Текст книги "Майский день"

XI

Едва баролифт, закачавшись, стал на дно, Аракелов сравнил показания внешнего и внутреннего манометров. Все в порядке: давление внутри было чуть-чуть выше наружного. Он нажал кнопку замка, и диафрагма люка начала раскрываться. Аракелов был уже наготове: пригнувшись, он оперся руками о закраины горловины, чтобы, едва отверстие достаточно расширится, одним толчком («Трап – для умирающих батиандров», как говаривал старик Пигин) бросить тело вниз, в темноту.

И вдруг он понял, что привычной темноты нет. Снизу, из люка, шел ровный, холодный, рассеянный свет, и это не был свет прожекторов. Диафрагма раскрылась полностью, и Аракелов увидел уходящие вниз металлические ступеньки трапа. На одной из них сидел… сидело… Нет, не осьминог. И не кальмар тоже. Скорее, что-то среднее между ними – ярко-оранжевое бесформенное туловище удобно устроилось на ступеньке. Два огромных круглых глаза в упор смотрели на Аракелова, и в них читалось откровенное ехидство. Восемь ног спускалось вниз, и существо болтало ими в воде – ни дать ни взять, мальчишка, сидящий на мостках у реки. А в двух длинных ловчих щупальцах был зажат стандартный ротный спаренный лазер образца двадцать первого года. Стволы его смотрели прямо в грудь Аракелова.

«Опять струсил?» – спросило чудовище, и Аракелов ничуть не удивился – ни тому, что оно говорит, ни тому, что говорит оно голосом Жорки Ставраки.

«Нет, – сказал он, спрыгнул в воду и, отведя ствол лазера в сторону, примостился рядом с чудовищем. Ему было весело. – Маска, маска, я тебя знаю».

«Ну и знай себе. Ведь ты же не пошел…»

«Я пошел. И сделал. Без меня «Марта» ничего бы не смогла».

«Да, – по-свойски подмигнуло существо, и Аракелов впервые удивился по-настоящему: он никогда не слышал, чтобы спруты мигали. – Да, ты пошел – вторым. Вторым уже не страшно…»

«Я пошел бы и первым».

«Бы… Существенная разница. Ты просто испугался, дружок».

«Нет. Я боялся, пока не знал. А когда узнал – перестал бояться. Я тебя знаю. И не боюсь».

Спрут помолчал, играя лазером, потом насмешливо спросил:

«А кто тебе поверит?»

«Поверят, – ответил Аракелов, но прозвучало это у него не слишком уверенно. – А не поверят – плевать. Я-то знаю…»

«Вот и расскажи это своим – там, наверху. Посмотрим, поверят ли они».

«Поверят. Потому что знают меня. А я знаю тебя».

«Не знаешь! – Чудовище расхохоталось. Смотреть на хохочущий роговой клюв было жутковато. – И никогда не узнаешь».

Аракелов заметил, что оно стало как-то странно менять форму, расплываться. Так расплывается чернильное облачко каракатицы.

«Знаю. Ты – сероводород. И мне на тебя наплевать».

«Нет, дружок. Я – пучина. Сегодня я сероводород, ты прав. А завтра? Я сама не знаю, кем и чем буду завтра, как же можешь это знать ты?»

«Ничего, – сказал Аракелов. – Теперь я тебя всегда узнаю. Всегда и везде».

«Посмотрим, – хихикнуло облачко сепии, окончательно расплываясь, растворяясь в сгустившейся вокруг тьме. – Посмотрим… А пойдешь ли ты еще хоть раз вниз? Разве трусы ходят вниз? И разве их пускают сюда?..»

«Пойду! – заорал Аракелов, бросаясь вперед, на голос. – Вот увидишь, пойду!»

Он сделал мощный рывок, но голова уперлась во что-то жесткое, холодное, и он проснулся.

Было совсем темно. Значит, проспал он долго и уже наступила ночь. Он лежал на боку, упираясь лбом в холодный пластик переборки. Хотелось пить. Аракелов повернулся и сел. И тогда увидел, что за столом кто-то сидит. Кто – разобрать было невозможно: из-за плотно зашторенного иллюминатора свет в каюту не проникал. Он протянул руку к выключателю.

– Проснулся? – Это была Марийка.

– Ты? Здесь? – От удивления Аракелов даже забыл, что собирался сделать.

– Да… – В голосе ее прозвучала непривычная робость. – Понимаешь, мне нужно было увидеть тебя первой. До того, как ты увидишь других. Вот я и пришла.

Аракелов ничего не понимал. Голова спросонок была тяжелой – может быть, из-за снотворного. Он протянул руку и нащупал часы. Поднес их к глазам: слабо светящиеся стрелки показывали почти полночь.

– Ты не хочешь разговаривать со мной?

– Сейчас, – хрипло сказал Аракелов. Он пошарил по столику: где-то здесь должен быть стакан с соком. Он всегда в первую ночь после работы внизу ставил рядом с постелью сок и, просыпаясь, пил. Это так и называлось: постбаролитовая жажда. Ах да, спохватился он, Зададаев… снотворное… Значит, соку нет. Но стакан неожиданно нашелся. Ай да Витальич! Кисловатый яблочный сок быстро привел Аракелова в себя.

– Саша… – Марийка подошла, села рядом. – Ты не простишь мне этого, Сашка, да?

– Чего? – не понял Аракелов. Он обнял Марийку и вдруг почувствовал, что плечи у нее мелко-мелко вздрагивают. – Да что с тобой?

Марийка откровенно всхлипнула.

– Я так и знала, что не простишь…

– Ничего не понимаю. – Аракелов растерялся.

Марийка подняла голову.

– Значит, ты не знаешь? Тебе не сказали?

– Да чего?!

– Сашка, это ведь я…

– Ты?! – Все сразу встало на свои места. Перед Аракеловым мгновенно возникла залитая солнцем палуба и Марийка, томно раскинувшаяся в шезлонге… «Мне надо в „Марте“ посидеть, на следующей станции она по моей программе работать будет». И зададаевские умолчания и увертки стали ясны. Эх, Витальич!..

– Значит, ты… – повторил Аракелов.

– Да, – сказала Марийка. – Понимаешь… Это все так получилось…

– Понимаю. – Аракелов отодвинулся от нее и оперся спиной о переборку. Ему было больно от обиды и обидно до боли. – Дух струсил, надо нос ему утереть. Понимаю.

– Ничего ты не понимаешь! Я же люблю тебя, дурак!

И знаю, что ты не струсил, не мог ты струсить! Это они гово рили, что ты струсил…

– Они?

– Ну да. Я в «Марте» сидела, люк был открыт, а они рядом встали…

– Кто?

– Жорка, Поволяев и еще кто-то, я их не видела, только слышала. И говорили, что ты струсил. Мол, батиандры со своей исключительностью носятся, подумаешь, дефицитная профессия, нужно им себя беречь для грядущих подвигов… А что человек погибает – ему наплевать, духу нашему… И в таком роде.

– Та-ак, – сказал медленно Аракелов. – Ясно. – Это он предвидел еще внизу.

– И я к ним не вышла. Понимаешь, не вышла. Сама не знаю почему. Побоялась, что ли?

– Чего?

– Не знаю. Я бы, наверно, им по рожам надавала.

«Стоило бы, – подумал Аракелов. – Но это я могу и сам».

– И что же ты сделала?

– Когда они отошли, вылезла, поставила слип на авто спуск. Я видела, как это делают…

– Ясно, – сказал Аракелов.

В принципе, в этом не было ничего невозможного. Отмотать метров двадцать троса на барабан носовой лебедки «Марты», застопорить судовую лебедку, а потом помаленьку стравливать трос, соразмеряясь с опусканием слипа. Для опытного водителя это не представляло особого труда. Но как справилась с этим Марийка? Ведь опыта работы с «Мартой» у нее с гулькин нос… И как никто ей не помешал? Ведь слип скрежещет так, что только в баролифте не слышно! Конечно, когда «Марта» уже пошла к воде, остановить ее было бы нельзя, но до того? Куда смотрел вахтенный? «Мда-а, – подумал он, – дисциплинка… Пораспустил народ Ягуарыч…»

– И никто тебя не остановил?

– Нет…

– Молодцы! – искренне восхитился Аракелов. На мгновение ему даже стало весело. – Хоть судно укради, не заметят, если есть о чем посудачить!.. Но на кой черт ты полезла? Зачем?

– Затем, что я слышать не могла, как они про тебя… Понимаешь? Я уже все знала – и про патрульники, и про «рыбку». Я понимала, что ты там сидишь и думаешь…

– Вот и не лезла бы. Лучше бы сама подумала…

– Я и думала. Что тебе экспериментальные данные нужны. И что если даже «Марта»… не пройдет… Ты скорее сообразишь, что к чему.

До Аракелова дошло не сразу: слишком уж нелепо это было. Нелепо, немыслимо, невозможно!

– Дура! – заорал он, забыв, что уже ночь, что за тонкими переборками каюты давно уже спят. – Ты соображаешь, что говоришь?

– Да, – тихо сказала Марийка, и Аракелов осекся. – И когда делала, тоже соображала. Только что все вот так получится – не сообразила.

Аракелов обнял ее, прижал к себе, гладил по волосам, целовал мокрое от слез лицо, шею, руки…

– Дура, – задыхаясь, бормотал он, – сумасшедшая, не нормальная… Что бы я без тебя делать стал, а?

– А что ты будешь делать со мной? – печально спроси ла Марийка. – Ведь ты… Ты же мне не простишь. И прав будешь.

– Ничего, – сказал он. – Это все ерунда. Понимаешь, ерунда. И прощать или не прощать я тебя не могу. Я ведь люблю тебя. Просто люблю и не могу ни винить, ни прощать.

– Я им скажу, я им все скажу, слышишь?

– Я им сам скажу, – пообещал Аракелов. – Это все не так страшно. Это все утрясется… Главное, что есть мы. Понимаешь – не ты, не я. Мы.

Марийка благодарно улыбнулась – он понял это по изменившемуся голосу:

– Спасибо, Сашка…

Он еще долго сидел, обняв ее одной рукой, а другой бережно и легко гладя по волосам – до тех пор, пока по дыханию не понял, что Марийка уже спит. Тогда он тихонько встал, продолжая обнимать ее плечи левой рукой, и осторожно уложил Марийку на постель. Она все-таки проснулась.

– Ягуарыч мне втык устроил… Поклялся списать. Вахтенным по выговору, а меня – на берег… Это, говорит, еще не все… Вот завтра утром разбор устроим… Там больше получите… Но мне все равно, понимаешь? Пусть спишут… Если ты меня в жены возьмешь… – Язык у нее заплетался.

– Спи, – сказал Аракелов. – Пустяки все это. Спи, милая.

Она и в самом деле уснула – на этот раз окончательно. Досталось же ей сегодня, подумал Аракелов. Он бесшумно оделся и вышел из каюты.

Поднявшись на главную палубу, он прошел на нос и встал, опершись вытянутыми руками на планшир и глядя на фосфоресцирующие буруны, вскипавшие у форштевней.

Да, подумал он, майский день, именины сердца…

Океан был темным, почти черным; серебряные блики лунного света только подчеркивали его черноту. Он был бескрайним и бездонным. Таинственным. И где-то там, в глубине, скрывались его таинственные порождения – Великий морской змей, чудовище «Дипстар», чудовище «Дзуйио Мару»… Подумать только – еще утром Аракелову казалось, что найти их – единственная трудная задача в жизни. Это было каких-нибудь шестнадцать часов назад… Каким же еще мальчишкой он был тогда!

А теперь… Марийка что-то сказала про завтрашний разбор… Значит, дошло до этого. Значит, завтра будет бой. Бой на ближней дистанции – как в старину. Что ж, равнодушно подумал Аракелов, бой так бой. Что еще остается? Благородно поднять флажный сигнал «Погибаю, но не сдаюсь» и благопристойно пойти ко дну…

Пойдет ли он еще ко дну? Туда, вниз? Или прав был спрут из кошмара? И уже никогда не придется Аракелову войти в баролифт? Нет, подумал он, этого не может быть.

Это может быть. Это очень может быть, трезво рассудил он. Пусть ты убежден, что был прав. Абсолютно прав. Пусть ты можешь с чистой совестью сказать: я сделал. Только поэтому живы водители четырех патрульных субмарин, тех, что шли на поиски погибших; только поэтому останутся в живых все те, кто не пойдет уже в сероводородные облака, ибо кто предупрежден, тот вооружен. Пусть поймут и поддержат тебя Зададаев, Ягуарыч – ведь не может не понять этого капитан, – Генрих и кто-то еще. Даже многие. Даже большинство. Но всегда найдутся и другие. Те, из-за кого могла погибнуть Марийка. И такие, как те. И возникнет слух – слух, который окажется сильнее любого официального одобрения. От него не спрячешься никуда: батиандров мало, очень мало, и друг о друге они знают всё. Даже будь их много, знать все друг о друге им необходимо: ведь пойти с человеком вниз можно лишь тогда, когда знаешь его до конца. Когда веришь ему, как себе. Больше, чем себе. А кто поверит теперь Аракелову? Да, конечно, он был прав, но говорят…

И придется жить, ежедневно борясь с этим «говорят». Разве можно так жить?

А ведь ему еще только тридцать два…

Менять профессию? Уходить? Значит, проклятый оранжевый спрут был прав?

Нет, решил Аракелов. Нет. Ни за что.

Бой так бой. И чем скорее, тем лучше. Аракелов почувствовал, как рождается и крепнет в нем холодная, упрямая злость. Нет! Он еще будет внизу. Он еще поймает всех этих Великих морских змеев и чудовищ «Дзуйио Мару». Он еще спустит с них шкуру. Спустит шкуру, сделает сумочку и подарит Марийке.

Аракелов поднял глаза к горизонту и увидел, как впереди, прямо по курсу, взошла звезда. Яркая, автоматически отметил он. Наверно, планета. Только какая? Внезапно звезда погасла, потом вспыхнула вновь. Снова потухла. И загорелась опять.

И тогда Аракелов понял, что это. Это была не звезда. Это был лазерный маяк на вершине Гайотиды.