Текст книги "Лагарп. Швейцарец, воспитавший царя"

«Если право в общем основано на философии, – писал Лагарп Фавру из Тюбингена в августе 1772 года, – то мне также кажется, что многие части сей последней науки еще слишком слабы, гипотезы и системы очередной новой философии не лежат на твердом основании; тогда как могут эти части, вызывающие сомнения и не имеющие четких границ для применения, служить опорой чего бы то ни было? И сколь несовершенной была бы опора, составленная из более чем сотни различных мнений, которых, быть может, никто не разделяет? Поэтому лишь философские истины, извлеченные из опыта, кажутся мне способными носить имя Философии Права; отсюда я вывел необходимость морали и, следовательно, необходимость изучения естественного права».

Не менее прилежно Лагарп изучал здесь и книги по истории: так, он увлекся знаменитым трудом «Причины величия и падения Римской империи» Шарля Луи де Монтескьё. Находил он время и для того, чтобы «развлечься латинской литературой» или обратиться к своим любимым точным наукам, изучая трактат по алгебре Эйлера (опубликованный в Петербурге) и исследования женевского ученого де Люка о состоянии атмосферы.

Увлечение историей привело Лагарпа к непосредственному знакомству с идеями гельветизма. В конце 1773 года он прочитал «Историю конфедератов», изданную Винцентом Бернгардом Чарнером, одним из первых членов Гельветического общества, и был ею чрезвычайно доволен: «Автор – добродетельный гражданин, философ и, насколько я могу судить, замечательный патриот. Полнейшего одобрение у читателя заслуживает как план, предложенный автором, так и его самая последовательная беспристрастность и точнейший отбор существенных фактов». Это чтение тут же вызывает у него желание, чтобы какой-нибудь «просвещенный гражданин» начал бы работу над описанием «гельветической конституции», понимая под этим законы, обычаи, политические отношения различных народов, составляющих Конфедерацию, основываясь на «опыте, природе и действительном состоянии вещей»[66]66
  Письма Лагарпа к Фавру хранятся в BCU Lausanne. Fonds La Harpe. H 20; здесь цитируются по их публикации: Les études de Frédéric-César Laharpe et ses débuts au barreau // Étrennes nationales, faisant suite au Conservateur Suisse, ou Mélanges Helvétique d’histoire, de biographie et de bibliographie (par E.-H. Gaullieur). Lausanne, 1845. P. 7–8, 31, 34, 36.


[Закрыть].

Таким образом, время, проведенное в Тюбингенском университете, позволило Лагарпу значительно расширить горизонты познаний в гуманитарных и общественных науках (не теряя из виду и точные!). Он вполне сложился как философ-рационалист, который обретает истину с помощью разума, а не принимает чьи-либо мнения на веру, особенно если их нельзя проверить опытным путем. Доискиваться до источников знаний, держаться фактов – этим максимам Лагарп будет потом неустанно учить будущего Александра I.

В Тюбингене Лагарп также приобрел знакомства, которые значительно повлияют на его дальнейшую судьбу. Вместе с ним здесь учился его земляк и сверстник Жан Франсуа де Рибопьер (о котором чуть ниже), а также Анри Моно из Моржа – последний станет одним из ближайших друзей Лагарпа на всю жизнь[67]67
  Они породнились, когда сын Моно женился в 1806 году на Елене Бётлингк, младшей сестре жены Лагарпа. Благодаря этой родственной связи семья Моно унаследовала в середине XIX века весь личный архив Лагарпа.


[Закрыть].

По истечении двух лет пребывания в Тюбингене 20-летний Лагарп отказался от продолжения учебы на юридическом факультете Лейденского университета (также весьма известного и привлекательного в среде европейского дворянства) и от возможной стажировки при Парижском парламенте (высшем судебном органе Франции). Ему не хотелось более злоупотреблять финансами отца, и без того скудными, которые тот тратил на оплату его обучения за границей, а потому в 1774 году Лагарп получил университетский диплом на степень доктора права и вернулся домой, чтобы найти для себя практическое поле деятельности.

Сначала он, пользуясь протекцией Фавра, знакомился с юридическими делами в родном Ролле, а в 1778 году, получив патент адвоката, открыл собственную практику в Лозанне. Однако адвокатская карьера Лагарпа не продлилась здесь долго. Уже спустя четыре года молодой, блестяще образованный юрист отвернулся от своей родины и решил искать счастья в эмиграции. Почему?

Чтобы более точно ответить на этот вопрос, коснемся сперва характера общественной жизни в Лозанне того времени. К последней четверти XVIII века она приобрела отчетливый космополитический характер. Лозанну выбирали для своего времяпровождения европейские аристократы (включая и приезжавших из России), а также множество литераторов и ученых. Зимы в Лозанне проводил Вольтер, окрестив ее «французской провинцией, где бесспорно больше всего ума». В 1750–1780-х годах здесь практиковал Самуэль Огюст Тиссо, которого называли «врачом Европы» и к пациентам которого относились многие знаменитости, включая коронованных особ; его перу принадлежал и ряд трудов по медицине, адресованных как ученым, так и широкой публике (советы по поддержанию здоровья). В 1760-х и 1780-х годах в Лозанне жил известный английский историк Эдуард Гиббон, книгой которого «История упадка и разрушения Римской империи», переведенной на все европейские языки, зачитывалось просвещенное общество конца XVIII – начала XIX века. Гиббону же принадлежит крылатое выражение, которым он (вероятно, в 1763–1764 годах) охарактеризовал положение земли Во: «Чего же вам здесь не хватает? Свободы: но без нее, вам не хватает всего»[68]68
  La lettre de Gibbon sur le gouvernement de Berne // Miscellanea Gibboniana (éd. L. Junod et al.). Lausanne, 1952. P. 109–141.


[Закрыть].

Благодаря связям Фавра Лагарпу были открыты двери аристократических кружков и салонов. Так, в 1772 году один из друзей Гиббона, Жак Жорж Дейверден основал в Лозанне «Литературное общество» (в числе его членов были и князья Михаил и Борис Голицыны, племянники одного из богатейших людей России князя Николая Борисовича Юсупова). 4 июня 1780 года членом общества единогласно был избран Лагарп. В том же году из его писем к Фавру можно узнать, что он участвовал в литературных забавах – представлял в лицах пословицы на вечере у известной писательницы, мадам Изабель де Шаррьер. Между тем в ее романах, издававшихся с 1760-х годов, присутствовала немалая доля социальной критики, относящейся и к окружавшей ее жизни в Швейцарии. «Сообразно ли с природой человеческой, чтобы бедные крестьяне оставались на высоте нравственности и добродетели, когда все призывает их к пороку? Истинная причина зла – самовластие городов и гнет, наложенный ими на сельское население. Преобладающая страсть человека есть стремление господствовать над другими. Богачи порешили, что человек ленив и что нужно принуждать его к труду голодом»[69]69
  Цит. по: Сухомлинов М.И. Фридрих-Цезарь Лагарп, воспитатель императора Александра I // Исследования и статьи по русской литературе и просвещению. СПб., 1889. Т. 2. С. 53–56.


[Закрыть].

Вращаясь в интернациональных культурных кругах, Лагарп в свою очередь жаловался Фавру, что не видит в Лозанне собственной политической жизни, что хотел бы обсуждения своих проблем самими горожанами. «Не только адвокатский корпус здесь ни в коей мере нельзя назвать просвещенным; не только многие из его членов не знают ничего, что выходило бы за пределы их обихода; но – что мне кажется немыслимым – они даже хвалятся своим невежеством относительно вещей самых ценных и самых достойных внимания любого мыслящего существа. Это наблюдение, впрочем, относится к большинству моих сограждан: нежелание думать и действовать довлеет над умами людей»[70]70
  Les études de Frédéric-César Laharpe et ses débuts au barreau… P. 57.


[Закрыть].

Таким образом, общение Лагарпа с просветительской элитой Лозанны подогревало в нем «антибернские» настроения и жажду политического действия. В то же время адвокатская практика требовала от него больших усилий и постоянного преодоления препятствий. Запутанность и неопределенность в судебных делах возникала здесь из-за наличия многих инстанций: суда консистории и суда бернского наместника (бальи), дела из которых также могли поступать на рассмотрение Совета двухсот (высшего городского органа Лозанны), а также Апелляционной палаты в Берне (фр. Chambre des Appellations romandes), которая утверждала или отклоняла приговоры, вынесенные в земле Во (она являлась частью бернской администрации и состояла из десяти членов Большого совета с участием одного члена Малого совета, то есть правительства Берна).

Казалось бы, на основании сказанного можно сделать вывод – либерально настроенный Лагарп не смог встроиться в эту систему «бернского господства», потерпел неудачу в своей карьере, что и обусловило его последующую эмиграцию. Но, как ни удивительно, действительность была противоположной, поскольку его юридическая карьера оказалась весьма успешной. Лагарп вскоре получил патент на отстаивание дел своих клиентов непосредственно в Апелляционной палате в Берне, одновременно он стал членом лозаннского Совета двухсот, что являлось серьезными достижениями, о которых мог только мечтать любой водуазский адвокат в пределах Бернской республики. Его первые выступления с судебной трибуны были многообещающими, он практически единогласно выигрывал дела, проявив себя красноречивым и пылким защитником интересов клиентов.

Но самое удивительное – те самые «бернские господа», в адрес которых Лагарп потом будет изливать столько политической желчи и обвинений, первоначально встретили его весьма приветливо, если не сказать по-дружески! Речь прежде всего идет о фамилии Штейгеров, к которой принадлежал владелец замка в Ролле. Лагарп лично познакомился с нынешним бароном через Фавра, консультировавшего того по юридическим делам. А письма Лагарпа из Берна рассказывают, что наш водуазский патриот обедает у барона Ролля, а также знакомится с другими представителями этой очень влиятельной семьи, которые, по сути, стали играть роль его покровителей.

Очень характерно в этом смысле описанное Лагарпом в письме к Фавру в 1779 году первое проигранное им дело, где он вынужден был защищать заведомого мошенника и поэтому всячески стремился к мировому соглашению участников процесса, но не смог этого достичь. В итоге бернская палата не только отменила приговор местного бальи в пользу клиента (на который была подана апелляция), но и присудила самому клиенту «за упрямство и запирательство» суточное заключение в тюрьму. «Новость об этом осуждении сразила меня подобно молнии. В горячке чувств я как безумный влетел к г-ну Штейгеру (из Туна), моему покровителю, который, увидев мое потерянное лицо, встал передо мной и стал уверять, что произошедшее не должно причинять мне ни малейшего волнения, что все господа, вынося свое суждение, похвалили мои добрые намерения и усилия урегулировать это дело. Он сопровождал эти и другие свои речи, еще более для меня лестные, столькими проявлениями дружбы, что мои чувства не вынесли такого потрясения, и я залился слезами». А чуть позже и сами «господа» из бернской палаты по своим каналам попросили подтвердить Лагарпу все «любезности, сказанные г-ном Штейгером». На другой же день молодой адвокат получил приглашение у него отобедать, где получил новые изъявления «благожелательства со стороны всей его семьи»[71]71
  Там же. P. 50–51.


[Закрыть].

Конечно, напряженная судебная деятельность, в которой Лагарп вынужден был разрываться между своей конторой в Лозанне, Апелляционной палатой в Берне и различными местечками земли Во, с которыми были связаны дела его клиентов, не могла его не утомлять, а трения с высшими инстанциями постепенно накапливали у него неприязнь к бернскому патрициату. И тем не менее причина, которая привела к решающему повороту в карьере Лагарпа, носила личный характер.

В 1780 году ему пришлось отстаивать с адвокатской трибуны интересы и честь своего ближайшего друга – Анри Моно. Тот сам служил адвокатом в Морже, где в результате юридических коллизий столкнулся с другим адвокатом Жан-Жаком Каром, сторону которого принял местный бальи. В результате дело Моно растянулось почти на целый год и было перенесено в Берн, но и там Кар демонстрировал уверенность в успехе, явно расчитывая на свои связи. По мнению Лагарпа, Кар регулярно в суде «ломал комедию», прибегал к разнообразным ухищрениям и уверткам. Для Лагарпа в этом деле соединились с одной стороны дружба, с другой – чувство собственного достоинства как служителя закона и, наконец, гражданские переживания. Исход дела он принимал настолько близко к сердцу, что писал Фавру: «Если палата поддержит Кара, то это скажет всем тем, кто посвящает себя служению с адвокатской кафедры: не приближайтесь сюда, если у вас есть хоть сколько-нибудь чувствительности, порядочности и чести». А спустя несколько дней Лагарпу пришлось горько восклицать: «Правосудие, честь, порядочность, принципы – все это слова, лишенные смысла. <…> Когда хотят быть несправедливыми и деспотичными, и когда власть в их руках, кто их остановит?» Вопреки законам Моно по запросу Кара был арестован и ему было велено дожидаться приговора под стражей в замке Моржа. «Вот каковы хранители наших привилегий и свобод!»[72]72
  Там же. P. 73, 76, 79, 81.


[Закрыть] И хотя в итоге Моно вышел из тюрьмы (во многом еще и благодаря широкой огласке, которую получило его дело в общественном мнении), эта история оставила глубокий след в душе Лагарпа.

А еще спустя некоторое время состоялся важный разговор, о котором Лагарп написал в своих мемуарах в 1804 году: «Даже сейчас, спустя 23 года, он живо отдается в глубине моего сердца». Еще один Штейгер (из Чугга), член Верховного суда, охотно принимал Лагарпа у себя, беседовал с ним о литературе и «цитировал вслух древних авторов» – но однажды вдруг вызвал его после того, как Лагарп выступил в поддержку притязаний клиента, задевавших законные полномочия бернских властей. «К чему это? Мы не хотим никакого новаторского духа в земле Во. Вы что забыли, что являетесь нашими подданными?» – закричал тогда Штейгер на Лагарпа. Тот немедля ответил, что как водуазцы, так и бернцы являются подданными только по отношению к их республике в целом и к ее законам. И хотя Штейгер тут же смягчился и стал уверять Лагарпа, что «любит и уважает его» и ради его же собственных интересов дает ему советы, но роковые слова уже были произнесены – притом (по воспоминанию Лагарпа) с незабываемым аристократическим видом, который придавал им еще больше резкости[73]73
  La Harpe F.-C. Mémoires. Première période, 1754–1795 (Cahier A). P. 7.


[Закрыть].

Поэтому для молодого человека, который чрезвычайно высоко ценил и личную, и общественную свободу, не осталось больше сомнений: он не хочет находиться в положении «подданного» и должен оставить свою – пусть даже вполне успешную – судебную карьеру. Эмиграция казалась для него естественным путем, правда, едва ли он мог предвидеть, куда этот путь его приведет.

Деликатное поручение из России

Мечты звали Лагарпа в Северную Америку – страну, недавно освободившуюся от тиранов-угнетателей в лице английской королевской власти, и он всерьез задумался о том, чтобы присоединиться к другим швейцарцам, живущим на берегах Делавэра (то есть в Филадельфии и ее окрестностях). Но в итоге Лагарп очутился в России, и этот выбор сперва показался странным его дружескому окружению. Каким образом республиканские убеждения Лагарпа направили его в «страну деспотизма»? Об этом Лагарпа спрашивал его кузен, с которым тот подружился в Лозанне, Анри Полье: «Как ваша возвышенная философия будет согласовываться с рабским этикетом, который неизменно управляет чинами там, где общественный почет зависит лишь от воинского звания, где царит всеобщее рабство?»[74]74
  Письмо Полье к Лагарпу от 5 декабря 1782 г. – BCU Lausanne. Fonds La Harpe. J 185.


[Закрыть]

Несомненно, потребовалась целая цепь случайностей (вкупе с описанным выше жизненным кризисом), чтобы 28-летний Лагарп прибыл к Императорскому двору. Началом этой цепи служит фигура Вольтера, который, многократно бывая в земле Во, с декабря 1754 по март 1755 года проживал в замке Пранжан (между Роллем и Ньоном). В 1778 году, совсем незадолго до смерти Вольтера, сын кастеляна этого замка попросил у великого философа рекомендательное письмо к российской императрице Екатерине II. Это был давний товарищ Лагарпа по Тюбингену Жан Франсуа де Рибопьер (в России известный как Иван Степанович)[75]75
  См.: Bader P.-L. Un Vaudois à la cour de Catherine II: François de Ribaupierre (Ivan Stepanovitch), 1754–1790. Lausanne/Genève, 1932.


[Закрыть]. Тот потом учился в Лейденском университете, где подружился с двумя русскими студентами из аристократических семей, Степаном Апраксиным и князем Николаем Юсуповым, и благодаря им пришел к мысли сделать успешную военную карьеру на русской службе. Рибопьер не только исполнит в России все свои мечты о подвигах на поле брани (и погибнет при взятии Измаила), но и сделает удачную карьеру при дворе. В Петербурге Рибопьер тут же возобновил знакомство с Апраксиным, а через него сблизился со старшим сыном видного екатерининского деятеля генерал-аншефа Александра Ильича Бибикова и в 1779 году женился на его сестре Аграфене – одной из фрейлен императрицы. Изящные манеры и обходительность вкупе с аристократическими связями открыли Рибопьеру регулярный доступ в Эрмитажный салон Екатерины II. Именно так он приобрел доверие у императрицы и смог дать ценный совет по весьма деликатному делу.

Яков Ланской, младший брат Александра Дмитриевича Ланского, ставшего с 1780 года фаворитом Екатерины II, был отправлен в образовательное путешествие по Европе и оказался там в сложной ситуации. В Дрездене 17-летний юноша попал в любовные сети некой авантюристки, по-видимому незнатного происхождения, а затем самовольно перебрался в Париж, где едва не женился на «Ленхен», как ее именовала Екатерина II в письмах к своему постоянному корреспонденту в Париже барону Фридриху Мельхиору фон Гримму[76]76
  Строев А.Ф. «Выбор гувернера»: Фридрих Цезарь Лагарп, Фридрих Мельхиор Гримм и Карл Фридрих Тиманн // Французский ежегодник 2011. Франкоязычные гувернеры в Европе XVII–XIX вв. (под ред. А.В. Чудинова и В.С. Ржеуцкого). М., 2011. С. 222.


[Закрыть]. Тот был полностью в курсе приключений Ланского-младшего и обещал посильную помощь. Вдвоем Гримм и Екатерина приняли решение отправить Якова (вместе с приехавшим к нему из Петербурга «на выручку» кузеном, подполковником гвардии Василием Ланским) в Швейцарию, а оттуда в Италию.

Именно здесь как нельзя кстати пришлась рекомендация Рибопьера, также находившегося в конце 1781 года в Париже. Он посоветовал Гримму, чтобы в Лозанне к кузенам в качестве ментора и гида присоединился приятель Рибопьера, Лагарп, в задачу которого входило, естественно, и всячески противодействовать контактам Якова с «Ленхен», и вообще стремиться вылечить его от этой «любовной болезни».

Лагарп, по-видимому, согласился не раздумывая, пользуясь любым поводом, чтобы оставить опостылевшую ему судебную обстановку. В феврале 1782 года он вместе с обоими Ланскими покинул Лозанну (сюда он вернется теперь уже очень нескоро, спустя почти два десятка лет!) и через Женеву отправился в Турин. Ему сразу пришлось приложить много такта и терпения, чтобы воспрепятствовать переписке Якова Ланского и «Ленхен» – например, возле Женевы выяснилось, что из кареты «случайно выпала» (но была бдительно перехвачена) шкатулка с письмами Якова и его портретом, адресованными его возлюбленной[77]77
  Екатерина II к барону Гримму, 2/13 июня 1782 г. // Сборник Императорского русского исторического общества. Т. 23. СПб., 1878. С. 238.


[Закрыть].

Так поручение, за которое взялся Лагарп, сразу ввело его в круг интересов российского двора, и притом в самые высшие его сферы. Письма-отчеты Лагарпа, посвященные его путешествию вместе с Ланскими и адресованные Гримму, тот пересылал в Петербург к Екатерине II. В свою очередь, императрица в нескольких письмах к Гримму упомянула Лагарпа, с одобрением отзываясь о влиянии, которое он оказывает на младшего Ланского. Так, 25 февраля / 8 марта 1782 года Екатерина II писала: «Мудрость и рассудительность господина де Лагарпа присутствующих и отсутствующих так покорили, он со всеми делами так ловко управился, что все по нашему желанию совершилось и заслужил он всеобщую благодарность»; а в письме от 1 / 12 апреля: «Этот г-н Лагарп не чета другому [имеется в виду французский писатель-однофамилец. – А. А.], у него есть голова на плечах»[78]78
  Сборник Императорского русского исторического общества. Т. 23. С. 229, 232.


[Закрыть].

Благодаря этому возник план, сыгравший решающее значение в последующей судьбе швейцарца. В письме от 16 апреля 1782 года Гримм передал ему пожелание Екатерины II после окончания поездки по Италии доставить кузенов Ланских в Петербург. Отдельными письмами, обещая со своей стороны всяческие милости, приглашал Лагарпа в Россию и фаворит А.Д. Ланской.

Путешествие спутников, впрочем, затянулось. В феврале–марте через Геную, Павию, Милан, Болонью и Модену они добрались до Рима[79]79
  См. составленный Лагарпом путевой дневник, «Itinéraire jusqu’à Rome», который хранится в BCU Lausanne. Manuscrits. A 913/ 12a.


[Закрыть]. Туда они прибыли накануне назначенного на 15 марта отъезда великого князя Павла Петровича, так что кузены Ланские «успели только поклониться своему Государю».

В Риме сбылась мечта Лагарпа: в первый же день он поспешил на развалины Форума[80]80
  Он находился на окраине тогдашнего Рима и назывался Campo Vaccino (итал. «коровье поле»), потому что на нем и впрямь паслись коровы, как то показывают картины живописцев XVIII века.


[Закрыть], где в воображении уже видел своих любимых героев республики и общался с ними – как вдруг «внезапно самым неприятным образом пробужден от грез отвратительными нищими, грубые и подлые выражения которых мгновенно заставили перенестись через восемнадцать веков обратно»[81]81
  La Harpe F.-C. Mémoires. Première période, 1754–1795 (Cahier A). P. 3.


[Закрыть].

Пробыв здесь чуть больше месяца, 17 апреля спутники уехали в Неаполь, чтобы затем посетить Сицилию и Мальту, и оказались вновь в Риме на обратном пути только 29 июля, когда Лагарп и получил на руки письмо Гримма с приглашением отправиться в Россию. За время путешествия по Южной Италии швейцарец и его спутники поднимались на действующие вулканы – Этну и Везувий, осмотрели античные руины на побережье Неаполитанского залива и в Сиракузах[82]82
  Детальные описания странствий и впечатлений Лагарпа содержатся в его письмах к А. Моно за 1782 г.: BCU Lausanne. Fonds La Harpe. H 33/ 80 et al.


[Закрыть]. Новые яркие впечатления помогли Якову Ланскому забыть о «красотке» (так ее называл Лагарп в своих письмах) – тем более, что та получила от Екатерины II в качестве отступных годовую ренту и уже нашла себе нового «утешителя», о чем Якову якобы «случайно» проговорился Василий Ланской, получивший эти новости от Гримма.

В августе путешественники вновь оказались в Генуе. Но здесь случилась внезапная остановка, вызванная болезнью Якова Ланского, который получил от старшего брата разрешение жить до полного выздоровления в доме российского посланника. Курс лечения должен был занять не менее двух месяцев (в итоге они провели в Генуе десять недель). За это время Ланской сумел найти себе предмет для «нового увлечения» к неудовольствию Лагарпа, сетовавшего на «податливость сердца» юноши, который «на протяжении двух с половиной месяцев воспытал столь сильной страстью к двум разным особам». Около 22 октября они выехали, наконец, в Ливорно, где находился русский флот, затем во Флоренцию, первую половину декабря провели в Венеции и к Новому году добрались до Вены, откуда 4 января 1783 года Лагарп отправил Гримму после долгого перерыва новое подробное донесение.

Из него выясняется, во-первых, что в Генуе Лагарп впервые получил возможность проявить себя как педагог в прямом смысле слова, организуя регулярные занятия с Ланским-младшим. «Устроил я так, чтобы уделял он мне по нескольку часов в день. Ограничился тем, что читал ему книгу по истории и его самого читать заставлял, чтобы лучше он понимал прочитанное, а также диктовал ему по-французски, дабы он орфографии выучился: для меня, конечно, были сии занятия нимало не забавны, но пока возможно было, я на своем настаивал».

Во-вторых, любовные эскапады Ланского-младшего, препятствовавшие его учебе, порядком утомили Лагарпа: «Не раз брался я за перо с намерением просить Вас, сударь, меня от сей должности освободить». Лагарпа останавливало нежелание причинить тем самым вред молодому человеку и обмануть доверие тех, кто вручил ему опеку над юношей. Швейцарец подчеркивал, что Яков Ланской все еще «не обладает познаниями основательными, без коих путешественник глазеет на все без пользы и без смысла», и для него «наилучшим местом пребывания стала бы какая-либо иностранная академия», то есть университет, а сам Лагарп готов далее исполнять «все, что ему на пользу пойдет»[83]83
  Андреев А.Ю., Тозато-Риго Д. Император Александр I и Фредерик-Сезар Лагарп: Письма. Документы (перевод с фр. В.А. Мильчиной). Т. 1. М.: 2014. С. 169–171.


[Закрыть].

Таким образом, в начале января 1783 года в Вене, выдвигая идею отправить Ланского учиться в один из университетов (куда бы Лагарп, очевидно, его сопровождал), швейцарец расчитывал на возможную корректировку планов и не спешил отправляться в Россию. Можно легко себе представить, что он не сразу решился на путешествие в далекую северную страну, не зная, когда он оттуда вернется, да и вернется ли вообще.

Так или иначе, но никакой корректировки не последовало. Гримм направил Лагарпу ответ уже в Петербург, нисколько не сомневаясь в его «благополучном прибытии», а «о плане невыполненном нечего и толковать». Действительно, 23 февраля / 6 марта 1783 года Лагарп ко всеобщей радости привез своего подопечного в российскую столицу. Швейцарца обнадеживали слова Екатерины II, переданные Лагарпу в том самом письме, которое призывало его в Россию: императрица обещала обеспечить ему здесь «существование достойное» (фр. un sort convenable).