Текст книги "Лагарп. Швейцарец, воспитавший царя"

Горы и Просвещение

В XVIII веке «швейцарский миф» обогатился новыми составляющими, которые не только повлияли на воспитание и мировоззрение образованных людей внутри страны, но и позволили этим идеям перешагнуть за национальные рамки, создать уникальный в своем роде образ Швейцарии, распространившийся по всей Европе, даже вплоть до Санкт-Петербурга.

В первую очередь здесь следует сказать о новом восприятии альпийской природы в культуре, а также о значении этих образов для идей Просвещения вообще. Именно в этот период впервые была осознана мысль о том, что альпийское пространство представляет собой источник культурных богатств, которые могут значительно повлиять на формирование личности человека. Через восприятие гор (и конкретно, Альп) в искусстве раскрывалось представление о красоте мира как Божьего творения. В эпоху Просвещения этот комплекс идей «восхищения Альпами» проявился во всех европейских странах – в частности, в последней четверти XVIII века он достиг и русской культуры, где нашел замечательное воплощение в «Письмах русского путешественника» Николая Михайловича Карамзина.

Дело в том, что вплоть до раннего Нового времени представление об альпийских горах в культуре было совершенно иным: они воспринимались как место, где жизнь подвергается ежеминутной опасности. Еще в начале XVIII века в «Универсальном словаре всех наук и искусств» И.Г. Цедлера подчеркивалось, что Альпы в подавляющем большинстве своих проявлений враждебны человеку и должны внушать ему страх[34]34
  Bönnig H. «Arme Teufel an Klippen und Felsen» oder «Felsenburg der Freiheit»? Der deutsche Blick an die Schweiz und die Alpen im 18. und frühen 19. Jahrhundert // Die Alpen! Les Alpes! Zur europäischen Wahrnehmungsgeschichte seit der Renaissance (hrsg. von J. Mathieu et S. Boscani-Leoni). Bern, 2005. S. 183.


[Закрыть] – большая часть их пространства абсолютно непроходима, живущие в Альпах люди беззащитны перед горными стихиями (лавинами, бурями) и даже переходам через горы угрожают постоянные обвалы, а также нападения диких зверей и птиц, вплоть до … драконов[35]35
  В вышедшем в конце XVI века естественнонаучном труде швейцарского врача и энциклопедиста из Цюриха, Конрада Гесснера, посвященном классификации змей, большой раздел был посвящен различным видам драконов, существование которых тем самым наука раннего Нового времени считала само собой разумеющимся.


[Закрыть]. Если таковы были научные представления, то в народном сознании Альпы являлись обиталищем злых духов: их угрозы слышны были в завывании ветра, их злоба вызывала внезапное обрушение скал, подъем воды в горных реках и сход снегов, а иногда и рассыпание на части целых гор, погребавших под собой деревни с людьми. И даже столь сравнительно безобидные явления как причудливое горное эхо или потерю ориентиров в горах связывали с проделками духов. Источником этого являлся первобытный страх, изначально присущий человеку перед силами природы. Остатки таких представлений присутствуют в современной культуре[36]36
  Классик швейцарской литературы XX века, Фридрих Дюрренматт в 1951 году написал роман «Подозрение», по форме являющийся детективным триллером, посвященным выявлению нацистского врача-убийцы. Но в ключевом рассказе о личности преступника именно иррациональный ужас, живущий в Альпах, показан едва ли не первопричиной, порождающей главное зло.


[Закрыть]: эту роль исполняют, в частности, широко известные праздники в альпийских областях (нем. Krampuslaufen) на Масленицу или в канун Дня св. Николая, то есть 5 декабря, когда люди, наряженные в резные раскрашенные маски из дерева (нем. Larven) и одетые в шкуры животных или солому, изображают шествия различных злых духов – обычай, который, возможно, происходит еще от аламаннских традиций, служивших преодолению древних страхов[37]37
  Mathieu J. Geschichte der Alpen. 1500–1900. Umwelt, Entwicklung, Gesellschaft. Wien/Köln/Weimar, 1998.


[Закрыть].

Но XVIII век открыл новое восприятие горной природы. Тогда впервые столь широким потоком в Альпы отправляются ученые, художники, писатели и поэты. Количество путешественников, которые в той или иной форме оставляли описания этого региона, росло уже начиная с XVI века[38]38
  Bourdon É. Le voyage et la découverte des Alpes. Histoire de la construction d’un savoir (1492–1713). Paris, 2011.


[Закрыть]. Так, первым живописцем, который сделал горный пейзаж существенной частью содержания своих картин, создавая его на основе собственных впечатлений от Альп, был знаменитый нидерландский художник Питер Брейгель-старший – представитель Северного Возрождения, совершивший в 1550-е годы большое путешествие для знакомства с итальянским искусством, а для этого дважды пересекший Швейцарию. Уже на его картинах можно заметить, что горы олицетворяют не только преграду и стихию, перед которой человек ничтожен, но и воплощают определенный Божественный замысел.

Однако именно в XVIII веке число естественнонаучных или художественных изображений Альп достигло своего рода «критической массы» и стало важным явлением культуры. Важным побудительным примером стала деятельность ученого-естествоиспытателя из Цюриха Иоганна Якоба Шойхцера: который в 1705–1707 годах издавал в родном городе еженедельную газету, где помещал исследования о природе Швейцарии, преимущественно на основе собственных путешествий в горы (характерно, что одновременно ему приходилось бороться и со «сказками» о местных духах[39]39
  Так, Шойхцер специально остановился на опровержении средневековой легенды о том, что в озере у вершины горы Пилат (близ Люцерна) лежит тело Понтия Пилата и любой, кто потревожит покой его духа, вызовет страшную бурю. О влиятельности легенды говорит тот факт, что еще в XVI веке местные католические власти строго-настрого запрещали восхождение на эту гору.


[Закрыть]). При этом швейцарские Альпы он рассматривал как «воспроизведение всего тварного мира в меньшем масштабе», подчеркивая их богатство и призывая к их изучению и наблюдениям не только представителей различных наук, но и всех, кто там живет в окружении природы[40]40
  Wissenschaft – Berge – Ideologien: Johann Jakob Scheuchzer (1672–1733) und die frühneuzeitliche Naturforschung (hrsg. von S. Boscani-Leoni). Basel, 2009.


[Закрыть].

Но настоящим символом нового восприятия гор стала небольшая поэма «Альпы», написанная в 1729 году Альбрехтом Галлером и завоевавшая колоссальную популярность в эпоху Просвещения. Галлер происходил из одной из влиятельных городских фамилий Берна (местных «патрициев»), но выбрал для себя профессию врача. В 1728 году он предпринял путешествие в Альпы для изучения флоры, и в особенности лекарственных растений (впоследствии он совершит и издаст отчеты о еще семи своих горных экспедициях). Именно собственные живые впечатления, в которых соединились философские размышления, поэтические образы и ученые заметки естествоиспытателя, вдохновили Галлера сочинить поэму об Альпах. В 1732 году она вошла в его сборник «Опыт швейцарских стихов», получивший широкую известность, неоднократно переиздававшийся и переведенный на другие европейские языки (по мнению Иоганна Вольфганга фон Гёте, Галлер тем самым заложил основы швейцарской «национальной» поэзии)[41]41
  Смекалина В.В. Швейцарский поэт и ученый Альбрехт фон Галлер // Новая и новейшая история. 2013. № 6. С. 184–188.


[Закрыть].

Поэма содержит 49 строф (десятистиший) и относится к дидактическому жанру – Галлер сам заявляет об этом в предисловии, а также снабжает свои стихи научными примечаниями, касающимися конкретных описанных им гор, растений, народных обычаев и т. д. Содержание поэмы охватывает несколько последовательно переходящих один в другой сюжетов: воспоминание о «золотом веке» человечества, не знавшего знатности и богатств (в духе античной поэзии Феокрита, Вергилия и Горация); рассуждение о «блаженной бедности» Альп, жизнь в которых поэтому подобна «золотому веку»; описание праздников, нравов, обычаев и годового цикла крестьянского труда в Альпах; политическая похвала существующей здесь прямой «власти народа», восходящей ко временам Вильгельма Телля; лирические картины гор, долин, ущелий, водопадов вместе с их растениями, ископаемыми и проч.; наконец, последние пять строф, которые являются едкой сатирой на жизнь в «нижнем мире», исполненном злобы, похоти, жадности, предательства, скованном цепями из денег и стремления к власти. Несмотря на простоту рифм и общий нравоучительный тон стихов Галлера, они обладают замечательными поэтическими достоинствами, особенно в описании природных красот[42]42
  За неимением стихотворного перевода здесь дано дословное прозаическое изложение стихов Галлера. Поэма «Альпы», к сожалению, до сих пор не издана полностью на русском языке: в 1877 году Ф.Б. Миллер опубликовал весьма точный и поэтически верный перевод – но лишь девяти строф, посвященных крестьянскому году; также еще в 1792 году в «Письмах русского путешественника» Н.М. Карамзин в прозе переложил две строфы Галлера, рассказывающие о пастушьей любви и свадьбе.


[Закрыть]:

 
Там отвесно вниз падают гладкими стенами голые скалы,
По ним же вверх громоздится вековой лед небесного цвета,
От его замерзших кристаллов во все стороны исходит сияние,
И даже июльский зной ему не может повредить,
А совсем неподалеку от льда плодородная гора расстилает широкий хребет,
Который полон лугов, где растут корма,
Ее пологий склон блестит от зреющего зерна,
И стада сотнями утяжеляют холмы.
Столь разные, но находящиеся по соседству картины
Разделяет лишь узкая долина, где обитает прохладная тень.
Здесь крутая гора являет цепь вершин, подобную неприступной стене,
Откуда мчится лесной ручей и падает с уступа на уступ,
Вспененный поток прорывается сквозь трещину в скалах
И через нее выстреливает с невероятной силой, далеко от преграды,
Вода в своем глубоком падении разделяется на капли,
В воздухе сгущается подвижная серая дымка,
Сквозь водяную пыль сияет радуга,
А удаленная долина постоянно пьет росу,
Пораженный же путник смотрит, как по небу текут реки,
Которые изливаются из облаков и туда же возвращаются.
 

Галлер не только открыл в литературе эпохи Просвещения тему «восхищения Альпами» (нем. Alpenbegeisterung), он также одним из первых соединил новое восприятие горной природы с традиционными чертами швейцарского «национального мифа» (неслучайным является упоминание в поэме о Вильгельме Телле) и буколическими, то есть восходящими к античной поэзии представлениями о счастливой жизни пастухов как простого народа с чистыми нравами. Последнее направление в швейцарской литературе XVIII века было подхвачено и в высшей степени талантливо развито Соломоном Гесснером из Цюриха, который создал целый жанр – альпийские идиллии. Их сборники выходили в 1756, 1762 и 1772 годах. Идиллии Гесснера представляли собой небольшие повести, написанные ритмической прозой (что позволяло их воспринимать как стихотворения в прозе), где воспевалась простота нравов, глубина чувств и особенно привязанности к родине, а также свободолюбие обитателей гор, живущих в единении с природой.

Надо сказать, что изобретение такой важной новой составной части швейцарского мифа, как особая связь местного населения со своими горами и пастушьим образом жизни, можно отнести еще к 1688 году, когда врач Иоганн Хофер защитил в Базеле диссертацию, где описал болезнь, названную им Nostalgia. Она была свойственна швейцарским солдатам-наемникам за границей, ибо стоило им лишь услышать напев пастушьей песни (имелись в виду позже приобретшие известность в музыке мотивы Ranz des vaches), как ими овладевало неодолимое желание вернуться домой – настолько, что они готовы были бросить оружие, а потому такие песни в армии были строго запрещены.

Вот и у Гесснера, а также в других произведениях швейцарского Просвещения середины XVIII века подчеркивается, насколько для швейцарцев жизненно необходимы горы и какую пользу они им приносят: здоровое времяпровождение на свежем воздухе, изобилие молока и сыра, бесчисленные лечебные травы, которых ни в какой аптеке не сыщешь, здесь же они растут под ногами. Сами жители трудолюбивы, прилежны, экономны, удовлетворяются малым, верные, стойкие, сильного телосложения, не страдают жаждой золота и всегда готовы помочь бесплатно.

Рассуждения о «горных добродетелях» в швейцарском Просвещении тесно связаны с поисками собственной национальной идентичности. Уже в 1715 году историк из Гларуса Иоганн Генрих Чуди (кстати, близкий друг Шойхцера) первым отметил, что горы – это главный символ швейцарской свободы, поскольку они ее защищают как непробиваемые стены и неодолимые крепости. Заметим, что в Швейцарии совершенно не работали многие представления о единстве нации, которые будут сформулированы в Европе, например, общность «происхождения, веры и языка». Страна была разделена конфессионально, ее населяли люди с разным этническим происхождением, говорившие на различных языках. Выходом для просветителей в таком случае являлась попытка выстроить дискурс о едином характере и, говоря современным языком, «менталитете» швейцарского народа. Этому нисколько не мешала реально существующая политическая разобщенность швейцарских кантонов, неравенство в правах у их жителей и т. д. – ведь в этом дискурсе предполагалось, что, несмотря ни на что, старые свободы и добродетели времен основания государства на самом деле всегда живы и признаются в качестве ценности всеми швейцарцами. Основой «политического тела» нации тогда становилась именно любовь к свободе, которую даруют и защищают Альпы, а также религиозная толерантность и умение договариваться вообще (что также богато иллюстрируется в «национальном мифе»).

В этом переосмысленном образе единой Швейцарии в XVIII веке четко звучали и ноты, критикующие цивилизацию и абсолютизм, присущий европейским державам. Это прекрасно видно, в частности, в альпийской утопии Галлера, где именно «великодушие природы» в горах дарует людям всеобщее равенство и «безгрешное существование», тогда как внизу нравы безнадежно испорчены обществом, поощряющим пороки, что заставляет людей угнетать и порабощать себе подобных. Но наиболее сильно и с огромным последующим воздействием на культуру эти идеи прозвучали в трудах женевца Жан-Жака Руссо.

Благодаря Руссо идеалы альпийской свободы, представления о «естественном человеке», живущем на лоне природы и не испорченным цивилизацией, далеко перешагнули границы Швейцарии и распространились по Европе. Большую роль в этом сыграл роман Руссо «Юлия, или Новая Элоиза» (1761). Его успеху значительно способствовало умелое построение сюжета, основанного (по крайней мере, в первых частях) на напряженной любовной интриге. Уже подзаголовок романа – «Письма двух любовников, живущих в городке у подножия Альп» – четко привязывал его к альпийской культуре. Основное действие происходило в земле Во, а точнее, в местечке Кларан, которое располагается на берегу Женевского озера (между нынешними Веве и Монтрё), под отрогами Альп, образующими здесь как бы горную кулису, а финальные события, повлекшие за собой болезнь и смерть героини, – у знаменитого Шильонского замка. Бурные любовные переживания героев резко контрастируют с описанной в романе окружающей идиллической сельской жизнью, и Руссо подчеркивал, что свободные швейцарские пастухи (в противоположность савойским, над которыми «властвует господин») счастливы в своей «трогательной простоте жизни»: «Стоит поглядеть на луга, усеянные поселянами, которые ворошат сено, оглашая воздух песнями, посмотреть на стада, пасущиеся вдалеке, и невольно почувствуешь умиление, – а почему, и сам не знаешь. Так иногда голос природы смягчает наши черствые сердца» (Часть 5, письмо VII).

При этом, как виднейший представитель литературного сентиментализма, Руссо сделал важное открытие: в тексте романа он впервые изобразил горный пейзаж не в абстрактно-нравоучительном плане, а в живом взаимодействии с душой человека, то есть влияющим на его эмоции. Тем самым у Руссо горы сами по себе получали эмоциональное наполнение, служили важным фактором, воспитывающим чувства литературного героя[43]43
  Такой подход был развит потом в десятках литературных произведений: стоит вспомнить хотя бы «Волшебную гору» Томаса Манна (1924), действие которой также происходит в Альпах.


[Закрыть].

«В путь я отправился удрученный своим горем, но утешенный вашей радостью; все это навевало на меня какую-то смутную тоску – а она полна очарования для чувствительного сердца. Медленно взбирался я пешком по довольно крутым тропинкам в сопровождении местного жителя, который был нанят мною в проводники, но за время наших странствий выказал себя скорее моим другом, нежели просто наемником. Мне хотелось помечтать, но отвлекали самые неожиданные картины. То обвалившиеся исполинские скалы нависали над головой. То шумные водопады, низвергаясь с высоты, обдавали тучею брызг. То путь мой пролегал вдоль неугомонного потока, и я не решался измерить взглядом его бездонную глубину. Случалось, я пробирался сквозь дремучие чащи. Случалось, из темного ущелья я вдруг выходил на прелестный луг, радовавший взоры. Удивительное смешение дикой природы с природой возделанной свидетельствовало о трудах человека там, куда, казалось бы, ему никогда не проникнуть. <…>

В первый же день я этой прелести разнообразия приписал тот покой, который вновь обрела моя душа. Я восхищался могуществом природы, умиротворяющей самые неистовые страсти, и презирал философию за то, что она не может оказать на человеческую душу то влияние, какое оказывает череда неодушевленных предметов. <…> Тогда-то мне стало ясно, что чистый горный воздух – истинная причина перемены в моем душевном состоянии, причина возврата моего давно утраченного спокойствия. В самом деле, на горных высотах, где воздух чист и прозрачен, все испытывают одно и то же чувство, хотя и не всегда могут объяснить его, – здесь дышится привольнее; тело становится как бы легче, мысль яснее; страсти не так жгучи, желания спокойнее. Размышления принимают значительный и возвышенный характер, под стать величественному пейзажу, и порождают блаженную умиротворенность, свободную от всего злого, всего чувственного. Как будто, поднимаясь над человеческим жильем, оставляешь все низменные побуждения; душа, приближаясь к эфирным высотам, заимствует у них долю незапятнанной чистоты» (Часть 1, письмо XXIII).

Если в «Новой Элоизе» швейцарские горы оттеняли переживания героев, а подъем вверх в Альпы способствовал их душевному очищению, то в не менее знаменитом трактате Руссо «Эмиль, или О воспитании» (1762) идеал «естественного человека» стал основой для правильного образования с детских лет. Этот трактат значительно повлиял на систему воспитания, причем именно у представителей образованных сословий (преимущественно, дворянства) в разных странах. Таким способом идеи швейцарского Просвещения достигают и монарших покоев, в чем мы очень скоро убедимся по биографии Лагарпа.

На представления о швейцарских добродетелях как основе подлинно демократического государственного устройства опирался Руссо и в своей политической философии, в частности, в трактате «Об общественном договоре» (1762) – одном из самых важных идейных документов эпохи Просвещения, который постулировал обязанность любого народа бороться со злоупотреблениями верховной власти, которая узурпирует его политические права, и вернуть себе утраченную свободу даже ценой насильственных действий, то есть революции. Вскоре Руссо и сам послужил дальнейшему развитию швейцарского мифа – публикация «Эмиля» и «Общественного договора» вызвала в его отношении преследования со стороны церковных и светских властей, причем не только Франции, но и Женевской республики, и кантона Берн, и даже духовенства той общины (Мотье в княжестве Нёвшатель), где Руссо временно поселился. Это вынудило его скитаться по стране в поисках убежища и одно время даже удалиться в уединение на остров Св. Петра на Бильском озере, подражая тем самым, вольно или невольно, отшельникам из прошлого Швейцарии.

Чрезвычайная популярность творений Руссо способствовала «интернационализации» швейцарского мифа во второй половине XVIII века. В этот период вся европейская литература охвачена созданием собственных описаний сентиментальных путешествий в альпийские горы. Например, едва ли хоть один крупный немецкий писатель того времени избежал «восхищения Альпами» – можно вспомнить слова Гёте, написанные им во время поездки по Швейцарии в 1779 году: «Нет слов, чтобы выразить величие и красоту этого вида»[44]44
  Bönnig H. Op.cit. S. 180.


[Закрыть]. Горы позволяли разрабатывать и в литературе, и в философии новые образы вечности и бесконечности. С другой стороны, за 1770–1790-е годы вышло столько исчерпывающих описаний швейцарской природы и ее обитателей, что неизбежно возникали повторы, над которыми уже посмеивались журнальные критики. Влечение европейцев в горы иронично стали называть «швейцарской болезнью» (по аналогии с «ностальгией»), вызванной тем, что чистый воздух Альп заставляет тосковать по нему внизу, на «загрязненной» (и в прямом, и в переносном смысле) равнине.

В европейских изображениях Швейцарии проглядывал и еще один аспект – политический. Превознося «счастливое республиканское существование» в пастушеской Аркадии, авторы тем самым заставляли критически взглянуть на деспотические устои монархических правлений в главных европейских государствах; иными словами, обращение к Швейцарии становилось способом, пусть и не напрямую, рассказать о собственных проблемах. Особенно в этом смысле красноречиво восхищение иностранцев от деятельности народных собраний как проявления прямого и подлинно демократического способа управления государством, о чем свидетельствуют многие описания.

В самом же швейцарском Просвещении последней трети XVIII века наступил новый этап развития концепций о единой нации на основе альпийского мифа, который ознаменовался скоординированной деятельностью писателей, историков, художников, философов. В 1761–1762 годах в деревне Шинцнах-Бад (недалеко от Бругга в Ааргау, кантон Берн) было основано Гельветическое общество, родившееся из дружеского кружка, объединявшего ученых и политиков из Базеля, Цюриха, Люцерна и Берна (Исаак Изелин, Ганс Каспар Хирцель, Йозеф фон Бальтазар, Даниэль фон Фелленберг, Йозеф фон Берольдинген). Общество было задумано как внеконфессиональное объединение швейцарских просветителей, желавших утвердить ценности, которые смогли бы преодолеть разделения между кантонами и стать базой для «общешвейцарского патриотизма». Именно поэтому Гельветическое общество стремилось придать своим собраниям (происходившим в Ольтене и Аарау) публичность, в частности, приглашало деятелей швейцарских городских советов. Оно обсуждало возможности по улучшению уровня жизни в Швейцарии (но без изменения ее политической системы), продвигало практические общеполезные проекты, основываясь на незыблемых принципах – почитании труда, равенства, свободы и религиозной толерантности. За тридцать пять лет существования – а Гельветическое общество было распущено в связи с началом революции 1798 года, в которой приняли участие многие его члены – оно объединяло почти четыре сотни человек, от офицеров и врачей до философов и деятелей Церкви[45]45
  Im Hof U. Die Entstehung einer politischen Offentlichkeit in der Schweiz. Frauenfeld, 1983.


[Закрыть].

Большое внимание Гельветическое общество уделяло проблеме единства исторического прошлого различных кантонов, в событиях которого они видели выражение швейцарских добродетелей. Воплощением этой программы явилась «История швейцарцев», которая, начиная с 1780 года, выходила из-под пера Иоганна Мюллера, уроженца Шаффхаузена и члена Гельветического общества (1773). Ее издание получило огромный общественный резонанс, а к прилежным читателям этого труда относился и Лагарп. «История» Мюллера значительно поспособствовала широкому распространению внутри и за пределами Швейцарии основных символов ее «национального мифа»: рассказу о клятве на Рютли, истории Вильгельма Телля и т. д. Проникнутое патриотическим духом произведение учило, что историю Конфедерации двигала вперед не корысть, жажда власти или завоеваний, а «чистая любовь к родине», что ее главные фигуры представляли собой борцов за права людей и истинных носителей республиканских доблестей.

В развитии той же программы приняли участие и художники. В 1779–1781 годах было написано известнейшее полотно, которое стало наиболее «идеологически» и романтически ярким живописным воплощением швейцарского патриотизма – «Клятва на Рютли» кисти Иоганна Генриха Фюссли. Но этому служил также и новый потрясающий взлет пейзажной живописи 1770-х годов: в этот период художники поднимаются высоко в Альпы, чтобы сделать зарисовки тех удивительных красот, описания которых уже обосновались в литературе.

На первом месте здесь следует назвать имя замечательного швейцарского пейзажиста Каспара Вольфа, а также его чуть более раннего предшественника Иоганна Людвига Аберли. Последнему удалось доказать, что в рамках распространения альпийского мифа издание гравюр с излюбленными видами гор может принести большой коммерческий успех. По его стопам пошел издатель из Берна Авраам Вагнер, который заказал находящемуся в начале карьеры Каспару Вольфу написать около двухсот видов альпийских ландшафтов для будущего издания под заголовком «Достопримечательные виды швейцарских гор и их описание» (1777). Предисловие к изданию составил сам «патриарх» альпийского мифа Альбрехт фон Галлер (на последнем году своей жизни), и это было прямым указанием на идеи, которыми вдохновлялись авторы. Выпущенные здесь гравюры отличались и поэтической образностью, и мастерской точностью кисти художника. Вольф действительно за время своих семи (!) путешествий нарисовал с натуры маслом (для будущих офортов) десятки полотен с видами альпийских ущелий, скал, водопадов и проч. Особенно поражают изображенные им во множестве ледники – отливающие глубокой синевой (как в стихотворении Галлера) гигантские потоки ледяных глыб, застывших самыми причудливыми волнами. Таковыми они были в пору своей наибольшей протяженности, на исходе европейского «малого ледникового периода»[46]46
  Zimbühl H. J. « Der Berge wachsend Eis…» Die Entdeckung der Alpen und ihrer Gletscher durch Albrecht von Haller und Caspar Wolf // Mitteilungen der Naturforschenden Gesellschaft in Bern. Bd. 66 (2009). S. 105–132.


[Закрыть].

Свой вклад в подъем авторитета швейцарского Просвещения в последние десятилетия XVIII века вносила и деятельность живущих в стране философов, многие из которых были членами Гельветического общества, но одновременно приобрели и общеевропейскую известность. Так, философ-натуралист Шарль Бонне из Женевы в 1760-х годах описал теорию органической жизни, утверждавшую целостность и последовательную связь всех существ в природе, от микроорганизмов до человека. Столь же оригинальными были его взгляды на человеческое восприятие, где он проводил единую линию, связывающую нервные окончания, чувства, ощущения, память и идеи. Иоганн Каспар Лафатер из Цюриха, начинавший свою деятельность в рамках Гельветического общества в 1767 году изданием сборника патриотических «песен швейцарцев» (нем. Schweizerlieder), в 1770-х прославился созданием физиогномики – учения о внутренней жизни человека как совокупности действий его разума, желаний и чувств, которая должна непосредственно отражаться на его лице в минуты волнений, так же как и в состоянии покоя. Лафатер, кроме того, был известен своей толерантностью, не только религиозной, но и научной, стремясь найти компромисс между духовными воззрениями и рациональным познанием, присущим его времени. Характерно, что оба философа, и Бонне, и Лафатер, послужили главными учеными собеседниками Карамзина во время его пребывания в Швейцарии – молодой «русский путешественник» видел в них наставников, которые помогут ему в поисках ответов на важнейшие жизненные вопросы.

Среди других именитых членов Гельветического общества можно упомянуть и Иоганна Генриха Песталоцци, педагогические теории которого, опубликованные в 1780-е годы, привлекли к себе общее внимание Европы уже на рубеже XVIII–XIX веков, после того как он их начал с успехом применять в эпоху Гельветической республики. Наконец, говоря о философах, тесно связанных со Швейцарией, нельзя забывать и о Вольтере, который неоднократно проживал и на берегу Женевского озера – в земле Во или в самой Женеве, в загородной усадьбе Делис («Отрадное»), а в 1759–1778 годах он жил и умер во французском имении Ферне, расположенном всего в паре километров от границы женевских владений. Несомненно, что к этим местам Вольтера также тянула общая привязанность к альпийскому мифу (как уже упоминалось, он чрезвычайно высоко ценил вид из своего окна на Монблан).

В конце XVIII века известный немецкий ученый, профессор Гёттингенского университета Кристоф Мейнерс вполне обоснованно мог заявить: «Швейцария – это такое место в Европе, которое в первую очередь привлекает к себе внимание просвещенного человека». Причем именно эпоха, на которую пришлось становление личности Фредерика-Сезара Лагарпа в Швейцарии – 1760–1770-е годы – отмечена резким взлетом как самого швейцарского Просвещения, так и его влияния по всей Европе.

Проникали его идеи и в Россию, подготавливая почву для появления там швейцарцев в качестве будущих воспитателей царских детей. Альпийский миф усваивался в русской культуре конца XVIII века в той же самой мере, что и в других, а первой вехой здесь явилось путешествие великого князя Павла Петровича (будущего императора Павла I) по Швейцарии в августе–сентябре 1782 года (обратим внимание, что оно всего на полгода предварило прибытие в Петербург швейцарца Лагарпа для обучения сына Павла!). В роли альпийского проводника великого князя выступил его двоюродный дядя, принц Петр Гольштейн-Готторпский (будущий великий герцог Петр I Ольденбургский), воспитывавшийся в Берне и непосредственно входивший там в круг общения Галлера. Поэтому неудивительно, что путешествие Павла не только следовало горному «галлеровскому маршруту», но и наполнялось идеями, вдохновленными великим швейцарцем. Соответственно, великий князь вынес оттуда восторженное впечатление о счастливой и свободной стране (и даже приобрел несколько гравюр с видами гор, нарисованных Аберли)[47]47
  Смекалина В.В. Русские путешественники в Швейцарии во второй половине XVIII – первой половине XIX в. М., 2015. С. 184–187.


[Закрыть].

Но, конечно, подлинным первым русским «альпинистом» стал Н.М. Карамзин. Швейцария занимает в его «Письмах русского путешественника» не меньшее место, чем страны, куда большие по площади и более прославленные своей наукой или памятниками искусства. Карамзин ставит перед собой задачу узнать и пропустить через себя все идеи швейцарского Просвещения, а для этого ходит по горам с томиком Галлера в руке, а близ Женевского озера – с Руссо, стремился постичь философию природы у Бонне и беседует о смысле жизни с Лафатером. Одной лишь фразой, помещенной им в «Письмах» при самом въезде в страну, Карамзин дает понять, в какой мере полно и последовательно он усвоил все составные части альпийского мифа: «Итак, я уже в Швейцарии, в стране живописной натуры, в земле свободы и благополучия! Кажется, что здешний воздух имеет в себе нечто оживляющее: дыхание мое стало легче и свободнее, стан мой распрямился, голова моя сама собою подымается вверх, и я с гордостью помышляю о своем человечестве»[48]48
  Карамзин Н.М. Письма русского путешественника. Л., 1984. С. 222.


[Закрыть].

Однако, если в последней трети XVIII века вся Европа познакомилась с швейцарской культурой, а ее представителей были готовы радушно принимать в любой стране, то что же заставляло самих швейцарцев покидать свою Аркадию? Только на рубеже XVIII–XIX веков, уже после событий Французской революции, эхом отразившихся в Швейцарии, приходит осознание, что там царит не всеобщее счастье, а «старый режим» – разобщенная в силу языковых, конфессиональных и политических различий Конфедерация, где правят сильные, а голос простых людей не слышен; «свободные» крестьяне угнетены властями ничуть не меньше, чем при крепостном праве, а швейцарские правители столько же высокомерны по отношению к народу, сколь и пресловутый Гесслер. Поэтому начало Гельветической революции шокировало многих европейцев, вдруг задавшихся вопросом – разве швейцарцы не были уже свободны? И только Гёте, не избежавший прежде общего увлечения альпийским мифом, в 1796 году прозорливо писал: «Как? Швейцарцы свободны? Свободны ли эти зажиточные граждане в запертых городах? Свободны эти жалкие бедняги, ютящиеся по отвесам и скалам? На чем только человека не проведешь! Особливо на такой старой, заспиртованной басне. Они однажды освободились от тирании и на мгновение могли возомнить себя свободными, но вот солнышко создало им из падали поработителя путем странного перерождения целый рой маленьких тиранов; а они все рассказывают старую басню»[49]49
  Гёте И.В. Собрание сочинений. Т. 6. М., 1978. С. 106.


[Закрыть].