кантоне Во широко отмечалось 300-летие подвига майора Давеля, проводились не только научные мероприятия или выставки, но и спектакли для народа на открытом воздухе.


[Закрыть].

Но вернемся к тому, как Лагарп описывает свое детство. Начальное образование, которое Фредерик-Сезар получил в коллеже Ролля, он оценивал весьма плохо – «ни о французской грамматике, ни о географии, ни об истории не было речи», его лишь немного выучили латинскому и азам греческого языка. К счастью, брат его отца, принадлежавший к духовному сословию и «столь же почтенный по своим добродетелям, сколь и ласковый», обладал большой библиотекой, где Лагарп получил возможность погрузиться в чтение. Он «проглатывал» книги по античной истории и именно тогда «приобрел такое уважение и восхищение по отношению к людям той эпохи и к республикам», которое, по собственному признанию, повлияло на всю его жизнь. Ценности и достоинства свободы он извлекал еще и из книг по истории английской и голландской революций, а также из истории родной Швейцарии. Он начал грезить древними Афинами и Римом: избегая шумных игр с товарищами, уединялся в своих мечтах и мог полностью излить сердце лишь на долгих прогулках вдоль озера со своим отцом, который его полностью понимал[61]61
  La Harpe F.-C. Mémoires. Première période, 1754–1795 (Cahier A). P. 3.


[Закрыть].

Среди сверстников, правда, был один мальчик, с которым Лагарп сразу близко подружился – его двоюродный брат Амедей де Лагарп (он был младше Фредерика-Сезара всего на полгода). В 14-летнем возрасте обоих вместе послали учиться в элитное учебное заведение, которое с лихвой вознаградило Лагарпа за все недостатки его начального образования.

Два с половиной года, с 1768 по 1770-й, Лагарп жил и учился в замке Гальденштейн, расположенном в долине Рейна, в 4 км от Кура – главного города Граубюндена, тогда еще известного как Свободная республика Трех лиг. Здешнее учебное заведение («семинария») было основано в 1761 году двумя местными педагогами – пастором Мартином фон Плантой и домашним учителем Иоганном Петером Неземаном. Оба они вдохновлялись так называемыми идеями «филантропизма» – новаторского направления в педагогике эпохи Просвещения, начало которому в конце 1750-х годов проложили труды Иоганна Бернгарда Базедова. Его представители воспитывали в детях полезные качества на различном поприще (военном, политическом, коммерческом), стремились привить им любовь к ближнему и религиозную толерантность, делали акцент на равноценное физическое и умственное развитие, на практические навыки и познания (в особенности из естественных наук), а не на зубрежку и формализм – надеясь, что тем самым они способствуют прогрессу общества в целом и готовят перемены в жизни к лучшему. В Гальденштейне это к тому же обогащалось экспериментом введения «школьной республики» в подражание античности.

Живописная долина альпийского Рейна, ее непосредственная связь с древней историей Швейцарии еще римских времен, наконец, сама республиканская атмосфера в школе – все это сильно воздействовало не только на обоих Лагарпов, но и на многих их товарищей, ибо из школы вышло еще около десятка будущих деятелей революции. Сам Лагарп даже отмечает в мемуарах, что первые контуры Гельветической республики явились ему как мечты, когда он гулял по «прекрасному Гальденштейнскому фруктовому саду».

Это, конечно, не случайно, ведь основатели семинарии сочувствовали идеям гельветизма и были членами Гельветического общества. В его «Записках» за 1766 год М. фон Планта подробно описал «республиканское» устройство своей школы: «Время от времени все наши ученики составляли Законодательное собрание для выборов правительства. Те, кто желал примерить эти роли, произносили подобающую речь, разбирая по преимуществу обязанности должностных лиц и их подчиненных, добродетели и ошибки молодости и другие полезные истины. После этих речей, которые необходимо было подготовить на всех четырех языках, употреблявшихся в преподавании в нашей школе, ученики сами назначали своего председателя по большинству голосов. <…> Должности были следующие: консул, претор, плебейский эдил, плебейский трибун, квестор, переписчик (или канцлер), затем три сенатора (или заседатели)»[62]62
  Цит. по: Chalmel L. Réseaux philanthropinistes et pédagogie au 18^e siècle. Berne, 2004. P. 116.


[Закрыть].

Каждую субботу в Гальденштейне несколько часов были посвящены упражениям в правосудии. Любой ученик, обиженный товарищем, мог подать жалобу претору, а ее дальнейший ход соблюдал все детали республиканского процесса: приговор выносился консулом и подтверждался голосованием части избранных для этого учеников-заседателей, в протокол же его заносил канцлер, после чего он приобретал законную силу.

Что касается собственно предметного преподавания, то оно отвечало всем современным требованиям века: сюда входили языки (кроме латыни там были французский, немецкий и итальянский), история, география, логика, естественное право, прикладная математика и статистика, рисование, музыка, танцы. Большое внимание уделялось естественным наукам: ученики собирали коллекции растений, минералов, насекомых и т. д. Значительное время занимали физические упражнения, в том числе ремесленная работа, например столярное дело.

После возвращения из Гальденштейна домой Лагарп продолжил образование в Женевской академии[63]63
  О Женевской академии в XVIII веке см.: Marcacci M. (éd.). Histoire de l’université de Genève (1559–1986). Genève, 1987.


[Закрыть]. Здесь проявился его интерес к философии, и в особенности к точным наукам, которые он изучал под руководством известного математика Луи Бертрана (ученика и друга Эйлера) и выдающегося естествоиспытателя Ораса Бенедикта де Соссюра. «Математика – единственная наука, достойная человека» – так Лагарпу казалось в это время, по собственному выражению из мемуаров.

Что же касается философии и общественных наук, то сама жизнь предоставляла Лагарпу прекрасный материал для изучения. В период его обучения в академии город Кальвина находился в центре политических споров, связанных с именем Руссо[64]64
  Cottret M., Cottret B. Jean-Jacques Rousseau en son temps. Paris, 2005. P. 351–366.


[Закрыть]. Философ, овеянный европейской славой, но претерпевший за свои произведения многочисленные гонения от местных духовных властей и находившегося под их влиянием городского правительства, в 1763 году вынужден был отречься от гражданства Женевы. В начале 1770-х годов выходцы из городских средних слоев и низов, так называемая партия «представителей» (поскольку они постоянно отстаивали право граждан делать «представления», видя в том залог «суверенитета народа»), видели в Руссо мученика, символ злоупотреблений олигархического режима и выдвигали требования реформы политической системы. Несомненно, что эта атмосфера повлияла на Лагарпа: в Женеве он усердно изучал книги о природе власти и типах государственного правления, переходя от трудов Руссо к Томасу Гоббсу и Джону Локку.

Впрочем, тяга к изучению государства и права у Лагарпа возникла не только сама по себе, но и потому, что его отец высказался против его занятий чистой наукой, которая не дает гарантий будущего благополучия. В 1772 году вернувшись из Женевы в Ролль, Лагарп должен был сделать выбор относительно будущей карьеры. Как представителю дворянского сословия ему была открыта или военная стезя, или юридическая, то есть служба в суде.

Окончательному выбору способствовал человек, с которым Лагарп впоследствии будет много лет подряд поддерживать самую теплую и искреннюю переписку – Жан Марк Луи Фавр (1733–1793). Выходец из семьи французских гугенотов, переселившихся в Швейцарию (к которой в Женеве принадлежали многие политические деятели и ученые), доктор права, он исполнял должность юридического советника в Ролле, где подружился с отцом Лагарпа. Для юного же Фредерика-Сезара он выступал в роли не только наставника, но и старшего товарища, всячески воодушевляя его на продолжение образования. Фавр сам учился некогда в Тюбингенском университете в Южной Германии и порекомендовал Лагарпу отправиться туда же. При этом Фавр отворил перед юношей сокровища своей огромной личной библиотеки – несколько тысяч томов, которые до сих пор хранятся в Ролле – и давал ценные советы по чтению книг (продолжая присылать их и после, во время университетской учебы Лагарпа, и в первые годы его пребывания в Петербурге). Пока Лагарп жил в Ролле, по крайней мере трижды в неделю он прогуливался вместе с Фавром по тихим окрестным аллеям в беседах о философии, праве и литературе. «Я был резким и пылким, как любой молодой человек. Г-н Фавр давал мне высказаться, спокойно меня выслушивал и вместо того, чтобы обрушить на меня всю тяжесть своей учености, поразить мое юношеское самолюбие прямыми доводами, ограничивался тем, что облекал их в столь приятную и мягкую форму простых рассуждений, а потом переходил к другим предметам, вполне убежденный, что его слова не будут потеряны. Этому замечательному человеку я обязан большей частью того, чем я стал впоследствии, и мой долг – это признать»[65]65
  La Harpe F.-C. Mémoires. Première période, 1754–1795 (Cahier A). P. 6.


[Закрыть].

Так, говоря словами Лагарпа, «скорее по увлечению, нежели по убеждению», он выбрал для себя юридическую карьеру. Протестантский университет в Тюбингене, процветавший в начале 1770-х годов под просвещенным покровительством герцога Вюртембергского Карла Евгения (родного дяди будущей российской императрицы Марии Федоровны), предоставлял все возможности для основательного изучения юридических наук и благодаря этому притягивал к себе дворянскую элиту не только из Германии, но и из Швейцарии и других соседних областей (здесь даже училось несколько студентов из Российской империи). Во время учебы в Тюбингене Лагарп соединял профессиональную подготовку и собственные научные интересы. Помимо слушания общих лекций он самостоятельно изучал фундаментальные трактаты по естественному праву, написанные немецким философом Самуэлем фон Пуфендорфом и женевским юристом Жаном Жаком Бурламаки, выказывая при этом, насколько последовательно усвоил начала философского рационализма.